Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

«Для пространства и красоты города и пользы обывателей»

Аничков дворец

Петербург иногда называют «городом дворцов». В городе и его знаменитых пригородах – около трех десятков дворцов, бывших резиденциями представителей царствующего семейства. И у каждого дворца – своя история, своя судьба, свои тайны.

Мы имеем в виду только царские дворцы, а не многочисленные и прекрасные дворцы российской знати.

В разное время императорские дворцы исполняли различные функции, подчас весьма далекие от их первоначального назначения. Императрицы дарили и передаривали их своим фаворитам, они становились собственностью великих князей, в них размещались государственные учреждения и музеи, общественные, научные и культурно-просветительные учреждения. В Мариинском дворце заседал Государственный Совет, а ныне – Законодательное собрание города; Михайловский вот уже более ста лет принадлежит Русскому музею, Зимний через пять дней после Октябрьского переворота был преобразован в «Дворец искусств», потом в нем размещался Музей революции, а после войны он передан Эрмитажу.

Но есть среди всех петербургских императорских дворцов один, который был и резиденцией царя, и великого князя, и собственностью фаворита императрицы Елизаветы, и государственным учреждением (Министерство продовольствия в 1917 году), и музеем (здесь 8 ноября 1918 года был торжественно открыт Музей города – замечательное музейное учреждение, созданное всего за несколько месяцев и находившееся здесь до 1935 года), и одно из самых прекрасных культурно-просветительных учреждений Северной столицы – основанный более шести десятилетий назад Ленинградский дворец пионеров – ныне Санкт-Петербургский городской Дворец творчества юных…

Это – Аничков дворец. И его необыкновенная история, протянувшаяся более чем на два с половиной столетия, делает его особенным, как бы «выделенным» судьбой среди других петербургских императорских дворцов.

А история его действительно необычна, судьба причудлива. Владельцами Аничкова дворца были и императрица Елизавета Петровна, и Николай Павлович, и в бытность свою великим князем, и потом, став императором Николаем Первым (здесь в Аничковом родились его сыновья Александр, будущий император Александр II, и Константин). Александр III, не любивший официальный Зимний, перенес свою частную, семейную резиденцию в полюбившийся ему больше всех других Аничков дворец.

Но не только члены царствующего дома Романовых были владельцами дворца. Были среди них и Алексей Разумовский, и Григорий Потемкин.

Все эпохи, все важнейшие перипетии политической истории страны, все сменявшие друг друга архитектурные стили и художественные моды отразились не только на страницах истории Аничкова дворца, но и на его облике. И хотя сегодня в нем почти не сохранилось первоначальных черт, мы не можем не помнить, что в изменениях этих отразилось творчество огромного (как, вероятно, ни в каком ином петербургском дворце) числа архитекторов и мастеров, среди которых немало было лиц «высшего ранга». В строительстве и перестройках дворца участвовали Бартоломео Растрелли и замечательные русские архитекторы его «школы» Михаил Земцов и Григорий Дмитриев, Иван Старов и Осип Трезини, Джакомо Кваренги и Луиджи Руска, Егор Соколов и Карло Росси, Андрей Штакеншнейдер и Ипполит Монигетти, Максимилиан Месмахер, Карл Рахау, Юлий Бенуа, а уже в советское время Лев Ильин и Александр Гегелло.

Но не только замыслы этих выдающихся зодчих воплощены в огромном архитектурном комплексе Аничкова дворца, но и труд множества известных художников и декораторов – живописцев, резчиков, позолотчиков, паркетчиков, мраморщиков, мебельщиков. И труд тысяч русских рабочих-строителей, которые на протяжении двух веков возводили, перестраивали и украшали замечательный дворец. Достаточно сказать, что его первоначальное сооружение продолжалось 13 лет – на пять лет дольше Зимнего…

Кстати, сопоставление это не случайно – потому что строительством Аничкова дворца началась эпоха Елизаветы Петровны, а возведением Зимнего она закончилась… Сооружением Аничкова дворца вступившая на российский престол «дочь Великого Петра», «веселая царица» (так отзывался о ней в своей известной балладе поэт Алексей Толстой) Елизавета словно заявляла претензию Петербурга быть не только российской, как это было доселе, но европейской столицей, претензию на европейское признание.

