Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

«Лицея день заветный…»

Тогда, душой беспечные невежды,

Мы жили все и легче, и смелей…

А. Пушкин, 1836 год

О Лицее трудно писать: все давно изучено, уточнено, все сказано – о воспитанниках, педагогах, гувернерах. Иначе не может быть: ведь Лицей – важнейший этап биографии Пушкина, целая эпоха в его жизни. Но ведь Лицей – и как учебное заведение, и как выдающееся явление петербургской культуры – не был создан Пушкиным; и не Пушкин был творцом воспетого им «лицейского братства». И нам хотелось бы сегодня, несколько отвлекшись от Пушкина, посмотреть на Лицей не только как на факт биографии великого поэта, но и как на удивительное культурное явление, порожденное Временем.

Лицей был открыт 19 октября 1811 года – через четырнадцать месяцев после утверждения его устава и за восемь месяцев до вторжения в Россию армии Наполеона.

Торжественный акт с участием «царственных гостей» носил «домашний характер»; обошлись без речей и император Александр, и министр просвещения Разумовский. Краткое и не очень внушительное слово произнес, волнуясь, директор Лицея Василий Малиновский. Центральным событием торжества стало «Наставление воспитанникам», прочитанное его автором Александром Петровичем Куницыным, 28-летним адъюнкт-профессором «права естественного и нравственных наук».

«И мы пришли. И встретил нас Куницын…»

Поручение молодому, не имевшему ни «имени», ни педагогических заслуг и опыта человеку быть автором «Наставления» – факт сам по себе и удивительный, и характерный для времени. Сочинение Куницына, его воспитательный манифест – шедевр отечественной педагогической публицистики, выдающееся явление истории русской культуры.

К кому обращена была эта речь? К царю и вельможам, присутствовавшим на открытии Лицея? К двум десяткам педагогов и воспитателей или к тридцати мальчикам 12–14 лет, первым лицеистам?.. Нет. Куницын обращался ко Времени, к поколению, которое было готово его понять, – к удивительному поколению воинов, борцов и романтиков, будущих героев двенадцатого года и декабристов. К одному из самых значительных и трагических в истории России поколений.

«Наставление» – произведение особого жанра, не назидательного, а «путеводного». Разговор с юными не свысока, не нравоучительный, а с их позиции, не советы старшего, умудренного опытом, а желание помочь самостоятельно разобраться в жизни, в подлинной цене ее трудностей и радостей.

Общество, Гражданин, Долг, Заслуги и Познания – вот те «ключевые слова», на которых построена речь молодого педагога.

Понятие «общество» раскрывается как служение «общественному благу» (напомним, что надпись на лицейской медали гласила: «Для общего блага»), как овладение «наукой общежития». «Под сим словом, – говорил Куницын, – разумеется не искусство блистать наружными качествами, которое нередко бывает благовидной личиною глубокого невежества, но истинное образование ума и сердца».

И понятие «гражданского общества» звучало в «Наставлении». Общество граждан, принадлежность к которому определялась не внешними признаками, а «точным исполнением должностей своих». Должности эти различны, по-разному складываются служба, карьера на военном или гражданском поприще, но служение, исполнение долга – общее. И только им определяется понятие «гражданин» и принадлежность к «гражданскому обществу».

«Устав» Лицея обозначал его главную цель как «образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной». И в речи Куницына подробно говорится о «государственном человеке» и его обязанностях. Имеющий «влияние на благо целого общества… государственный человек должен знать все, что только прикасается к кругу его действия». Он «обращает на себя взоры своих сограждан; его слова и поступки служат для них примером… Но если порочные склонности овладели его сердцем, то он… содеется врагом общества».

Важнейший тезис Куницына – о компетентности каждого в своем деле, об общественной опасности невежества и «человека без познаний, которому известны государственные должности только по имени». «Невежество, – говорил Куницын, – порождаемое нерадением и предрассудками, с наступлением каждого века представляет зрелище прежних погрешностей и бедствий… Не зная первоначальных причин благоденствия и упадка государств», некомпетентный руководитель «не в состоянии дать постоянного направления делам общественным, при каждом шаге заблуждается, силится изобретать и делает опыты несчастные»… Сколько раз на протяжении двух столетий история подтверждала суровую правильность этих слов!

Но и само познание имеет глубокие нравственные основы. Среди них – «любовь к славе и отечеству», гордость славными делами предков, связывающая поколения, и любовь к своему учебному заведению, к Лицею – «священному храму наук». Пафос «Наставления» Куницына – в утверждении бесспорного приоритета воспитания, нравственных ценностей; образование, «научная составляющая» педагогического процесса должно быть в первую очередь «образованием нравов», конкретные знания – инструмент для решения высоких просветительных задач.

