Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Две панорамы

Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге: для него он составляет все…

Н. Гоголь. 1834 год

Тридцатые годы XIX столетия мы привычно называем «пушкинским временем» в истории Петербурга. И именно в это время была создана та литературная и художественная «энциклопедия Петербурга», которую составили и «Медный всадник», и гоголевский «Невский проспект», и трехтомная «Панорама Петербурга» Александра Башуцкого, и знаменитая живописная «Панорама Невского проспекта».

Отечественная война 1812 года, Европейский поход, победа над Наполеоном вызвали не только огромный интерес к России и, в первую очередь, к ее столице, во всей Европе, но и мощный всплеск стремления к самопознанию. Роль Петербурга в этом процессе была, естественно, основной, ведущей.

В русской литературе и журналистике Невская столица становится не просто местом действия, «адресом» тех или иных сюжетов – Петербург сам по себе, как город, как историческое, жизненное явление, становится «героем» литературы, живописи, музыки; в отечественной культуре возникает существующая и поныне петербургская тема.

В это же время сложился и тот, столь полно и красочно отраженный в отечественной литературе и искусстве, классический образ Петербурга, его «парадного фасада», который не просто дошел до нас, но составляет наше величайшее достояние.

Цельность этого образа, его художественная целостность основаны на уникальной гармонии природного и архитектурного ландшафтов города, на соединении, слиянии великолепных творений предшествующего столетия с гениальными ансамблями Карло Росси, с созданиями Василия Стасова, Александра Брюллова, Огюста Монферрана, Андрея Михайлова и их современников.

Об этом Петербурге, о таком Петербурге необходимо было рассказать. Рассказать по-новому: подробно и обобщенно, восторженно и встревоженно, серьезно и с улыбкой. Рассказать не просто о городе как таковом, а раскрыть его «духовный стержень», его особый стиль и ритм жизни, понять и представить петербуржца как особый тип горожанина. Город стремился «понять сам себя», разобраться в себе, увидеть себя не только как имперскую столицу, но и как территорию жизни со всеми своими радостями и странностями, конфликтами великолепия и нищеты, со всеми своими проблемами. Увидеть панораму столичной жизни.

И одновременное появление произведений, которые легли в основу «петербургской темы» в отечественной культуре, отнюдь не случайно. Они содержали и обширную информацию о городе и его жизни, и свой, авторский, взгляд на город, свое отношение к нему и его проблемам, и размышления о его значении для России и его европейской роли. Они в отличие от созданных ранее произведений, посвященных Петербургу, не просто описывали город и его достопримечательности, но «ставили проблему» человека в городе, человека и города…

С перерывом в пять лет Андрей Прево, француз, всю жизнь проживший в России, издал две части грандиозного и уникального художественного труда – «Панорамы Невского проспекта», нарисованной художником Василием Садовниковым и для издания литографированной на камне двумя однофамильцами, Иваном и Петром Ивановыми. Удивительное творение это неоднократно, в том числе и сравнительно недавно, воспроизводилось целиком и в отдельных фрагментах, в черно-белом и в цветном, раскрашенном («иллюминованном») варианте. Эта художественная сюита представляет подробный, абсолютно документальный, «фотографически» точный портрет главного столичного проспекта, «всеобщей коммуникации Петербурга», как его называл Гоголь. Отдельные рисунки складываются в сплошную ленту, общая длина которой составляет 15 м.

Панорама, изображающая часть Невского от Дворцовой площади до еще не перестроенного и не украшенного конными группами Аничкова моста, делится на две части – не только две стороны проспекта, но и как бы две разные его части, живущие каждая особой жизнью. Зритель панорамы совершает неторопливую «прогулку» вдоль не праздничного, а будничного, повседневного Невского, внимательно разглядывая сперва его левую, солнечную, более оживленную сторону, а затем, дойдя до Аничкова моста, возвращается к Адмиралтейству по правой, теневой стороне проспекта.

Перед нами Невский проспект Пушкинского времени: огромный простор улицы (может показаться странным, но нынешний Невский выглядит гораздо теснее, «скученнее»), ограниченный сплошным, прерываемым лишь мостами через Мойку и Екатерининский канал и «вытекающими» из Невского, отходящими от него улицами, рядом плотно примыкающих один к другому 2-, 3-, 4-этажных домов с обилием балконов и вывесками разных торговых заведений. Казанский собор, Гостиный двор, Публичная библиотека, Александринский театр (только что построенный) с небольшим сквериком на обширной площади перед ним, Аничков и Строгановский дворцы, башня на углу Думской улицы и Перинный ряд рядом с ней, лютеранский собор Петра и Павла и Голландская церковь (они только что сооружены), католический собор Св. Екатерины и Армянская церковь – все эти дошедшие до нас достопримечательности на Невском изображены на листах «Панорамы».