Дворец предполагалось возвести монументальным, значительным, российские зодчие должны были создать его в европейском стиле. И одновременно новый дворец должен был стать свидетельством огромного роста художественных потребностей, характерного для России середины XVIII века.

И еще одно обстоятельство представляется нам весьма важным. В то время, когда строился дворец, река Фонтанка была южной границей города, а облик Невского проспекта – тогдашней Большой Преспективой улицы – еще не сложился, хотя его значение как главной въездной дороги в столицу уже явственно обозначилось. И вот у моста через Фонтанку, украшенного Триумфальными воротами, затевается строительство дворцового комплекса (дворец, подсобные помещения и служебные постройки, огромный сад со всякими «садовыми затеями»), который был одновременно и важнейшим элементом парадного фасада столицы, «камертоном» всей дальнейшей застройки Невского проспекта.

Название свое (необходимо заметить – этого не знают даже многие коренные петербуржцы – ударение в этом названии делается ни в коем случае не на первый, а на второй слог) дворец получил, видимо, от моста, а мост – от фамилии одного из сподвижников Петра, подполковника Михаила Онуфриевича Аничкова, который командовал морским строительным батальоном; казармы батальона располагались вдоль берега Фонтанки – отсюда и название близлежащего моста… А дворец в ранних документах еще не имеет собственного названия, а именуется «новым Ея Императорского величества домом, что у Аничкова мосту».

Строительство дворца началось в 1711 году «по учиненным от архитектора Земцова прожектам», но сам Михаил Земцов вряд ли руководил строительством – слишком медленно и вяло шли в первые годы работы. С 1743 года, когда Земцов умер, руководство строительными работами было возложено на его ученика и сотрудника Григория Дмитриева.

Аничков дворец, Невский проспект и дворец И.И. Шувалова от берега Фонтанки.

Конец 1750-х годов

К 1745 году закончилась кладка двухэтажного с трехэтажными выступами «ризалитами» по бокам главного корпуса и началось строительство еще одного, «Малого», дворцового корпуса, «которой дом строить выписанным из Италии каменным мастерам, а к ним определить путиловских каменщиков лутчих 30 человек»… В главном корпусе дворца начались внутренние отделочные работы, растянувшиеся на много лет.

Аничков дворец и здание Двенадцати коллегий на Васильевском острове – лишь два здания в городе повернуты боковыми сторонами к главным магистралям, на которые выходят: Двенадцать коллегий – к Неве, а Аничков дворец – к Невскому. Дворец ориентирован на южную сторону, на Фонтанку, – сюда обращен его главный фасад, вдоль берега реки протянута парадная галерея-ограда, а перед главным фасадом, посреди обширного двора, – пруд – «гаванец».

Сооружался огромный дворцовый комплекс, грандиозный ансамбль, в котором садовый ландшафт играл не меньшую роль, чем архитектурные элементы. Пожалуй, даже именно сад был главной достопримечательностью этого грандиозного дворцового комплекса.

Сад простирался на север вдоль Невского до Садовой улицы и на запад, включая территорию, на которой ныне стоит здание Александринского театра. Архитектурное оформление садового фасада дворца было «точно такой же архитектуры», что и главный фасад. Окруженный сплошной каменной стеной с двумя въездными воротами «французский» сад был полон самых различных «садовых затей» и стал лучшим среди петербургских садов этого времени, ярким свидетельством высочайшей садовой культуры, воспринятой из Европы и получившей мощное развитие в Невской столице и ее пригородах.

