Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

«Говорящая стена»

Благоговейте к храму вашего воспитания. Да будут первым побуждением и началом всех ваших поступков честь и доброе имя…

Граф Ф. Ангальт

Это была одна из самых удивительных, необыкновенных достопримечательностей российской столицы в конце XVIII века. На ней записаны вечные истины – и, кто знает, не поэтому ли она так недолго просуществовала…

Сухопутный кадетский корпус в Петербурге был основан в самом начале царствования императрицы Анны, в 1731 году. Его создатель, фельдмаршал граф Миних, мечтал сделать его высшим военным учебным заведением, готовящим не только высокопрофессиональных офицеров, но и дающим малообразованным и избалованным дворянским «недорослям» блестящее, на европейском уровне общее образование, главным образом гуманитарное. Недаром корпус нередко называли «рыцарской академией», недаром так велика роль этого заведения и многих его воспитанников в культурных процессах, происходивших в нашем Отечестве в течение века XVIII.

И если Петербург – «детище Века Просвещения», то Сухопутный кадетский корпус – «детище Петербурга».

Корпус занимал бывшие владения князя Меншикова на Васильевском острове со всеми примыкающими к нему пристройками, до самого двора здания Двенадцати коллегий, и огромный сад, простиравшийся от Большой до Малой Невы. Благоустроенный и богатый, этот сад, лучший, быть может, тогда в городе, был доступен всем горожанам. С середины 1750-х годов наступает время его расцвета: здесь высаживаются липы (1000 корней) и ели, более 600 фруктовых деревьев (295 яблонь, 200 вишневых деревьев, груши), высеваются семена 25 огородных культур и трав и заводятся цветочные «ботанические куртины…» Если прибавить к этому, что в саду были и большой комплекс снарядов для гимнастических занятий, и уютные уголки, и места, где проходили на открытом воздухе кадетские театральные представления и знаменитые карнавалы – «карусели», – нетрудно понять, какое место занимал этот великолепный сад в жизни корпуса, его воспитанников. И всего города тоже.

Здесь, в этом саду, неподалеку от специально устроенного кадетского «летнего лагеря» и появилась в 1787–1789 годы «говорящая стена» – простая оштукатуренная каменная стена, поверхность которой была заполнена различными эмблемами, изображением египетских пирамид и схемами разных астрономических систем, картиной Вавилонской башни «и всех чудес Древнего мира».

Но большую часть огромной плоскости стены занимали надписи. Их было более 350 (а через год прибавилось еще 35). Абсолютное большинство надписей было на французском языке (272 из 351); 62 – на русском и лишь 17 немецких – хотя это был родной язык человека, придумавшего и создавшего «говорящую стену»…

Чего тут только не было! Колоссальная энциклопедия знаний и мудрости, предназначенная не для любого и каждого, а точно адресованная юношеству, рассчитанная на его восприятие мира и человека в мире. Хронология всемирной и российской истории, русские пословицы, афоризмы античных и современных мыслителей, высказывания великих людей от Платона и Цезаря до Декарта и Монтескье. Рядом с яркими цитатами из исторических сочинений Плутарха и Ксенофонта – музы и античные божества, рядом с таблицей планет – основные правила военного искусства: стратегия, тактика, артиллерия, фортификация и… дисциплина. Рядом с перечнем величайших рек, гор, вулканов на Земле и ископаемых земных недр (их указывалось 34) – основные правила русской, французской и немецкой грамматики…

Эта удивительная настенная энциклопедия была всегда рядом с кадетами, всегда перед их глазами. Они прогуливались около нее – поодиночке, группами, вместе со своими наставниками, они играли рядом с ней, общались, рассуждали, иногда ссорились – и написанное на ней само собой входило не только в их память, но и в их сознание, становилось частью и их миропонимания, и их нравственного кодекса. «Она говорила и глазам, и уму, и сердцу, она будила юношеское воображение, звала думать и мечтать», – вспоминал много лет спустя один из питомцев Корпуса.