Внимательно, от листа к листу, разглядывая «Панораму», невозможно отделаться от ощущения, что художником достигнут театральный эффект, что перед нами разыгрывается некий спектакль «движущейся столицы» (Гоголь). Рядом с домами, на их фоне, развертываются разнообразные сцены уличной жизни с участием отдельных персонажей и целых групп, с различными бытовыми подробностями. Чиновники разных рангов, различающиеся по одежде, и дети с гувернантками, солдаты и кормилицы, дамы и кавалеры-щеголи, ремесленники и уличные разносчики, купцы и фланирующие бездельники – всех увидим мы на панораме, все эти типы столичного населения (искусствоведы утверждают, что на одном из листов изображен и Пушкин, спешащий куда-то мимо Голландской церкви). А по простору проспекта движутся разные экипажи – от роскошных карет до простых дрожек, и даже подвода с дровами.

«Панорама Невского проспекта» B.C. Садовникова. Фрагменты

(Сообщим попутно, что в 1832 году в Петербурге было 14 с половиной тысяч экипажей – карет, колясок и дрожек, а число лошадей, «прописанных» в городе, превышало 25 тысяч…) Людей в «Панораме» изображено несколько сотен, но типажи изображенных горожан дают представление о всех слоях и сословиях населения столицы, составлявшего 470 тысяч (при этом 70 % населения были лица мужского пола).

Автор этой живописной сюиты (он исполнил ее в туши с акварельной подцветкой местами) Василий Семенович Садовников (1800–1879) происходил из крестьян Калужской губернии и был крепостным княгини Натальи Петровны Голицыной, знаменитой «усатой княгини», очень заметной в петербургском свете фигуры, считающейся прототипом старухи-графини в «Пиковой даме». Вольную и академическое звание «свободного художника» Садовников получил лишь после смерти княгини, в 1838 году. К этому времени он был уже известным в столице мастером «перспективной живописи» и портретистом, одним из тех художников, кто включал в свои работы элементы «жанра», бытовых, житейских подробностей – «Панорама Невского» убедительно свидетельствует о склонности Василия Садовникова к «бытописательству».

Количество его работ огромно: значительная их часть посвящена Петербургу – город этот стал одной из главных тем творчества Садовникова.

«Панорама Невского проспекта» B.C. Садовникова. Фрагмент

На протяжении ряда лет создавался им альбом «Виды Петербурга», а в 1833 году, в период работы над «Панорамой Невского», тот же издатель Прево выпустил в свет альбом видов столицы и ее окрестностей, в котором 18 сюжетов исполнены Василием Садовниковым. Его наряду с А. Мартыновым, М. Воробьевым, К. Беггровым и другими современниками можно считать «художественным летописцем» Петербурга.

Автор «Панорамы Петербурга» Александр Павлович Башуцкий (1803–1876) – одна из примечательных фигур столичной литературной жизни своего времени. Его литературное наследие, обширное и разнообразное, оказалось забытым, а сам он очутился «в тени» петербургского литературного процесса. «Искривший» интересными проектами, увлекающийся до фанатизма, открытый и склонный к благотоворительности и мистицизму, Башуцкий был не только автором повестей, новелл, публицистических и исторических сочинений, но и издателем интереснейших альманахов, сборников («Наши, списанные с натуры русскими») и разнообразных журналов («Иллюстрация», «Детский журнал», «Журнал общеполезных сведений»).

И в его творчестве Петербург был основной темой. «Новости Петербурга», «Петербургские типы», «Восстановление Зимнего дворца» (после пожара в декабре 1837 года) и многие другие публикации посвятил Александр Башуцкий своему родному городу. Но среди его «петербургских сочинений» на первом месте, безусловно, «Панорама Петербурга». Ее появление стало событием столичной литературной жизни, она открыла новый период в истории «петербурговедческой» литературы и явилась, кроме того, выдающимся произведением российского искусства книги, стала подлинным шедевром отечественного книгоиздания.

