Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Дворец искусств

Не скажу, чтобы мне было весело.

Не скажу, чтобы мне было легко.

Я тогда знал одно слово: «НАДО!»

А. Луначарский. 1925 год

Не прошло и недели после Октябрьского переворота, как Зимний дворец был преобразован в Дворец искусств. Парадная имперская резиденция широко раскрыла двери многим тысячам простых людей, взрослым и детям. Началась совершенно новая история великолепного дворца.

Среди сегодняшних посетителей Эрмитажа, проходящих по роскошным дворцовым залам, одни думают, что музейная экспозиция размещается в этих залах «изначально», другие убеждены, что прежний императорский дворец естественно и спокойно «перетек» в свое нынешнее музейное состояние. На самом деле все было иначе и заняло значительное время. Но дворец всегда оставался дворцом…

Однако, прежде чем рассказать, что и как происходило в Зимнем дворце в первые послеоктябрьские дни, недели и месяцы, необходимо коснуться важнейшего общего вопроса.

В последние годы в наше сознание усиленно «вживлялось» убеждение, что с первых дней советской власти началось растянувшееся на долгие годы уничтожение культурного наследия, разграбление и распродажа его ценнейших сокровищ, поощрение стихийного «культурного нигилизма» малограмотных масс по отношению ко всему, что ими воспринималось как атрибуты ненавистного им «старого мира».

На самом деле все обстояло совсем иначе. И громадные культурные богатства, сохранившиеся в наших музеях, архивах, библиотеках, были в те годы спасены от разрушения и разграбления, понесли минимальное число утрат. Будь иначе – до нас бы ничего не дошло, мы уже давно жили бы в культурной пустыне.

Новой власти досталось не просто полуразоренная трехлетней войной страна. Она получила и огромное, веками накопленное культурное «имущество», имевшее не только огромную национальную и общемировую ценность, но и фантастическую, никакими числами не выразимую ценность материальную. И ответственность за это имущество, за его сохранение и использование. И ответственность эту новая власть не просто осознала, но взяла на себя, разработав и осуществив – впервые в мире – программу государственной охраны этого культурного наследия.

Создавалась – без примеров и аналогов – система такой охраны: декреты, новые органы управления в центре и на местах, грандиозное музейное строительство (за три послереволюционных года, в условиях Гражданской войны, число музеев в России выросло по сравнению с дореволюционным временем вчетверо, а число посетителей музеев – в десятки раз, при всеобщей бесплатности посещения музеев). Разрабатывались не только принципиально новые основы музейного строительства, но и новая методика просветительской работы музеев, адресованной широким массам. В эти годы в полунищей стране были сделаны грандиозные художественные открытия и заложены основы новой этики и эстетики в отношении к сокровищам искусства и памятникам старины.

Естественно, вчерашние матросы и красноармейцы, «комиссары в пыльных шлемах» и чекисты исполнить эту работу не могли. Для нее требовались – как и для всех других областей культурного строительства – высококвалифицированные специальные кадры. В России – в Петрограде в первую очередь – они были, но «буржуазные». И новая власть, понимая, что без этих кадров наука, техника, культура, просвещение, то есть будущее страны, обречены, провозглашает политику сотрудничества с «буржуазными специалистами» в обмен на их лояльность к новой власти.

Старые кадры получили возможность плодотворной профессиональной работы; среди тех, кто в первые недели и месяцы бежали из Советской России, среди промышленников и финансистов, представителей родовитого дворянства и офицеров, проигравших политиков и крупных адвокатов, было минимальное число представителей научной, художественной, творческой интеллигенции. Изменилось все позднее, лет через пять…

Начиналась многогранная и многозначащая культурная работа новой власти не со школьного образования, не с театра, а с того, что требовало самых неотложных усилий и находилось в наибольшей опасности от революционной стихии, – с охраны памятников. И Зимний дворец стал первой «лабораторией», первой «пробной площадкой» работы в этом направлении.

