Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Круг общения с такими людьми постоянно расширяется, а состав его меняется: многие выбывают, иных удается только терпеть, стиснув зубы, кое с кем отношения обостряются до швыряния дуэльных перчаток. Но были и такие, которым хотелось дни и ночи напролет читать новые стихи и неутомимо спорить на самые разные, острые, а часто и опасные темы – из таких некоторые остались самыми верными и надежными друзьями на ближайшие почти два десятка лет.

…«Зеленая лампа», «Арзамас», вечера у Жуковского, Большой театр, кутежи с приятелями, флирт с актрисами. И огромная масса стихов, «свободно текущих» из-под пера в узкой и длинной, с одним окном на Фонтанку «келье» клокачевского дома. Здесь и «Руслан» был замыслен и рожден, и первое издание поэмы, и знаменитый портрет Василия Жуковского с такой отеческой и обязывающей надписью – они тоже «поселились» в холостяцком жилище в клокачевском доме…

«Угол тесный и простой», как писал о своем жилище Пушкин, был, скорее всего, местом уединенных дум, «приютом творчества». Катенин вспоминал, что Пушкин «упорно избегал посещений»; дружеских встреч, а тем более пирушек, в доме на Фонтанке не бывало…

Один из друзей поэта так описывал свой визит к нему: «Мы взошли на лестницу, слуга отворил двери, и мы вступили в комнату Пушкина. У дверей стояла кровать, возле постели на столе лежали бумаги и книги. В комнате соединялись признаки жилища молодого светского человека с поэтическим беспорядком ученого».

В квартире помимо комнат родителей, детской и столовой был большой зал. Няня Арина Родионовна и личный слуга поэта Никита Тимофеевич Козлов жили в этой же квартире; и есть основания думать, что истинное человеческие сближение с этими, столь важными в пушкинской биографии людьми происходило не в далеком московском детстве, а именно здесь, в клокачевском доме.

О «Фонтанном» (в разных смыслах слова) периоде своей жизни Пушкин позднее неоднократно вспоминал – ведь это был период выбора жизненной позиции и жизненного пути, период становления – личностного и творческого, поэтического и гражданского. В «Домике в Коломне» читаем:

 
…я живу
Теперь не там, но верною мечтою
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну…
 

После отъезда поэта на юг его семейство недолго оставалось в доме на Фонтанке, а сам дом перешел к коллежской советнице Екатерине Кобылиной. Потом его владельцы менялись неоднократно, сам дом перестаивался снаружи и внутри: перепланировка квартир, надстройка четвертого (а позднее, уже в 1903 году, и верхнего, пятого) этажей, перенос лестниц, пристройка к дому на месте бывшего сада дворовых флигелей и расширение самого дома по фасаду (теперь он имеет не 10, как в пушкинское время, а 17 оконных осей) – все это изменило внешний вид бывшего Клокачева почти до неузнаваемости. Дом в течение многих десятилетий был обыкновенным доходным домом, а со времени Гражданской войны – домом, снизу доверху заполненным коммунальными квартирами. И очень многие его жильцы до установки на фасаде беломраморной мемориальной доски даже не предполагали, кто жил когда-то раньше в этом доме.

Дом изменился, но тот, прежний, в котором жил Пушкин, сохранился «в составе» нынешнего: кирпичная кладка стен, оконные проемы, различные конструктивные элементы нижних этажей. А коллекция старых планов дома, хранящихся поблизости, в фондах городского исторического архива, позволяет восстановить планировку квартиры, занимаемой семейством Пушкиных..

Посмотрим на дом сегодня. В его первых трех этажах часть с 10 окнами между левым и средним подъездами – это и есть корпус бывшего дома Клокачева, «вставленный» в ныне существующее здание.

Когда Пушкин писал о своем «угле тесном и простом», он, скорее всего, имел в виду не просто «угол» как небольшое, непритязательное жилище, но и «угол» в прямом смысле слова – угол квартиры или дома. Такая комната «в углу» площадью 13,6 кв. м на всех старых планах дома есть; ее окно – десятое по счету слева, если смотреть с набережной, могло быть окном пушкинской «кельи», в которой поэт прожил три важнейших года своей жизни…

Он вышел из этого дома в последний раз 5(17) мая 1820 года, отправляясь в южную ссылку. В следующий раз нога его ступит на столичную землю только через 7 лет, в мае 1827 года.