Но был в Корпусе у «говорящей стены» и своеобразный «близнец» – огромный зал, где рядом с кафедрой стоял большой стол, на котором рядом с Евангелиями на трех языках лежали томики сочинений Конфуция и Даламбера, и другой стол с комплектами петербургских и европейских журналов и газет – и это в те годы, когда во Франции бушевала революция!..

На стенах зала – более 60 пособий по астрономии, хронологические и генеалогические таблицы из российской истории, таблицы с грамматическими правилами и с рисунками по военному делу, афоризмы великих людей и цитаты из великих книг.

Все это формировало «ауру», нравственную атмосферу Корпуса, сближало закрытое учебное заведение с протекавшей вокруг него жизнью, выводило воспитанников во «внекорпусный» мир, готовило к достойному в нем пребыванию.

В 1790 и 1791 годы издали изящные томики карманного формата, содержавшие все, что было написано на «говорящей стене» и на стенах рекреационного зала, – каждый выпускник Корпуса получал их в подарок. Чтобы не расставаться с ними, чтобы они были рядом и в суровые дни боевой службы, и в мирные дни семейной жизни.

А если прибавить к этому прекрасную корпусную библиотеку, предметные кабинеты, кадетский театр, вечернее хоровое пение и частые концерты музыкантов-виртуозов, если вспомнить, что к преподавательской и воспитательской работе в корпусе привлекали лучшие умственные силы столицы (например, академика Озерецковского, драматурга Княжина, знаменитых актеров Плавилыцикова и Озерова), – становится несомненным, что на исходе XVIII столетия Сухопутный кадетский корпус был одним из главных «гнезд» интеллектуальной и нравственной жизни Петербурга.

Это было поистине удивительное явление. И у него был свой «автор» – тот, кто его создал и поддерживал. Тот, кто был истинной «душою» Корпуса, кто и в 60 лет сохранял свежесть восприятия жизни и веру в дружбу и высокую нравственность, кто обращался к своим питомцам не иначе, как «мои дорогие дети, мои любезные друзья», чей образ и спустя десятилетия не тускнел в памяти его воспитанников.

Меншиковский дворец и кадетский корпус

Это – один из самых удивительных людей своего времени, затмивший многих других, гораздо более знаменитых своих современников. Его звали граф Фридрих Ангальт (в России, в которой он прожил и которой посвятил всего 11 лет, он именовался Федором Евстафиевичем). Он принадлежал к одному из знаменитых немецких княжеских родов и прожил непростую жизнь. Получил блестящее образование «французского толка» (и всю жизнь был влюблен во французский язык и французскую культуру), служил флигель-адъютантом прусского короля, знаменитого Фридриха II, участвовал в Семилетней войне, был ранен и пленен, потом снова служил в прусской и саксонской армиях, а в 1783 году приглашается Екатериной II (с которой состоял в родстве) в русскую службу с чином генерал-поручика и на высокую придворную должность генерал-адъютанта императрицы (их было всего восемь).

В конце декабря 1783 года граф Ангальт приехал в столицу новой для него, совершенно ему незнакомой страны, вступил на новое поприще. Императрица оказала ему особую благосклонность, 51-летний граф немедленно попал в ближайший круг екатерининского окружения. Его имя почти ежедневно упоминается среди тех, кто не только непременно присутствовал на всех официальных дворцовых «мероприятиях», но был и непременным участником интимных (пять, шесть, девять человек) обедов императрицы в Столовой и «Бриллиантовой» комнатах Зимнего дворца и в Эрмитаже.

Но придворная жизнь не помешала Федору Ангальту выполнить важнейшую военную миссию. В 1784–1786 годы он объехал большую часть Европейской России и всю пограничную территорию (проделав более 30 тысяч верст): Прибалтику и Финляндию, Новгородскую, Псковскую, Тверскую, Архангельскую, Вологодскую, Ярославскую, Тульскую, Калужскую, Владимирскую, Нижегородскую и другие губернии, Украину и только что присоединенные к России Тавриду и Крым. Итогом этих поездок, во время которых новая для Ангальта страна была увидена мудрым и свежим взглядом, стали аналитические записи, представленные императрице.