В архиве Русского музея сохранился небольшой листок, на котором Александр Бенуа второпях записал те важнейшие культурные объекты Петрограда, которые в первую очередь требовали мер реальной охраны; листок датирован 25 октября. В этот же день в Смольном Петроградский Военно-революционный комитет выдает мандаты двум «комиссарам ВРК по защите дворцов и музеев Республики». В ближайшие дни несколько специальных комиссий (Художественно-историческая, «Союза деятелей искусства», 2-го Городского района, Американская) посетят Зимний дворец, подробно осмотрят и опишут весь нанесенный ему ущерб. Из дворцовых подвалов спешно вывозятся (а частично уничтожаются) хранившиеся здесь несметные запасы водок и вин…

Дворец в эти дни опустел; «гарнизон» его покинул, служащие Временного правительства ушли, лазарет в парадных залах Невской анфилады давно уже стал малолюдным; только в 3-м этаже дворца оставались еще ранее размещенные здесь несколько сот военнопленных.

Ясно было: надо что-то срочно предпринимать. Оснований для тревоги за судьбу дворца имелось немало. В одном из документов той поры мы читаем: «Главные коридоры и прилегающие к ним помещения имели казарменный вид, везде лежала солома, тюфяки; по-видимому, только случайно уцелел от пожара». Требовалось срочно и четко определить статус дворца, создать новое управление им, наладить надежную охрану.

И не прошло недели после Октябрьского переворота, как народный комиссар по просвещению Анатолий Луначарский, «временно получивший в свое заведывание бывшее дворцовое ведомство», издает «именем правительства Российской Республики» приказ, которым Зимний дворец «объявляется государственным музеем наравне с Эрмитажем».

Через некоторое время Совет Эрмитажа констатирует, что «в первые же дни после Октябрьского переворота дворец был поставлен новой властью в нейтральное положение национального памятника и музея».

Общее управление дворцом поручалось тому же полковнику князю Ивану Ратиеву, который и ранее был заместителем начальника столичного Дворцового управления. От ВРК во дворце назначался комиссар, вопросы охраны поручались военному коменданту, а сама охрана возлагалась на солдат-преображенцев, они сменили отряды Красной гвардии, охранявшие дворец в первые дни после переворота; Луначарский вскоре напишет «об исключительной бдительности и самоотверженной защите общенародных ценностей Зимнего дворца и Эрмитажа, проявляемой при охране их отрядами Красной гвардии».

Особые задачи возлагались на созданную еще Временным правительством Художественно-историческую комиссию Зимнего дворца, которая должна была разобрать, атрибутировать, инвентаризировать и описать все находившееся во дворце художественное имущество и определить его судьбу и формы дальнейшего использования. Имущество это включало сотни тысяч предметов – от ценнейших произведений искусства до обиходного имущества (белья, рядовой посуды, утвари и пр.). Предстояло разобрать десятки кладовых, определить музейную ценность или практическую полезность каждого предмета.

Приказом от 4 ноября 1917 года Луначарский объявляет «Зимний дворец закрытым для всякого рода частных посещений – вплоть до окончания работ Художественно-исторической комиссии». Через несколько дней, 9-10 ноября, из дворца выселяется лазарет, в те же дни начинается восстановление пострадавших 25 октября личных комнат Александра II, а архитектору дворца Николаю Крамскому (сыну известного художника) поручается составить опись дефектов во всех помещениях Зимнего и Эрмитажа, убрать все временные перегородки, привести в порядок двери и окна.

Но закрытым дворец оставался недолго. Сложные задачи его музеефикации (ведь неясно было, каким музеем, музеем чего ему предстояло стать) переплетались со все более явственно осознаваемой задачей превратить Зимний дворец в огромный, многопрофильный народный клуб, в своеобразный «дворец всех искусств», широко распахнувший двери для каждого – для детей и взрослых, для мужчин и женщин, для рабочих и интеллигентов, для слушателей лекций и концертов, для участников митингов и научных конференций, для зрителей кинематографа и театральных спектаклей…