3 тома «Панорамы Петербурга» А. Башуцкого с Приложением

В биографии Александра Башуцкого немало ярких, значительных подробностей. Он был сыном генерала, занимавшего должность коменданта Зимнего дворца и бывшим пятым по счету комендантом российской столицы. Родившись в Зимнем дворце, проучившись семь лет в Пажеском корпусе, 18-летний Александр Башуцкий начал военную службу, которая проходила в должности адъютанта трех, одного за другим, генерал-губернаторов Петербурга. Первым среди них был Михаил Милорадович.

События 14 декабря 1825 года Башуцкий наблюдал из выходившего на Дворцовую площадь окна отцовской квартиры, а потом оказался на Сенатской площади, рядом с Милорадовичем. Он подхватил смертельно раненного пулей Каховского Милорадовича, сопровождал его в близлежащий дом офицерских казарм Конногвардейского полка и был при нем до смерти генерала. Позднее Башуцкому пришлось стать свидетелем многих других важных событий истории столицы – о некоторых из них он позже рассказал.

В 1832 году 29-летний Башуцкий, ощутив литературное призвание, затевает небывалый труд: полное описание Петербурга, его «энциклопедию». Подробное физико-географическое описание города и его частей, впервые опубликованные статистические таблицы (с данными за 1832 год), история создания Петербурга и его развития при Петре – вот содержание первых двух частей книги (всего 544 страницы текста) из первоначально задуманных четырех. Третий же том «Панорамы Петербурга», оказавшийся последним (379 страниц текста), представляет интереснейший, совершенно оригинальный по замыслу и содержанию очерк Петербурга «в нравственном отношении»: потребности, привычки, занятия, стиль общения и бытовой, житейский уклад – вот содержание этого заключительного тома огромного по объему (более 900 страниц) сочинения, состоявшего из 11 глав.

Извещая о выходе в свет 3-го тома «Панорамы», столичная газета писала: «Всякий житель Петербурга, всякий россиянин прочтет повествование о начале и младенчестве Петербурга с удовольствием, умилением и справедливой гордостью».

Предприятие растянулось на три года (1833–1835), и сам Башуцкий называл его «многострадальным». Для полноты «Панорамы» он затеял дополнить текст альбомами, в которых были бы представлены 20 исторических, по эпохам, планов Петербурга, 80 оригинальных гравюр с изображением достопримечательностей российской столицы и 12 памятных медалей в честь важнейших событий истории Петербурга за 130 лет. Исполнение гравюр, заказанных в Германии, оказалось неудачным – Башуцкий передал их английским мастерам, но пароход, которым медные гравированные доски доставлялись в Петербург, затонул, труд погиб. Число подписчиков в Росии оказалось недостаточным, чтобы за счет продажи тиража книги возместить расходы на бумагу, печать, переплет и пр.

И все же «великолепная Панорама великолепного Петербурга» вышла в свет и стала не просто важным событием, но новым словом в истории литературы о Петербурге. В личной библиотеке Пушкина сочинение Башуцкого присутствовало. (Кстати, Владимир Даль, один из тех, кто не отходил от умирающего поэта в квартире на Мойке, узнал о ранении Пушкина от Башуцкого…)

В ту эпоху истории Петербурга, которую мы называем «Пушкинской», были созданы уникальные произведения, посвященнные российской столице и открывавшие «петербургскую тему». В этом отношении камер-паж Александр Башуцкий и крепостной художник Василий Садовников стоят в одном ряду с авторами «Медного всадника» и «Петербургских повестей».

…С тех пор прошло почти 180 лет. Изменился город, изменился его главный проспект. Но изменились «узнаваемо», многое сохранив в своем облике до наших дней. Мы узнаем этот город и этот проспект не только в наших сегодняшних ощущениях и впечатлениях, но и в их прошлом, изображенном на двух замечательных «Панорамах». Кажется, ни один другой город, ни одна столица не могут похвастать тем, что определенный этап их истории рассказан столь подробно в столь же разнообразных, хотя и одновременно созданных, источниках.

Петербургская Коломна

Вы можете сами понять, что самый вид Коломны и жизнь внутри ее должны были значительно измениться.

Н. Гоголь. «Портрет». 1836 год

Мало кто из нынешних петербуржцев знает, что в течение почти двух столетий значительная территория в западной части города, ограниченная Мойкой и Фонтанкой в их нижнем течении и Никольским каналом (продолжение Крюкова канала между этими реками), называлась Коломной, Коломенской частью…

Сегодня об этом напоминают только строки Пушкина и Гоголя, да название Коломенского пешеходного мостика через канал Грибоедова.