С января по июль 1787 года граф Ангальт был в свите Екатерины во время ее знаменитого «путешествия в Тавриду». Но еще перед этим, 8 ноября 1786 года, его назначили Главным директором Сухопутного кадетского корпуса. Однако к исполнению новой должности граф смог приступить лишь по возвращении с юга с осени 1787 года.

Ф. Ангальт

Он стоял во главе Корпуса семь лет (одновременно будучи генерал-инспектором войск, расположенных на территории Финляндии и Эстляндии и продолжая исполнять обязанности генерал-адъютанта императрицы). И это были самые значительные, самые яркие годы истории Корпуса – время утверждения в нем гуманистических начал, провозглашенных Веком Просвещения.

Он отдал Корпусу, юным кадетам, будущей военной элите неродной для него, но увиденной, понятой и принятой им страны все лучшее, что было им накоплено в жизни. Не имевший семьи, прославившийся своей благотворительностью (раздавал бедным не только жалованье свое, но и деньги, вырученные от продажи подаренного императрицей серебряного сервиза), граф Ангальт обрел свою большую семью в лице своих юных питомцев, влюбленных в своего начальника.

Незадолго до смерти (22 мая 1794 года) между Екатериной и ее генерал-адъютантом что-то произошло; 24 февраля Ангальт в последний раз присутствовал на почти ежедневных до того обедах с императрицей. Но в Корпусе эта неожиданная опала осталась незамеченной: граф, проживавший хотя и в Мраморном дворце, но в скромнейшей обстановке, продолжал ежедневно бывать в Корпусе, переходя Неву по льду – до тех пор, пока это не становилось очень опасным. В последний раз он встречался со своими «любимыми друзьями» за два дня до смерти…

На Волковом лютеранском кладбище сохранилась мраморная плита на могиле одного из самых удивительных «европейских петербуржцев» XVIII века – графа Фридриха (Федора) Ангальта. А придуманная и созданная им «говорящая стена» вскоре после его смерти была разрушена и забыта.

Из надписей на «Говорящей стене»

Беда глупости сосед.

Воспитание делает человека.

Даже тела небесные – и те порядку повинуются.

Ленивому всегда праздник.

Злато любить – себя губить.

Слово не стрела, а пуще убивает.

Тише едешь – далее будешь.

Кто говорит, что хочет, тот услышит, чего не хочет.

Мало говори – больше услышишь.

Когда истину показывать надлежит – излишних слов не надобно.

Кто нужды не видел, тот счастья не узнает.

Для друга семь верст – не околица.

Из наставлений графа Ангальта

Развяжите глаза ума, осветите пути, которыми ум должен идти, – и питомцы смело и радостно бросятся в объятия наук…

Все меняется, кроме совести. Берегите это сокровище…

С умом надобно обходиться, как и с телом: питать и укреплять его каждый день…

Главное достоинство и в политике, и в частных обстоятельствах – в том, чтобы обдумывать, для чего что предпринимается и к чему это ведет…

Все дружбою, все для дружбы.

Уважайте юношей: никто не знает, что из них выйдет…

Незнание существующего увлекает ум в потемки…

Не увлекайтесь ни гневом, ни пылкостью, ни гордостью и никогда не унижайтесь – ибо это возмущает душу…

В какой бы вы ни были службе, какие бы степени ни занимали – уважайте всегда труды землевладельцев: они питают наше отечество…

Страх смерти есть страх пустой, бесполезный и ничтожный, свойственный людям робким и слабоумным, приковавшим свой ум к одному праху земному…

Мы видим только некоторые подробности, но не все; а потому будем скромны и осторожны в своих суждениях…

Касательно прошедшего времени – мы много его потеряли; касательно настоящего – оно быстро мчится; касательно времени, остающегося нам, – оно очень не верно и сомнительно…

Вот мысли, которые требуют, чтобы их записать; повторите их вашим детям и скажите им от меня, чтобы они передали их своим детям…

Мы все вместе отправляемся в путь – одни на север, другие на юг, на восток, но по душе и по сердцу мы все – дети одного семейства. Солнце освещает мир вещественный, а мысль освещает мир нравственный, мир человечества…

Петербург «с птичьего полета»

Намерение… состоит в том, чтобы мы видеть могли предметы так, как видит мимолетящая птица один дом за другим…

В 60-е годы XVIII столетия в Петербурге было начато осуществление грандиозного проекта – создание аксонометрического, «с птичьего полета», плана российского столицы.