Претендовал на помещения Зимнего и Эрмитаж – Совет музея просил еще Временное правительство о передаче ему 7-й Запасной половины дворца (анфилада небольших зал в здании Старого Эрмитажа) и так называемого «Ламотова павильона» (выходящего на Миллионную между Зимним дворцом и новым Эрмитажем) с Аполлоновым залом, соединяющим этот павильон с Георгиевским залом дворца. Однако тогда вопрос не был решен, и 24 апреля 1918 года Петроградская коллегия по делам музеев и охране памятников (она, кстати, как и аппарат Наркомпроса со своим наркомом Луначарским, помещалась в Зимнем дворце) постановила «для расширения помещений Эрмитажа принять меры передачи ему всего Зимнего дворца, 7-й Запасной половины и Эрмитажного театра»…

Однако исполнение этого намерения задержалось более чем на четверть века. 11 января 1920 года в Зимнем дворце торжественно открыли Музей революции (ныне – Музей политической истории России). Новому музею отдали парадную часть дворца: Посольскую (Иорданскую) лестницу, залы Невской анфилады, Ротонду, Малахитовый зал и другие помещения. А в следующем, 1921 году для музея полностью восстановили убранство 27 «исторических комнат» дворца – личных помещений императоров Александра II (11 комнат) и Николая II (14 комнат) во 2-м этаже дворца, окнами на Адмиралтейство, и несколько скромных личных комнат Николая I в первом этаже дворца. О популярности этой экспозиции можно судить по тому, что за первые пять месяцев 1923 года «исторические комнаты Зимнего дворца» посетили почти 22 тысячи человек.

С весны 1918 года начинается совершенно новая, небывалая жизнь бывшего Зимнего дворца. Уже 3 января Луначарский писал о подготовке помещений дворца «для устройства народных праздников, предполагаемых в ближайшее время»; главной особенностью этих праздников была их открытость, общедоступность. Дворец становился поистине народным…

Разнообразие мероприятий было невероятным. Вечер цветной фотографии, предваряемый докладом наркома Луначарского о текущем моменте. В апреле – Первая «беспартийная» выставка петроградских художников всех направлений (359 авторов, 2826 работ, размещенных в 18 залах). В июле в Николаевском зале – «митинг с целью широкой популяризации физического развития среди населения»; 1 мая в гербовом зале исполнением «Реквиема» Моцарта «в память борцов народной революции» открывается серия «народных концертов», постоянно проводимых в том же Гербовом и Николаевском залах.

В дворцовом саду все лето – детские площадки для детсадовских ребятишек (в 1920 году в самом дворце откроется «колония» для дошколят и начнет работать «Детский клуб имени Ленина»); по 2–3 раза в неделю во дворце демонстрируются кинофильмы, в Георгиевском зале проходят «общедоступные вечера», постоянно идут разнообразные лекции, концерты и спектакли, часто проходят митинги и съезды. Например, 24 ноября Николаевский зал дворца заполнили участники «митинга (уже четвертого) со свободной дискуссией в целях пропаганды нового искусства»; принявший участие в этой дискуссии Владимир Маяковский сказал: «Нам нужен не мертвый храм искусства, где пылятся мертвые произведения, а живой завод человеческого духа»…

И здесь же, во дворце, рядом с Наркомпросом и Петроградской коллегией по делам музеев работали штабы по подготовке празднования первомайских и октябрьских торжеств, проводились различные деловые совещания. В феврале 1919 года в Малахитовом зале работала Первая Всероссийская музейная конференция – десятки крупнейших российских ученых в течение недели обсуждали воспринимавшиеся ими как насущные, принципиально важные проблемы музейного строительства и участия музеев в решении задач культурной политики – и это в заледенелом, опустевшем, голодном Петрограде!..

Именно здесь, в Зимнем, в бывшем императорском дворце, тогда вырабатывались и опробовались важнейшие идеи культурной политики и культурного строительства. И, нравится это нам сегодня или нет, и сам дворец, и нынешний его хозяин, Государственный Эрмитаж, несут на себе «генетический отпечаток, матрицу» тех, уже далеких времен и событий.

Реэвакуация эрмитажных сокровищ

Подробности этой истории и раньше были известны немногим – ведь она касалась того, что имело поистине фантастическую культурную и материальную ценность. А потом подробности и вовсе забылись – сегодня целесообразно рассказать о выдающемся событии культурной истории Петербурга.

