Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Прежде всего, брак. Мы сделаем это, как только я смогу послать за Каэмом. Отстранить Канидия на первом же этапе этой глупой кампании, увидев, что Армения сокрушена, а Мидия запугана и не выступит. Не пускать Антония в само Парфянское царство. Я буду убеждать Антония, что, победив Армению и Мидию Атропатену, он победил парфян. Одурманить его вином, а самой вести все дела. Разве я не смогу руководить кампанией, как любым мужчиной? О Антоний, почему ты не равен Цезарю? Как легко все было бы!

Однажды, не пройдет и десяти лет, Цезарион станет царем Рима, ибо царь Рима будет и царем мира. Я добьюсь, чтобы он снес храмы на Капитолии, и построю там его дворец с золотым залом, в котором он будет судить. А „боги-звери“ Египта станут богами Рима. Юпитер Всеблагой Всесильный падет ниц перед Амоном-Ра. Я выполнила свой долг перед Египтом: три сына и дочь. Нил будет продолжать разливаться. У меня есть время сосредоточиться на завоевании Рима, и Антоний будет моим партнером в этом предприятии».

Слезы высохли. Она подняла его голову, нежно улыбнулась и вытерла ему лицо мягким носовым платком.

– Тебе лучше, любовь моя? – спросила она, целуя его в лоб.

– Лучше, – ответил он, униженный.

– Выпей вина, это тебе поможет. У тебя есть дела, надо организовать армию. Не обращай внимания на Октавиана! Что он знает об армиях? Готова поспорить на тысячу талантов, что он потерпит поражение в Иллирии.

Антоний выпил вино до дна.

– Выпей еще, – тихо предложила Клеопатра.

В конце июня они поженились по египетскому ритуалу. Антонию присвоили титул фараона-супруга, что, кажется, понравилось ему. Отказавшись от идеи иметь рядом с собой на троне трезвого Антония, Клеопатра расслабилась. Она поняла, сколько требовалось сил, чтобы удерживать Антония от вина, с тех пор как он возвратился из Карана. Бесполезное занятие.

Она стала уделять большое внимание Канидию, заставив Антония приглашать его на совет, состоявший только из них троих. При этом следила, чтобы Антоний был трезв. В ее планы не входило выставлять напоказ его слабость перед его офицерами, хотя когда-нибудь это должно будет произойти. Единственным, кто мог бы возражать против такой малочисленности совета, был Агенобарб, но он возвратился в Вифинию и теперь был вовлечен в войну Фурния против Секста Помпея, который решил, что Вифиния очень подошла бы ему, и собирался убить упрямого Агенобарба, прежде чем завладеть Вифинией. На это Агенобарб согласен не был.

Хорошо вышколенный Клеопатрой, Антоний приступил к планированию предстоящей кампании, не сознавая, что делает это под ее чутким руководством.

– У меня сейчас двадцать пять легионов, – сказал он Публию Канидию твердым голосом трезвого человека, – но те, что в Сирии, не укомплектованы, как тебе известно. А насколько именно, Канидий?

– В среднем в них только по три тысячи человек. И по пять когорт, хотя в некоторых легионах их восемь, а в некоторых только две. Я все равно называю их легионами. В общей сложности их тринадцать.

– Из которых один легион в Иерусалиме, в полном составе. Кроме того, имеется семь легионов в Македонии, все укомплектованные, два в Вифинии, тоже полные, и три, принадлежащие Сексту Помпею, в полном составе. – Антоний усмехнулся, став прежним Антонием. – Очень любезно с его стороны вербовать от моего имени. К концу этого года он будет мертв, вот почему я беру себе легионы его и Агенобарба. Думаю, мне нужно иметь тридцать легионов. Не все они укомплектованные и опытные. Я предлагаю послать самые малочисленные из сирийских легионов в Македонию и привести македонское войско сюда для моей кампании.

