Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Это был не просто хороший бой, это был замечательный бой. Идеальное крещение для легионеров, которые раньше не видели катафракта. Всадники в кольчугах выглядели страшнее, чем были на самом деле, как показал опыт. На поток оскорблений они отвечали с яростью, лишившей их рассудка. С боевым кличем они ринулись вверх по усыпанному пнями склону, так что земля затряслась. Некоторые лошади падали, натыкаясь на пни или пытаясь перескочить через них. Противники парфян, одетые, в отличие от них, в тонкие кольчуги, появились из леса с обеих сторон лагеря и проворно скрылись в лесу конских ног, рубя их, превращая атаку парфян в безумие визжащих от боли лошадей и барахтающихся неуклюжих всадников, беспомощных против ударов в лицо и подмышки. Хороший удар меча пробивал кольчугу и протыкал живот, хотя для лезвия это было губительно.

И, к своему удовольствию, Вентидий обнаружил, что свинцовые снаряды, брошенные его пращниками, пробивают дыры в кольчугах парфян и убивают их.

Пожертвовав тысячью пехотинцев, оставленных сражаться в арьергарде, Лабиен побежал по римской дороге в Киликию, радуясь тому, что жив. О парфянах этого нельзя было сказать, их рубили на куски. Вероятно, тысяча их последовала за Лабиеном, остальные были мертвы или умирали на поле боя у Киликийских ворот.

– Настоящая кровавая баня, – сказал Силон Вентидию спустя шесть часов, когда бой закончился.

– Как дела у нас, Силон?

– У нас отлично. Несколько пробитых голов, попавших под копыта лошадей, несколько солдат раздавлены упавшими лошадьми, и всего, я бы сказал, около двухсот несчастных случаев. А эти свинцовые снаряды! Даже кольчуги не могут их остановить.

Хмурясь, Вентидий обошел поле боя, не тронутый страданиями людей вокруг него. Они посмели оспорить мощь Рима и поняли, что это приводит к смерти. Несколько легионеров ходили среди мертвых и умирающих, убивая коней и людей, не имевших шансов. Оставшиеся были легкоранеными. Их соберут вместе, чтобы получить за них выкуп, ибо воин-катафракт был аристократом, чья семья могла заплатить за него. Если выкупа не будет, его продадут в рабство.

– А что нам делать с горой убитых? – спросил Силон и вздохнул. – Здесь нет слоя земли толще одного-двух футов, так что трудно будет копать могилы. А деревья слишком зеленые, гореть не будут, и погребальные костры не разжечь.

– Мы перетащим их в лагерь Лабиена и оставим там гнить, – ответил Вентидий. – К тому времени, как мы будем возвращаться по этому же пути – если вернемся, – от них останутся только белые кости. На много миль вокруг нет селений, а санитарные условия в лагере Лабиена достаточно хороши, поэтому в реку Кидн ничего не попадет. Но сначала мы поищем трофеи. Я хочу, чтобы мой триумфальный парад был настоящим, – никакой македонской пародии триумфа для Публия Вентидия!

«И эти слова, – подумал Силон, усмехнувшись про себя, – пощечина Поллиону, который когда-то вел войну в Македонии».

В Тарсе Вентидий узнал, что Пакора на поле боя не было, – вероятно, это стало одной из причин, почему оказалось так просто привести парфян в ярость. Лабиен продолжал двигаться на восток через Киликию Педию. Колонна его шла в диком беспорядке, между предоставленными самим себе катафрактами и несколькими нанятыми смутьянами, которым было поручено сеять недовольство среди более спокойных пехотинцев.

– Мы должны быть у него на хвосте, – сказал Вентидий, – но теперь кавалерию поведешь ты, Силон. А я поведу легионы.

– Я слишком медленно шел к Киликийским воротам?

– Edepol, нет! Откровенно говоря, Силон, стар я становлюсь для верховой езды. Яйца болят, да еще у меня свищ. Тебе легче будет ехать, ты намного моложе. Человеку в пятьдесят пять лет лучше ходить пешком.

В дверях появился слуга.

– Domine, Квинт Деллий хочет видеть тебя и спрашивает, где ему остановиться.