Когда началась Первая мировая война, Эрмитажу исполнилось ровно 150 лет. Великолепный музей истории культуры входил в число избранных, крупнейших в мире сокровищниц. Расположенный в непосредственном соседстве с Зимним дворцом, он составлял с ним единое целое и, будучи открыт для посетителей, продолжал именоваться «императорским» и оставался в ведении Министерства императорского двора.

Накопленные за полтора столетия эрмитажные коллекции были огромны и разнообразны по составу. Но величайшее богатство Эрмитажа – люди, эти коллекции хранившие и изучавшие, – небольшой по численности, но уникальный по своим профессиональным качествам научный коллектив музея: выдающиеся ученые, признанные мировыми научным сообществом. «На счету» каждого из них – десятки замечательных трудов, яркие открытия в самых разных областях истории культуры.

Уже в самые первые дни войны начались работы по подготовке к эвакуации ценнейших коллекций. Решение об этом «заблаговременном удалении… на случай могущих иметь место беспорядков» было принято еще в марте 1913 года.

И в конце июля 1914 года из Петербурга, еще не переименованного в Петроград, вместе с драгоценностями Камеральной части, наиболее ценными предметами из дворцов Царского Села, Гатчины и Петергофа, с «первостатейными» экспонатами Музея Академии художеств и Русского музея была упакована и вывезена в Москву значительная часть эрмитажной коллекции.

В эвакуацию отправились все 2783 предмета, составляющие так называемую «Галерею драгоценностей», экспонаты Отделений древностей, Средних веков, нумизматическая коллекция, около половины собрания картин, значительная часть собраний гравюр, рисунков, миниатюр, ценнейшие предметы мебели и фарфора, часть эрмитажного архива и библиотеки.

Эрмитаж опустел. В огромных залах на стенах висели на прежних местах роскошные золоченые рамы, из которых были вынуты полотна, у стен стояли подставки, с которых были сняты скульптуры, витрины стояли пустыми… Музейная деятельность Эрмитажа прервалась – на шесть с половиной лет… Но в рабочих комнатах продолжалась жизнь: регулярно собирался Совет Эрмитажа, велись научные исследования, готовились публикации, обдумывались программы выставок с использованием оставшихся в музее экспонатов. Научный коллектив Эрмитажа продолжал мыслить и трудиться на протяжении всех этих шести с половиной лет – таких памятных и для всего мира, и для страны, и для Петрограда, и для самого Эрмитажа.

В Москве эвакуированные из столицы ценности разместили в Кремле – в Большом Кремлевском дворце, в здании Исторического музея, в залах Оружейной палаты – их не раскрывали, но и особой охраны не было. А три года спустя эвакуированные из петроградских дворцов и музеев художественные ценности пополнились предметами, вывезенными из революционного Петрограда по решению Временного правительства.

15-16 сентября 1917 года прошла первая «волна» эвакуации, с 8 по 11 октября – вторая. Третья, заключительная, планировалась на 25 октября – она была подготовлена к этому дню, но по понятным причинам не состоялась. (Любопытно, что во «вторую волну» помимо художественных ценностей из петроградских музеев включили 10 тысяч бутылок коллекционных вин из подвалов Зимнего дворца – некоторые из этих вин «родились» в середине XVIII века и были старше самого Эрмитажа…)

Эвакуацию провели, но оказалось, что в Москве петроградские художественные ценности отнюдь не были в безопасности: штурм Кремля, дерзкое разграбление сокровищ Патриаршей ризницы, превращение Кремля в место расположения и работы Советского правительства – все это вселяло тревогу в души разлученных с сокровищами своего музея эрмитажных сотрудников. В Москву периодически командируются авторитетные эрмитажные «послы» (академик Яков Смирнов, первый выборный директор Эрмитажа Сергей Тройницкий, известный искусствовед Константин Романов и др.), и все они отмечали опасную небрежность в отношении к эвакуированному имуществу.

