Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Таврическая выставка

Выставка эта представляет благодаря отзывчивости русского общества глубокий художественный и исторический интерес…

Н.М. Романов. Январь 1906 года

В самом начале весны столь памятного для Петербурга и России 1905 года в Таврическом дворце открылась «Историческая выставка русских портретов в пользу вдов и сирот павших в бою воинов». В столичной культурной жизни этого трудного времени произошло событие выдающегося значения.

Петербург еще не пришел в себя после кровавой трагедии 9 января. Все слои столичного общества были потрясены происшедшим. И с фронта Русско-японской войны приходили неутешительные известия. Россия бродила, была переполнена тревогой, «утратила лицо». В этих условиях необходимо было на что-то опереться, за что-то «зацепиться». И хотя «парад истории», каким являлась Таврическая выставка, не задумывался с этой целью, он, безусловно, «подогрел» национальные чувства русского общества, обратив его память к иным, более славным временам…

Таврическая выставка портретов была грандиозным культурным мероприятием общероссийского масштаба. Собранные на ней 1604 портрета видных деятелей российской истории XVIII–XIX столетий представляли все художественные школы, все слои русского общества, все стороны жизни страны: государственных и военных политиков и дипломатов, творцов отечественной культуры, носителей высоких наград, представителей самых знатных российских фамилий и тех, кто, будучи выходцами из разных европейских стран, активно участвовал в «диалоге культур», оставив в нашей истории заметный след.

Это была уже не первая большая выставка русского портрета в столице. Еще в 1870 году известный историк искусства и петербурговед Пётр Петров собрал в Обществе поощрения художеств несколько сотен портретов русских деятелей. В апреле 1902 года, за год до 200-летнего юбилея столицы, Александр Бенуа и Николай Врангель организовали выставку портретов за период в полторы сотни лет (1700–1850). Но ни одна из этих выставок не могла равняться с Таврической ни по широте замысла, ни по масштабам – среди всех, проходивших дотоле в Петербурге художественных выставок, она была «вне конкуренции».

Идея выставки возникла из зародившейся еще в 1904 году у великого князя Николая Михайловича Романова идеи подготовить, как он писал тогда военному историку К. Военскому, «мое издание портретов», снабженное биографическими очерками о людях, на этих портретах изображенных. Двоюродный дядя императора, 45-летний великий князь, выдающийся ученый-историк и, по отзыву Александра Бенуа, «самый культурный и самый умный из всей царской семьи» («чужой среди своих» в этом августейшем семействе), на первом этапе работы над альбомом, «уязвленный» неполнотой собранной им портретной галереи, пришел к мысли об организации грандиозной, беспримерной выставки, на которой были бы сосредоточены все богатства русской портретной живописи XVIII–XIX веков, разбросанные по огромной России: по дворцам, особнякам вельмож, по сотням «дворянских гнезд», по музейным собраниям и по множеству частных коллекций, хранящих изумительные шедевры.

Только собирание сведений о находящихся по огромному числу адресов портретах оказалось задачей труднейшей – никакого первичного учета не велось, имеющиеся сведения были отрывочными и случайными. Множество портретов не только в частных домах, но и в дворцовых и музейных собраниях оставались неизученными, не имеющими научной атрибуции: кто изображен, кем написан портрет. На пути создания выставки ее организаторов поджидало немало ошеломляющих открытий.

Научный авторитет и само положение великого князя открывали доступ не только в дворцовые хранилища, но и в двери любого частного дома. Николай Михайлович проявлял огромную энергию, рассылал десятки собственноручных писем (подписывая их неизменно «весь Ваш») и владельцам отдельных портретов, и хранителям целых коллекций. 21 декабря 1904 года он пишет в Академию художеств письмо с просьбой предоставить для экспонирования на выставке 115 портретов и бюстов, хранящихся в Академии. В письмах он неизменно сообщает, что будущая выставка принята государем императором «под Высочайшее покровительство»…

Таврическая выставка не просто возвращала к ярким, значительным страницам национальной истории, ее «петербургского периода», не просто «воспевала» уходящую, теряющую почву под ногами дворянскую Россию в лице ее наиболее именитых, «породистых» или прославленных представителей. Она была в определенной степени обращена и в будущее: и потому, что не просто на историческом, но на «историко-человеческом», портретном материале приглашала к размышлениям о будущем России, о ее исторической судьбе, и потому, что нацелена была на решение непростой и важнейшей культурной задачи – сохранения художественного наследия для потомства, для его памяти.