Обширная территория былой Коломны занимает в городе особое место: не центр и не окраина. Когда находишься здесь, кажется, что город – бурлящий, шумный, неспокойный, заполненный движением – где-то далеко, в стороне. Волны переливающегося через край многолюдья не достигают Коломны.

«Тут все не похоже на другие части Петербурга, – читаем мы у Гоголя в повести «Портрет», – тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, перейдя в Коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желания и порывы. Сюда не доходит будущее, здесь все тишина и отставка…»

Многие черты этого своего прежнего образа сегодняшняя Коломна утратила – но и поныне она остается одним из самых своеобразных, романтичных, таинственных и «мифических» мест нашего города. Это – особый мир, со своим особым образом и стилем, со своим ритмом жизни и ее звучанием. Возможно, это потому, что местность здешняя как-то особенно тесно связана с водой. Неширокие реки и каналы, заключенные в свои каменные стены, вереница небольших мостов, широкие набережные и гранитные плиты тротуаров вдоль них, уютные каменные спуски к воде (прежде они назывались «эленгами») и склонившиеся над водой деревья, отраженные в почти недвижной водной поверхности…

Этот удивительный, особый «мир» Коломны, ее атмосферу донесли до нас и Пушкин, проживший в Коломне три своих молодых, послелицейских года и через десять лет после расставания с ней написавший в Болдине поэму «Домик в Коломне» и именно здесь, в Коломне, поселивший своего Евгения из «Медного всадника», и Гоголь (не только в «Портрете», но и в «Шинели»), и Достоевский, и поэты Серебряного века, и запечатлевшие образ Коломны в удивительной графике Анна Остроумова-Лебедева, Борис Кустодиев и Мстислав Добужинский. Никто из них не остался равнодушным к образу Коломны, к ее «миру», не смог противостоять ему Коломна стала одной из важнейших частей «петербургского мифа», сотворенного не столько исторической реальностью, сколько литературой…

«Отменно тихая» Коломна с ее гулкой пустынностью была, по утверждению Петра Вяземского, и «неблагополучной Коломной», каким-то «пятном на лице столицы», «Неблагополучие» это заключалось не в криминальной опасности (хотя шинель с плеч Акакия Акакиевича Башмачкина сорвали именно здесь), но в самой захолустной захудалости и заброшенности этого района среди великолепной столицы, в ущербности здешнего населения и его быта. Контраст с расположенными поблизости богатыми, парадными кварталами был слишком заметен. (Впрочем, такие контрасты в Петербурге встречались нередко: например, от расположенного «в углу» Коломны Литовского тюремного замка до Большого театра, куда почти ежевечерне съезжался весь столичный «свет» во главе с императорской семьей, было не более сотни шагов…)

Живущая в самом центре Коломны, в «смиренной лачужке» близ храма Покрова героиня «Домика в Коломне» летними ночами глядела в окно:

 
…И слушала мяуканье котов,
Да стражи дальний крик, да бой часов —
И только. Ночь над мирною Коломной
Тиха отменно. Редко из домов
Мелькнут две тени…
 

Пушкину вторит Гоголь: «Жизнь в Коломне страх уединенна: редко покажется карета, кроме разве той, в которой ездят актеры…» И население Коломны – «самый несчастный осадок человечества», люди, «которые с своим платьем, лицом, волосами, глазами имеют какую-то мутную, пепельную наружность… Эти люди вовсе бесстрастны; идут, ни на что не обращая глаз, молчат, ни чем не думая…»

Здесь обитает «необыкновенная дробь и мелочь»: отставные мелкие чиновники и их вдовы, отставные «питомцы Марса», выслужившиеся кухарки и доживающие свой век «екатерининские орлы», мелкие ремесленники и торговцы, «актеры, которым жалованье не позволяет выехать из Коломны»…

Причудливо перемешены здесь разные социальные слои, разные социальные биграфии, разные национальности и религии, разные традиции и культуры.