И комиссия московских музейщиков, в которую входили не только выдающиеся искусствоведы, но и комендант Кремля, осмотрев ящики с петроградскими ценностями в Большом Кремлевском дворце, отмечала 30 ноября 1918 года: «Полный беспорядок: ящики навалены грудами высотой до двух саженей, перепутаны, многие перевернуты вверх дном, лежат в неустойчивом положении, у некоторых повреждены пломбы и пробиты стенки…»

Совет Эрмитажа с начала марта 1918 года систематически возвращался к вопросу о возвращении из Москвы эвакуированных экспонатов. Территория музея расширялась – ему были переданы «Ламотов павильон», выходивший на Миллионную между Зимнем дворцом и Новым Эрмитажем, и 7-я Запасная половина – великолепная анфилада небольших зал окнами на Неву, отделенная от Эрмитажного павильона так называемой «Советской лестницей».

Но самого музея не было. Отдельные тематические выставки не могли восполнить огромной культурной потери, понесенной Петроградом. А когда летом 1919 года из Москвы дошли слухи о возможности передачи эрмитажных вещей в московские музеи и о намерении вскрыть ящики с эвакуированным имуществом и развернуть их выставку в Москве, коллектив Эрмитажа, его руководство и все 18 научных сотрудников переполошились не на шутку. Совет Эрмитажа (в его состав входил и М. Горький) собирается на экстренное заседание, нарком Луначарский отправляет телеграмму на имя В.И. Ленина с категорическим протестом по поводу «экспансионистских» планов москвичей и с требованием решить вопрос о реэвакуации эрмитажных коллекций и об обеспечении их охраны, безопасности и неприкосновенности, пока они находятся в Москве.

От этого времени в архивах сохранилась яркая, страстная по тону и острая по содержанию переписка – к проблеме реэвакуации Эрмитаж возвращался десятки раз – она была для Луначарского «проблемой жизни».

Реэвакуация эрмитажных сокровищ

В 1920 году настроение москвичей стало постепенно меняться. В апреле Горький возвратился в Петроград «в приподнятом настроении» в связи с обнадеживающими разговорами о возможности реэвакуации. 8 июня по этому вопросу обращаются в Совнарком вместе с членами Совета Эрмитажа академики С. Ольденбург и Н. Марр; нарком Луначарский поддерживает это ходатайство. И 22 июня 1920 года Совет народных комиссаров принимает постановление о реэвакуации. «Эрмитажники» С. Тройницкий, А. Бенуа и Л. Мацулевич срочно выезжают в Москву для решения практических вопросов, а вскоре в столице формируется «Чрезвычайный штаб» по организации реэвакуации.

Подготовительная работа заняла четыре с половиной месяца. Предстояло решить множество самых разнообразных вопросов: погрузка в Кремле, транспортировка по городу, перегрузка в железнодорожные вагоны, охрана на всех этапах, разгрузка и перевозка в Петрограде. Реэвакуация готовилась как ответственная военная операция; в ней участвовали 855 человек – красноармейцы из 34-й дивизии в Москве и из 32-й дивизии 7-й армии в Петрограде, курсанты. Главное руководство с очень широкими полномочиями было возложено на начальника военных сообщений Красной армии Михаила Аржанова, командированные в Москву эрмитажные сотрудники отвечали за техническую сторону операции.

С 8 по 12 ноября ящики с петроградскими музейными коллекциями были перемещены из внутренних помещений и вестибюля Большого Кремлевского дворца к выходу из него через подъезд, выходящий на Соборную площадь рядом с Благовещенским собором. В это же время из Петрограда в Москву по железной дороге прибыли 12 военных грузовиков, выделенных для участия в операции; они возвратятся в Петроград вместе с коллекциями и будут перевозить ценнейший груз от вокзала до Эрмитажа.