Идеологом выставки и ее «патроном» был, несомненно, Николай Михайлович; недаром «штаб» всей подготовительной работы располагался в его знаменитом Ново-Михайловском дворце, в доме № 19 по Миллионной улице. Но великому князю необходим был круг, пусть немногочисленный, увлеченных, профессиональных и надежных помощников – и тех, на кого можно было бы возложить трудную и очень хлопотную работу, и тех, кто взял бы на себя решение задач чисто научных, искусствоведческих и экспозиционных.

Такими помощниками оказались выдающиеся деятели столичной художественной жизни, в основном принадлежавшие к группе «Мир искусства» или идейно к ней примыкавшие: Александр Бенуа, Константин Сомов, Мстислав Добужинский, Николай Врангель, Павел Дашков, Лев Бакст.

«Каталог состоящей под высочайшим его Императорского величества Государя императора покровительством Историко-художественной выставки». Обложка

«Русские портреты». Издание великого князя Николая Михайловича

Но вся организационная работа легла на плечи одного человека – 32-летнего Сергея Павловича Дягилева, занявшего необычную должность «генерального комиссара» Таврической выставки. Питомец юридического факультета столичного Университета, человек обширных знаний и неукротимой энергии, Дягилев развернул колоссальную деятельность. Сказались художественное чутье, искусствоведческая осведомленность, вкус – все то, что еще раньше сблизило его с «Миром искусства» и сделало единомышленников тех молодых художников (они почти все были его ровесниками), которые в эту группу входили.

Дягилев осматривал дворцовые коллекции, разъезжал по городам и весям Европейской России, отбирал интересные портреты в коллекциях и парадных залах барских особняков и усадеб и среди пыли и хлама в чуланах старых домов…

В итоге за короткое время в столицу свезли сотни живописных полотен, принадлежавших кисти известных, малоизвестных и просто забытых художников. В ходе этой работы было сделано немало художественных открытий. Обнаружены неизвестные полотна великих мастеров (например, знаменитая серия портретов «смолянок» кисти Дмитрия Левицкого) и произведения художников «особого круга» (например, крепостного живописца Николай Аргунова). Можно сказать, что в связи с Таврической выставкой был произведен самый грандиозный в истории дореволюционного русского искусства «художественный розыск», давший ошеломляющие результаты и ставший крупнейшим событием русской культуры начала XX века.

В. Серое. Портрет С. Дягилева. 1904 год

Великий князь настолько высоко оценил усилия своего «генерального комиссара», что незадолго до открытия выставки, по его собственным словам, «повел атаку» на министра Двора «всемогущего барона Фредерикса» по поводу назначения Сергея Дягилева на открывшуюся вакансию в Придворном ведомстве. С этого времени начинается «восхождение» Дягилева к вершинам его деятельности и европейской известности, которая связана с последующим его грандиозным «проектом» – блистательными «Русскими сезонами» (точнее, «Петербургскими») в европейских столицах.

Таврический дворец был избран для размещения выставки не случайно. Великолепное творение Ивана Старова и замечательных мастеров садово-декоративного искусства не только сохранилось практически без изменений на протяжении всего XIX века и, таким образом, отвечало задаче воссоздания атмосферы столичной (абсолютное большинство портретов и лиц, на них изображенных, было связано именно с Петербургом) жизни XVIII и XIX веков, но и было удобно для размещения выставки, ибо оставалось единственным дворцовым зданием, которое практически никак не использовалось (его «думское» будущее – еще впереди).

В мае 1899 года в Таврическом дворце проходила Международная выставка садоводства, в январе юбилейного 1903 года – Международная выставка исторического и современного костюма, в марте 1904 – Первая Всероссийская выставка монастырских работ и церковной утвари. Жители столицы, таким образом, привыкли воспринимать великолепный дворец князя Потемкина как «дворец выставок»…

Открытие выставки намечалось на февраль, и создание самой экспозиции пришлось на те трагические дни, когда после событий 9 января «брожение в Петербурге, в Москве и во многих городах… углублялось» (А. Бенуа). Однако работы шли безостановочно: все без исключения портреты фотографировались, живописные в золоченых рамах развешивались по стенам зал по царствованиям, миниатюры выставлялись в витринах. Портреты царей помещались под пышными балдахинами в залах, «отведенных» их царствованиям, а под высокими белыми колоннами знаменитого Зимнего сада (это «территория» нынешнего Зала заседаний) на высоких постаментах возвышались под зелеными сводами 29 беломраморных бюстов российских вельмож разных времен петербургского периода. Но, как вспоминал Александр Бенуа, один из непосредственных создателей Таврической выставки, «было что-то давяще душное в том многолюдном пестром сборище, что представляли собою все эти вельможи, облаченные в золотое шитье… все эти расфуфыренные дамы, весь этот «некрополь»»…