Здесь были фигурные пруды, фонтаны, павильоны, бассейн, оранжерея, мощеные аллеи, множество различных деревьев и цветов. В октябре 1746 года видный чиновник придворного ведомства Иван Шаргородский в своем «доношении» писал: «А потребные в сад деревья не соизволено ль будет в Москве мне осмотреть в партикулярных (частных) садах и годные взять и отправить в Санктпетербург?» И далее сообщает, что «садовый мастер требует в сад яблоней-прививков двух-и трехгодовалых, також вишневых, грушевых, сливных до 1500 дерев»…

Но строительство дворцового комплекса затягивалось. Не хватало денег: из предусмотренных сметой 224 тысяч рублей за первые девять лет работ было выделено всего 180 тысяч. На два года задержалась поставка в столицу с Невьянских уральских заводов Демидова 57 тысяч листов луженого кровельного железа для покрытия дворцовых зданий – это тормозило отделочные работы. Не очень аккуратно поставляло Адмиралтейское ведомство и лесоматериал для строительства Аничкова дворца.

В работах участвовало множество мастеров, подрядчиков, рабочих. Кузнец Матвей Петров, столярный мастер Шмит, каменщик Василий Смелов с товарищами, – вот лишь несколько имен тех, кто участвовал в возведении «нового императорского дома у Аничкова моста». А в апреле 1750 года сюда были присланы из Царского Села 12 мастеров-золотарей.

После окончания строительных работ императрица Елизавета, хозяйка дворца, подарила его своему фавориту Алексею Разумовскому, после смерти которого Екатерина II 22 июня 1776 года подарила Аничков Потемкину. Он владел дворцом менее семи лет и 9 февраля 1783 года продал его за 250 тысяч рублей «квартирмейстеру Азовского пехотного полка» Александру Шемякину. А потом дворец снова был приобретен в казну и предназначался для размещения в нем принадлежавшего лично императрице правительственного учреждения – Кабинета.

И в течение всего этого времени во дворце и в саду происходили изменения: что-то перестраивалось, что-то сносилось по ветхости или за ненадобностью, что-то возводилось вновь. В составе дворцового ансамбля появлялись новые служебные корпуса и флигели, павильоны и конюшни.

А в 1817 году император Александр I подарил Аничков дворец к свадьбе своему 21-летнему младшему брату Николаю Павловичу. Дворец стал собственностью будущего императора Николая I и его семьи. Здесь он подолгу жил, здесь проходили придворные празднества, пышные балы и маскарады, здесь императорская семья находилась после страшного пожара Зимнего дворца в декабре 1837 года – в течение всего периода его восстановления.

Крупные перестройки пережил Аничков дворец и при Александре II (император почему-то «масштабно» уничтожал ту обстановку, в которой он сам родился и провел детство), и при Александре III. Современный дворец, особенно его вестибюль, главная лестница и парадный второй этаж, сохранил архитектурное убранство, относящееся к этим переделкам…

Загадки Стокгольмской коллекции

Сравнительно недавно король Швеции Карл XVI Густав и королева Сильвия были гостями нашего города. Многое связывает Петербург с северным соседом, многое свидетельствует о неистощимом взаимном интересе и глубоком взаимном уважении, неизменно проявлявшемся даже в годы военных конфликтов.

Предлагаемый очерк посвящается одной из самых замечательных коллекций, посвященных Петербургу, – коллекции, хранящейся в Национальном музее в Стокгольме.

Коллекция эта, насчитывающая около полутысячи чертежей и рисунков зданий Петербурга, Москвы, Киева, Твери, Тулы и Митавы, называется «Стокгольмской коллекцией» – по ее местопребыванию, так и «коллекцией Берхгольца» – по имени ее собирателя и первого владельца.

И тут же начинаются загадки: неизвестно, когда, как и почему эти уникальные изображения городов Российской империи оказались в шведской столице, где Берхгольц никогда не жил. Есть, правда, предположение, что последние годы жизни он получал от шведского короля пенсию, за которую «расплатился» своей бесценной коллекцией. Известно лишь, что коллекцию обнаружили в составе музейного собрания в 1790 году, а впервые описали лишь в 1863.