Проект этот не сумели завершить и после десятилетнего труда. Но дошедшие до нас планшеты с изображением отдельных зданий или фрагментов городской застройки дают представление о масштабности и уникальности самой затеи – будь работа над планом закончена, он стал бы историко-архитектурным документом выдающегося значения, подробнейшим, во всех деталях, «портретом» европейского города, чей возраст равнялся бы всего шести-семи десятилетиям. Это была единственная в своем роде попытка зафиксировать облик города в целом – не на плане, а в документально точном изображении каждого строения на его территории.

Единственным городом Европы, имевшим подобное изображение в трех измерениях, был Париж. На этом плане, исполненном в 1739 году, французская столица выглядит огромным, беспорядочным, хаотичным скопищем домов, «налезающих» один на другой, сдавливающих кривые, узкие улицы – гигантский средневековый город…

Петербург же – новый город, «дитя Века Просвещения». В его образе отражены присущие этому веку культ Разума и Гармонии, идея Свободы человека и его сознания, его отношение к окружающему миру и к самому себе, к прошлому и настоящему в их теснейшей связи.

История «затеи» создания аксонометрического плана Петербурга интересна, но малоизвестна – как, впрочем, и сам план, вернее, то, что осталось от многолетней работы над ним. А это – более сотни планшетов, из которых многие выполнены на 4, на 6 даже на 9 бумажных листах и имеют площадь до 5 кв. м. Васильевский остров, единственный из частей города, снят полностью: его план на 55 листах имеет общую площадь 53,3 кв. м…

«Проектиром», как он сам себя называл, выступил некий француз Пьер-Антуан де-Сент-Илер, в русских документах именовавшийся Петром Антонием Десентилером. Человек с неясной биографией, неизвестный у себя на родине, успевший послужить наемником в армии польского короля, а затем работавший в Голландии. Скорее всего, один из тех, о ком в сенатском указе об основании Академии художеств говорилось: «Иностранные посредственного звания, которые, получая великия деньги, обогатясь, возвращаются» на родину. (И правда: в Петербурге большое жалованье Сент-Илеру – 1500 рублей в год, в шесть раз больше, чем его ближайшему помощнику из русских – было назначено «по его иностранству».)

Осенью 1764 года Сент-Илер появился в Петербурге. Каким-то образом он, именовавший себя «математикусом», сумел найти «ход» к всесильному Ивану Бецкому – президенту Академии художеств и главному директору Комиссии о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы, созданной в декабре 1762 года. Сент-Илер представил Бецкому свой «мемуар» – «Проект, каким образом снять с города Санкт-Петербурга геометрический и вертикальный план»; к «мемуару» были приложены в качестве образца выполненные в карандаше аксонометрические планы двух районов Гааги – Малого рынка у ратуши и сада при Старом дворце. Рисунки эти Сент-Илер называет то «учиненными им», то «сделанными его учениками…»

В своем «мемуару» Сент-Илер писал: «Красивость и совершенство такового плана состоит в том, чтоб нарисование по уменьшенному масштабу дома во всем сходно было с самим домом. Причем осмеливается он уверять, что ни малейшей погрешности при делании сего плана учинено не будет и что он всякое приложит старание, чтоб сделать его вернее». «Для снятия сего плана, – читаем мы в «мемуаре», – надлежит выделить к оному довольное число молодых людей, упражняющихся уже в архитектурных рисунках, которых он употребит к рисованию по улицам фасадов с домов, к снятию высоты и широты и к измерению мест, ими занимаемых… Таковые молодые люди, взятые из Академии художеств или из других мест, учинят себя чрез то отечеству своему полезными…»