Таврический дворец. Ротонда, или Купольный зал

Таврическая выставка. Зал Павла I

Таврическая выставка. Зал Петра I

На торжественное открытие выставки, состоявшееся в воскресенье 6 марта, прибыли император с семьей и множество членов августейшей фамилии. Молча проследовал он вдоль зал, отвечая на поклоны приглашенных и слушая объяснения знатоков, выставку готовивших, – великого князя Николая Михайловича, Дягилева и Дашкова. Сухо поблагодарив, он «при этом не произнес ничего такого, что выдало бы какое-то личное его отношение ко всему осмотренному… Или тут еще раз, – пишет далее Александр Бенуа, – сказался тот «эмоциональный паралич», которым страдал государь… Или же ему могло показаться, что все эти предки таят какие-то горькие упреки или грозные предостережения. И ему стало от всех этих упреков и угроз невыносимо тяжело».

Выставка занимала весь дворец – не только великолепные центральные залы, но и те уютные помещения, что располагались в одноэтажных флигелях, примыкающих к «ядру» дворцового комплекса. Помимо стен портреты и миниатюры располагалась на столах и в витринах – специально для выставки было подобрано по эпохам около 500 предметов великолепной мебели. Наиболее полно были представлены портреты екатерининской эпохи (три зала, 366 портретов), время Николая I занимало четыре зала (256 портретов), время Александра I – также четыре зала (199 портретов), три зала были посвящены четырем с небольшим годам царствования Павла I (177 портретов). Отдельные залы посвящены замечательным портретистам XVIII века – Ротари и Левицкому, 135 портретов, относящихся к петровской эпохе, и 113, посвященных времени трех последних императоров – Александра II, Александра III и Николая II, открывали и завершали выставку.

Таврический дворец. Зал Петра I

Таврическая выставка. Зал Екатерины II

Таврическая выставка работала в течение 205 дней. Она закрылась 26 сентября – в те дни, когда страна переживала новый революционный подъем. В Москве уже начиналась всеобщая забастовка, до Манифеста 17 октября оставалось всего 20 дней…

Уже после всех этих событий, в январе 1906 года, рассылая разным учреждениям и лицам собственноручные письма с благодарностью за предоставление на выставку экспонатов, Николай Михайлович писал, что Таврическая выставка портретов помимо своего выдающегося исторического и художественного значения «имела также блестящий материальный успех, выразившийся в сумме 60 тысяч рублей чистой прибыли». Напомним, что выставка была и благотворительной – «в пользу вдов и сирот павших в бою воинов»…

Таврический дворец через несколько месяцев после закрытия выставки получил новое предназначение – стал резиденцией Государственной думы – и был перестроен для ее нужд. А сама выставка получила популярность благодаря тысячам разошедшихся по всей России и по Европе художественных открыток с репродукциями представленных в Таврическом дворце портретов. Вероятно, замечательный журнал «Старые годы» возник в 1906 году тоже под впечатлением от Таврической выставки и ее общественного резонанса.

А великий князь Николай Михайлович предпринимает издание грандиозного (в пяти выпусках огромного формата) альбома «Русские портреты», в котором великолепные репродукции с портретов, представленных на Таврической выставке, сопровождаются подробными биографическими очерками о лицах, на этих портретах изображенных. Непреходящее значение этой «энциклопедии русского портретного искусства» так велико, что несколько лет назад «Лениздат» переиздал эти очерки с иллюстрациями в огромном, почти в тысячу страниц, томе под названием «Знаменитые россияне XVIII–XIX веков».

Со времени проведения Таврической выставки русских портретов прошло более ста лет. Давно уже «выветрился» ее дух из Таврического дворца. Но значение этой выставки для Петербурга, для его культуры, для воспитания исторической памяти – огромно. И это делает необходимым рассказ о ней сегодняшнему петербуржцу.

Его высочество великий князь

Я не знаю, кому и зачем это нужно,

Кто послал их на смерть недрожавшей рукой?..

А. Вертинский

В пятницу 24 января 1919 года в Петропавловской крепости казнили четырех великих князей из семейства Романовых.