В романе Юрия Тынянова читаем: «Ночь была ясней, чем день. Его шаги звучали. Он снял шляпу и поклонился. Кому? Никого не было видно. Петербургу. Он уезжал на юг. Он поклонился Петербургу, как кланяются только человеку. Постоял, всмотрелся. И повернул…»

«Практический технологический»

Не пройдет и полвека – и сей новый институт заслужит право на историю, которая припишет ему первому то влияние, от коего наша отечественная промышленность разольет новые богатства…

В. Пельчинский. Февраль 1832 года

Говоря о Петербурге как о культурной столице, мы привычно имеем в виду культурные сокровищницы нашего города, его музеи, библиотеки, театры. Не следует, однако, забывать о той огромной культурной энергии, культурном потенциале, которым всегда обладал наш город, о его выдающейся роли в собирании и подготовке отечественных культурных кадров, в создании российской интеллигенции.

Технологический институт сыграл в этом плане выдающуюся роль. С первых дней своих он стал центром научного и технического прогресса, центром подготовки высококлассных специалистов, многие из которых прославили отечественную науку.

Все начиналось еще с петровских времен. Культурная реформа, создание собственных, национальных кадров, включение России в европейское культурное пространство – это «ключ» ко всем реформам Петра, их главное звено. И самая трудная и трудоемкая их часть, осуществление которой растянулось почти на полтора столетия – до того времени, когда российская наука и техника совершили мощный прорыв и вышли на первый план мирового научно-технического прогресса.

Петербург на протяжении всего этого времени был «главным полем», плацдармом культурной реформы, подлинной «кузницей» национальных кадров, центром российского просвещения. Здесь работала Академия наук с Университетом и гимназией, здесь возникали и развивались новые научные школы, отсюда направлялись в далекие путешествия многочисленные экспедиции и сюда же стекались результаты сделанных ими открытий. Здесь собирались лучшие, наиболее молодые, энергичные и перспективные люди, съезжавшиеся в столицу изо всех уголков страны, и здесь же сосредоточивался огромный объем разнообразной научной информации, происходили ее обработка и систематизация.

Здесь возникали и развивались новые научные направления и школы. Здесь основывались первые в России специальные военные и технические учебные заведения, в стенах которых готовились кадры, не уступавшие зарубежным. Здесь на протяжении всего XVIII и в начале XIX столетия формировалась отечественная педагогическая школа, вобравшая весь накопленный на протяжении Века Просвещения европейский опыт и гуманистические идеалы. Здесь, на берегах Невы, складывалось то удивительное культурное явление, которое позднее, в середине XIX века, получит название «российской интеллигенции».

Мы так подробно говорим об этом потому, что роль Петербургского Практического Технологического института в этих важнейших процессах национальной истории необычайно велика и значительна. С момента своего рождения он был своеобразным индикатором этого процесса, носителем его основных свойств, выразителем его главных принципов.

В начале XIX столетия, когда проведенные на огромной территории России изыскания привели к важнейшим открытиям новых естественных производительных сил страны, традиционные для России ремесло и промыслы уже не могли ни удовлетворить потребности самой страны, ни тем более обеспечить ей достойное место в европейской экономике. Мир вступил в эпоху утверждения капитализма, путь к которому лежал через «промышленный переворот», через внедрение в производство машины вместо господствовавшего дотоле ручного труда. Россия отставала в этой гонке, плелась «в хвосте».

«Россия, – читаем мы в одном из петербургских журналов того времени, – издавна привыкши заниматься добыванием одних почти сырых продуктов и некоторых грубых ремесленных произведений, довольствовалась, большею частью, мануфактурными изделиями от иностранцев».

Машины и станки для российских фабрик и заводов приобретались в Англии и Америке, инженеры и техники также были в основном иностранными – в России их никто не готовил…

Вторая четверть XIX века – время глубокого кризиса феодальных отношений, основанных на крепостном труде, – и одновременно время подъема, постепенного утверждения нового, буржуазного уклада. Интерес к развитию фабрично-заводской промышленности, к внедрению новых форм и способов производства быстро растет, правительство и общество относятся к этим проблемам все более внимательно и заботливо. В 1828 году в стране насчитывается более 6 тысяч производственных предприятий, на которых трудятся почти 300 тысяч работников. Но абсолютное большинство этих предприятий работают на удовлетворение непосредственных житейских нужд населения, производя значительное количество различных тканей, кож, стекла, кирпича и черепицы, сахара и уксуса, мыла и свечей.