Голубые глаза обменялись с зелеными взглядом, который возможен только между друзьями, понимающими друг друга. Этот взгляд сказал многое, хотя не было произнесено ни слова.

– Проведи его сюда, но об устройстве не беспокойся.

– Мой дорогой Публий Вентидий! А также Квинт Силон! Как приятно видеть вас! – Деллий плюхнулся в кресло, не дожидаясь, когда ему предложат сесть, и красноречиво посмотрел на графин с вином. – Капля чего-нибудь легкого, белого и бодрящего не помешает.

Силон налил вина, передал ему кубок и обратился к Вентидию:

– Раз мы закончили, пойду заниматься делом.

– Встретимся завтра на рассвете.

– Ой-ой, какие мы серьезные! – воскликнул Деллий, сделал глоток вина, и вдруг лицо его вытянулось. – Фу! Что за моча? Третий отжим, что ли?

– Не знаю, не пробовал, – отрывисто ответил Вентидий. – Чего тебе надо, Деллий? Сегодня ты остановишься в гостинице, потому что дворец полон. Завтра ты сможешь переселиться сюда, и весь дворец будет к твоим услугам. Мы уходим.

Возмущенный Деллий выпрямился в кресле и удивленно посмотрел на Вентидия. С того памятного обеда два года назад, когда он делил ложе с Антонием, он так привык к почтительному отношению к себе, что ожидал этого даже от грубых вояк вроде Публия Вентидия. Но не дождался! Его желтовато-коричневые глаза впились в лицо Вентидия, и он покраснел, встретив презрительный взгляд.

– Что за дела! – крикнул Деллий. – Это уже слишком! У меня полномочия пропретора, и я настаиваю, чтобы меня немедленно поселили во дворце! Выгони Силона, если больше некого выгнать.

– Ради такого лизоблюда, как ты, я бы не выгнал даже самого последнего контубернала, Деллий. У меня полномочия проконсула. Что ты хочешь?

– У меня послание от триумвира Марка Антония, – холодно ответил Деллий, – и я собирался вручить его в Эфесе, а не в этом крысином гнезде Тарсе.

– Тогда тебе надо было ехать быстрее, – ответил Вентидий без всякого сочувствия. – Пока ты качался на волнах, я дрался с парфянами. Ты можешь вернуться к Антонию с моим посланием. Скажи ему, что мы разбили армию парфянских катафрактов у Киликийских ворот, а Лабиена обратили в бегство. О чем твое послание? Что-нибудь интересное?

– Враждовать со мной неразумно, – прошептал Деллий.

– А мне наплевать. Какое послание? У меня много работы.

– Мне велено напомнить тебе, что Марк Антоний очень заинтересован в том, чтобы как можно скорее увидеть на троне царя Ирода.

Вентидий крайне удивился:

– Ты хочешь сказать, что ради этого Антоний заставил тебя проделать такой путь? Передай ему, что я буду рад посадить жирную задницу Ирода на трон, но сначала я должен выгнать Пакора и его армию из Сирии, а на это может потребоваться некоторое время. Однако уверь триумвира Марка Антония, что я буду помнить о его инструкциях. Это все?

Раздувшись, как гадюка, Деллий оскалился.

– Ты пожалеешь о таком поведении, Вентидий! – прошипел он.

– Я жалею Рим, который поощряет таких подлиз, как ты, Деллий. Выход найдешь сам.

Вентидий ушел, оставив Деллия кипеть от злости. Как смеет этот заводчик мулов так обращаться с ним! Но пока, решил он, отставив вино и поднимаясь с кресла, нужно терпеть старого зануду. Он разбил армию парфян и выгнал Лабиена из Анатолии – эта новость понравится Антонию так же, как ему нравится Вентидий. «Возмездие подождет, – подумал Деллий. – Когда представится удобный случай, я ударю. Но не сейчас. Нет, не сейчас».

Умело командуя своими галатами, Квинт Попедий Силон зажал Лабиена у перевала через Аманские горы, названного Сирийскими воротами, и стал ждать Вентидия с его легионами. Стоял ноябрь, но было не холодно. Осенние дожди еще не начались, а это значило, что земля была твердая и подходила для сражения. Какой-то парфянский командир привел две тысячи катафрактов из Сирии на помощь Лабиену, но напрасно. Конных воинов в кольчугах снова порубили на куски. На этот раз была разбита и пехота Лабиена.