Однако, серьезное ее изучение начинается лишь во второй половине XX века и связано с именем, поисками и находками замечательного шведского историка и искусствоведа Бьерна Хельстрема. А в 1963 году коллекция эта полностью экспонировалась в Ленинграде, в Растреллиевской галерее Государственного Эрмитажа.

Ничего не знаем мы и о том, как эта коллекция создавалась – кто и где копировал (а это, безусловно, копии) чертежи, оригиналы которых до нас не дошли. Непонятна и связь между тремя с лишним сотнями посвященных Петербургу чертежей «коллекции Берхгольца» и 29 чертежами, хранящимися в фондах Эрмитажа; они ранее хранились в Придворной конторе, откуда еще в 1838 году были переданы в Эрмитаж. Совпадают изображенные на чертежах из обеих коллекций объекты российской столицы, характер бумаги, почерк, которым сделаны пояснительные надписи (иногда весьма подробные) на чертежах, и само содержание надписей.

И в то же время чертежи из обеих коллекций многим различаются. Стокгольмские исполнены профессионально, тушью и акварелью; в исполнении их чувствуется рука, привыкшая к такой работе. Эрмитажные – карандашные, скорее напоминают любительские наброски; они не только меньших размеров, но и лишены многих архитектурных подробностей, декоративных деталей, которые мы видим на стокгольмских листах. Но надписи на тех и на других почти совпадают и сделаны одной рукой…

Вряд ли когда-нибудь мы сможем все это разгадать. Но есть главное – сама коллекция, дающая, как никакой другой материал, полное представление о Петербурге, каким он был к началу 1740-х годов, когда на российский престол взошла Елизавета Петровна. И перед нами в удивительных, впечатляющих подробностях раскрывается сложившийся всего лишь за четыре десятилетия облик, архитектурная среда Петербурга, уже получившего признание как прекрасная европейская столица.

Петербургу посвящена основная часть коллекции – 253 чертежа, а некоторые состоят из нескольких листов, представляют панораму застройки части улицы или набережной. Одна из таких «панорам», изображающая Невскую набережную, имеет общую длину 5,5 м; 34 объекта находим мы на ней. Другая, длиной в 1,5 м, изображает 8 домов. И поэтому общее число листов коллекции – 306 – значительно больше числа сюжетов этих чертежей, а общее число изображенных зданий Петербурга составляет 331…

Ф.-В. Берхгольц

Каждое здание изображено не только в масштабе, но и с точным соблюдением всех деталей архитектурного облика: колонны, крыльца, наличники окон, форма кровли, печные трубы, декоративные украшения фасада. И ни одной лишней подробности, не относящейся к архитектуре. Это не художественный образ Петербурга, а его «документальный портрет» – и детали этого «портрета» в точности совпадают с тем, о чем рассказывают сохранившиеся в наших архивах документы.

По значительности и полноте коллекция эта, вплотную, кстати, «примыкающая» к плану Зихгейма, о котором мы совсем недавно рассказывали, представляет собой первое реальное, «фотографически» точное изображение большинства зданий тогдашнего петербургского центра. И значение «коллекции Берхгольца» для истории нашего города – огромно.

На чертежах мы видим почти все части тогдашнего города. Но если из построек на Выборгской стороне представлен только архитектурный комплекс госпиталя, а на Петербургском острове – только «домик Петра», Троицкая церковь и застройка невской набережной, то Васильевский остров изображен более подробно – ему посвящен 31 чертеж.