Вся российская промышленность находилась в ведении Министерства финансов, где существовал Департамент мануфактур и торговли. В конце 1820 года в деятельности этого ведомства наступает заметное оживление; ведущие чиновники осознают, что будущее отечественной промышленности и само место России в европейской экономике (да и сама мощь России как военной державы) зависят от того, будут ли решены две главнейшие задачи: техническое оснащение промышленности и подготовка кадров.

30 ноября 1828 года начал работать «Мануфактур-совет» при Министерстве финансов, на членов которого (их было 20) возлагалось определение «технической политики» в промышленности страны, а за день до этого, 28 ноября, император Николай утвердил разработанное в Министерстве финансов и представленное председателем Государственного совета графом Виктором Кочубеем «Положение о устроении Санкт-Петербургского Практического Технологического института».

Хронологическая близость этих событий не случайна – они шли в одном ряду, содержали подходы к решению одной задачи. К ним примыкала и развернувшаяся в то же время работа по подготовке к открытию в Петербурге первой в истории России «Выставки отечественных мануфактурных изделий».

Выставка эта развернулась в залах специально сооруженного в 1826–1828 годы огромного здания Южного биржевого пакгауза рядом со Стрелкой Васильевского острова, вблизи Биржи, таможни и петербургского торгового порта (он тогда располагался вдоль Тучковой набережной Малой Невы – ныне набережной Макарова, а здание Южного пакгауза дошло до нас без изменений – ныне в нем располагается столь любимый петербуржцами Зоологический музей).

Выставка работала с 9 мая по 4 июня 1829 года. Изделия многих сотен казенных и частных фабрик, заводов и мастерских со всей России были представлены на ней – среди них немало экспонатов уникальных, удивительных. Любой имел право участвовать в выставке, вход на нее был открыт для всех желающих, лучшие экспонаты предназначались для планировавшегося в столице «Мануфактурного музеума»; некоторые экспонаты были приобретены казной для императорского двора и для Технологического института. Один лишь перечень экспонатов выставки занимал три сотни страниц, 108 ее участников – фабрикантов, мастеров, механиков, художников – награждены золотыми и серебряными медалями «За трудолюбие и искусство»…

В атмосфере подогретого в столичном обществе интереса рождался Практический Технологический институт – третье (после Горного и Института путей сообщения) высшее техническое учебное заведение в России. Как и первые два, он находился в ведении и Министерства народного просвещения, и в ведомственном – Министерству финансов – подчинении.

Главная идея, положенная в основание института, заключалась в том, чтобы «свойственно с достоинством великой России своими орудиями развивать свои обширные производящие силы». Цель нового учебного заведения мыслилась (как писал один из тогдашних столичных журналов) в том, чтобы «предвещать высшее образование вкуса и искусства наших будущих фабрикантов, долженствующих проложить новую стезю собственной русской мануфактурной промышленности, которой источники могут соделаться неисчерпаемыми»…

Задуман и устроен был новый институт необыкновенно интересно. Его структура и программа, его главные установки отражали новейшие, самые прогрессивные педагогические идеи своего времени. Тесная связь общего (включая гуманитарное) и специального, технологического образования, неразрывность теоретической и практической подготовки, широта кругозора и сугубое внимание не только к профессиональной, но и к нравственной стороне деятельности будущего специалиста («чтобы и наружное образование их было прилично людям среднего состояния») – таковы фундаментальные установки людей, создававших новое учебное заведение и трудившихся в нем.

Разместился Практический Технологический институт в специально для него построенном комплексе зданий (главный корпус и «мастерские домы») на углу тогдашних Обуховского и Загородного проспектов – на том самом месте, где он находится и ныне. Трехэтажное тогда здание было начато строительством в конце 1828 года и завершено к концу 1831.