Сделав остановку, чтобы написать письмо Антонию с радостной вестью о победе, Вентидий двинулся дальше в Сирию, но там парфян не оказалось. Пакора не было и в сражении у Амана. По слухам, он ушел домой в Селевкию-на-Тигре несколько месяцев назад, взяв с собой Гиркана, царя евреев. Лабиен сбежал, сев в Апамее на корабль, направлявшийся на Кипр.

– Это ему ничего не даст, – сказал Вентидий Силону. – Насколько мне известно, Антоний послал на Кипр одного из вольноотпущенников Цезаря управлять от его имени. Гай Юлий, э-э, Деметрий, так его зовут. – Он потянулся за бумагой. – Пошли ему этот приказ, Силон. Если я верно о нем сужу, – память меня подводит, когда дело касается чьих-либо греков-вольноотпущенников, – он обыщет остров от Пафоса до Саламина. И сделает это усердно и эффективно.

Покончив с этим вопросом, Вентидий расселил свои легионы в нескольких зимних лагерях и стал ждать, что сулит наступающий год. Удобно устроившись в Антиохии и отправив Силона в Дамаск, он наслаждался отдыхом, мечтая о своем триумфе, перспектива которого стала еще более соблазнительной. Сражение у Аманского хребта дало две тысячи талантов серебром и несколько произведений искусства, которые могут украсить платформы на его триумфальном параде. «Подавись от зависти, Поллион! Мой триумф затмит твой на целые мили!»

Зимний отпуск продлился не так долго, как ожидал Вентидий. Пакор возвратился из Месопотамии со всеми катафрактами, каких смог собрать, но без лучников. Ирод появился в Антиохии с новостями, явно полученными от одного из приближенных Антигона, которому не улыбалась перспектива вечного правления парфян.

– Я завел дружбу с неким саддукеем по имени Ананил, который жаждет стать первосвященником. Поскольку я на эту должность не претендую, он может занять ее, впрочем, как и любой другой. Я обещал ему помощь в обмен на достоверную информацию о парфянах. Я велел ему нашептать его парфянским агентам, что, заняв северную часть Сирии, ты устроишь ловушку Пакору в Никефории на реке Евфрат, так как ты ожидаешь, что он перейдет реку у Зевгмы. Пакор поверит этому и не пойдет в Зевгму, а двинется по восточному берегу на север до Самосаты. Я думаю, он пойдет кратчайшим путем Красса до реки Билех. Нелепо, правда?

Хотя Вентидий не мог испытывать симпатию к Ироду, он был достаточно проницательным и понимал, что эта алчная жаба ничего не выигрывает, солгав ему. Любая информация от Ирода будет правдивой.

– Я благодарю тебя, царь Ирод, – сказал он, не чувствуя того отвращения, какое он чувствовал к Деллию. Ирод не был подхалимом, несмотря на всю его услужливость. Он просто хотел изгнать узурпатора Антигона. – Будь уверен, что, как только исчезнет угроза со стороны парфян, я помогу тебе отделаться от Антигона.

– Надеюсь, ожидание не затянется, – вздохнув, сказал Ирод. – Женщины моей семьи и моя невеста находятся сейчас в безвыходном положении на вершине самой ужасной скалы в мире. Я слышал от моего брата Иосифа, что они там голодают. Боюсь, я не в силах им помочь.

– А деньги помогут? Я дам тебе достаточно, чтобы ты мог поехать в Египет, купить провизии и отвезти им. Ты сумеешь добраться до этой ужасной скалы, незаметно выехав из Египта?

Ирод проворно выпрямился:

– Я с легкостью избегну слежки, Публий Вентидий. Скала имеет название Масада, и до нее долго добираться вдоль Асфальтового озера. Верблюжий караван, идущий из Пелузия, не привлечет внимания евреев, идумеев, набатеев и парфян.

– Страшный список, – усмехнулся Вентидий. – Что ж, пока я справляюсь с Пакором, предприми этот поход. Выше нос, Ирод! На будущий год в это же время ты будешь в Иерусалиме.