Главное же – левобережная часть города, именовавшаяся Адмиралтейским островом. Застройка набережных Невы и Мойки и некоторых улиц, например, Миллионной, Конюшенной, будущего Невского проспекта, представлены с исчерпывающей полнотой. Летнему саду посвящены 11 чертежей, а Летнему дворцу – 15 (столько же комплексу Императорских конюшен). На чертежах мы видим и еще не завершенный строительством Аничков дворец (таких чертежей 7), и «третий» Зимний, построенный для Анны Иоанновны, и «Оперный дом» на интенсивно застраивавшемся в эти годы Невском. Застройку Миллионной изображают 14 чертежей, Большой Морской – 10.

Чертежи представляют нам первоначальный облик дошедших до нас ранних петербургских храмов – Пантелеймона, Симеона и Анны и «портреты» тех, что были позднее перестроены, например Казанской и Исаакиевской.

Чертежи из коллекции Берхгольца. Набережная Невы от Стрелки Васильевского острова. Фрагменты

Подробно изображены особняки и дома многих частных лиц – не только известных деятелей и вельмож (Миниха, Шереметева, Воронцова, Олсуфьева, Черкасова, Строганова, Трубецкого и других), но и купцов.

Подробно представлены в коллекции и пригороды столицы: Петергоф (14 чертежей), Ораниенбаум, Царское Село, Стрельна, Екатерингоф, Гостилицы.

Таков в самых общих, «анкетных» рамках состав коллекции, хранящейся в стокгольмском Национальном музее. В ней исключительный интерес представляет не только графическая часть чертежей, а она бесценна, но и сделанные Берхгольцем на каждом чертеже пояснительные надписи на немецком языке, многие из которых содержат чрезвычайно интересные подробности. В надписях этих как бы запечатлен момент, когда коллекция создавалась – период с февраля 1742 г., когда Берхгольц в составе свиты 14-летнего племянника новой императрицы Петра Федоровича, будущего несчастного императора Петра III, вторично, после почти 15-летнего перерыва, прибыл в Россию из Голштинии, до мая 1746 года, когда его тот же великий князь Пётр Федорович выслал из страны.

Надпись на чертеже, изображающем дом Миниха на Васильевском острове, сведений о ссылке Миниха не содержит, а чертеж дома вице-канцлера Михаила Головкина снабжен упоминанием такой подробности: «где он жил и был арестован». В надписи на одном чертеже говорится о «доме обер-егермейстера Волынского», на другом Волынский именуется уже «несчастным кабинет-министром». На одном из чертежей упоминается «несчастный» Еропкин – архитектор, казненный летом 1740 года вместе с Волынским. Так в коллекцию архитектурных чертежей «вторгаются» события политической истории того времени, когда эта коллекция создавалась.

Есть в надписях на чертежах подробности примечательные. Одна сообщает, что «Оперный дом» перестроен «при царице Елизавете» из манежа «курляндского герцога» (Бирона); купец Панков именуется то «Федором Филимоновичем», то «Михаилом Ларионовичем», а другой – просто «Федором Филимоновичем», без фамилии.

Повторимся: чертежи «коллекции Берхгольца», безусловно, копии. Но с чего, с каких оригиналов, до нас не дошедших? И где в Петербурге эти оригиналы находились? Это тоже «загадки» замечательной коллекции.

Считается, что большинство чертежей – обмерные, дающие точное изображение существующих строений, но есть среди них и проектные. Местом, где такие чертежи могли быть сосредоточены, являлись или Комиссия о Санкт-Петербургском строении, решавшая, как мы знаем из недавнего очерка, общие, генеральные вопросы планировки и застройки города, или Главная полиция, в ведении которой были все вопросы, связанные с частновладельческой застройкой и где могли храниться чертежи частных домов. Но ни одно из этих учреждений не ведало дворцовыми постройками в Петербурге и его пригородах – откуда же тогда обилие в составе коллекции «дворцовых» сюжетов?

Учреждения, где могло быть сосредоточено все разнообразие «архитектурных сюжетов», представленных в коллекции, в Петербурге просто не существовало. И есть основания предположить, что Берхгольц, «озадачивший» себя идеей такую коллекцию собрать, сам отбирал (пользуясь своим особым положением в российской столице и имевший обширный круг знакомых и высокопоставленных «патронов») в разных учреждениях интересовавшие его чертежи.

