Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Народные дома

Главная аллея Александровского парка на Петроградской стороне после недавней реконструкции стала, пожалуй, наиболее благоустроенной частью городского паркового ландшафта. И самой заполненной детворой его частью. А проходящий рядом Кронверкский проспект своей странной дугой отсекает, «обороняет» сам парк от соседней густонаселенной жилой застройки. И Александровский парк становится совершенно особой зоной города – живущей в нем и отделенной от него.

Эта зона – южный край Петроградской стороны, бывшего Городского острова, – занимала пустое пространство (на языке военных «гласис») между Кронверком, дополнительным укреплением, усиливающим северный фас крепости на Заячьем острове, и первоначальной городской застройкой, главным ядром роста будущего города.

А когда крепость, так и не получившая боевой истории, стала ненужной, когда на месте бывшего Кронверка поднялось грандиозное подковообразное здание, в котором вскоре поселился один из богатейших в мире военно-исторических музеев, названный Артиллерийским, а рядом с ним и почти одновременно – замечательный Петербургский зоопарк (тогда – частное предприятие), – с той поры вся огромная территория Александровского парка, устроенного в 1842 году и названного в память Александра Невского, окончательно закрепила за собой статус особой зоны столичного города, а прекрасный парк с тихими аллеями, таинственными уголками, с остатками старых, некогда окружающих Кронверк каналов необычной формы стал излюбленным местом прогулок и отдыха горожан, петербургского простого люда. Тогда еще вся эта часть имперской столицы была своеобразным предместьем, «пригородом» Петербурга, хотя и располагался этот «пригород» в самом центре столичного города.

А город рос. Невероятными темпами. За 40 лет (с 1860 по 1900 год) численность жителей Петербурга возросла втрое, с 500 тысяч до 1 миллиона 440 тысяч человек. Рост, разумеется, происходил в основном за счет приезжих, пресловутых «мигрантов», вчерашних крестьян и провинциалов, расставшихся со всем, что было привычно, и вынужденных приспосабливаться к новым условиям быта, к новым жизненным стереотипам и представлениям, к новым, часто непонятным нормам поведения, общения, житейского уклада, к совершенно иным правилам и стандартам среды. К непривычным звукам и шумам, к замкнутому пространству улиц, к иному воздуху, к трудному ритму жизни, к проживанию в тесных казармах для фабричных рабочих или в качестве «угловых жильцов» в переполненных чужими людьми комнатах огромных квартир в верхних этажах доходных домов, или в дворцовых флигелях и пристройках.

Большинство «новых горожан» переживали процесс долгой, мучительной психологической ломки. И многие ее не выдерживали: возвращались в заброшенные деревенские избы, уходили бродяжничать, просто исчезали среди городского многолюдья. Или спивались. Городское пьянство приобрело к концу XIX столетия небывалый размах, выросло до масштабов первостепенной социальной проблемы. Беда эта так или иначе затронула всех и влияла на все – и это в стране, где в те же годы сооружались гигантские заводы и строилась Транссибирская железнодорожная магистраль – одно из технических чудес XIX века.

Передовые слои русского общества, да и сама жизнь, требовали мер для обуздания социального бедствия – идея это объединяет разные социальные слои и группы, разных людей с различными интересами. И в один из последних дней уходящего 1894 года только что вступивший на престол 26-летний император Николай II подписывает указ о создании «Общества попечительства о народной трезвости» – общественной организации, которая, не обременяя себя идеологией и настырной пропагандой, трудилась бы над поиском реальных средств преодоления пьянства путем долгого, очень трудного, разнообразного по средствам и методам противопоставления ему иных, непривычных форм досуга, общения, самореализации. Да, никакой гарантии успеха, никаких оснований для уверенности в победе, но необходимо пытаться, пробовать, искать. И тратиться, рискуя очень много потерять, ничего серьезного, настоящего не добившись.