Ирод постарался выглядеть смиренным и неуверенным – нелегкая задача.

– Я, э-э-э… куда мне, э-э-э, обратиться за этими деньгами?

– Просто иди к моему квестору, царь Ирод. Я скажу ему, чтобы он дал тебе столько, сколько ты попросишь, – естественно, в пределах разумного. – В голубых глазах блеснул огонек. – Верблюды дорого стоят, но я торгую мулами и хорошо знаю цену любого существа на четырех ногах. Просто честно веди дела со мной и добывай сведения.

Восемь тысяч катафрактов появились с юго-востока у Самосаты и перешли Евфрат, зимой не такой полноводный. На этот раз Пакор лично возглавлял армию. Он отправился на запад к Халкиде по дороге, ведущей в Антиохию через безопасную зеленую местность. Он хорошо знал ее по прежним нашествиям, там было много воды и травы. За исключением невысокой горы Гиндар, земля была относительно ровная. Ни о чем не беспокоясь, поскольку все второстепенные правители в этом регионе были на его стороне, Пакор приближался к склону Гиндара со своими всадниками, растянувшимися позади него на несколько миль. Он шел в Антиохию, не зная, что Антиохия снова в руках римлян. Агенты Ирода хорошо проделали свою работу, а Антигон, царь евреев, которому следовало расчистить путь для Пакора, был слишком занят подавлением недовольства тех евреев, которые парфянам предпочитали римлян.

Примчавшийся разведчик доложил Пакору, что римская армия остановилась у Гиндара и хорошо окопалась. Пакор почувствовал облегчение и собрал своих катафрактов в боевой порядок. Ему не нравилось пребывать в неведении относительно местонахождения противника.

Увы, он повторил все ошибки, которые его подданные допустили у Киликийских ворот и в Аманских горах. Он все еще считал, что презренная пехота римлян не выдержит натиска гигантов в броне на конях, тоже защищенных доспехами. Всей массой катафракты атаковали склон и попали под град свинцовых снарядов, которые пробивали их кольчуги с расстояния, недосягаемого для стрел. Лошади были в панике, они визжали от боли, когда шары попадали им между глаз. Авангард парфян был разбит. В этот момент легионеры бесстрашно ринулись в бой, они подступали к топчущимся лошадям, перерезали им колени, потом стаскивали всадников и ударом меча в лицо убивали их. В такой свалке длинные копья парфян были бесполезны, да и сабли большей частью оставались в ножнах. Потеряв надежду связаться со своим арьергардом в этой неразберихе и не имея возможности добраться до склона, занятого римлянами, Пакор с ужасом смотрел, как легионеры все ближе и ближе подходят к его позиции на вершине небольшого холма. Но он дрался, как дрались его люди, окружив его и защищая до конца. Когда Пакор упал, те, кто еще мог, пешие собрались вокруг его тела и попытались противостоять римской пехоте. К ночи бо́льшая часть из восьми тысяч были мертвы, несколько уцелевших умчались к Евфрату и в сторону дома, взяв с собой коня Пакора как доказательство его смерти.

На самом деле, когда бой закончился, Пакор был еще жив, хотя смертельно ранен в живот. Легионер прикончил его, снял с него доспехи и передал их Вентидию.

Вентидий писал Антонию, который находился в Афинах с женой и всеми детьми:

Место было идеальное. Золотые доспехи Пакора я выставлю на триумфе. Мои люди три раза провозгласили меня императором на поле боя, и я могу это подтвердить, если ты потребуешь. Не было смысла вести политику сдерживания на любом этапе этой кампании, которая естественно перешла в серию из трех сражений. Насколько я понимаю, итог моей кампании не дает тебе оснований для недовольства. Просто ты получаешь Сирию целой и невредимой и можешь расположить там твои армии, включая и мою, которую я размещу в зимних лагерях вокруг Антиохии, Дамаска и Халкиды, – для твоей большой кампании против Месопотамии.

Однако мне стало известно, что Антиох из Коммагены заключил с Пакором договор, по которому Коммагеной будут управлять парфяне. Он также снабдил Пакора провизией и фуражом, что дало тому возможность пойти в Сирию без обычных проблем, преследующих большие силы кавалерии. Поэтому в марте я поведу семь легионов на север, к Самосате, и посмотрю, что скажет царь Антиох о своем предательстве. Силон и два легиона пойдут к Иерусалиму, чтобы посадить на трон царя Ирода.