Здание Технологического института

Он очень быстро «стал на ноги» – видимо, за счет большой подготовительной работы, проведенной профессурой (для преподавания приглашались крупнейшие ученые и специалисты-практики, работавшие в столице) под руководством возглавившего институт талантливого ученого-химика и блестящего организатора, будущего академика Германа Ивановича Гесса. Примечательно, что к моменту, когда началась работа по созданию института Гессу едва исполнилось 26 лет!)

«Здесь созревают зародыши величия нашей отечественной промышленности», – писал В. Пельчинский в статье, опубликованной в «Журнале мануфактур и торговли», уже в феврале 1832 года, всего через несколько месяцев после начала работы нового института. Поразительно, что статья рассказывает о нем как об уже вполне устроенном, установившемся.

Институт комплектовался из детей купцов 3-й, низшей, гильдии, мещан, цеховых ремесленников и «разночинцев». И предназначался он для обучения не только тех, кто проживал в столице; сюда съезжались дети со всей европейской России. Городские общества отбирали детей-кандидатов (13–15 лет), городские думы их утверждали – и по окончании курса они должны были возвратиться туда, откуда были направлены на учение. Крупные города – Петербург и Москва, Казань и Тифлис, Одесса и Рига, Вильно и Ревель – имели определенную квоту на места в институте.

Обучение, рассчитанное на шесть лет, делилось на два «возраста». Зачисленные из кандидатов мальчики «крепкого сложения, безо всяких телесных пороков, доброй нравственности» и грамотные в течение трех лет проходили общеобразовательный курс, включавший математику и статистику, русский язык, чистописание и литературу, историю и естественную историю и географию. Основная часть образования имела четкую технологическую направленность, рисованию и черчению уделялось особое внимание – им отводилось по два часа ежедневно. Четыре часа в день ученики проводили на практических занятиях в мастерских: прядильной и ткацкой, красильной и сушильной, литейной и кузнечной, столярной и токарной, слесарной и «формовой».

Технология ткацкого (лен, шерсть, хлопок), красильного, кожевенного, стекольного производств была «ведущим» направлением учебного процесса. Отсюда – особое внимание к химии и важность химической лаборатории института, обучение изготовлению форм для окраски тканей (для этого свои резная и «формовая» мастерские, свои граверная мастерская и литография).

Успешно проучившиеся в «младшем возрасте» переводились в «старший», срок обучения в котором составлял тоже три года. Здесь главное внимание уделялось специальному, технологическому образованию, выработке профессиональных навыков. По окончании института выпускники его расходились – кто «в науку», кто для дальнейшего усовершенствования за границу, остальные – со званием «ученого мастера» или подмастерья – на казенные и частные фабрики и заводы по всей России. Институт снабжал покидавших его стены питомцев одеждой и денежным пособием «на подъем»; они освобождались от рекрутской повинности, им запрещалась казенная служба на чиновничьих должностях – «чтобы для мануфактур не были бы потеряны…»

Первый выпуск Практический Технологический институт сделал летом 1837 года; за последующие десять лет из его стен вышли почти две с половиной сотни специалистов-технологов высокой квалификации.

Так начиналась история одного из самых замечательных, неразрывно «сросшихся» с нашим городом высших учебных заведений. Одного из тех, с кем прочно связан высокий культурный авторитет Петербурга в России и в мире. Здесь возникли выдающиеся научные школы, родились новые направления современной науки. Здесь учились и работали многие из тех, кто прославил отечественную науку и технику, – они с честью исполнили то, ради чего более 170 лет назад был создан в Петербурге Практический Технологический институт – одно из самых передовых и уникальных для своего времени высших учебных заведений России.

Александр Cмирдин и «Новоселье»

В конце 1830-х годов в Петербурге, в одном из домов на Невском проспекте, рождался литературный альманах «Новоселье». Его издание стало важнейшим событием столичной культурной жизни, всей отечественной литературы.

История – и история Петербурга, разумеется, тоже – это не цепь грандиозных событий, важных свершений, войн и революций, побед и подвигов, поражений и политических интриг и дел великих людей, праведников или злодеев, которые остаются в памяти человечества. Часто, очень часто история предстает как причудливое сплетение незаметных и незначительных на первый взгляд фактов, коснувшихся лишь немногих. «Частности» обычной жизни в силу разных причин становятся значительными событиями, «узлами» исторического процесса и имеют далеко идущие, «прорастающие» в будущее последствия…

Само новоселье книжной лавки Александра Смирдина и появление альманаха под тем же названием воспринимаются как факты этого ряда.