…Отзвучала речь молодого педагога, отшумело торжество – наступили лицейские будни, растянувшиеся на шесть лет. Будни закрытого учебного заведения, протекавшие рядом с Петербургом и в полном отрыве от него. Будни, которые самими «лицейскими» воспринимались и вспоминались позже как праздник. Удивительные будни «лицейского братства».

Не станем идеализировать Лицей, утверждать, что он – самое замечательное, «из ряда выходящее» учебное заведение своего времени – Времени, которым он был рожден. Были у Царскосельского лицея «ровесники», во многом не уступавшие ему: Главный педагогический институт, основанный в 1804 году, – его питомцами были лучшие молодые педагоги Лицея; Юрьевский (1802 год), Казанский (1804 год) и Харьковский (1805 год) университеты, Петербургский Институт путей сообщения (1810 год) и другие учебные заведения, возникшие в эту пору «прорыва» в истории отечественного просвещения.

И все же многое выделяет Лицей. Расположенный рядом с императорским дворцом, он был привилегированным учебным заведением – это безусловно. Привилегированным, «элитным», но не «элитарным». Среди его питомцев были юноши, происходившие из древних, знатных, титулованных родов – и рядом с ними те, чьих предков не знала история России. Молодые люди не только разных возрастов, характеров, привычек, разного происхождения и разной судьбы, но и разных национальностей и вероисповеданий, воспитанные в разных социальных условиях и в разных семейных традициях.

Почему же все эти, столь существенные различия не помешали им слиться в «лицейское братство»? Почему молодые педагоги (большинство в пору открытия Лицея лишь приближалось к 30-летнему возрасту) смогли создать в Лицее атмосферу внутренней свободы, духовной раскрепощенности, достоинства, уважения и справедливости, долга и чести, которую нужно «беречь смолоду»? В чем был секрет Лицея?

Полнее и проникновеннее всего ответил на этот вопрос Пушкин. Одной стихотворной фразой о «наставниках, хранивших юность нашу»… В этом был «нерв» лицейской жизни, лицейского феномена. Насквозь светское образование, опирающееся на нравственный фундамент, отсутствие казарменного духа, система, проникнутая уважением к личности каждого ученика и опирающаяся на гуманитарную основу, на нравственные ценности, – вот в чем секрет Лицея.

Он, конечно, не был «рассадником» радикальных политических взглядов, хотя с трудами и теориями французских мыслителей века Просвещения и с историей недавно пережитых Европой революционных потрясений лицеистов знакомили. Лицей не препятствовал, более того – всемерно поощрял «саморазвитие» своих питомцев, их индивидуальные интересы, их творческие попытки, в чем бы они ни проявлялись, их юмор, их фантазию, их молодой задор и полет. Это и было великое искусство «хранить юность» своих воспитанников – искусство, которому служили лучшие из их наставников.

Сегодняшние петербургские лицеи в большинстве – технические учебные заведения, дающие определенную специальность. Лицей, о котором мы говорим, не готовил к какому-либо конкретному виду деятельности: он закладывал фундамент, на котором можно было позднее воздвигать любую профессиональную надстройку, не столько глубина конкретных научных знаний, сколько широта горизонта взгляда и мышления. На первом плане – «науки нравственные»; история, которая представлялась как «шествие нравственности» в великих деяниях и великих ошибках прошлого, словесность (языки, лучшие образцы художественного творчества, риторика), философия права и логика, «изящные искусства» (не только эстетика, музыка, рисование, танцы, но и «изящное вообще» – в природе, в жизни, в увлечениях, в поведении). В эту цельную систему лицейской педагогики, не разделявшейся на «ящички» отдельных научных дисциплин, отлично вписывались и математика, и физика, и, разумеется, гимнастика и фехтование. Лицей – это рожденная слиянием российского начала и новейших достижений европейского просвещения педагогическая система, опиравшаяся на интересы и возможности каждого, кто оказывался в пределах этой системы.

Лицей в Царском Селе

Лицей был одним из высших достижений сформировавшейся в Петербурге на рубеже XVIII и XIX столетий передовой педагогической школы. Она начала складываться в российской столице с 1780-х годов: создание учительских семинарий и гимназий, народных училищ, издание учебников и сочинений по педагогике. Формировалась традиция, уходящая корнями в петровское время и пережившая на «грани веков» мощный «прорыв», востребованный обществом.