Царь Ирод очень помог мне. Его агенты распространили среди парфянских шпионов неверную информацию, и это дало мне возможность найти идеальное место для сражения, пока парфяне не знали, где я нахожусь. Я считаю, что в лице царя Ирода Рим получит надежного союзника. Я дал ему сто талантов, чтобы он поехал в Египет и купил провизию для своей семьи и семьи царя Гиркана, которых он поместил на какой-то неприступной горе. Кампания дала трофеев на десять тысяч талантов серебром, они уже отправлены в казну Рима. После моего триумфа бо́льшую часть трофеев получишь ты. Моя доля от продажи рабов будет невелика, поскольку парфяне бились насмерть. Я собрал около тысячи человек из армии Лабиена и продал их.

Что касается Квинта Лабиена, я только что получил письмо от Гая Юлия Деметрия с Кипра. Он сообщает мне, что захватил Лабиена и убил его. Я не одобряю этот последний факт, поскольку простой грек-вольноотпущенник, пусть даже и вольноотпущенник покойного Цезаря, не имеет достаточной власти, чтобы казнить. Но оставляю тебе судить об этом.

Будь уверен, когда я приду в Самосату, я расправлюсь с Антиохом, который лишил Коммагену статуса друга и союзника. Надеюсь, это письмо найдет тебя и твою семью в добром здравии.

12

Жизнь в Афинах была приятной, особенно с тех пор, как Марк Антоний уладил свои разногласия с Титом Помпонием Аттиком, самым уважаемым римлянином в Афинах. Греки прозвали его Аттиком, что означает «афинянин в сердце». Точнее было бы сказать, «любитель афинских мальчиков», но все римляне благоразумно это игнорировали, даже такой противник гомосексуализма, как Антоний. С самого начала Аттик принял решение не демонстрировать своего пристрастия к мальчикам нигде, кроме терпимо относящихся к этому Афин. Там он построил особняк и за годы сделал много хорошего для города. У Аттика, человека большой культуры и известного литератора, было увлечение, которое в конце концов принесло ему очень много денег. Он публиковал работы знаменитых римских авторов, от Катулла до Цицерона и Цезаря. Каждый новый опус копировали тиражом от нескольких десятков экземпляров до нескольких тысяч. Сто переписчиков с хорошим, разборчивым почерком разместились в здании на Аргилете, около сената. Сейчас они занимались поэзией Вергилия и Горация. К их помещению примыкала библиотека, где можно было на время взять рукопись. Идея библиотеки принадлежала братьям Сосиям, известным книготорговцам, конкурентам Аттика, расположившимся рядом. Издательским делом они начали заниматься раньше Аттика, но не обладали таким огромным богатством и работали медленнее. Недавно скончавшиеся братья Сосии в свое время произвели на свет подающих надежды политиков, один из которых был у Антония старшим легатом.

В среднем возрасте Аттик женился на кузине Цецилии Пилии, которая родила ему дочь Цецилию Аттику, его единственного ребенка и наследницу всех его богатств. В результате болезни Пилия стала инвалидом. Вскоре после сражения у Филипп она умерла, оставив Аттика растить дочь. Родившейся за два года до убийства Цезаря девочке было сейчас тринадцать лет. Аттик был хорошим отцом, он никогда не скрывал от нее своих наклонностей, считая, что неведение только сделает дочь уязвимой для сплетен. Его очень беспокоило будущее своего единственного ребенка. Кого выбрать ей в мужья через пять лет?

Удивительная проницательность и поразительное умение поддерживать хорошие отношения с любой фракцией в высшем обществе Рима помогли Аттику выжить, но после смерти Цезаря мир изменился так радикально, что он боялся и за себя, и за благополучие дочери. Его единственной слабостью была симпатия к римским матронам, попавшим в беду. Он помогал Сервилии, матери Брута и любовнице Цезаря, Клодии, сестре Публия Клодия, пользующейся дурной славой, и Фульвии, жене трех демагогов: Клодия, Куриона и Антония.