Они были немолоды: младшему – 55, остальным под 60. У них были совершенно различные интересы и увлечения: Николай Михайлович – выдающийся ученый-историк и общественный деятель, его родной брат Георгий – искусствовед, крупнейший специалист и коллекционер в области нумизматики, один из их двоюродных братьев, Дмитрий Константинович, не интересовался ничем, кроме лошадей, а другой двоюродный брат, Павел Александрович, был тоже абсолютно далек от каких-либо государственных дел.

Ни один из них не играл видной роли при дворе и в государственных делах, не был заражен политическими амбициями – это сближало совершенно разных людей, как и их близкое родство и принадлежность к «августейшему семейству». Они, все четверо, были внуками Николая I, а последний император каждому их них приходился двоюродным племянником. В этом и заключалась их единственная «вина».

Их казнь в начале «незабываемого 19-го года» довершила трагическую череду преступных, бессудных расстрелов членов царского семейства летом предшествующего года: в июне в Перми расстреляли Михаила Александровича, в ночь на 17 июля в Екатеринбурге – отрекшегося императора Николая и всю его семью, 18 июля в Алапаевске оборвалась жизнь еще пяти великих князей. К моменту последнего расстрела в Петроградской крепости число жертв из семейства Романовых достигло четырнадцати…

Опустевший, голодный, промозглый январский Петроград не услышал выстрелов из крепости. Ни места казни, ни места захоронения никто не знал. Официальное сообщение о «расстреле бывших великих князей» появилось в «Петроградской правде» только через неделю, 31 января. Но по городу поползли слухи о казни и ее подробностях: рассказы о том, что один из казненных, плотного сложения высокий человек с гордой осанкой, одетый в поношенный генеральский мундир, человек с крупной лысой головой, с усами и бородкой снял с ног генеральские сапоги и бросил их чекистам расстрельной команды со словами: «Сапоги добротные, жаль, если пропадут» – и потом, стоя на мерзлой земле в носках, до самого рокового выстрела держал на руках котенка… По этим кратким подробностям знающие люди узнавали великого князя Николая Михайловича…

Великий князь Николай Михайлович

А больше об этой казни ничего не сохранилось – ни воспоминаний, ни судебного протокола, ни приговора или постановления – их просто не было. Единственный официальный документ – хранящийся в специальном архиве «Алфавитный журнал об исполнении приговором над осужденными (а бывшие великие князья не были ни судимы, ни осуждены!) и расстрелянными за 1919,1920 и 1918 годы». В «журнале» этом под литерой «Р» и под номерами с 56 по 59 (следующим, 60 указан налетчик Николай Радченко – «для компании») перечислены четверо Романовых. Есть дата расстрела, но нет ссылки на приговор или решение какого-либо органа, а в последней графе, где указывалась вина, у всех четверых одинаковая запись: «Бывший великий князь»…

…Вот уже несколько часов я в одном из кабинетов Генеральной прокуратуры внимательно вчитываюсь в толстый том уголовного дела (потому что уголовным преступлением является беззаконный, бессудный расстрел) «13-1100-97» – и чувствую, как все больше и больше овладевают мной ужас и чувство безысходности от ожившей в сухих документах трагедии девяностолетней давности…

В «Придворном календаре» за 1914 год в составе «августейшего семейства» перечислены 65 человек: помимо самого императора и его семьи еще несколько ветвей – «Владимировичи», «Константиновичи», «Николаевичи». Очень различные люди и очень разные судьбы. Николай Михайлович – в середине этого списка, под 30-м номером.

Но нет сомнений, что именно он и его двоюродный брат Константин Константинович, знаменитый поэт «К. Р.» и президент Академии наук, были самыми яркими и значительными, талантливыми и самобытными, многогранными и незаурядными членами разветвленного семейства. И при этом – не самыми заметными при дворе и в официальной жизни.

Великий князь Георгий Михайлович

Образованнейший (шесть европейских языков плюс латынь и греческий), склонный к научному поиску и творчеству, самодостаточный и независимый, позволяющий себе «роскошь» собственного мнения и открытую критику царя и режима, весьма близкий к масонам и откровенный либерал, поклонник аграрной реформы Столыпина и сторонник конституционной монархии, великий князь Николай Михайлович был в царском семействе странной, необычной фигурой. «Чужой среди своих». И относились к нему очень по-разному.