Канидий засомневался:

– Я понимаю твои резоны, Марк Антоний, но я настоятельно советовал бы оставить один македонский легион там, где он находится. Пошли за шестью легионами, но не посылай туда никого из твоих сирийцев. Жди, пока ты не наберешь еще пять легионов, потом отправь туда их. Я согласен, что неопытные новобранцы сгодятся для Македонии – дарданы и бессы еще не оправились от Поллиона и Цензорина. У тебя будут твои тридцать легионов.

– Хорошо! – сказал Антоний, впервые за многие месяцы чувствуя себя хорошо. – Мне нужно десять тысяч галатийских и фракийских конников. Я больше не могу набирать кавалерию у галлов. Октавиан контролирует там положение и не хочет сотрудничать. Он отказывается дать четыре легиона, которые мне должен, маленькое говно!

– Сколько легионов ты поведешь на Восток?

– Двадцать три, в полном составе, и все опытные люди. Всего сто тридцать восемь тысяч человек, включая нестроевых. На этот раз никаких вспомогательных сил, они только создают проблемы. По крайней мере, кавалерия не будет отставать от легионов. И на этот раз мы пойдем квадратом весь путь, с обозом в середине. Там, где местность достаточно ровная, там пойдем agmen quadratum.

– Я согласен, Антоний.

– Но я думаю, в этом году нам нужно что-то предпринять, хотя мне придется оставаться здесь, пока не узнаю, что сталось с Секстом Помпеем. В этом году армию поведешь ты, Канидий. Сколько легионов ты сможешь собрать, чтобы выступить прямо сейчас?

– Семь в полном составе, если я волью туда отдельные когорты.

– Достаточно. Кампания будет короткой. Что бы ни случилось, не допусти, чтобы зима застала тебя в пути. Зимой ты должен быть в теплых помещениях. Аминта может немедленно дать две тысячи всадников. Судя по его письму, они скоро прибудут. Я подозреваю, что он держал их, чтобы сражаться с Секстом.

– Ты прав, Секст долго не протянет, – спокойно сказал Канидий.

– Иди в саму Армению от Карана. Важно, чтобы в этом году мы проучили армянского Артавазда. В следующем году мы ощиплем его.

– Как хочешь, Антоний.

Клеопатра кашлянула. Двое мужчин, забывшие о ее присутствии, удивленно посмотрели на нее. Ради Канидия она пыталась выглядеть если не смиренной, то хотя бы сговорчивой, благодушной.

– Я советую начать строить флот, – сказала она.

Удивленный Канидий не мог не отреагировать.

– Для чего? – спросил он. – Мы же не планируем морских экспедиций.

– Не сейчас, я согласна, – спокойно ответила она, не позволяя себе показать недовольство. – Однако он может понадобиться нам в будущем или, лучше сказать, мог бы понадобиться. Корабли долго строятся, особенно в том количестве, в каком нам нужно.

– Понадобиться для чего? – спросил Антоний, озадаченный не меньше Канидия.

– Публий Канидий не читал пересказ речи Октавиана в сенате, поэтому я понимаю его возражения. Но ты, Антоний, читал, а там ясно говорится, что однажды он поплывет на Восток, чтобы сокрушить тебя.

На какой-то миг все замолчали. Канидий почувствовал, как внутри у него что-то опустилось. Что задумала эта женщина?

– Я читал речь, царица, – сказал он. – Мне прислал ее Поллион. По возможности я с ним переписываюсь. Но я не вижу в ней никакой угрозы Марку Антонию. Октавиан способен только критиковать Антония. В остальном он не может сравниться с Антонием. На самом деле он повторяет, что не пойдет войной против соотечественника-римлянина, и я верю ему.

Ее лицо окаменело, голос стал ледяным.

– Позволь мне сказать, Канидий, что я значительно больше понимаю в политике, чем ты. Что Октавиан говорит – это одно. Что он делает – это совсем другое. И я уверяю тебя, что он намерен сокрушить Марка Антония. Поэтому мы будем готовиться и начнем прямо сейчас, а не в следующем году или через год. Пока вы, мужчины, будете осуществлять свою парфянскую одиссею, я проделаю работу на берегах Вашего моря, подготовив самые большие корабли.