Петербург играл в этой истории особую, первенствующую роль. Столица была не только естественным центром притяжения шедших из Европы просветительных идей, но и местом формирования диктуемых самой российской действительностью самобытных, «доморощенных» представлений о России и россиянах, об исторической судьбе и историческом предназначении страны, о крепостничестве, правах личности и свободе. Петербург с момента своего создания был аккумулятором нравственной и творческой энергии нации. Он притягивал лучшие, наиболее способные и деятельные, наиболее честолюбивые и стремящиеся к наиболее полному самовыражению молодые силы России, ее юные умы. Здесь они получали образование – и отсюда, с берегов Невы, многие из них «растекались» по бескрайней России в роли учителей, врачей, инженеров, профессионалов, интеллигентов. Столица возвращала стране значительную часть того, что «забирала». Петербургская культура, ее достижения распространялись по России не только средствами печатного слова, но и живыми людьми, личности и убеждения которых определялись «прикосновением» к этой петербургской культуре.

Роль школы в этом процессе живого «обмена соками» столицы со страной была огромна. И в этом, вероятно, заключен главный смысл Лицея. Поэтому, а не только потому, что в нем учился Пушкин, о Лицее следует говорить как о выдающемся явлении нашей национальной – петербургской в первую очередь – культурной жизни. Как о явлении, рожденном и востребованном Временем и послужившим этому Времени своими питомцами – их подвигами и бедами, их творчеством и разочарованиями, их верой и сомнениями. И их благодарной памятью. «Наставникам, хранившим юность нашу…»

«Гроза двенадцатого года…»

…и племена сразились,

Русь обняла коварного врага…

А. Пушкин. 1836 год

Великая Отечественная война 1941–1945 годов продолжалась 1418 дней. Отечественная война двенадцатого года – менее 200 дней. Герцен назвал ее «кровавым крещением» России – важнейшим историческим рубежом, после которого нация вступила в новую фазу. «До 1812 года… имели непоколебимую веру во всемогущество правительства». Но «народ поднялся массами, не дожидаясь призыва» – и взял судьбу Отечества в свои руки.

Двенадцатый год – особая веха в истории Петербурга, всего лишь за девять лет до того отметившего свое столетие. В дни войны Петербург впервые утратил свое значение столицы, свою первенствующую роль, как бы отошел в жизни страны на второй план. И не только потому, что над ним не нависла непосредственная военная угроза, и не потому, что главная забота и главная боль нации были связаны с Москвой, Первопрестольной – но потому главным образом, что Невская столица и находившаяся в ней власть не стали центром процесса стихийного объединения народа, национального сплочения перед лицом врага. Власть очутилась «в тылу» событий, утратила влияние на них, вручив судьбу страны самому народу – тому народу, который, по словам Герцена, до того был «слишком презираемым, чтобы просить у него крови, которую считали вправе проливать без его согласия…»

Но, утратив на время войны свою первенствующую роль в жизни страны, Петербург испытал, отразил все повороты военной судьбы, многое пережил. А предыстория этой войны, разыгравшаяся задолго до вторжения наполеоновской армии в Россию, целиком связана с Петербургом. Соперничество двух могучих империй, расположенных на востоке и западе Европы и как бы охватывающих континент тисками, сложные дипломатические игры – все это как никогда тесно связывало Петербург с Парижем переменчивой общей судьбой, соединяло их интересы и противоречия в один клубок. Война была неизбежной, она неотвратимо приближалась, хотя до времени

 
… гроза двенадцатого года
Еще спала. Еще Наполеон
Не испытал великого народа —
Еще грозил и колебался он…
 

И вот, наконец, император Франции преодолел свои колебания. 12 июня 1812 года (все даты в очерке даются по старому стилю) собранная со всех концов покоренной Наполеоном Европы огромная армия форсировала пограничный Неман и вторглась в пределы России. Стратегический план Наполеона строился на двух главных задачах: нанести русской армии могучий, сокрушительный и быстрый удар, разгромив ее «молниеносно», и не допустить соединения главных русских сил, разделенных на две части – Первую армию Барклая-де-Толли (120 тысяч при 550 орудиях) и Вторую армию Багратиона (50 тысяч со 170 орудиями)…

В Петербурге сообщение о начале войны в первый момент вызвало взрыв патриотического воодушевления; господствовавшее в столичном свете увлечение всем французским (языком, литературой, модой, танцами и т. п.) сменилось негодованием против Наполеона и презрением к незваным «пришельцам». Но очень скоро в душах петербуржцев поселилась тревога. Неприятельский корпус, возглавляемый маршалом Удино, отделившись от главных сил, направился на северо-восток, создавая непосредственную военную угрозу российской столице. Срочно навстречу ему вышел 20-тысячный Первый корпус под командованием генерала Петра Витгенштейна.