Учеников этих предполагалось «разделить таким образом, чтоб на каждый дом было их определено по трое, из коих один бы делал свои рисунки на улице, на дворе и в саду, другой бы снимал геометрические планы, а третий бы измерял цепью высоту и широту домов. Надлежит им при всяком деле друг другу помогать и до тех пор от одного дома к другому не отходить, покамест не срисуют и не измеряет его так, каков он есть…»

Сент-Илер пишет, что «при исправлении сего дела чтоб не чинилось никакой остановки от великой стужи в зимнее время»; более того, он считает, что вообще зимнее время удобнее для работы – листва деревьев не закрывает фасадов домов. Для этого можно было бы изготовить небольшие подвижные домики, в которых «может сидеть человек и, имея пред собою столик, на оном рисовать…» Домики эти предполагалось перевозить с места на место лошадьми.

«Проектир» просил также дать ему «для ношения инструментов» (астролябий, мерительных инструментов – цепей, саженей и пр.) солдат, в обязанности которых входило бы и «отгоняние народа, чтоб оной, теснясь толпами, не чинил бы ученикам в деле их помешательства». Сент-Илер просил определения его в Комиссию о каменном строении, возглавляемую Бецким, назначения жалованья, предоставления казенной квартиры («а как потребно для него спокойствие, то надлежит ему отвесить квартиру на Васильевском острову») и производства в офицерский чин, ибо «при исправлении такового важного дела необходимо надобно, чтоб не чувствовать ему с чьей-либо стороны огорчений».

Особая роль отводилась помощнику «проектира»; в этом качестве Сент-Илер хотел видеть архитекторского помощника Авкасатия Горихвостова, находившегося в ведомстве Главной полиции. Он должен был «распределять по улицам учеников… иметь над ними смотрение и свидетельствовать все их вчерне рисунки, по которым после проектир мог бы делать свой план, не сомневаясь в исправности и точности оных». (Таким образом, вся подготовительная работа – зарисовывание фасадов зданий в масштабе и со всеми деталями декора, архитектурный обмер и пр. – возлагалась на помощников и учеников; за собой Сент-Илер оставлял окончательное «сведение» обмеренных и зарисованных объектов в единый план.)

И очень любопытно, каким видел Сент-Илер продолжение своей работы в столице. Доведя своего помощника «в знании сего художества до совершенства», он рекомендует потом послать его «во все российские места, где многие казенные строения обвалились и почти виду прежнего своего состояния не представляют, чтобы снять с них в подлинной их пропорции рисунки – не ради того, чтоб впредь какие-либо по такому манеру строить здания, но чтоб знать, сколь странный был в прежние времена в архитектуре вкус и чтоб оные употреблять к лучшему разумению российской истории…»

Иван Бецкой доложил в октябре 1764 года проект Сент-Илера Екатерине. Императрица его одобрила. Одобрила, явно не представляя себе (точно так же, как Бецкой и сам Сент-Илер) громадного масштаба и трудности предстоящей работы. Все это осозналось позднее.

Императрица распорядилась: «Математикуса Сент-Илера в службу принять и по представлению его с Санкт-Петербурга планы с фасадами сочинять». А 3 февраля следующего года был «апробован» доклад Комиссии о каменном строении о прикомандировании «к сочинению плана» 10 учеников Академии художеств и 10 «солдатских детей» – школьников, обучавшихся в школах при полках столичного гарнизона.

Фактически «команда» Сент-Илера сформировалась в апреле 1765 года; работы начались в мае. Срок работ сам «проектир» определил в три года. Но ход их с первых дней показал всю нереальность этого срока. Грандиозным был объем работ. Затягивалось финансирование: из ассигнованных на приобретение необходимых принадлежностей и материалов 500 рублей было выдано лишь три сотни, причем медной монетой. Сент-Илер жаловался, что «во многих домах, куда ученики приходят для снятия планов дворов и садов, служители их гонят, в некоторые хозяева в майорских, полковничьих и генеральских рангах… их бранят, бить или вовсе взять под караул угрожают»…