– Ограничься «пятерками»… э-э… квинквиремами, госпожа, – посоветовал Канидий. – Корабли больших размеров слишком медлительны и неповоротливы.

– Я и имела в виду квинквиремы, – надменно произнесла она.

Канидий вздохнул, хлопнул себя по коленям:

– Рискну сказать, что это не повредит.

– Кто будет за них платить? – подозрительно поинтересовался Антоний.

– Я, конечно, – сказала Клеопатра. – Нам нужно по крайней мере пятьсот военных галер и хотя бы столько же военных транспортов.

– Военных транспортов? – ахнул Канидий. – Для чего?

– Я думала, название говорит само за себя.

Открыв было рот для ответа, Канидий закрыл его, кивнул и вышел.

– Ты смутила его, – заметил Антоний.

– Вижу, хотя не понимаю почему.

– Он тебя не знает, моя дорогая, – сказал Антоний, немного усталый.

– Ты против? – спросила она сквозь зубы.

Маленькие рыжие глазки широко открылись.

– Я? Edepol, нет! Это твои деньги, Клеопатра. Трать их как хочешь.

– Выпей! – велела она, но взяла себя в руки и улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой. – На этот раз я присоединюсь к тебе. Мой управляющий говорит, что он купил отменное вино у торговца по имени Асандр. Ты знал, что Асандр – это сокращенно Александр?

– Не очень ловкая попытка сменить тему, ну да ладно. – Антоний усмехнулся. – Кстати, пить тебе придется одной.

– Извини?

– Я полностью протрезвел и покончил с вином.

Она открыла рот:

– Что?

– Ты слышала меня. Клеопатра, я люблю тебя до безумия, но неужели ты думаешь, что я не заметил твоих намерений споить меня? – Он вздохнул, подался вперед. – Ты полагаешь, что знаешь, через что прошла моя армия в Мидии. Но ты не знаешь. И ты не знаешь, через что пришлось пройти мне. Чтобы знать, тебе надо было быть там, а тебя там не было. Я, командующий армией, не мог избавить ее от мучений, потому что я ринулся во вражеские земли, как взбесившийся боров! Я поверил нашептываниям парфянского агента и не внял предупреждениям моих легатов. Юлий Цезарь всегда ругал меня за опрометчивость и безрассудство, и он был прав. В поражении в мидийской кампании виновен только я, и я это знаю. Я не простак, не пропащий пьяница. А ты считаешь меня таким. Мне необходимо было стереть из памяти свое преступное поведение в Мидии, напиваясь до бесчувствия! Я так устроен! А теперь – все прошло. Я повторяю, я люблю тебя больше жизни. Я никогда не смогу разлюбить тебя. А вот ты меня не любишь, что бы ты ни говорила. И голова твоя занята планами и махинациями, как бы обеспечить Цезариону одни боги знают что. Весь Восток? И Запад? Он должен быть царем Рима? Ты об этом все время мечтаешь, да? Перекладываешь собственные амбиции на плечи этого бедного мальчика…

– Неправда, я люблю тебя! – крикнула Клеопатра. – Антоний, не смей думать, что я не люблю тебя! И Цезариона… Цезариона…

Она запнулась, пораженная тем, что этот Антоний может рассуждать так логично. Он взял ее руки в свои, стал гладить их.

– Все хорошо, Клеопатра. Я понимаю, – мягко сказал он, улыбаясь. В глазах его стояли слезы, губы дрожали. – Я, дурак, сделаю все, что ты хочешь. Такова судьба мужчины, влюбленного во властную женщину. Только позволь мне сделать это с ясным умом. – Слезы высохли, он засмеялся. – Я не хочу сказать, что больше не притронусь к вину! Я не могу противиться моей склонности к гедонизму, но напиваюсь я лишь во время кутежей. Я могу обойтись без вина, когда я кому-то нужен: тебе, Агенобарбу, Попликоле – и Октавии.