Речь шла о замысле, разработке и осуществлении грандиозной программы культурно-просветительной работы, которую мы сегодня, вероятно, «окрестили» бы «приоритетным национальным проектом». В сущности, он таким и был…

Программа эта включала и развитие сети воскресных фабрично-заводских школ с привлечением к преподаванию в них лучших педагогов, и читаемые виднейшими учеными отдельные лекции и целые лекционные циклы для рабочих, и воскресные познавательные экскурсии по городу, и создание сети рабочих клубов и кружков на самих предприятиях. В крупнейших залах столиц (таких, например, как Михайловский манеж), в лучших театрах и парках (Таврический сад, Екатерингоф, Петровский остров) идут театральные и эстрадные представления для совершенно нового контингента зрителей.

В столице создаются несколько новых театров, ориентированных на фабричных рабочих разных возрастов и интересов, на новых горожан, приезжих из провинциальной глубинки или из деревни. На окраинах «блистательного Петербурга», в окружавшем его кольце фабрик, заводов и рабочих поселков возникают рассчитанные на здешнюю публику «Театр общедоступных развлечений» близ Фарфорового завода, «Путиловский театр» на Петергофоском шоссе (1898 год) и десятки других.

Но вскоре становится понятным, что попытки «точечного» способа решения задачи (многочисленные «чайные» для рабочих с собраниями, лекциями, тематическими вечерами, или эпизодические театральные спектакли и экскурсии, или даже рабочие клубы при самих предприятиях) значительного успеха не принесут.

Народный дом Императора Николая II, украшенный по случаю 300-летия дома Романовых. Фото 1913 года

И на рубеже столетий рождается идея создания Народных домов – огромных культурно-просветительных комплексов, ведущих многогранную, целенаправленную работу при условии высочайшего профессионального качества исполнения этой работы. Идея эта столь грандиозна и привлекательна, что захватывает и предпринимателей, и меценатов, и многих выдающихся деятелей культуры. Графиня Софья Панина затевает создание огромного многопрофильного Лиговского Народного дома. Для него архитектор Юлий Бенуа в 1897–1899 годы строит великолепное здание на Тамбовской улице, 63/10 (в 1903 году при этом Народном доме рождается Общедоступный театр П. Гайдебурова). Барон В. Дервиз увлечен идеей создания Василеостровского Народного дома. Для него на участке дома № 48 по Среднему проспекту знаменитый архитектор А. Красовский выстроит прекрасное здание, в котором долгие годы потом будет размещаться Дом культуры табачной фабрики им. М.С. Урицкого, а теперь играет труппа Театра сатиры. По заказу Людвига Нобеля придворный архитектор Р. Мельцер возведет в 1897–1902 годы на Лесном пр., 19 замечательное здание для здешнего Народного дома.

Каждый из этих Народных домов имел свои особенности, свою привлекательность, свою «изюминку». Но все они были большими, многопрофильными культурно-просветительскими комплексами. Театральный и лекционный залы, библиотека с читальней, помещения для кружковых занятий и для бесплатной школы, большой детский сектор, юридическая консультация для рабочих, чайная – такими были обязательные элементы Народного дома.

И самый грандиозный, поистине европейского масштаба и значения проект Народного дома имени Императора Николая II был разработан для размещения в Александровском парке. Успешное проектирование и строительство Троицкого моста, возведение которого изменило жизнь, предназначение и роль в городе его северной, правобережной части, и в первую очередь Петербургской стороны, – все это создало условия для того, чтобы в непосредственной близости образующегося нового «энергетического узла» столицы возник еще один крупный центр общественной жизни, общественной энергии – Городской Народный дом.

Народный дом Э.Л. Нобеля. Фото начала XX века

Размах, масштабность и само предназначение это проекта были впечатляющими. Это особенно важно подчеркнуть, имея в виду охватившую наш город в последние годы странную «моду» на строительство везде и повсюду нелепых ТРЦ и ТКЦ. Смысл этих «центров» и «комплексов» – в соединении, слиянии воедино, в заключении «брачного союза» между торговлей и развлечениями. Развлечение как «потребление культуры» и «шопинг» как вид развлечения – эти «достижения» массовой культуры подаются как некая высокая ступень развития «общества потребления». Ступен, на которой мы, кажется, надолго остановились, приняв ее за ступеньку на пути к гражданскому обществу. Древняя «речевка», гласившая «Хлеба и зрелищ!», средневековые мистерии, исполнявшиеся в пивных подвалах, рыночные балаганы и современные «фабрики звезд», поставленные на поток, – все это соединилось под сводами безликих бетонных коробок, в которых одновременно, по принципу «все и сразу», торгуют, и развлекают.