Еще больше осложнений возникло в личных отношениях Сент-Илера с членами его команды. Видимо, сказывался недостаток профессионализма, опыта и растерянность перед огромностью затеянного предприятия. Горихвостов, рекомендованный самим Сент-Илером, отстраняется по его же требованию («Против него чинит ослушание, повеленного не исправляет и в лености к своей должности хождения не имеет»); назначенный вместо Горихвостова «Академии художеств архитектурии и живописи студент» Яков Алексеев удержался несколько месяцев и был сменен Иваном Соколовым – тоже из учеников Академии художеств, переведенным в нее из студентов Московского университета. Достаточно сказать, что из тех 10 учеников, которые весной 1765 года начинали работу, через три года не осталось ни одного – все сменились…

Но одно обстоятельство – важнейшее – необходимо отметить. Все «сочинители» плана столицы, все причастные к этому предприятию были русскими людьми. Комиссия о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы считала «сочинение перспективного плана Санкт-Петербург» своей главной задачей. После отъезда Сент-Илера в июле 1768 года (по его прошению, по болезни) работу возглавил архитектор Комиссии Алексей Квасов, а после его смерти в феврале 1772 года – сменивший его архитектор Иван Старов.

А. Квасов. План Петербургского острова

Первые три года работы имели неутешительный результат. Было исполнено много чертежей Зимнего дворца, Адмиралтейства, зданий на набережной Невы, по Миллионной и Исаакиевской улицам – но «в целом ни одну улицу не сообразил» Сент-Илер. Срок его контракта был продлен на прежних условиях еще на три года – но вскоре «математикус» покинул Россию. В работе по «сочинению перспективного плана» столицы наступил новый этап.

Между прочим, выяснилось, что «сочиненные по задачам математикуса Десентилера и представленные от него первые планы при соединении на генеральной план многие оказались неверны и оставшиеся неисправности принуждены переделывать вновь»…

После отъезда Сент-Илера сменивший его Иван Соколов и ученики, «которые не столько его десентилеровым обучением, сколько будучи в самой практике своим старанием, приняли на себя собою тот план окончать». За период с 1768 до конца 1771 года были сделаны планы Васильевского острова, 1-й и 2-й Адмиралтейских частей – до Екатерининского канала (канала Грибоедова) «и все сии части сообразили к соединению генерального плана и в остальных сего города частях… и в предместиях со многих домов и весь Санктпетербургский остров (Петроградская сторона) срисовали, чрез что чвоим старанием доказали, что оне перспективныя планы, каких в России прежде не делали, сочинять могут и генеральной Санкт-Петербургу перспективной план оканчают». Так в феврале 1772 года уведомляла Комиссия о каменном строении в докладе императрице.

Работа над планом продолжалась еще полтора года, до конца 1773 года Иван Соколов, переведенный в ведомство генерал-квартирмейстера Боура, сдал все материалы к составлению «перспективного плана» столицы адъюнкт-профессору Академии художеств Ивану Старову, будущему строителю Таврического дворца и Троицкого собора в Лавре. Двоих из учеников, участвовавших в работе над планом, Ивана Кондакова и Родиона Хабарова, направили к составлению перспективного плана Царского Села.

Сент-Илер – Горихвостов – Соколов. План 3-й Адмиралтейской части

…Перекладываем хранящиеся в фондах Российского государственного Архива Военно-морского флота планшеты – и перед нами разворачивается панорама Петербурга второй половины 60-х – начала 70-х годов XVIII столетия. Целые части (Васильевский остров) и отдельные кварталы города; застройка береговой линии Невы, Мойки и Екатерининского канала; дворцы, городские усадьбы и особняки, храмы и сады, жилые дома (в том числе и построенные по «типовым проектам»), служебные, хозяйственные постройки, склады, огроды и пустыри… Парадный фасад столичного города и все, что за этим фасадом скрывается.

Уникальный этот план, изображающий Петербург «с птичьего полета», пусть он и не окончен, не просто уводит нас в начало Екатерининской эпохи, но дает представление не о парадном, а о реальном Петербурге – живом и разнообразном городе.