Впрочем… Впрочем, созданный литературой образ Коломны и типа ее жителей не совсем верен. Конечно, аристократов «высокого полета» среди коломенских обывателей было немного (хотя одна из самых элитарных частей российского воинства, Морской гвардейский экипаж, располагалась именно здесь), зато в домах Коломенской части, образованной 18 ноября 1796 года указом императора Павла (одним из первых указов после прихода к власти), рядом с бедным «пепельным» людом, мелкими чиновниками, отставными боцманами и капралами, лекарями, портными и «екипажными работниками» проживали многие люди, имена которых навечно сохранила история отечественной культуры.

Коломну, как это ни странно звучит, следует считать одним из центров, одним из важнейших «гнезд» петербургской культуры.

О Пушкине, три года прожившем в доме вице-адмирала Клокачева на набережной Фонтанки, мы уже говорили. Но ведь в том же доме жили лицейский товарищ Пушкина барон Модест Корф (одновременно с семьей Пушкиных), а позднее – великий зодчий Карл Росси (здесь он умер в апреле 1849 года). В годы, когда в Коломне обитал Пушкин, в доме близ Аларчина моста регулярно по понедельникам собиралось «Вольное общество любителей российской словесности». В доме Брагина у Кашина моста жил Василий Жуковский, неподалеку – штабс-капитан Преображенского полка, друг Пушкина Павел Катенин («поборник народности», по выражению Белинского). В квартире Антона Дельвига и Евгения Баратынского Пушкин читал только что оконченного «Руслана», а из окон своей квартира в доме на Торговой улице Грибоедов (он здесь закончил «Горе от ума») наблюдал наводнение 7 ноября 1824 года, которое потом подробно описал…

Михаил Лермонтов жил в Коломне в 1836 году в доме своего двоюродного деда Никиты Васильевича Арсеньева, Плещеев и Достоевский встречались на собраниях кружка проживавшего в отцовском доме на Покровской площади Михаила Петрашевского.

В Коломне жили один «первых русских плавателей вокруг света» капитан Юрий Лисянский и выдающийся ученый-географ Юлий Шокальский. На берегу Пряжки доныне стоит дом, который построил для себя знаменитый петербургский мастер-каменотес Самсон Суханов. В начале Торговой улицы, против бывшего Литовского мясного рынка, столичная Театральная дирекция снимала дом, в котором проживали многие выдающиеся русские актеры. Позднее, в конце XIX века, в Коломне проживала Матильда Кшесинская, а в начале XX – Анна Павлова, жившая в известном «Доме-сказке» на углу нынешней улицы Декабристов и Английского проспекта. И здесь же, совсем рядом, «в доме сером и высоком у морских ворот Невы» прожил последние десять лет жизни Александр Блок…

Николай Чернышевский на Торговой улице в доме Трубецкого и Илья Репин, проживший почти пятнадцать лет в доме у Калинкина моста, на площади, носящей ныне имя художника; здесь были написаны и «Запорожцы», и «Отказ от исповеди», и «Иван Грозный и его сын царевич Иван». И особое место занимает Коломна в истории «Мира искусства». Художники собирались в доме Константина Сомова (дом на набережной канала Грибоедова принадлежал отцу художника, хранителю Эрмитажа, академику Андрею Сомову); Кустодиев жил на Мясной, Добужинский – в Дровяном переулке. Да и дом семьи Бенуа был совсем рядом с Коломной, почти у самого Никольского канала, против собора…

История разрушает стереотипы, внушенные нам созданным литературой образом Коломны как убогого, затерянного на краю огромного, богатого города захолустья… Да и сплошь «нищей» Коломна не была: городские «табели» в начале XIX века содержат сведения о 2-и 3-этажных домах, многие из которых оценивались в 20, 22, 32, 35, а то и в 65 тысяч рублей…

Но почему же все-таки «Коломна»? Почему так назван этот район города, раскинувшийся вблизи устьев Мойки и Фонтанки, по берегам речек Пряжки (раньше Чухонка) и Глухой (позднее вошла в канал Грибоедова)? Рядом было взморье, по берегу залива были разбросаны деревни – одна из них, существовавшая до основания города, называлась Калинкина. Через район этот проходила одна из главных дорог, начинавшихся в Петербурге, – дорога на Екатерингоф и Стрельну, на Петергоф и Ораниенбаум. Дорога, которая вела не только к царским дворцам, но и к роскошным дачам, расположенным вдоль Петергофской дороги.

