Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Сфинксы у Невы

Какая тайна вам окаменила

Жестоких уст смеющийся извив?

Полночных волн не меркнувший разлив

Вам радостней ли звезд святого Нила…

В. Иванов. 1907 год

Вот уже более полутора веков молчаливо глядят они «вслед медлительной воде» (А. Блок). Они – не просто неотъемлемая часть «живописного Петербурга», но и свидетельство глубинной связи его образа и культуры с иными мировыми цивилизациями.

Здесь они «прижились». Здесь завершилось их долгое «путешествие» во времени и пространстве. Путешествие, о многих подробностях которого мы сегодня рассказываем впервые.

Египетские сфинксы в Петербурге – одно из самых необычных украшений нашего города. Они – уникальная достопримечательность Северной столицы, и прав был некий ученый, утверждавший еще в 1915 года, что подобной «беспримерной ценностью не может похвастать ни один ученый или культурный центр, ни одна европейская столица»…

Им почти три с половиной тысячи лет. Их видели каждый житель Петербурга и каждый его гость. И сами они «видели» многое, пережитое нашим городом. О них немало написано очерков, стихов, статей. Мотив сфинкса – существа с туловищем льва и человеческой головой – неоднократно встречается в Петербурге: на берегу Фантанки у Египетского моста и на набережной Малой Невки, во дворе Горного института и в трагическом мемориале, созданном Михаилом Шемякиным в память жертв политических репрессий…

Но сфинксы перед Академией художеств – особые. И не только потому, что они подлинно древние, древнейшие из достопримечательностей всех европейских городов. В античной Греции сфинксы считались загадочными существами, хранителями роковых тайн. Для древних египтян они – мудрые и могучие – были стражами храмов и дорог к храмам. И ныне, возвышаясь на своих громадных гранитных пьедесталах над невской пристанью, они словно охраняют подходы к нашему национальному храму искусства – Академии художеств…

В начале XIX столетия, после Египетского похода Наполеона и находки знаменитого «Розетского камня» с параллельными текстами на греческом и древнеегипетском – иероглифами – языках и блистательного научного открытия «отца египтологии» Жана-Франсуа Шампольона, расшифровавшего тайну иероглифов, Европу охватила настоящая «египтомания». На берега Нила устремились не только ученые-археологи, но и любители легкой наживы, торговцы древностями, грабители египетских сокровищ. Крупнейшие музеи мира и частные коллекционеры считали обладание подлинными египетскими предметами «вопросом чести». С 1819 по 1830 год Шампольон проводит грандиозные раскопки на левом берегу Нила, вблизи Канака, – там, где под толстым слоем ила и песка обнаружилась великолепная столица Древнего Египта периода его расцвета – Фивы. Здесь, по обе стороны дороги, ведущей к некогда великолепному храму, нашли не только множество статуй с львиными головами из черного гранита (статуи эти служили базами для гигантских колонн), но и двух огромных сфинксов из розоватого асуанского гранита «беспримерный крепости», исполнение которых свидетельствовало о безупречном художественном вкусе и высочайшем мастерстве древнеегипетских скульпторов и полировщиков.

Львиное туловище сфинкса – символ мощи, человеческая голова – ума. Сфинкс, охраняющий от враждебных сил, – олицетворение мощи и надежности, могущества и непобедимости.

Оба сфинкса (их длина от хвоста до лап составляет 509 см) покоятся на гранитных плитах, по периметру которых идет иероглифическая надпись, переходящая на грудь самой фигуры и заканчивающаяся между львиных лап. Она гласит: «Могучий Телец, коронованный богиней Маат, соединитель обеих земель (Верхнего и Нижнего Египта. – Г. Б.), обуздатель варваров, укрепитель законов, устроитель Египта, подобие Ра (верховного божества. – Г. Б.) и его любимец… Аменхотеп, правитель Фив, властелин вечности, которому дана жизнь, постоянство и наслаждение…»

Итак, имя того, кому посвящены сфинксы, кого они изображают, названо. Аменхотеп Третий (в греческом варианте Аменофис), «Сын Солнца», один из пяти фараонов 18-й династии – времени военного, экономического и культурного расцвета Египта. 31 год (с 1455 по 1424 год до н. э.) правил он страной и еще пять лет царствовал вместе с сыном своим, прославленным Аменхотепом IV, более известным под именем Эхнатона.