В Городском Народном доме все было сделано иначе: высочайшее качество развлечений – и театральных спектаклей, и клубных вечеров, и лекций, и кружковой работы, и работы с детьми. А торговля – только книгами, недорогими театральными билетами на первоклассные спектакли и концерты и легким угощением в чайной…

Народный дом С.В. Паниной. Прилукская улица, 22

Весь огромный комплекс Народного дома строился на протяжении 13 лет. Сначала, в 1899–1901 годы, молодой архитектор Григорий Люцедарский, недавний выпускник Академии художеств, возводит восточную часть комплекса. Она предназначается для драматического театра, и в основу конструкции закладываются детали и композиция павильона России, сооруженного архитектором А. Померанцевым на Международной художественно-промышленной выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году.

Уже в 1899 году на сцене этого театра начались представления. Вскоре он приобрел огромную популярность у петербургского зрителя, стал конкурентом прославленных столичных драматических театров. Репертуар был огромен. Вся мировая классика, историко-патриотические спектакли с участием иногда нескольких сотен исполнителей, выступления лучших, знаменитейших петербургских и московских актеров и прославленных гастролеров, концерты Оркестра народных инструментов и известных исполнителей – все было на этой сцене.

Пережив после революции несколько этапов преобразований («Красный театр», «Театр рабочей молодежи»), это здание сгорело и в 1933–1936 годы было заново построено по проекту архитекторов Н. Митурича и В. Макашова для Театра Ленинского комсомола, главным режиссером которого с 1949 по 1956 год был Георгий Товстоногов. С 1991 года в прекрасном зрительном зале, вмещающем 870 зрителей, работает театр «Балтийский дом».

А в западной (в сторону Зоопарка) части огромного комплекса Народного дома Г. Люцедарский в 1910–1911 годы возвел здание, названное «Народ», – для оперных и балетных постановок. Огромное, оригинальной архитектуры, с одним из самых грандиозных по вместимости многоярусным зрительным залом, оно открылось уже в 1912 году. Все лучшие оперы русского и мирового классического репертуара шли на этой великолепной сцене. Федор Шаляпин, Леонид Собинов, Иван Ершов, Антонина Нежданова постоянно выступали в Народном доме. А в предвоенные годы Театр Госнардома официально стал филиалом Мариинского театра, и на здешней сцене дублировался – непременно в самом лучшем исполнении – весь оперный репертуар Мариинки.

После войны здание было переоборудовано под кинотеатр «Великан», а с 1988 года оно принадлежит Мюзик-холлу.

Такова замечательная история петербургских Народных домов – одного из самых грандиозных культурно-просветительных проектов, рожденных в нашем городе немногим более столетия назад. Хорошо нам знакомые ленинградские Дворцы культуры 1920-1930-х годов – следующий этап в истории того же проекта.

А вот что касается желания руководства Мюзик-холла ходатайствовать о возвращении этому театру имени Народный дом, – у меня это намерение вызывает большие сомнения. Во-первых, Народным домом назывался не один театр (хотя и «семизвездный», но с наглухо запертым парадным подъездом), а огромный комплекс зрелищных, просветительных и других подразделений единого замысла. Во-вторых, допустимо ли «отсекать» из первоначального названия Народного дома присутствовавшее там имя императора, и в-третьих, да не обидятся на меня руководители и артисты Мюзик-холла, но масштабы и общий уровень и значение для культуры Петербурга той работы, которую, пусть даже так недолго, вел Народный дом, и той, которую ведет ныне Мюзик-холл, несопоставимы. Имя Народный дом – очень высокое и обязывающее имя!..

Башня на углу Таврической

Зачем променяли свой дикий сад

Вы, дети-отступники Солнца?