А в самой столице шла подготовка к обороне. В устье Невы были спешно установлены 16 артиллерийских батарей, город наполнился слухами о предстоящей эвакуации правительственных учреждений.

В Российском государственном Военно-историческом архиве в Москве хранится письмо императора Александра, адресованное в Петербург фельдмаршалу Николаю Салтыкову – одному из первых должностных лиц империи, председателю Государственного совета и недавно учрежденного Комитета министров. В датированном 4 июля письме мы читаем: «Одно фальшивое движение может испортить все дело противу неприятеля… на всех пунктах… Решиться на генеральное сражение столь же щекотливо, как и от оного отказаться. В том и в другом случае можно легко открыть дорогу на Петербург… Наполеон ищет нашей гибели, и ожидать доброго от него есть пустая мечта…»

Тон письма выдает явную растерянность Александра, далее он прямо говорит, что опасается движения французов на Петербург, и предлагает подумать о том, «чтобы уж решено было по здравом размышлении все то, что надобно, увезти из Петербурга и о способах сего увоза». И далее – «реестр» того, что подлежит эвакуации. «До прибытия неприятеля в Петербург(!) дней двадцать необходимо пройдет(!). За это время надо подготовить и осуществить эвакуацию (на север, в Архангельск и в Казань) государственных учреждений с их архивами, дворцовых драгоценностей и художественных сокровищ Эрмитажа, восковой фигуры Петра из Кунсткамеры и петровских подлинных вещей из «домика» и Монплезира, редчайших книг из Публичной библиотеки, важнейших церковных ценностей, мраморных статуй из Таврического дворца, «Минералогического кабинета» Горного института, воинских трофеев – короче, драгоценностей, с которыми не хотим расставаться». Одновременно предлагалось подготовить к эвакуации Сестрорецкий оружейный завод с его ведущими мастерами.

Особенно интересно указание царя о подготовке к эвакуации всех трех воздвигнутых к этому времени в столице монументов: двух памятников Петру Великому и памятника Суворову. Скульптуры предполагалось снять с постаментов и увезти из столицы. Вспоминалось, что Наполеон демонстративно перевез в Париж четыре конные группы с площади Св. Марка в Венеции, триумфальную колесницу из Берлина и бесценные сокровища фараонов из Египта…

Но эвакуация не состоялась. 19–20 июля генерал Витгенштейн со своим корпусом в районе местечка Клястицы, севернее Полоцка, нанес существенное поражение неприятельскому 2-му корпусу маршала Удино и, отогнав его, отвратил нависавшую над столицей военную угрозу.

А на направлении главного удара наполеоновских войск дела шли совсем не так, как планировал французский император. «Молниеносной войны» не получалось, о «церемониальном» марше по российской земле, вдогонку беспорядочно бегущим русским, пришлось забыть. Русские армии отходили на восток – численное превосходство неприятеля все еще было очень значительно. Но отходили, ведя «активную оборону», с непрерывными арьергардными боями, в которых противник изматывался физически и морально, нес большие потери. Мир, Салтановка, Островно, Городечно – эти и десятки других населенных пунктов на пути отступления стали местами тяжелых, дорого обошедшихся обеим сторонам боев. 2 августа близ городка Красное неподалеку от Смоленска пехотная дивизия генерала Дмитрия Неверовского отразила сорок(!) неприятельских атак… А 6 августа у стен горящего Смоленска соединились армии Барклая и Багратиона – вторая «стратегическая задумка» Наполеона провалилась…

А в Петербурге в это время шло (как и в других губернских центрах Европейской России) формирование ополчения. Входившими в состав бригад и дружин были «даточные» – крепостные крестьяне, которых выделяли из числа своих «душ» помещики, снабжая их при этом оружием, обмундированием, провиантом, денежным довольствием и пр. (поэтому стопроцентно крестьянское по составу своему ополчение именовалось «дворянским»). Сперва выделялось по одному «даточному» от 25 крепостных, потом – от каждых десяти. Бригады ополчения, комплектовавшиеся в Петербурге и включавшие даточных с Петербургской (где помещичьих имений било немного) и Новгородской губерний, насчитывали почти 30 тысяч ратников. В городской усадьбе банкира барона Раля на набережной Адмиралтейского канала, против Новой Голландии, был сборный пункт ополчения – здесь работали и руководители ополчения, и его организационный и экономический комитеты.