Клеопатра покачала головой:

– Ты удивил меня. Что ты еще заметил?

– Это мой секрет. Я послал Планка управлять Сирией, – сказал он, меняя тему. – Сосий хочет вернуться домой. Тиций с полномочиями проконсула ведет мой сирийский флот в Милет, чтобы решить проблему с Секстом Помпеем. – Он хихикнул. – Видишь, как ты всегда права, любовь моя? Мне уже нужен флот!

– А какой приказ у Тиция? – подозрительно спросила она.

– Привезти Секста ко мне сюда, в Антиохию.

– Чтобы казнить?

– Как вы, восточные монархи, любите казни! Поскольку ты очень хочешь строить корабли, – хитро сказал Антоний, – он может понадобиться мне как флотоводец. Лучших не будет.

19

– У меня есть для тебя поручение, моя дорогая, – сказал Октавиан своей сестре за обедом.

Она замерла с отбивной из барашка в руке. Тонкая восхитительная корочка жира была помазана горчицей и посыпана перцем. Своими словами он прервал ее мысли об изменениях в меню Октавиана с тех пор, как он женился на Ливии Друзилле. Изысканные, очень вкусные яства! Но у нее были основания думать, что Ливия Друзилла умеет экономить на всем – от жалованья повару до продуктов. Ливия Друзилла сама делала покупки и при этом энергично торговалась. И повар не мог ничего унести домой. Ливия Друзилла следила за ним, как ястреб.

– Поручение, Цезарь? – переспросила Октавия и осторожно откусила кусочек мяса, оставляя корочку на потом.

– Да. Как ты отнесешься к поездке в Афины, чтобы повидаться с мужем?

Лицо Октавии засияло.

– О, Цезарь, это прекрасная идея!

– Я так и думал, что ты не будешь возражать. – Он подмигнул Меценату. – У меня есть задание, с которым ты справишься лучше других.

Она нахмурилась:

– Задание? Поручение?

– Да, – торжественно произнес Октавиан.

– Что я должна сделать?

– Доставить Антонию две тысячи отборных солдат, лучших из лучших. А также семьдесят новых военных кораблей, огромный таран, три тарана поменьше, двести баллист, двести больших катапульт и двести «скорпионов».

– О боги! И я должна буду отвечать за весь этот щедрый подарок? – спросила она, сияя.

– Мне ничто не доставляет такого удовольствия, как видеть тебя счастливой. Но нет. Гай Фонтей очень хочет присоединиться к Антонию, поэтому командовать будет он, – сказал Октавиан, хрустя веточкой сельдерея. – А ты повезешь от меня письмо Антонию.

– Я уверена, он будет рад такому подарку.

– Но не так, как твоему приезду, я уверен, – сказал Октавиан, погрозив пальцем.

Его взгляд перешел с Октавии на ложе, которое Меценат делил с Агриппой, и задержался на Агриппе. «Нечасто мои планы давали сбой, но этот определенно такой сбой дал, – подумал он. – Где я ошибся?»

Всему виной холостяцкая жизнь Агриппы, что, по мнению Ливии Друзиллы, необходимо было прекратить. Если она и заметила по выражению его глаз, что нравится ему, то Октавиану сказала только, что Агриппе пора жениться. Ни о чем не подозревая, он обдумал ее слова и решил, что она, как всегда, права. Теперь, когда у Агриппы есть состояние, земля, имущество, ни один любящий отец не сможет сказать, что Агриппа охотится за приданым. Кроме того, он был очень привлекательным мужчиной. Редкая женщина от пятнадцати до пятидесяти лет не становилась игривой и кокетливой в его присутствии. А он, увы, даже не замечал этого. Никакой светской болтовни, лишь несколько вежливых фраз – таков был Агриппа. Женщины падали в обморок, а он зевал или, еще хуже, уходил.