И оба сфинкса из древних Фив изображают не просто великого и могущественного повелителя, но конкретного человека; в том, что это – скульптурный портрет фараона, убеждает сходство изображения с барельефами Луксорского дворца, изображающими того же Аменхотепа III.

На голове сфинксов – царский головной платок, ниспадающий на плечи; знак царского достоинства, двойная (Верхний и Нижний Египет) царская корона, «ушебти», выполнена из отдельного куска гранита; рядом с фараоном – божественная змея, «урсус», защитница царей…

Об ошеломляющей находке парных сфинксов Шампольон сообщал в своем письме из Фив 20 июня 1829 год. Вскоре к археологу явился некий Яни, греческий торговец мумиями и разнообразными древностями; дождавшись «большой воды», он на двух плотах перевез сфинксов по Нилу в Александрию, где вскоре нашелся и покупатель «на вывоз» – французы предложили за обе скульптуры 100 тысяч франков.

И тут на горизонте появляется новый персонаж – 24-летний русский дипломатический чиновник Александр Николаевич Муравьев, брат известного декабриста, позднее литератор и драматург, знакомый Пушкина и Лермонтова. Совершая паломничество по «святым местам» (Константинополь, Палестина, Египет), позднее им подробно описанное, Муравьев в феврале 1830 года оказался в Александрии и увидал там привезенных их Фив сфинксов. Они поразили молодого человека, и он сообщает о них российскому консулу в Константинополе графу Рибопьеру, тот – в Петербург министру иностранных дел Нессельроде, этот – министру императорского двора князю Волконскому. Волконский докладывает императору. И Николай I решает «перехватить» идею необычной, «престижной» и наверняка способствующей укреплению авторитета России покупки – тем более что в июле того же 1830 года. Франция переживает очередную революцию, и ей становится не до египетской покупки…

М.Н. Воробьев. Набережная Невы у Академии художеств. 1835 год

Сфинксы были куплены петербургским двором за 68 тысяч рублей. Их перевоз вокруг Европы на купеческом бриге «Факел доброй надежды», принадлежавшем греческому шкиперу Андре Акапи, обошелся в 28 тысяч.

Любопытно привести мнение Совета Академии художеств по поводу этого приобретения: «По глубокой древности сих памятников, по примечательности и веществу, из которого произведены, по тем похвалам, которые приписывает им Шампольон в отношении к искусству, с коим они сделаны» покупка древних сфинксов представляется целесообразной.

Но какая «жизнь» ожидала их в российской столице, как их предполагалось использовать – в момент приобретения было неясно…

В это время в Петербурге завершалось строительство парадной набережной вдоль «фасада» Васильевского острова. Оставалось достроить последнюю «дистанцию» – от Исаакиевского наплавного моста до Академии художеств. Сперва, с осени 1827 года, предполагалось против здания Академии соорудить гранитную лестницу к воде – подобно той, что была против здания Кунсткамеры и Академии наук.

Но в начале октября 1828 года возникает новая идея: украсить пристань против Академии художеств двумя бронзовыми конными группами, исполненными по образцу тех, что установлены в Париже в начале Елисейских полей; идея эта «дожила» до осени 1831 года, когда одна из моделей этих была передана архитектору Константину Тону, составлявшему по поручению Академии художеств проект набережной.