К этому времени Петербург уже более ста лет был столицей российской «книжности» – книгоиздания и книготорговли, книжной культуры. И по количеству изданий, и по разнообразию книжного репертуара, научного и художественного, оригинального и переводного, и по размаху книготорговой деятельности, и по масштабам книжного собирательства российская столица могла достойно соперничать с другими европейскими столицами и крупнейшими университетскими центрами. Купцы-издатели и книготорговцы не просто почитались, но принадлежали к числу перворазрядных предпринимателей, многочисленные книжные лавки Гостиного двора или лавка Ивана Сленина в доме Энгельгардта на Невском, против Казанского собора, были не менее известны в городе и не менее посещаемы, чем самые престижные модные магазины.

Число издаваемых и продаваемых в Петербурге альманахов, литературных сборников ежегодно исчислялось десятками; с их страниц начиналась жизнь многих замечательных сочинений. Новые журналы и газеты возникали часто – впрочем, многие из них вскоре и умирали. «Соревнователь просвещения» просуществовал восемь лет, «Благонамеренный» – на год дольше, «Невский зритель» скончался младенцем, равно как и «Северная Минерва». Издание знаменитых «Отечественных записок» Павла Свиньина прекратилось в 1830 году. «На плаву» оставался родившийся в 1812 году «Сын Отечества», а из газет, помимо «Ведомостей» «Северная пчела» и «Русский инвалид».

Тридцатые годы, которые мы привыкли называть «пушкинским временем», оказались переломными. Начало их ознаменовалось предпринятым Антоном Дельвигом и Александром Пушкиным изданием «Литературной газеты» (с января 1830 по июнь 1831 года вышло в свет 109 номеров – по одному каждые пять дней). В 1836 году родился пушкинский «Современник», тремя годами позже – «Отечественные записки». А с января 1834 года читающая российская публика получила новый «Журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод», называвшийся «Библиотекой для чтения». Родился этот знаменитый, популярнейший ежемесячник одновременно с альманахом «Новоселье» и в том же доме на Невском. А «родителем» обоих «близнецов» был один и тот же человек – Александр Филиппович Смирдин. Одна из самых значительных и трагических фигур в истории петербургской культурной и деловой жизни первой половины XIX века.

А.Ф. Смирдин

Поднявшись из народных низов, посвятив свою жизнь, свой талант одному из самых благородных видов предпринимательства, влюбленный в книгу не только как в источник знания и наслаждения, но и как в произведение техники и искусства, образец изящества, озабоченный изданием разных – но непременно хороших – дешевых книг, доступных тогдашнему «широкому читателю», друживший со всеми видными столичными литераторами, щедро им плативший и «значительно возвысивший материальную ценность литературного труда» (Пушкину, например, он платил по червонцу за строку!), Смирдин поднялся до ведущего положения в столичном книгоиздательском бизнесе, основал мощный издательский дом, преуспевал, пока не оказался жертвой своей щедрости, доверчивой услужливости и доброты, разорился и умер почти в нищете, прожив всего 62 с половиной года.

Родился в Москве, с 13 лет служил «мальчиком» в книжной лавке Ильина, потом перешел, уже в должности приказчика, к знаменитому московскому книгопродавцу Ширяеву. В 1817 году 22-летний Смирдин переезжает в столицу и здесь становится ближайшим, надежным помощником, «правой рукой» известного купца-книготорговца и издателя Плавилыцикова – сперва в Гостином дворе, а потом – в большой книжной лавке у Синего моста.