Зачем променяли вы ребра скал

И шепоты вашей пещеры,

И ропоты моря у горных скал,

И пламенноликие сферы —

На тесную башню над городом мглы

Со мной…

В. Иванов. «На башне». 1906 год

Угол большого жилого дома, выходящего на Таврическую и Тверскую улицы, увенчан башней. Сто лет назад дом этот был одним из важнейших центров культурной жизни Петербурга. О знаменитой башне над пятым этажом слагались легенды, писались стихи, о ней рассказывается в десятках воспоминаниях – и почти все, кто о ней писал, пишут слово «Башня» с заглавной буквы.

Входя нынче в подъезд этого дома, населенного множеством разных людей, испытываешь странное волнение при мысли о том, какие люди поднимались по этим лестничным ступеням, касались руками этих перил… Ведь даже те, кто поднимался лифтом, последний лестничный марш преодолевали пешком: лифт доходил до площадки между пятым и шестым этажами…

Любая попытка перечислить «гостей Башни» – постоянных, «непременных» и случайных – обречена на провал. Их список включал бы не одну сотню имен: выдающихся и пока еще никому не известных, но прославившихся позднее, поэтов и публицистов, философов и журналистов, театральных деятелей и политиков, университетских профессоров и художников, юных лицеистов и правоведов. На «Ивановских средах» был исчерпывающе представлен весь спектр, вся многоцветная палитра культурной и общественной жизни российской столицы начала ушедшего века – все идейные и литературные течения, все политические партии, все художественные школы, все возрасты, все области художественной и научной творческой деятельности.

Страна переживала бурное, трудное, противоречивое время. Первая русская революция «вздыбила» Россию, в чем-то объединила общество, а в чем-то его и раздробила. Уходило со сцены дворянство, но, уходя, поднимало на новый, высочайший уровень свою традиционную – безусловно, элитарную – духовную культуру. В общественной атмосфере ощущались «стихия раскрепощенности и освобождения» (Н. Бердяев), и одновременно тревога и потрясение, откровение и ожидание, страх и надежда.

Этот краткий, быстро пролетевший, период называют и «золотой эпохой русского искусства», и Серебряным веком. Накопленный интеллектуальный и художественный потенциал был огромен, следовательно, напряжение интеллектуальной и художественной жизни тоже очень велико. Мучила разобщенность – в океане пустословия, затоплявшем Россию, самые сильные умы и самые яркие натуры мечтали быть если не понятыми, то хотя бы услышанными. И искали формы преодоления этой разобщенности, формы общения. Эта общественная востребованность, эти, по Бердяеву, «назревшие культурные потребности» и породили феномен «Башни» и «башенной жизни», как ее называл Андрей Белый…

«Ивановские среды» родились осенью 1905 года. В самый разгар революционных событий, именно в то время, когда революция достигла своего пика. Как раз в эти дни семья поэта Вячеслава Иванова переехала из Москвы в столицу и поселилась в только что отстроенном для купца И.И. Дернова большом доходном доме на углу Тверской и Таврической. Дом проектировал молодой, совсем недавно окончивший Институт гражданских инженеров архитектор Михаил Кондратьев. Прием башенного завершения угла высокого здания использовался в те времена в застройке Петербурга довольно часто.

Ивановы сняли как раз башню и две квартиры под ней. Собрания по средам возникли почти сразу – как будто столичные поэты и художники только и ждали, когда из Москвы приедет «Таврический мудрец» и соберет их под гостеприимным кровом своей «Башни». «Как-то сразу, – писал об Ивановых Николай Бердяев, – сумели они создать вокруг себя особенную атмосферу и привлечь людей самых разных складов и направлений. Это была атмосфера особенной интимности, сгущенная, но совершенно лишенная духа сектанства и исключительности».