Часть ящиков вывозилась из Кремля через Боровицкие ворота и перегружалась в стоявшие на рельсах, проходивших вблизи ворот, пять трамвайных составов; трамваи следовали вдоль Александровского сада, через Театральную и Лубянскую площади, по Мясницкой и Орликову переулку, но большая часть ящиков перевозилась на автомашинах: они следовали от Спасских ворот через Красную площадь по Никольской, Мясницкой и Орликову переулку до вокзала. Рейсы следовали один за другим; каждый трамвайный состав и каждую автомашину сопровождал воинский конвой, Кремль и вокзал были оцеплены, вдоль ограды Александровского сада стояли патрули, на городских перекрестках – посты. Оцеплены были Театральная и Лубянская площади, а улицы по пути следования по возможности разгружены от публики.

Начатую около полудня 15 ноября перевозку музейных сокровищ из Кремля до вокзала завершили через 22 часа, к 10 часам утра 16 ноября. Погрузка в вагоны и на платформы заняла 17 часов и закончилась к 9 часам утра 17 ноября.

Для перевозки по железной дороге выделили два специальных состава, номера 98 и 94 – по 18 вагонов и платформ в каждом. И каждый поезд сопровождала конвойная команда по 30 человек с четырьмя пулеметами. Первый состав отправился в путь в 10.55 17 ноября, второй – спустя 15 минут. Двигались со средней скоростью 35 км/ч, сделав в пути 14 остановок для технических осмотров. Весь путь занял 40 часов с минутами.

Немедленно по прибытии началась разгрузка. Грузовики покинули железнодорожные платформы и выстроились на крайней пассажирской платформе закрытого для пассажиров вокзала. И по мере выгрузки ящиков из вагонов автомашины везли их от вокзала по Невскому и через Дворцовую площадь к главному подъезду Эрмитажа – тому, который «стерегут» десять теребеневских атлантов. Этот подъезд Нового Эрмитажа уже многие годы закрыт – вход в музей был только через подъезды с набережной Невы. Для множества представителей петроградской интеллигенции происходящее событие было выдающимся в культурной жизни Петрограда. Актриса и «комиссар театров» Мария Андреева назовет это событие «чудом», другой видный петроградский руководитель будет вспоминать, что «вся обстановка перевозки напоминала торжественный спектакль», а очевидец, корреспондент берлинской газеты, напишет, что возвращение эрмитажных коллекций в Петроград происходило «с царственной пышностью»…

После разгрузки вещей из Эрмитажа, Русского музея, Зимнего и Аничкова дворцов и особняка Шувалова один из прибывших из Москвы воинских эшелонов отправился в Детское Село, где были разгружены предметы из бывших пригородных дворцов, ставших к этому времени дворцами-музеями.

22 ноября вскрыли первые 27 ящиков из 902, возвращенных в Эрмитаж, в тот же день директор Эрмитажа С. Тройницкий, ученый секретарь В. Воинов и хранители А. Бенуа, Л. Мацулевич, А. Ильин и О. Вальдгауэр подписали официальный акт о приеме бесценного музейного имущества. А вечером того же дня в Малахитовом зале Зимнего дворца состоялся торжественный банкет, на котором присутствовали все видные культурные деятели города.

А через пять дней, 28 ноября 1920 года, состоялось торжественное открытие экспозиции «Зала Рембрандта» – 44 картины и офорты великого мастера заняли свои привычные места. «В воскресенье, 28 ноября, – писала петроградская «Красная газета», – после торжественного заседания Совета Эрмитажа в присутствии представителей научных и художественных организаций открыт зал Рембрандта… Установка и размещение эвакуированных ценностей продолжается, и постепенно будут открываться новые залы».

Еще 22 зала картинной галереи были открыты через месяц, 27 декабря, а к 1 июня 1921 года возродили всю картинную галерею Эрмитажа – теперь уже не «императорского», а поистине народного…

Вся эта непростая история заслуживает быть названной героической. Ибо удивительна стойкость великолепного эрмитажного коллектива в труднейших условиях тех лет. И воистину геройской была борьба этих людей за интересы своего Ммузея, своего дела, своей науки.

Пройдет немногим более двух десятилетий, и бесценные эрмитажные коллекции вторично отправятся в эвакуацию. И после войны возвратятся в родные стены. Но это уже, как принято говорить, «другая история» – и она не может затмить истории первой эвакуации и реэвакуации эрмитажных сокровищ и причастных к ней «музейных героев»…