Помощь Фульвии чуть не разорила его, несмотря на его влияние в мире коммерции, которой правит сословие всадников. В какой-то момент казалось, что все, от зерна до обширных латифундий в Эпире, пойдет с аукциона в пользу Антония, но, получив короткое письмо Антония с повелением выгнать Фульвию, Аттик немедленно выполнил приказ. Хотя он горько плакал, когда она вскрыла себе вены, собственная судьба и состояние были важнее.

Когда Антоний прибыл в Афины с Октавией и ватагой ребятишек, Аттик сделал все, чтобы снискать расположение мужа и жены. Он нашел триумвира спокойным и умиротворенным и понял, что за это следует благодарить Октавию. Они были явно счастливы вместе, но не как молодые новобрачные, которым никто не нужен. Антонию и Октавии нравились компании, они посещали лекции, симпозиумы и приемы, которыми славилась культурная столица. Они часто устраивали дома вечеринки. Да, год брака пошел Антонию на пользу, как и знаменитому Помпею Великому, когда он женился на очаровательной Юлии, дочери Цезаря.

Конечно, прежний Антоний никуда не делся. Он оставался дерзким, взрывным, агрессивным, любил удовольствия и был все таким же ленивым.

Именно леность Антония занимала в основном мысли Аттика, пока он медленно шел по узкой афинской аллее в резиденцию наместника, где Антоний устраивал обед. Был апрель того года, когда консулами стали Аппий Клавдий Пульхр и Гай Норбан Флакк. Аттик (впрочем, как и остальные афиняне) знал, что парфян загнали обратно на их земли. И это сделал не Антоний, а Публий Вентидий. В Риме говорили, будто набеги парфян прекратились так внезапно, что Антоний просто не успел присоединиться к Вентидию в Киликии или в Сирии. Но Аттик лучше знал, что ничто не мешало Антонию быть там, где велись военные действия. Ничто, кроме фатальной слабости Антония: из-за своей лени он все оттягивал и откладывал. Он не поспевал за событиями, говоря себе, что все произойдет тогда, когда он этого захочет. Пока Юлий Цезарь был жив, он заставлял Антония шевелиться, что-то делать. Его слабость не казалась такой фатальной. А после убийства Цезаря его подгонял Октавиан. Но победа у Филипп оказалась столь великой для Антония, что его слабость разрослась, как грибы после дождя. Так уже было, когда Юлий Цезарь оставил на него Италию, пока сам сокрушал последних своих врагов. И что сделал Антоний с этой огромной властью? Запряг четырех львов в колесницу, окружил себя магами, танцовщицами и шутами и пьянствовал, ни о чем не думая. Работа? Что это такое? Рим как-нибудь проживет и сам. Как человек, которому дали власть, он может делать все, что хочет, а он хотел пьянствовать. Без всяких на то оснований он полагал, что поскольку он Марк Антоний, то все должно складываться так, как он считает нужным. А если ничего не получалось, Антоний винил в этом всех, кроме себя.

Несмотря на умиротворяющее влияние Октавии, на самом деле он не изменился. Прежде всего удовольствия, а работа – потом. И так всегда. Поллион и Меценат разграничили полномочия триумвиров более разумно, с тем чтобы полностью освободить Антония для командования армией. Но очевидно, он был еще к этому не готов, а его оправдания казались надуманными. Октавиан не представлял реальной угрозы, и, несмотря на все возражения и доводы Антония, у него хватало денег, чтобы идти воевать. У него уже были хорошо вооруженные легионы и дешевое зерно Секста Помпея для снабжения армии. Так что же его останавливало?

К тому времени, как Аттик прибыл в резиденцию наместника, он накрутил себя так, что впал в ярость, но потом вспомнил, что должен обедать с Антонием наедине. Сославшись на какую-то болезнь у детей, Октавия сказала, что не сможет присутствовать. Это значило, что некому будет развеселить Антония. С тяжелым сердцем Аттик понял, что обед будет не из приятных.

– Если бы Вентидий был здесь, я бы судил его за предательство! – вот первое, что сказал Антоний при встрече.

Аттик засмеялся:

– Чепуха!

Антоний опешил, потом сник.