И здесь не обошлось без осложнений. Всю набережную (нынешнюю Университетскую), проектировал талантливый инженер генерал-майор Егор Адам; знаменитый инженер Базен к этому проекту тоже был причастен. По представленному в мае 1831 года проекту работы рассчитывались на 3 года, а их стоимость – в 600 тысяч рублей; уже были заключены контракты на поставку гранита для парапета, двух полукруглых скамей (длиной по 7,8 м каждая), для ступеней лестницы и для пьедесталов под канделябры, которыми, по мысли Адама, пристань должна быть украшена.

Но 25 августа 1831 года министр двора Пётр Волконский сообщает Президенту Академии художеств Алексею Оленину Высочайшее повеление приказать архитектору Константину Тону заняться сочинением «великолепной, из гранита, пристани для судов противу дома Академии художеств с украшением в лучшем греческом вкусе»…

Тон спешно разрабатывает новый проект: уровень набережной поднят над водой на 2,5 м, здание Академии с воды открыто, свободно просматривается. Этот проект и смета к нему (258 тысяч рублей) утверждены в октябре. Но уже 14 декабря того же 1831 года Николай I утверждает «новый рисунок пристани, вместо прежних лошадей со сфинксами, из Египта ожидаемыми»… Так определяется «дата рождения» этой идеи. Одновременно строительство набережной поручалось Тону под наблюдением Базена. А Егор Адам занялся проектированием жирандолей («по образцу античных») для фонарей и грифонов. Проекты этих украшений Академия художеств уже в конце октября 1832 года признает «весьма хорошего вкуса и вполне соответствующими месту». Жирандоли, сделанные «бронзовых дел фабрикантом» Петром Геде, будут изготовлены и установлены в мае 1834 года, а грифоны, отлитые на Колпинском заводе, – в начале июля того же года…

Итак, сфинксы. (Кстати, в это же время появляется проект Монферрана, предусматривающий на набережной, между сфинксами, установку статуи египетского бога Озириса.) Греческий бриг с драгоценным и столь необычным грузом прибыл в Кронштадт в начале мая 1832 года. Перегрузка сфинксов на два парохода, проводившаяся под руководством Адама, оказалась делом непростым. Адаму предписывалось: «При снятии сих сфинксов с корабля… и при постановлении их на другие суда употребить все меры, правилами для перевозки больших масс предписываемые, дабы не произошло тем сфинксам ни малейшего повреждения».

18 (30) мая 1832 года сфинксов доставили в Петербург. Это событие стало главным в жизни города: толпы людей постоянно теснились на строящейся набережной, наблюдая выгрузку на берег и «препровождение» огромных каменных скульптур через восточные, выходящие к Румянцевскому плацу (нынешнему скверу) ворота во внутренний двор Академии художеств. (Двор этот был своеобразной выставкой скульптуры под открытым небом – выставкой, доступной всем желающим; здесь уже и раньше стояли многие отлитые в Академии памятники, в том числе и монумент Минину и Пожарскому перед его отправкой в Москву) Дорога от берега до двора была укреплена сваями, поверх них положен настил, а во дворе сооружены прочные деревянные подмосты.

Здесь сфинксы простояли два года, вызывая огромное любопытство горожан. Интерес, который петербуржцы проявили к древним египетским скульптурам, был едва ли не сильнее, чем к сооружавшейся в то время и открытой почти одновременно со сфинксами Александровской колонне. Уже в июне 1832 года Алексей Оленин опубликовал первое описание новых достопримечательностей, научная статья о них появилась тогда же в одном из петербургских журналов. А.В. Григорович в газете «Северная почта» писал: «Сфинксы египетские вообще походят на обыкновенно видимых нами, только на голову их прикрепляется остроконечная шапка, а сзади подобие косы, завитой и торчащей… Они отделаны с чрезвычайною чистотою»…

Тем временем пристань против Академии художеств спешно сооружалась. Первый транспорт с камнем прибыл 17 мая 1732 года; вскоре сюда были перевезены 294 гранитных блока, оставшихся от строительства Театрального и Конюшенного мостов. В начале января 1834 года выделили последние деньги на завершение строительства пристани.