Огромную роль играла, конечно, притягательность личности хозяина башни и его супруги, Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал. 40-летний Вячеслав Иванович Иванов, уроженец Москвы и питомец Московского университета, был выдающимся знатоком и поклонником античной культуры (за границей его учителем был великий историк Античности Теодор Моммзен) и крупнейшим теоретиком русского символизма. Его «утонченный академизм» в понимании классического мира удивительно сочетался с тонким, проникновенным ощущением новой, модернистской поэзии. Как поэт он был совсем «молод», почти «начинающий» (первая книга стихов вышла в свет лишь в 1903 году), но и опытные, даже прославленные поэты считали поэтические оценки, исходившие из уст «Вячеслава Великолепного» непререкаемыми. Андрей Белый писал о «мэтре» Вячеславе Иванове: «Мистик, лирик, филолог, философ, профессор, новатор», считая при этом, что Иванов был как поэт «один из самых малопонятных», но «может быть, единственный за всю историю русской литературы знаток, ценитель, друг поэзии».

Эти качества, а также безупречная, искренняя приветливость и доброжелательность хозяина, его элегантность и учтивость, его непритворный интерес к собеседнику, готовность и умение слушать, его непосредственность и уважение права любого человека на свое мнение и свой взгляд на вещи и события – все это было настолько привлекательно, что «Башня» сразу стала местом, «откуда пошла проповедь нового искусства в широкую публику» (А. Белый).

«К нему стекаются и профессоры, и поэты, и религиозные деятели; его дом – наиболее интересный салон Петербурга». (Позднее Анна Ахматова скажет, что это был «единственный настоящий салон, который мне довелось видеть».)

«Башня» Иванова

Вячеславу Иванову довелось решить задачу труднейшую: объединить тех, кого объединить было очень непросто. Выдающейся философ Николай Бердяев, непременный участник всех «сред» и часто их «ведущий», писал, что в «Башне» у Иванова собирались и «мирно беседовали на темы литературные, художественные, философские, религиозные, оккультные, о литературной злобе дня и о конечных проблемах бытия» очень разные, часто «несовместимые» люди: позитивисты и марксисты, мистики и декаденты, социал-демократы и анархисты, академики и поэты, художники и актеры…

Хозяин «Башни» действительно обладал редким даром создавать «талантливую, поэтическую манеру общения» и взаимной заинтересованности – атмосферу, в которую легко включились все желающие и которая никого не отстраняла. Участники «сред» собирались обычно к 10 часам вечера. Каждую минуту прибывали новые гости – не только хорошо знакомые, но часто никому, даже самому хозяину, неизвестные. В иные вечера собиралось до 50–70 человек: хотя помещение было просторным, в нем становилось тесно.

«В этой гостиной собирался весь литературный Петербург»…

План квартиры В. Иванова в «Башне» на Таврической ул.

Посреди просторного помещения стоял «очень длинный стол», в одной из оконных ниш – рояль; самовар на столе был одним из важных «элементов уюта», обещавшим долгий, свободно-непринужденный, заинтересованный разговор. Вторая комната с большим письменным столом и книжными стеллажами, заполнявшими все пространство стен, – кабинет хозяина. Иванов снимал еще две соседских квартиры, одна из них стала «детской» а другая предназначалась для гостей.

Как-то незаметно, вроде бы сам собой начинался разговор, никто заранее не предлагал тем, не определял программы. Обсуждались самые разнообразные проблемы – и отвлеченно-философские, и актуальные, связанные с волнующими жизненными вопросами, чувствовалось живое «соприкосновение разных сторон духовной жизни». Но, как вспоминал Бердяев, «политики на «средах» не было, но общественная атмосфера отражалась. В другую эпоху, – добавляет он, – «среды «были бы невозможны»…

В.И. Иванов, В. Шварсалон, Л.Д. Зиновьева-Аннибал

Хозяйка, Лидия Дмитриевна, была «душой» этих собраний. Порывистая, обладавшая «революционным темпераментом», она вносила в атмосферу «сред» ту энергетику, которая так привлекала гостей и так соответствовала «духу времени». Многие завсегдатаи «сред», знаменитые литераторы и художники приходили на «Башню» с женами, и те помогали Лидии Дмитриевне готовить еду, накрывать стол. И во время чая начиналось чтение стихов «по кругу»: маститые поэты чередовались с молодыми. Александр Блок свою «Незнакомку» публично прочитал впервые на «среде» в апреле 1906 года, вскоре после написания. И Анна Ахматова впервые «засветилась» не в «Бродячей собаке», а на год раньше, на «Ивановской среде» 14 марта 1911 года; в этот вечер Осип Мандельштам впервые увидел ее. Рассказывают, что после чтения стихов Вячеслав Иванов подошел к Ахматовой, поцеловал руку и сказал, что эти стихи – «событие в русской поэзии…»