– Да, я понимаю, почему ты так сказал, но война с парфянами была моей! Вентидий превысил полномочия.

– Ты сам должен был находиться в командирской палатке, дорогой мой Антоний! – резко заметил Аттик. – А поскольку тебя там не было, на что ты можешь жаловаться, если твой заместитель добился таких успехов, потеряв при этом так мало людей? Тебе следует принести благодарственную жертву Марсу Непобедимому.

– Он должен был ждать меня, – упрямо настаивал Антоний.

– Ерунда! Твоя проблема в том, что ты хочешь одновременно прожить две жизни.

Полное лицо Антония выдало его раздражение после таких откровенных слов, но в глазах не было той красной искры, которая предупреждала о надвигающейся буре.

– Две жизни? – переспросил он.

– Да. Наш самый знаменитый современник расхаживает по афинской сцене под громкий хвалебный хор – это раз. Наш самый знаменитый современник ведет свои легионы к победе – это два.

– В Афинах очень много работы! – возмутился Антоний. – Это не я иду не в ногу, Аттик, а Вентидий. Он как камень, который катится с горы! Даже теперь он не согласен почивать на лаврах. Вместо этого он с семью легионами идет к верховью Евфрата, чтобы поддать под зад царю Антиоху!

– Я знаю. Ты показывал мне его письмо, помнишь? Дело не в том, что делает или чего не делает Вентидий. Дело в том, что ты – в Афинах, а не в Сирии. Почему ты не хочешь признать это, Антоний? Ты любишь тянуть время.

В ответ Антоний разразился хохотом.

– Ох, Аттик! – еле выговорил он, давясь от смеха. – Ты неподражаем!

Внезапно он посуровел, сдвинул брови:

– В сенате я еще могу стерпеть, когда меня критикуют кабинетные полководцы, но здесь не сенат, и ты вызываешь мое недовольство!

– Я не член сената, – ответил Аттик, настолько разгневанный, что потерял страх перед этим опасным человеком. – Государственный деятель подвержен критике со всех сторон, включая предпринимателей вроде меня. Я повторю еще раз, Антоний: ты любишь тянуть время.

– Может быть, это и так, но у меня есть первоочередная задача. Как я могу идти дальше на восток от Афин, когда Октавиан и Секст Помпей все еще продолжают свои фокусы?

– Ты сам знаешь, что можешь прижать обоих этих молодых людей. Собственно, ты должен был уже несколько лет назад расправиться с Секстом Помпеем и предоставить Октавиана самому себе в Италии. Октавиан для тебя не угроза, Антоний, но Секст – это нарыв, который необходимо вскрыть.

– Секст связывает Октавиана.

Но тут Аттик не выдержал. Он вскочил с ложа, обошел заставленный едой низкий стол и повернулся к хозяину дома. Его обычно дружелюбное лицо исказилось от гнева.

– Я сыт по горло этой отговоркой! Повзрослей, Антоний! Ты не можешь быть абсолютным правителем половины мира и рассуждать как мальчишка! – Он потряс кулаками. – Я потратил уйму своего драгоценного времени, пытаясь понять, что с тобой, почему ты не можешь поступать как государственный деятель. Теперь я знаю. Ты упрямый, ленивый и не такой умный, каким считаешь себя! Мир, организованный лучше, никогда бы не потерпел такого хозяина!

Открыв рот и онемев от изумления, Антоний смотрел, как Аттик поднял башмаки, тогу и пошел к двери. Опомнившись, он тоже вскочил с ложа и догнал Аттика.

– Тит Аттик, подожди! Сядь, пожалуйста!

Улыбка обнажила его зубы, но ему удалось не слишком крепко сжать руку Аттика.

Гнев утих. Аттик как будто съежился, позволил отвести себя к ложу и опять усадить на locus consularis.

– Извини, – пробормотал он.

– Нет-нет, ты имеешь право на свое мнение, – весело воскликнул Антоний. – По крайней мере, теперь я знаю, что ты думаешь обо мне.

– Ты ведь сам напросился. Каждый раз, когда ты используешь Октавиана как предлог, чтобы быть западнее того места, где ты должен находиться, я выхожу из себя, – сказал Аттик, отламывая хлеб.