И вот наступил апрель 1834 года. Купеческий сын Василий Яковлев, один из тех, кто поставлял материалы к строительству Александровской колонны, за девять дней соорудил подмости, на которые были поставлены сфинксы, чтобы потом их через те же ворота Академии художеств вытянуть (воротами и канатами) на Румянцевскую площадь и доставить к приготовленным из гигантских, весом каждый по 23 тонны, гранитных монолитов-пьедесталов. 2 (14) мая 1834 года, на 13-й день после начала работ, оба сфинкса были установлены у пристани. Их долгое «путешествие во времени и пространстве» окончилось…

Они многое пережили «на своем веку» – вернее, за свои века. Вот несколько фрагментов из блокадного дневника директора архива Академии наук Георгия Князева: «24.06.41. Сфинксы еще стоят. Сегодня я смотрел на них с глубоким волнением…», «02.07.41. Сфинксы еще стоят. Им нет ни до чего дела, как всегда…», «12.12.41. Брошенные на такой мороз мои гордые сфинксы. Словно все забыли о них. И стоят они над белым простором Невы…», «22.02.42. 246-й день войны. Кругом них кучи снега. И сами они в снегу. Но стоят, и, мне кажется, спокойно. О 3500-летней предыстории человечества говорят они мне…»

А 9 августа 1942 года те, кому посчастливилось присутствовать при первом исполнении 7-й симфонии Дмитрия Шостаковича, входя в Большой зал Филармонии, предъявляли пригласительные билеты, на которых как эмблема нашего прекрасного героического города была воспроизведена изображающая сфинксов на Неве гравюра великой художницы Анны Остроумовой-Лебедевой…

Летним днем стою я перед сфинксами. Ветер гонит волну на Неве. Яркое солнце на синем небе освещает гранитные скамьи, бронзовые морды грифонов, его блик лежит на лице и на груди одного из сфинксов. И я смотрю на загадочные древние иероглифы как на «знаки судьбы» – судьбы и людей, и камней, так часто и причудливо слитых воедино…

Кони на мосту

Лошадь влекли под узды на чугунный Мост.

Под копытом чернела вода.

Лошадь храпела, и воздух безлунный

Храм сохранял на мосту навсегда…

И на узде в напряженьи молчанья

Вечно застывший висел человек.

А. Блок. «Статуя». 1903 год

«Хотя эти скульптурные шедевры не являются официальными символами нашего города, их известность поистине всемирна, а любовь к ним петербуржцев – безгранична. Они – не просто достопримечательность Невской столицы, а ее визитная карточка».

Скульптуры и художники всегда любили изображать коней. Слишком много силы и изящества, податливости и своенравия, благородства и достоинства воплощено в этих удивительных животных. Во многих городах разных континентов и стран стоят величественные конные монументы. Но в этих скульптурных группах лошадь почти всегда несет фигуру властителя или полководца. И не просто несет, но поднимает, возвышает восседающего на ней всадника.

Есть, однако, особенные скульптурные конные группы, в которых лошадь и человек «выступают на равных» – в тесном содружестве или в противостоянии. Клодтовские группы на Аничковом мосту – лучший тому пример. Их знает каждый петербуржец, с ними встречается каждый гость нашего города – но при этом интересная, очень необычная их история – малоизвестна. Люди и не догадываются о «тираже» этих скульптур, об их перемещениях, о том, что работа над ними продолжалась 18 лет – с 1833 по 1850 год.

Особой главой истории этих конных групп стали годы блокадные. Уже в ноябре 1941 года скульптуры сняли со своих гранитных постаментов и закопали в глубоких ямах, вырытых неподалеку, в саду Аничкова дворца, Дворца пионеров. Через год, 6 ноября 1942 года, рядом с одним из «осиротелых» постаментов упала 250-килограммовая бомба, позднее постамент повредил один из 148 478 вражеских артиллерийских снарядов. А через три недели после Победы, 1 и 2 июня 1945 года, все четыре спасенные конные группы возвратили на свои места – состоялся один из первых актов послевоенного восстановления прекрасного художественного облика нашего города.