«Среды» были для молодых поэтов не только «приобщением к кругу» признанных мастеров, но и незаменимой, единственной в своем роде «поэтической лабораторией». Разборы прочитанных стихов независимо от имени автора происходили предельно профессионально, но непременно доброжелательно. Воспитывались вкус, чувство языка, навыки поэтического «ремесла». Поэт Георгий Иванов позднее вспоминал: «Хозяин, щурясь через пенсне и потряхивая золотой гривой, произносит приговоры… Жестокость приговора смягчается только одним: невозможно с ним не согласиться.

Лестница в доме № 35 по Таврической улице

Похвалы, напротив, крайне скупы. Самое легкое одобрение – редкость…» Молодые участники «сред» принадлежали к одному поколению – и это их, разумеется, объединяло. Они были талантливы и образованы, хорошо научены: знали поэзию, классическую литературу, языки. И охотно отдавали свои творения на суд доброжелательных мастеров из старшего поколения.

Об «опьяняющей» атмосфере «Ивановских сред» вспоминали многие… «Ездили на «Башню» и возвращались на рассвете по просыпающемуся бледно-розовому городу», – пишет поэтесса Елизавета Васильева. А посещавший «среды» молодой немецкий поэт Иоханнес фон Гюнтер вспоминал, что «эти ночные сборища длились долго, иногда очень долго. Однажды мы встречали солнечный восход на крыше дома, куда поднялись вслед за Ивановым. Под нами лежал Таврический сад, просыпавшийся Петербург розовел в дымке восходящего солнца…» И далее он сообщает, что именно здесь и тогда Блок «спокойным голосом» впервые прочитал «Незнакомку».

В истории «сред» были два этапа, разделенные значительным перерывом: с осени 1905 до осени 1907 года – первый этап. Он закончился смертью Лидии Дмитриевны 17 октября 1907 года и последовавшим отъездом Вячеслава Иванова в Москву. Он возвратился в столицу в конце зимы 1910 года, вселился в ту же квартиру и немедленно возобновил «среды» – но это был уже втрой этап их истории, продолжавшийся в течение двух лет, до 1912. К этому периоду относятся интересные события, например, самодеятельные спектакли домашнего «Башенного театра»: 19 апреля 1910 года в «Башне» была сыграна пьеса Кальдерона «Поклонение кресту», поставленная Всеволодом Мейерхольдом в оформлении Сергея Судейкина…

Но времена наступили уже другие, жизнь изменилась. Страна и ее литература вступали в новый период. Шел поиск новых форм, веяли иные ветра, появлялись новые литературные объединения – среди них и настроенные критически по отношению к «Башне». Да и сами «среды» начали вырождаться, утрачивать свою атмосферу, становились излишне многолюдными – а это всегда рвет тонкие связи между людьми…

«Башня» отыграла свою роль. В том же 1912 году, когда кончились «среды», родилась «Бродячая собака» – думаю, что она, при всех внешних различиях, стала «наследницей» «Башни»: иные приемы, иной стиль, иные формы – а основы, по сути, те же…

Башня на углу Таврической и Тверской по-прежнему возвышается над Таврическим садом – с нее он весь как на ладони. Вместе с дворцом, пережившим за XX столетие так много разного… Дворец, сад, «Башня» – в них сошлись века и стили.

Вероятно, неким продолжением «башенной традиции» можно считать «кухонную культуру», которая получила среди российской интеллигенции в 1960–1970 годы такое распространение. Возможно, и в наше время эта традиция всплывет в какой-нибудь неожиданной форме – и это вряд ли станет «потерей» для нашей культуры…

««Среды» Иванова, – писал один из их участников, – были звездными часами не только русского, но и европейского духа; русский гений открывался в них…»