Ф. – В. Перро. Площадь у Старо-Калинкиного моста. Около 1840 года

При Петре местность будущей Коломны не была застроена. Опустошительные пожары середины 1730-х годов, испепелившие адмиралтейские слободы, населенные флотскими людьми и рабочими-кораблестроителями, толкнули на освоение территории между нижним течением Мойки и Фонтанки для «адмиралтейских нужд». Михаил Земцов и Джузеппе Трезини (племянник знаменитого Доменико) намечают направление просек, которые станут улицами, закрепляют эту разметку будущей «слободы адмиралтейских мастеровых и работных людей» вехами и столбами, зодчий Иван Коробов строит 79 казарм, в которых поселяются адмиралтейские кузнецы и плотники, боцманы и шкиперы. Дома деревянные, но уличная сеть разграфлена четко – между идеально прямыми линиями улиц равные расстояния, а вдоль этих улиц выстроены колонны («колюмны» по-итальянски, на языке, которым в те поры пользовались многие архитекторы, строившие столицу). От «колонн» домов, «колюмн» – недалеко до «Коломны».

Постепенно меняется состав населения Коломны: его «морская» часть уменьшается за счет притока нового народа. Строительство идет бурно: в 1804 году в Коломенской части столицы 64 каменных дома (в том числе два 4-этажных и двадцать 3-этажных) и 420 деревянных, а через пять лет – уже 254 каменных и 623 деревянных дома…

Петербургская Коломна – тот топонимический курьез, который буквально «не имеет равных». Существуют следующие версии происхождения этого названия: поселение адмиралтейских мастеровых и работных людей, переселенных в Петербург из подмосковного города Коломна (где такие мастера никогда не были многочисленны и «кучно» не проживали); «колония» переселенцев (даже иностранная «колония»); от «колонн» – столбов, которыми обозначались межевые вехи; даже от «Коломны», обозначающей (у В. Даля) «околицу, окраину» или (по этимологическому словарю М. Фасмера) «соседство, окрестность»…

На самом деле все, как видим, проще и понятнее. «Колюмна» – «колонна» – «Коломна» – элемент регулярной планировки и застройки города, строгая линия домов, выстроившихся вдоль «красной линии» и представляющих строгие кварталы («колонны») застройки. Между «колоннами» – просеки, улицы, линии.

В ранних документах упоминаются «новопостроенные слободы колонны». В труде первого историка Петербурга Андрей Богданова упоминается «Слобода новая колона, новопостроенная на Фонтанке речке близ Калинкиной, в которой живут все адмиралтейские люди». В многочисленных купчих на дворовые владения в 1780-х годах упоминается в Коломне 7, 8, 10, 12, 15, 18, 21, 30-я и другие «колонны» как основной элемент, определяющий местоположение покупаемого участка.

Более того, «колонны»(«коломны») были и в других частях города. В указе от 12 декабря 1739 года говорится о предоставлении всем желающим участков «под каменные домы… в первой Коломне по Невской першпективой», тогда же упоминается «четвертая Коломна позади третьего сада (там, где будет построен новый Летний дворец, а позднее – Михайловский замок). В документе 1749 году читаем о «второй Коломне Невской, называемой еще Италианской прешпективою».

Название «Коломна» встречается очень часто в документах последних десятилетий XVIII века по отношению к разным частям города. В районе Вознесенского проспекта – «пятая Коломна», между Фонтанкой, Загородным и Разъезжей – 15-я. В Московской части в 1782 году для придворных конюшенных служителей отводятся места «в первой Коломне по Невской прешпективой», а в 1784 году весь район вокруг Владимирского храма (Кузнечный, Поварская, Свечной, Стремянный переулки) – обозначается как «первая коломна». И в каждой части города – свой счет «коломн»…

Но в памяти города осталась одна Коломна – да и эта память стирается. Исчезает, уходит название, но остается, живет старый район Петербурга со своей особой историей, со своей атмосферой, со своими стилем и ритмом жизни. Он меняется – и все же остается во многом прежним.

И в этом таинственном, быть может, самом таинственном краю Петербурга, сохранившем и поныне свою тайну, дом, заслуживающий особого нашего внимания, почтения и заботы. С виду ничем не примечательный жилой дом, нынешним своим видом не очень напоминающий тот невысокий особняк, под своды которого в июне 1817 года, на следующий день после лицейского выпуска, впервые вошел только что отметивший свое 18-летие «чиновник 10-го класса» Александр Пушкин. Вошел, чтобы прожить здесь, в своей первой петербургской квартире ровно три года. Чтобы за эти три года увидеть, почувствовать, понять многогранный, многослойный, безграничный Петербург, понять смысл и дух столичной жизни, ее взаимоотношения с Россией и с Европой. Понять и почувствовать столицу – и овладеть ею, сформировавшись именно в эти годы и как личность, и как поэт. Первый поэт России. И чтобы в мае 1820 года отсюда, от подъезда этого дома, отправиться в южную ссылку.