Автором этих скульптурных групп был замечательный ваятель, барон Пётр Карлович Клодт-фон-Юргенсбург (1805–1867), с которым вряд ли может «соперничать» какой-либо другой русский скульптор по числу созданных им монументов и замечательных декоративных скульптур. Памятники князю Владимиру в Киеве над Днепром (1853 год), баснописцу Крылову в Летнем саду (1855 год), императору Николаю I на Исаакиевской площади (1859 год), квадрига на Нарвских воротах (1834 год), барельефы в Георгиевском зале Зимнего дворца (послепожарное восстановление, 1841 год), огромный фриз на здании манежа Мраморного дворца («Жизнь лошади – лошадь на службе человека», 1847 год), памятник Петру Великому в Кронштадте, надгробия поэта Жуковского и баснописца Крылова в Александро-Невской лавре, скульптурные группы для Исаакиевского собора («Несение креста», «Положение во гроб» и «Христос во славе», – таковы основные работы Петра Клодта, блестящего скульптора и литейного мастера, начинавшего как артиллерийский офицер.

Фриз на здании манежа Мраморного дворца

Выйдя в отставку, барон Клодт начал посещать занятия в Академии художеств, овладевая тайнами скульптуры под руководством таких знаменитых ваятелей, как Мартос и Орловский. 20 апреля 1833 год он «по любви его к художествам и за успешные занятия по части скульптуры был избран в назначенные академики».

Именно в это время решался вопрос об украшении двух построенных на набережных Невы парадных пристаней: против Академии художеств и против выходящих на Неву двух боковых павильонов Адмиралтейства (напомним, что Адмиралтейскую набережную тогда еще не обустроили – внутренность огромной верфи была открыта на реку). Императору Николаю хотелось украсить набережную и пристани конными группами – из Парижа еще в 1828 году выписали (и передали в Академию художеств для архитектора К. Тона) копии двух мраморных групп «Укрощение коня», исполненных в середине XVIII века скульптором Гильомом Кусту-старшим и в 1794 году перенесенных с террасы парка Марли на площадь Согласия, к началу Елисейских полей.

П.Ф. Соколов. Портрет П. Клодта

Но с пристанью против Академии вопрос благополучно решился в пользу двух египетских сфинксов. Оставались ступенчатые гранитные пристани против набережных павильонов Адмиралтейства; на каждой решено было поставить по две группы параллельно берегу, «лицом к лицу» на гранитных постаментах, «на коих стоят ныне порфировые вазы», вместо этих ваз. Совет Академии художеств считал, что эти группы «должны представлять нечто целое с пристанями и иметь главный вид с Невы». В другом документе говорилось, что группы эти должны быть установлены так, чтобы их удобно было обозревать с разных точек – и издали, и вблизи.

Литейная мастерская Академии художеств. Разрез

Император одобрил все эти предложения. Оставался, однако, открытым вопрос о том, какие группы будут установлены… Тут и возникла идея поручения молодому скульптору Петру Клодту создания оригинальных групп для украшения пристаней по краям Адмиралтейского бульвара.

Скульптор взялся за работу с воодушевлением – задача была не только почетной, ответственной, но и очень увлекательной в творческом отношении. Существовали ведь первоклассные образцы – не только парижские группы с Елисейских полей, но и в Петербурге, совсем рядом, конные скульптуры – растреллиевский «Прадеду правнук» и гениальный монумент Петру, созданный Фальконе. Они не только «задавали тональность», но и определяли требования к художественному уровню новых работ, становились своеобразным эталоном…

Классические традиции представали по-новому. Пушкинские слова о «гордом коне», в котором «огонь», стали для Клодта «ключом» – и конь, и человек должны быть полны достоинства, ни один не «покоряет» другого, их «противостояние» – столкновение воль, столкновение равных… Изнурительная работа с необычной, неподатливой натурой, длительный поиск пластического образа и изготовление гипсовой модели. Одновременно Клодт создает во дворе Академии художеств новую литейную мастерскую – в ней он сам будет отливать все свои работы.