У Плавильщиков а Смирдин прослужил восемь лет – до смерти своего патрона. Плавильщиков оставил невероятное по условиям завещание: его огромная библиотека, типография, все издательское дело и книжная лавка переходили к Смирдину – с уплатой той цены, которую сам наследник определит… Смирдин не воспользовался небывалой льготой – он выставил самую высокую на этих торгах цену. Так в возрасте 30 лет начал он свое самостоятельное дело…

Писатели и столичная «журнальная братия», давно уже оценившие и широту взгляда, и литературный вкус Смирдина, его предпринимательское «чутье» и щедрую готовность поддержать талант, одаривают молодого «купца второй гильдии» своей доверительной дружбой; он становится одной из центральных фигур быстро формирующегося в эти годы петербургского литературного мира. На книжном рынке появляются собрания сочинений Карамзина, Пушкина, Жуковского, Крылова и других «первостатейных» русских литераторов; торговый оборот издательского дома достигает фантастической по тем временам суммы – трех миллионов рублей.

А.П. Сапожников. В лавке А.Ф. Смирдина на Невском проспекте

Не менее важной для культурной жизни столицы была и роль открытой Смирдиным «Библиотеки российских книг для чтения» – одной из крупнейших в тогдашнем Петербурге общедоступных библиотек.

…В 1830–1831 годы, когда на Невском проспекте между Большой Конюшенной и Екатерининским каналом, почти напротив Казанского собора по проекту Александра Брюллова началось сооружение нового здания старейшего в Петербурге лютеранского собора Петра и Павла, молодой архитектор Георг-Рупрехт Цолликофер (в России его называли Егором Тимофеевичем) строит на земле, принадлежащей собору, трехэтажный с полуподвальным этажом доходный дом, выходящий на Невский фасадом в 13 оконных осей, с тремя балконами и украшающими окна второго, парадного, этажа сандриками. (Фасад этого дома сохранился до нашего времени, став лишь после надстройки в 1910–1911 годы пятиэтажным.) Просторное, в два зала, помещение первого этажа в углу дома, обращенном к собору, Александр Смирдин арендовал у лютеранского собора для своей книжной лавки, а половину второго этажа заняла библиотека. Вскоре на фасаде появилась вывеска «Библиотека для чтения» (и библиотека как таковая, и редакция журнала под тем же названием) – одна из десятка разных вывесок, «теснящихся» на этом доме, – именно таким он изображен в «Панораме Невского проспекта», о которой мы рассказывали в предыдущем очерке…

А.П. Брюллов. Торжественный обед у Смирдина по случаю переезда книжной лавки и библиотеки для чтения в новое помещение на Невском проспекте

Свое «дело» Смирдин поселил здесь сразу, как только строительство дома закончилось. И уже 19 февраля 1832 года здесь происходил знаменитый многолюдный обед, посвященный новоселью. Весь литературный Петербург собрался на праздник к Смирдину: одряхлевший поэт граф Дмитрий Хвостов (он как старший открывал обед чтением стихов собственного сочинения, посвященных этому событию), представители старшего поколения Иван Крылов, Александр Шишков и Александр Шаховской, военный историк Михайловский-Данилевский и флотский историограф Василий Берх – и рядом с ними Пушкин и Жуковский, Баратынский и Вяземский. Рядом с Одоевским и Гнедичем – Булгарин и Греч, и тут же молодые писатели 23-летний «Рудый Панько» (Николай Гоголь) и Владимир Даль, входивший в литературу под псевдонимом «Казак Луганский».

Вряд ли когда-нибудь раньше в истории литературного Петербурга происходило подобное собрание, как в этот зимний февральский день. Фаддей Вулгарин вскоре напишет: «В течение шести лет я в первый раз попал в общество литераторов и так называемых любителей словесности… В эти шесть лет произошла большая перемена в наших литературных обычаях, чувствованиях, связях и взаимных отношениях… Я увидел новое поколение писателей – и не узнал старого».

И вот тогда-то Василий Жуковский предложил, и все охотно эту идею поддержали, собрать в память об этом новоселье альманах, включающий разные сочинения участников празднества; как писал сам Смирдин, «подарить меня на новоселье каждый своим произведением».

Первая из двух частей альманаха собиралась почти весь 1832 год: в нее включены произведения, датированные даже ноябрем, цензурное разрешение подписано 1 февраля 1833 года, а открывающее книгу короткое предисловие «От издателя» помечено 19 февраля. Вторая («и последняя») часть альманаха вышла в свет в середине следующего, 1834 года (цензурное разрешение 18 апреля).