Начальником столичного ополчения столичное дворянство единогласно избрало 67-летнего Михаила Илларионовича Кутузова – и месяц, проведенный им в этой должности (до назначения 8 августа главнокомандующим всеми российскими армиями), был заполнен огромной работой по организации, обучению, всестороннему устройству и подготовке к боевым действиям столичного ополчения. Несомненно, эта деятельность Кутузова в огромной степени определила поистине всенародное желание видеть главнокомандующим именно его. Вскоре после этого назначения царь напишет сестре: «В Петербурге нашел я все умы настроенными за назначение старого Кутузова; это мнение было всеобщим…»

Но и после соединения армий у Смоленска, после прибытия Кутузова к войскам (17 августа) отход на восток продолжался, каждый шаг приближал неприятеля к Москве. Бородинское сражение (26 августа), в котором, по оценке Наполеона, «французы показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали славу быть непобедимыми». Военный совет в подмосковной деревушке Фили и трагическое, немыслимое по тяжести взятой им на себя ответственности решение Кутузова оставить Москву…

1 сентября русские полки прошли через Первопрестольную, покидая ее, – ив этот же день в Петербурге, на площади у памятника Петру, состоялся парад столичного ополчения, после которого дружины ратников ушли на фронт.

Известие об оставлении Москвы пришло в столицу только 6 октября и привело жителей Петербурга «в большое уныние». «Движения на улицах не убавилось, – читаем мы в записках современника, – соблюдается та же чистота, но красивых карет и колясок встречается уже не так много», многие петербуржцы покинули столицу. «Известие о вступлении неприятеля в Первопрестольную, – читаем мы в воспоминаниях другого современника, художника Федора Толстого, – привело в большое уныние нашу столицу». Вновь пошли разговоры о возможной эвакуации «на тот конец, что ежели бы опасность стала угрожать сему городу, тогда, имея уже все тяжелые вещи вывезенными, облегчило бы жителям способы с лучшим порядком без смятения выезжать отселе внутрь земли…» Петербургу угрожала паника, и пришлось даже опубликовать специальное «Разъяснение», что «здешнему городу не предстоит никакой опасности, а некоторые меры предпринимаются единственно для заблаговременной осторожности, предупреждая замерзание рек… Промышление о предосторожности не должно наводить ни страха, ни уныния…»

Впрочем, неумолимая логика событий уже предопределила дальнейший их ход. Неудачи всех попыток Наполеона склонить русского императора к миру, гениально задуманный и блестяще осуществленный Кутузовым марш от Москвы в северную часть Калужской губернии и создание здесь, у деревни Тарутино, на берегу реки Нарвы, в отрыве от слабеющего и растерянного неприятеля, оказавшегося в занятой им Москве в своеобразной «самоосаде»… В Тарутино со всех концов России стекаются воинские пополнения, ополченцы, снаряжение, вооружение, здесь непрерывно идет обучение войск наступательным действиям в условиях осени и приближающейся зимы. Деревня Тарутино становится на целый месяц истинной столицей России, средоточием народного духа и народной надежды!..

А потом, в начале октября, – добровольный уход французов из Москвы, сражение у Малоярославца, где Кутузов надежно преградил неприятелю путь на юг и принудил его к отступлению по им же, неприятелем, уже пройденной два месяца назад и разоренной Смоленской дороге – только теперь уже на запад. И «дубина народной войны», и одна за другой победные для русского оружия битвы – в том числе и бой при Чашниках 6–7 октября, в котором корпус Витгенштейна разбил корпуса неприятельских маршалов Макдональда, Сен-Сира и Виктора и, заняв Полоцк, а затем и Витебск, полностью отвратил опасность от Петербурга…

Наступление суровой зимы. Постыдное тайное бегство Наполеона из местечка Смогони: император-полководец бросил свою обреченную армию на погибель – вторично после того, как за тринадцать лет до того так же бежал от своих солдат из Египта… И победоносный марш русских войск, преследовавших тех, кто еще совсем недавно составлял «Великую армию». И неудача на переправе через Березину, когда была упущена возможность запереть в западне эти остатки неприятельского войска… И переход нескольких десятков тысяч бывшей наполеоновской армии по льду Немана – через полгода после их вторжения в Россию.

И полные гордости слова из кутузовского донесения, посланного из Вильно: «Война окончена за полным истреблением неприятеля!»

И многочисленные памятники этой великой победоносной войны в нашем городе: Военная галерея Зимнего дворца, Александровская колонна на Дворцовой площади, Нарвские триумфальные ворота, Казанский собор, ставший пантеоном воинской славы Двенадцатого года. И вся архитектура петербургского ампира, без которой невозможно представить себе и полюбить «строгий, стройный вид» нашего города.