– Но, Аттик, этот мальчишка полный идиот! Я беспокоюсь об Италии, поверь.

– Тогда помоги Октавиану, а не мешай ему.

– Да ни за что!

– Он в очень трудном положении, Антоний. Зерно урожая этого года, кажется, никогда не прибудет из-за Секста Помпея.

– Тогда пусть Октавиан остается в Риме и нежничает с Ливией Друзиллой, вместо того чтобы идти на Сицилию с шестьюдесятью кораблями. Шестьдесят кораблей! Неудивительно, что он потерпел поражение.

Крупная, но красивая рука потянулась к маленькому цыпленку. Еда привела Антония в хорошее расположение духа. Он искоса с усмешкой взглянул на Аттика.

– Дай мне денег на успешную кампанию против парфян в будущем году, и я окажу любую помощь Октавиану после победы. Тебе ведь не нравится Октавиан? – подозрительно спросил он.

– Я равнодушен к нему, – невозмутимо ответил Аттик. – У него странные идеи о том, как должен функционировать Рим. Эти идеи не подходят ни мне, ни любому другому плутократу. Я думаю, что, как и божественный Юлий, он намерен ослабить первый класс и верхушку второго, чтобы усилить нижние классы. О нет, не неимущих, конечно. Он не демагог. Следует отдать ему должное. Если бы он был просто циничным эксплуататором народного легковерия, я бы не беспокоился. Но думаю, он убежден, что Цезарь – бог, а он – сын бога.

– Упорное обожествление Цезаря – это признак безумия, – сказал повеселевший Антоний.

– Нет, Октавиан не безумен. На самом деле я не видел когда-либо более разумного человека.

– Может, я и любитель оттягивать, но у него мания величия.

– Может, и так, но я надеюсь, ты сохранил способность быть беспристрастным и понимаешь, что Октавиан – это нечто новое для Рима. У меня есть основания считать, что у него целая армия агентов по всей Италии, усердно распространяющих сказку, что он похож на Цезаря, как похожи горошины в стручке. Как и Цезарь, он блестящий оратор, собирающий огромные толпы. Его амбиции не знают границ, вот почему через несколько лет он столкнется с очень сложной ситуацией, – серьезно сказал Аттик.

– Что ты имеешь в виду? – в недоумении спросил Антоний.

– Когда египетский сын Цезаря вырастет, он будет обязан приехать в Рим. Мои агенты сообщают, что мальчик очень похож на Цезаря, и не только внешне. Он – чудо. Его мать твердит, что все, чего она хочет для Цезариона, – это право на египетский трон и статус друга и союзника римского народа. Возможно, это и так. Но если он похож на Цезаря и Рим увидит его, он легко отберет и Рим, и Италию, и легионы у Октавиана, который в лучшем случае имитация. На тебя это не повлияет, потому что к тому времени тебя заставят уйти с политической арены. Сейчас Цезариону едва исполнилось девять лет. Но в тринадцать-четырнадцать он будет считаться взрослым. Соперничество Октавиана с тобой и Секстом Помпеем – это ничто в сравнении с предстоящей борьбой с Цезарионом.

– Хм, – хмыкнул Антоний и переменил тему.

Не слишком приятная застольная беседа, хотя аппетит Антония не пострадал. Подумав немного, Антоний выкинул из головы критику в свой адрес. Откуда старику знать, что за проблемы у Антония в связи с Октавианом? В конце концов, ему уже семьдесят четыре года, и, несмотря на сохранившуюся подвижность и деловую хватку, у него, возможно, уже начинает развиваться старческое слабоумие.

Но Антоний не мог забыть того, что Аттик говорил о Цезарионе. Хмурясь, он вспомнил свое трехмесячное пребывание в Александрии. С тех пор прошло больше двух лет. Неужели и правда Цезариону уже почти девять? Тогда это был красивый маленький мальчик, готовый охотиться на гиппопотамов и крокодилов. Бесстрашный, как и Цезарь. Он стал опорой для Клеопатры, несмотря на возраст, хотя это не удивило Антония. Она была эмоциональна и не всегда мудра, в то время как ее сын был… Каким он был? Более жестким, это определенно. А каким еще? Антоний не знал.