В обеих частях альманаха 1170 страниц. Мастера знаменитой типографии Плюшара сделали великолепный набор – простой и изящный, иллюстрации – лишь гравированные концовки. Альманах включает 25 прозаических произведений 17 авторов и 39 произведений поэтических, принадлежащих перу 16 поэтов. Весь цвет петербургской литературы пушкинского времени представлен здесь: в этом отношении альманах «Новоселье» – вне конкуренции. Первые публикации «Домика в Коломне» и «Анджело» Пушкина и «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Гоголя, «Сказка о царе Берендее» и две переводные баллады Жуковского, шесть басен Крылова и одиннадцать стихотворений Петра Вяземского (среди них «Тройка мчится, тройка скачет…», «К Языкову», «Я пел других…»), «Сказка о Емеле-дураке» В. Даля, воспоминания Николая Греча и многое, многое другое. (Кстати, самым «плодовитым» автором альманаха стал О. Сенковский, редактировавший журнал Смирдина «Библиотека для чтения», – ему под собственным именем и под знаменитым среди тогдашней читающей публики псевдонимом «Барон Брамбеус» принадлежат 290 страниц в обеих частях альманаха – четверть общего объема…)

Большое место в альманахе наряду с «чистой литературой» занимает история – в ее литературном, художественном осмыслении. Очерк В. Берха о боярине Ордине-Нащокине, с именем которого связана постройка еще в 1668 году первого русского военного корабля, повесть Константина Масальского «Русский Икар» о жившем в конце XVII века крестьянине-самоучке Емельяне Архиповиче Иванове, изобретателе «подводного судна» и примитивного воздухоплавательного аппарата, «Анекдоты императрицы Екатерины» и «Черты из жизни императора Александра I» дополняют историческую часть содержания альманаха. А вот публицистики и статей очень распространенного в тогдашней журналистике нравственного, этического, нравоучительного содержания в альманахе нет (лишь этюд доктора Ивана Ястребцова «Любовь к ближнему»). Но общая публицистическая направленность альманаха несомненна. Она – в стремлении представить современную, сегодняшнюю литературу Петербурга в ее лучших образцах…

Время «Новоселья» было апогеем, временем наивысшего подъема деловой активности и просветительской деятельности Александра Смирдина. Продолжался этот период до середины 1840-х годов. Потом началось постепенное «угасание»: пришли новые люди, утверждались новые нравы и правила делового поведения. Не все, кому помогал, кого поддерживал знаменитый книготорговец, платили ему «той же монетой». Дело стопорилось, торговля шла все хуже, росли долги, труднее стало получать кредиты… И кончилось тем, что некогда так торжественно и широко праздновавший свое новоселье друг и опора петербургских литераторов и «кормилец» многих из них Александр Филиппович Смирдин был объявлен несостоятельным должником и впал в нищету…

Мемориальная доска на фасаде дома 22 по Невскому проспекту

На его место пришли другие – среди них немало очень достойных: Глазунов, Маркс, Павленков. Владельцы огромных издательских домов и гигантских книготорговых фирм. Они очень много сделали – но «наследником» Смирдина, по сути, по смыслу своей просветительской «миссии» был, вероятно, лишь один Иван Сытин…

Во втором этаже, в помещении знаменитой смирдинской библиотеки, долгие годы был «Салон причесок». А в первом этаже, где располагалась книжная лавка и где постоянно толпились все представители петербургской интеллектуальной и художественной элиты, с 1997 года располагается «Кондитерская лавка (?!) Смирдина» (так гласят вывески по-русски и по-французски у входа в этот филиал «Норда»…). В первом зале, над прилавком с пирожными, – пышная лепная деталь с надписью «Новоселье», а во втором зале – два книжных шкафа с несколькими случайными старыми книгами, а между шкафами – увеличенная до немыслимых размеров гравюра с титульного листа альманаха. К соседней стене прислонился бар с десятками бутылок дорогих и очень дорогих вин… Вряд ли такие вина «пивали» здесь во времена Смирдина – впрочем, «пивали» ли здесь вообще и зачем сюда приходили?..

Однако литературный «декорум» (или «политес» – как угодно) соблюден, место «помечено»… А трансформация «Книжной лавки» в «Кондитерскую лавку» – что ж, в этом тоже, вероятно, как-то проявляется «вектор времени», направление движения…