Когда Октавиан заговорил с ним о его статусе холостяка, он сначала удивился, потом смутился.

– Ты намекаешь, что я должен жениться? – спросил он.

– Вообще-то, да. Ты самый важный человек в Риме после меня, но ты живешь как восточный отшельник. Вместо кровати – походная раскладушка, ходишь больше в доспехах, чем в тоге, даже служанки у тебя нет. Всякий раз, когда у тебя чешется, – хихикнул Октавиан, – ты прибегаешь к помощи какой-нибудь деревенской девицы, с которой у тебя не может быть длительных отношений. Я не говорю, что ты должен отказаться от деревенских девиц, ты же понимаешь, Агриппа. Я просто говорю, что ты должен жениться.

– За меня никто замуж не пойдет, – резко сказал Агриппа.

– А вот тут ты не прав! Дорогой мой Агриппа, ты симпатичный, у тебя есть деньги, высокий статус. Ты – консуляр!

– Да, но я низкого происхождения, Цезарь, и я не представляю рядом с собой ни одну из этих чванливых девиц по имени Клавдия, Эмилия, Семпрония или Домиция. Если кто из них и скажет «да», то только из-за моей дружбы с тобой. Мысль о жене, которая будет смотреть на меня свысока, вовсе не радует.

– Тогда поищи пониже, но не намного, – пошутил Октавиан. – У меня есть для тебя идеальная жена.

Агриппа подозрительно посмотрел на Октавиана:

– Это поработала Ливия Друзилла?

– Нет, честное слово, нет! Это целиком моя идея!

– Тогда кто?

Октавиан глубоко вздохнул.

– Дочь Аттика, – торжественно объявил он. – Идеальная, Агриппа, правда! Семья не сенаторского ранга, хотя, признаю, это лишь потому, что ее папа предпочитает делать деньги несенаторским способом. Кровно связана с Цецилиями Метеллами, поэтому достаточно высокого происхождения. И наследница одного из крупнейших состояний в Риме!

– Она слишком молода. Ты хоть знаешь, как она выглядит?

– Ей семнадцать лет, скоро будет восемнадцать. Да, я ее видел. Скорее симпатичная, чем просто милая, с хорошей фигурой и очень хорошо образованная, как и следовало ожидать от дочери Аттика.

– Она любит читать или покупать?

– Читать.

На лице отобразилось явное облегчение.

– Это уже хорошо. Она темная или светлая?

– Среднее.

– О-о.

– Послушай, если бы у меня была родственница брачного возраста, ты получил бы ее с моим благословением! – воскликнул Октавиан, вскинув руки.

– Правда? Ты действительно выдал бы ее за меня, Цезарь?

– Конечно. Но поскольку ее у меня нет, ты женишься на Цецилии Аттике или не женишься?

– Я не осмелюсь просить согласия.

– Я попрошу. Женишься?

– Кажется, у меня нет выбора. Да, женюсь.

Итак, вопрос был решен, хотя Октавиан не понимал, с какой неохотой согласился жених. Агриппа стал мужчиной уже в тринадцать лет, и вот в двадцать семь на него надевают оковы! Со всеми, кроме Октавиана – и Ливии Друзиллы, – Агриппа был угрюм, молчалив и бдителен. На свадьбе все казалось хорошо, ибо невеста, как и все ее подружки, была в восторге от великолепного, обаятельного и недосягаемого Марка Випсания Агриппы.

Через месяц после свадьбы высокая стройная лилия (как Ливия Друзилла назвала невесту) увяла и потускнела. Она излила свое горе в сочувствующее ухо Ливии Друзиллы, а та донесла его до Октавиана.

– Это катастрофа! Бедная Аттика считает, что он совершенно равнодушен к ней. Он никогда с ней не говорит! А их занятие любовью – прошу простить меня за вульгарность, душа моя, – напоминает акт жеребца и кобылы. Он кусает ее за шею и… и… нет, додумай сам! К счастью, – мрачно продолжила она, – он не очень часто ее ублажает.