Московские, тверские, тульских сюжеты могли быть извлечены из дел Сената. А вот как и откуда в коллекцию попал тематически для нее чужой, но, видимо, весьма интересовавший Берхгольца в «другом плане» чертеж, на котором мы видим «план тюрьмы бывшего герцога Берона в Пелыме в Сибири»?

Предположение, что Берхгольц как-то «подхватил» часть архитектурного архива казненного Петра Еропкина, представляется маловероятным: вряд ли бы у Еропкина такой богатейший и разнообразный по составу архив; да и почти двухлетний промежуток времени между казнью Еропкина и прибытием в Россию Берхгольца – тоже препятствие.

Столь же маловероятным кажется и версия о том, что чертежи копировались кем-то из еще проживавших в Петербурге пленных шведов. Вероятно, исполнителем был кто-то из многочисленных «архитекторских помощников» или учеников, находившихся тогда в столице. Берхгольц им заказывал – безусловно, открыто, «легально» – исполнение этих копий, уплачивая за работу деньги. Так на протяжении четырех лет и сложилась уникальная «Стокгольмская коллекция».

Ее собирание свидетельствует об исключительном интересе Фридриха-Вельгельма Берхгольца к России и особенно к Петербургу. В стране этой и в этом городе он бывал не однажды. Впервые сын голштинского дворянина попал сюда 13-14-летнем мальчиком. Пребывание это было непродолжительным – в отличие от второго, растянувшегося на шесть лет – с июня 1721 до июля 1727 года. На этот раз Берхгольц приезжал в Россию в придворной должности камер-юнкера голштинского принца Карла-Фридриха, сватавшегося за старшую дочь Петра Анну Петровну и здесь, в Петербурге, женившегося на ней. Молодой Берхгольц (они с принцем были ровесники, оба родились в 1700 г.) проявил широту познаний, огромную начитанность, исключительную наблюдательность и цепкую память. Он изо дня в день вел дневник, рукопись которого уже после его смерти (он умер в Висмаре в 1771 году) попала к известному немецкому публицисту и издателю Антону-Фридриху Бюшенгу (долгие годы служившему пастором лютеранской церкви в Петербурге), который и опубликовал ее в своем ежегоднике, издававшемся в Галле в 1785–1788 годы.

«Дневник камер-юнкера Берхгольца» и поныне является одним из самых ценных для нас источников по истории Петербурга петровской эпохи. А сам автор его продолжал придворную службу в Голштинии, перейдя после смерти герцога Карла-Фридриха в 1739 году в штат его сына, будущего русского императора Петра III – тогда еще 11-летнего мальчика.

С великим князем Петром Федоровичем в должности его обер-камергера Берхгольц вновь приехал в Россию в феврале 1742 года и прожил в Петербурге следующие четыре года. Всего на российской земле – ив основном в Петербурге – он прожил десять лет.

Весной 1746 года между Берхгольцем и 18-летним великим князем произошел разрыв, имевший и политическую, и личную подоплеку. Берхгольц покинул Петербург: назначенная ему, генерал-лейтенанту русской службы и кавалеру орденов Александра Невского и Святой Анны пенсия (две с половиной тысячи рублей в год) выплачивалась неаккуратно – он тихо и одиноко жил в своем Висмаре, храня бесценные сокровища – рукопись своего удивительного дневника и огромную коллекцию уникальных чертежей российских городов.

Его имя не включено в подробнейшие, многотомные справочники о немецких писателях и ученых. Но его наследство для истории России, для истории Петербурга – поистине бесценно. Он был одним из тех иностранцев, которые, приезжая в Россию, «прикипали душой» к этой стране, к юному, такому необычному и такому прекрасному городу, который был новой столицей этой страны.