Л. Жакотте, Г. Регаме с рисунка И. Шарлеманя. Аничков мост. 1850-е годы

Более четырех лет ушло на создание первой, самой трудной группы; она была окончена 17 января 1838 году.

«Как торжественна была отливка из бронзы, Бог ты мой. – так вспоминал позднее брат скульптора живописец Михаил Клодт. – Весь Васильевский остров знал по черному дыму, что барон Клодт отливает свои статуи. В верхнюю часть литейной, где находились плавильные печи, стекалась масса народу; тут были рабочие, мастеровые, лавочники, извозчики, интеллигенты – все с любопытством следили за результатом отливки, которая продолжалась несколько часов…»

А через два месяца, 19 марта, Совет Академии художеств единогласно присвоил Петру Клодту «за отличное искусство, доказанное вылепленною им и отлитою из бронзы колоссальною группою лошади с водничим» звание профессора скульптуры, академика и литейного мастера. Последнее звание, означавшее признание выдающихся заслуг ваятеля в литейном деле, было особенно важным и чрезвычайно редким.

Летом того же года началась работа над второй скульптурной группой; она завершилась год спустя.

Необходимо отметить, что общий замысел и композиция этих групп изменялись и уточнялись в процессе работы. На первых этапах в документах фигурировал «Конь со всадником», позднее скульптура стала именоваться «Водничий с конем». Когда осенью 1839 года на академической выставке была представлена работа Клодта, рецензент писал о ней: ««Водничего с конем» барона Клодта можно бы с гордостью представить взорам целой Европы – лучшего произведения в этом роде мы не знаем. Кто не подивился этому превосходному, в прыжке своем как бы рисующему, коню и этой силе и вместе с тем спокойствию, с каким сдерживает его водничий? По совершенству изобретения и постановке фигур человека и коня и мастерской их отливке мы смело можем признать барона Клодта одним из одним из первых скульпторов и ученых литейщиков нашего времени».

Дворец Бельведер на Бабигонском холме. Петергоф. Современное фото. На пустых пьедесталах раньше находились скульптуры Клодта

В 1841 году вторую группу исполнили в металле.

Но «предназначение» этих скульптурных групп оставалось неясным: от идеи их установки на концах Адмиралтейского бульвара отказались еще несколько лет назад. А «кони Клодта» не могли быть просто музейной скульптурой, они не предназначались для закрытого помещения, они «рвались» на волю, на простор…

И тут – совершенно неожиданно и почти случайно – «подвернулся» строившийся в это время заново Аничков мост через Фонтанку.

Один из старейших и наиболее «работающих» (в течение многих десятилетий Фонтанка была внешней границей столичного города), мост этот в конце 1830-х годов подвергнули полной реконструкции. Убрали четыре угловых башенки (таких, какие сохранились на Чернышевом и Калинкином мостах, – подобным образом в 1780-е годы были оформлены семь мостов через Фонтанку), заново построили опорные «быки» и собрали фермы новой конструкции. Литое ограждение (по рисунку А. Брюллова) с трезубцами, дельфинами и морскими коньками дополнялось вазами, которые предполагалось установить над «быками» моста, и бронзовыми скульптурными группами по углам.

Проект нового моста был утвержден императором 3 декабря 1840 года. 22 мая следующего года мост был заложен, и ровно через полгода – генеральный подрядчик купец Марк Пименов очень постарался – 22 ноября 1841 года, торжественно открыт. Прекрасная обновка на главной улице города стала еще одной достопримечательностью российской столицы.

Скульптура Клодта перед дворцом Бельведер на Бабигонском холме. Петергоф.