Набережная реки Фонтанки, д. 185. Фотография 1970-х годов

Дом на набережной Фонтанки под нынешним номером 185 тогда выглядел совсем иначе. Цокольный этаж, парадная квартира в бельэтаже и квартира 2-го этажа, которую и снимал вышедший в отставку и переехавший из Варшавы в столицу Сергей Львович Пушкин со своим семейством и обслугой. Десять оконных осей по фасаду, парадный подъезд… Ничего особенного. Ничего, если не считать того, что в этом доме спустя два десятилетия после того, как его покинул Пушкин, поселился и в 1849 году здесь скончался другой великий петербуржец – архитектор Карл Иванович Росси. Две удивительные и очень разные судьбы сошлись, соединились в одном и том же не только временном, но и жилом пространстве, буквально «в одних стенах».

Построенный на рубеже XVIII и XIX столетий, между 1793 и 1804 годами и первоначально принадлежавший генеральше Игнатьевой, дом на набережной Фонтанки вскоре после войны 1812 года переходит во владение замечательного человека – адмирала Алексея Федотьевича Клокачева, одного из представителей славной династии русских моряков, отличившихся службой и на Балтике, и на Черноморском флоте в период его создания. Однако 50-летний адмирал, занимавший высокую морскую должность в Архангельске, в столице почти не появлялся, и домом на Фонтанке управляла сестра Алексея Клокачева.

Этот район Петербурга в те годы интенсивно застраивался и заселялся. Он утратил образ окраинного захолустья столицы, стал привлекательным и для видных чиновников, и для военных и моряков высоких рангов, и для разной столичной публики с невысоким достатком. И ничего, вероятно, удивительного не было в том, что в неприметном доме Клокачева, входившем в 5-й квартал 4-й Адмиралтейской части, поселилась не только семья отставного майора Сергея Пушкина, но и этажом ниже, в бельэтаже, семья барона Корфа. Так судьба свела под одной крышей двух однокашников-лицеистов – Александра Пушкина и Модеста («Модиньку») Корфа. Между ними никогда не было дружеской близости, но оба они, безоглядно и беззаветно, отдали себя служению России, русской культуре – каждый на своем поприще: один на творческом, другой – на государственном…

Пушкин до окончания Лицея не знал Петербурга, не имел возможности познакомиться с ним. Короткий период пребывания в гостинице Демута на набережной Мойки летом 1811 года был заполнен хлопотами, связанными с определением в Лицей, а шесть лет, проведенные в его стенах, отличались тем, что лицеистам предоставлялась полная свобода провождения внеучебного времени, но только в пределах Царского Села; выезды в город к родителям были редкими, связанными с разными формальностями, предпочитались визиты родственников в Лицей. Пушкин-лицеист бывал в столице считанные разы – даже в 1816 году, когда его семья уже жила в Петербурге, отмечено девять визитов родителей к сыну в Царское и лишь один его выезд в Петербург.

И вот столица перед ним, раскрывает ему свои объятия. Она зовет, ошеломляет, пьянит. Она ждет его, готова не только покорить его, но и покориться ему… В таком настроении он вступает в десятикомнатную квартиру в верхнем этаже дома адмирала Клокачева на набережной Фонтанки. «Я помню, – писал П. Плетнев Я. Гроту в марте 1846 года, – на Фонтанке в доме, бывшем тогда Клокачева, я познакомился с ним… Это было золотое время: нам было 18 лет»…

Юный поэт и «чиновник 10-го класса» впервые вошел в дом на Фонтанке 10 июня 1817 года – в разгар белых ночей, в самый долгий день года – как предзнаменование…

Начинающий службу чиновник Коллегии иностранных дел (она размещалась на Английской набережной, ныне дом № 32) в ранге «коллежского секретаря» с жалованием 700 рублей в год с первых дней своей новой жизни не столько заботился об успехах по службе или о карьере, сколько о том, как побыстрее войти, включиться в столичную светскую и художественную – артистическую и литературную жизнь и среду. В круг молодых единомышленников, «любителей русского слова» и мечтателей о «русской свободе».