Великий князь Дмитрий Константинович

Семейное прозвище «Бумби» в одних устах звучало доброжелательно, в других – презрительно. Император, в юности бывший весьма близок со своим двоюродным дядей, несмотря на 9-летнюю разницу в возрасте, явно опасался Николая Михайловича и очень редко с ним встречался. Императрица, зная, насколько неодобрительно относится великий князь к ее желанию участвовать в принятии политических решений и опасавшаяся его влияния на слабого, неустойчивого, податливого супруга, откровенно ненавидела Николая Михайловича. Заурядные «Владимировичи» и «Николаевичи», слишком часто бывшие объектом сарказма своего родственника, боялись и тоже ненавидели его – но тайно и трусливо.

В. Серов. Портрет великого князя Павла Александровича

Высокопоставленный генерал Мосолов, признавая обаяние Николая Михайловича, считал его «совершенно не способным к решительным действиям», человеком, который «критиковал, но ничего не создавал». Александр Бенуа, считая великого князя склонным к своенравию и упрямству, даже к самодурству, подчеркивал его обаяние, общительность, даже обворожительность в общении и был убежден, что Николай Михайлович – «самый культурный и самый умный из всей царской семьи». Выдающийся царский дипломат Извольский в своих мемуарах так вспоминал о великом князе: «Высокообразованный и талантливый, он, единственный из членов императорской фамилии являлся сторонником либеральной идеи».

И даже видный большевик ленинской когорты Шалва Элиава, бывший в 1918 году партийным и советским «вождем» в Вологде, куда в это время сослали бывшего великого князя, на заседании Совнаркома 16 января 1919 года, когда стоял вопрос об освобождении Николая Михайловича, написал: «Из личных бесед с ним я вынес впечатление о нем как о человеке большого ума и хитром… Считаю, что он для нас совершенно не опасен…»

Такой вот разброс мнений. Впрочем, не является ли он сам по себе надежным «индикатором незаурядности»?..

Личные и научные связи великого князя в России и за рубежом были огромны, необозримы. Его обязательность в отношениях с людьми, обходительность поразительны – никакой чопорности и чванливости, никакого высокомерия. Я держал в руках сотни его писем разным людям – автографы, письма от руки, подпись почти всегда (кроме официальных бумаг): «Всегда Ваш», «Весь Ваш», «Крепко жму руку». Деловой, уважительный, дружелюбный тон писем и телеграмм: «Будьте любезны зайти ко мне во вторник или среду между 11 и 12 часами утра»; «Благодарю за сообщение; я, конечно, с интересом прочту означенную статью… Чем больше будет возражений, тем лучше»…

Необыкновенно интересна относящаяся к 1901–1908 годам переписка Николая Михайловича со Львом Толстым, начавшаяся после трех встреч в Крыму осенью 1901 года. Редким взаимным уважением и искренним дружелюбием «дышит» переписка 1886–1888 годов с Николаем Миклухой-Маклаем.

И совсем иной характер дневниковых записей великого князя периода Первой мировой войны. Длительное пребывание на фронтах, горькие впечатления от страшного кровопролития, от беспорядка и произвола, от бездарности многих генералов и от нераспорядительности властей рождают на страницах великокняжеских дневников мрачные предчувствия и роковые прогнозы. Преклонения перед героическим терпением российского солдата полна последняя, написанная уже в апреле 1917 года, но так и не увидевшая света при его жизни работа Николая Михайловича – теперь уже не великого князя, а частного лица, историка – «О подвигах русского солдата» (кстати, предпоследняя его научная публикация называлась: «Казнь декабристов и император Николай I»)… А перед этим – блестящие научные исследования и многотомные публикации, относящиеся к эпохе Александра I и Наполеона, – работы, принесшие ему европейскую научную славу и звание почетного члена и Российской и Парижской академий наук.

К тому же – и об этом нельзя не сказать – Николай Михайлович состоял Президентом двух самых знаменитых и деятельных научных обществ в области гуманитарных наук – Русского географического общества (с 1892 года) и Русского исторического общества (с 1910 года) – и президентство его было не номинальным, но деловым и деятельным. А устроенная по его инициативе и под его главным руководством в 1905 году знаменитая Историко-художественная Таврическая (в Таврическом дворце) выставка русских портретов 1705–1905 годов в пользу вдов и сирот павших в бою (в Русско-японской войне) воинов? А знаменитые многотомные «Некрополи», списки захоронений на кладбищах Петербурга, Москвы и провинциальных городов? И это – лишь малая часть заслуг великого князя Николая Михайловича перед русской исторической наукой, перед культурой отечественного исторического знания. И петербургская интеллигенция знала, что открытый всем ученым и художникам дворец великого князя, так называемый Ново-михайловский дворец на Дворцовой набережной, 18, – одно из самых значительных «культурных гнезд» российской столицы…