Фото конца XIX века

А еще через несколько месяцев, уже в 1842 году, на углах моста, обращенных к Адмиралтейству, были установлены на мощных гранитных пьедесталах две конные группы, исполненные Петром Клодтом.

Но на этом их история не кончается.

В следующем, 1842 году две группы, повторяющие первую и специально отлитые для установки на двух остававшихся свободными углах Аничкова моста, обращенных к югу, были подарены российским императором королю Пруссии. Отправленные морем до Штеттина, они были доставлены в Берлин и установлены в пригороде Потсдам у ворот парка старого королевского замка Сан-Суси. Сопровождавшего скульптуры Клодта удостоили ордена Красного орла.

Известный берлинский скульптор Раух писал тогда, что эти конные группы «кроме одобрения Его Величества короля и наслаждения художники произвели в публике такой всеобщий восторг, которому подобного никогда не было или редко что-либо возбуждало»…

А на Аничковом мосту вместо бронзовых скульптур установили их алебастровые копии, раскрашенные под бронзу. Клодт в июле того же года приступил к отливке авторского повторения этих групп; в октябре 1843 года ими заменили на мосту алебастровые копии.

Но через два года, в декабре 1845 года, скульптору поручается от высочайшего имени исполнить новое повторение этих групп в подарок теперь уже неаполитанскому королю. Клодт просит на работу восемь месяцев и предупреждает, что она обойдется дороже. И тогда 7 января 1846 года принимается решение послать в Неаполь две группы, уже установленные на мосту, заменив их временно алебастровыми копиями.

19 апреля 1846 года две скульптурные группы с Аничкова моста морем из Кронштадта отправили в Неаполь; король установил их при входе в свой дворцовый парк. Пётр Клодт награждается орденом Св. Фердинанда. (Позднее эти группы будут повторены для дворцового павильона «Бельведер» близ Петергофа и для подмосковного имения Кузьминки, где их установили у музыкального павильона на Конном дворе.)

Постаменты на южных углах Аничкова моста снова заняли выполненные из меди новым методом гальванопластики копии. И тогда скульптор решает не отливать – в который уже раз – прежние группы, а «сочинить новые модели» и отлить по ним оригиналы в новой литейной мастерской. И уже в октябре того же года модели «колоссальных конных групп» представлены им на утверждение и получили одобрение; в ноябре следующего года Николай I, посетив мастерскую Клодта, утвердил готовые модели, распорядившись отпустить на их отливку из Кабинета 12 600 рублей. В 1850 году отливку выполнили, и в декабре солдаты Саперного батальона установили обе группы на постаменты. История создания этих ставших для поколений петербуржцев любимыми украшениями города четырех скульптурных групп «Аничковских коней» завершилась.

Скульптор Клодт был «обласкан судьбой». Заслуженный профессор Академии художеств, кавалер множества российских и иностранных орденов, член Парижской и римской академий изящных искусств, он смог реализовать почти все свои творческие замыслы. Его художественная деятельность стала связующим звеном между скульпторами-классиками (Козловский, Мартос, Пименов, Демут-Малиновский) и новым направлением, крупнейшим представителем которого стал Антокольский.

Среди его творений выдающимся шедевром монументальной пластики является, конечно, создававшаяся на протяжении 18 лет сюита из четырех конных групп – единый ансамбль, объединенный идейно и композиционно в рассказ с одним сюжетом и теми же героями. Нас восхищает не только драматургия, нарастающее напряжение этого рассказа, но и та внутренняя сила и красота, которые воплощены в противостоящих друг другу и достойных друг друга человека и лошади.

Это, вероятно, главное – и этого достаточно. Нет нужды в натянутых толкованиях, в стремлении увидеть в скульптурной сюите, созданной бароном Клодтом, олицетворение России, аллегорию борьбы против тирании и т. п.

«Аничковские кони» Петра Клодта навсегда срослись с родным городом, стали неотъемлемой частью его неповторимого образа.