Он родился 14 (26) апреля 1859 года в Александровском дворце в Царском Селе. Многодетная (шесть сыновей и дочь) семья младшего сына Николая I Михаила Николаевича, царившие в доме взаимное уважение, гуманизм и поощрение серьезных занятий способствовали начитанности, раннему развитию любознательности, серьезным увлечениям; недаром один из младших братьев, Георгий, стал не только ученым нумизматом, но и директором Русского музея, другой, Сергей, – не только генералом-артиллеристом, но и президентом Русского театрального общества, а третий, Александр, – одним из выдающихся деятелей российского воздухоплавания…

До 19 лет он жил вдали от Петербурга, на Кавказе (Тифлис, имение Боржоми), где его отец был наместником. 18-летним участвовал в войне с Турцией и заслужил Георгия 4-й степени. Потом – столица, Академия Генерального штаба, служба в прославленном Кавалергардском полку, удачная военная карьера – хотя последнее свое воинское звание генерал-лейтенанта великий князь получил довольно поздно, в 1901 году. И увлечение историей, и кропотливые, тщательные занятия ею.

Впрочем, не только история. Путешествия – постоянные, охота – лошади, собаки, природа – коллекционирование бабочек (громадная его коллекция, подробно изученная и описанная в роскошном многотомном издании, была в 1889–1892 годы подарена великим князем Академии наук и доныне хранится в Зоологическом музее), огромная коллекция миниатюр и громадная библиотека в его петербургском дворце – таковы разные грани этой удивительной личности…

После Февральской революции – отставка со всех постов и жизнь частного лица. Во дворце разместился лазарет, а в июле – Центральный комитет по делам военнопленных. У Николая Михайловича и мысли не возникает покинуть Россию, хотя он знает, что его охотно примет пол-Европы. В марте 1918-го – высылка в Вологду, сначала на свободный режим, потом в губернской тюрьме – недолго, всего три недели, до перевода в Петроград, где, по мнению ЧК, было «надежнее» содержать пока еще остававшихся в России и в живых членов бывшей царской семьи.

Николая Михайловича содержали сперва в Доме предварительного заключения, а потом вместе с другими родственниками перевели в крепость.

Наступил 1919-й год. Незадолго до Нового года, 23 декабря 1918 года, Президент Российской Академии наук А.П. Карпинский обратился к наркому просвещения с большим письмом, в котором просил об освобождении из заключения (уже пять месяцев в крепости) почетного члена Академии наук Николая Михайловича Романова. А.В. Луначарский, как сказано в письме Наркомпроса в Совнарком от 30 декабря, «глубоко сочувствует этому ходатайству и, на его взгляд, Николай Михайлович Романов должен был бы быть выпущен давно». К ходатайству этому присоединился и A.M. Горький.

16 января 1919 года на заседании Совнаркома вопрос был поставлен, но решение отложено до выяснения мнения Петроградской ЧК, куда на следующий день направили запрос Совнаркома. В ЧК же «разобрались» быстро, по-революционному. В подлинном архивном деле Совнаркома есть странная бумага – без штампа и печати, без подписи и даты. В ней говорится, что еще 24 декабря Петроградская ЧК запросила Всероссийскую ЧК: «Как поступить с указанными заложниками, присовокупив мнение, что их следует немедленно расстрелять. Полученный нами ответ гласит, что предлагаемая нами мера наказания утверждается Президиумом ВЧК…»

А как же заседание Совнаркома, на котором присутствовали и члены Президиума ВЧК, спросите вы… Оказывается, «революционное чувство» бывает иной раз сильнее даже «революционного правосознания». Позднее появилась версия, что поспешный (имея в виду запрос Совнаркома по этому поводу), расстрел «бывших великих князей» был произведен петроградскими чекистами «в ответ» на злодейское убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург…

24 января 1919 года в Петропавловской крепости было совершено тягчайшее уголовное преступление – бессудная казнь четырех «граждан Романовых», «бывших великих князей». И лишь через 80 лет, 9 июня 1999 года их реабилитировала Генеральная прокуратура как жертв необоснованных политических репрессий.