Поскольку с этой стороной Агриппы Октавиан не был знаком да и не хотел ничего о ней знать, он покраснел, желая оказаться где-нибудь в другом месте, а не сидеть рядом с женой. Он отдавал себе отчет, что его способности в этой области более чем скромные, но он также понимал, что Ливия Друзилла упивается властью, и мог быть спокоен. Жаль, что Аттика не такая. Но ведь у нее не было шести лет брака с Клавдием Нероном, превративших ее девичьи мечты в целеустремленность.

– Нам остается только надеяться, что она забеременеет, – сказал он. – Ребенок отвлечет ее, займет ее время.

– Ребенок не заменит любящего мужа, – возразила Ливия Друзилла, сама очень довольная своим браком. Она нахмурилась. – Беда в том, что у нее есть наперсник.

– Что ты хочешь сказать? Что семейные дела Агриппы станут известны всему Риму?

– Если бы так просто, я бы не беспокоилась. Нет, наперсник Аттики – ее старый воспитатель, вольноотпущенник Аттика, Квинт Цецилий Эпирот. По ее словам, самый славный человек, какого она знает.

– Эпирот? Мне известно это имя! – воскликнул Октавиан. – Знаменитый грамматик. Меценат говорит, что он знаток Вергилия.

– Хм… Конечно, ты прав, Цезарь, но я не думаю, что он будет утешать ее стихами. Да, она добродетельна. Но как долго это продлится, если ты возьмешь Агриппу в Иллирию?

– На то воля богов, моя дорогая, а что касается меня, я не намерен совать нос в семейные дела Агриппы. Будем надеяться на появление ребенка. Неужели я должен был предложить Скрибонию?

Как бы то ни было, к тому времени, когда Октавия пришла на обед, на который также были приглашены Меценат с Теренцией и Агриппа с Аттикой, почти вся верхушка Рима уже знала, что брак Агриппы не удался. Глядя на унылое лицо Агриппы, его старый друг очень хотел сказать ему слова утешения, но не мог. По крайней мере, думал он, Аттика беременна. А он должен набраться смелости и намекнуть Аттику, что его горячо любимого вольноотпущенника Эпирота надо держать подальше от его горячо любимой дочери. Женщины, которые читают, так же уязвимы, как женщины, которые любят делать покупки.

Октавия почти вприпрыжку бежала домой, во дворец в Каринах, так она была счастлива. Наконец-то увидеть Антония! Два года прошло с тех пор, как он оставил ее на Коркире. Дочка Антония-младшая, известная как Тонилла, уже ходила и говорила. Хорошенькая девочка с темно-рыжими волосами и рыжеватыми глазами своего отца, но, к счастью, ни его подбородка, ни – пока, во всяком случае, – его носа. Но какой характер! Антония была больше ее дочкой, а вот Тонилла – вся в отца. Стоп, Октавия, стоп! Перестань думать о детях, думай о муже, которого ты скоро увидишь. Такая радость! Такое удовольствие! Она пошла искать свою портниху, весьма искусную мастерицу, которая гордилась своим положением в семье Антония и, кроме того, была очень привязана к Октавии.

Они были поглощены обсуждением того, какие платья Октавия должна взять с собой в Афины и сколько новых платьев следует сшить, чтобы доставить удовольствие мужу, когда управляющий доложил, что пришел Гай Фонтей Капитон.

Она знала его, но не очень хорошо. Он был с ними, когда она и Антоний плыли на корабле, но морская болезнь все время удерживала ее в каюте, и плавание для нее закончилось на Коркире. Она приветствовала высокого, красивого, безупречно одетого Фонтея несколько настороженно, не зная, с чем он пришел.

– Император Цезарь говорит, что мы с тобой должны доставить подарки Марку Антонию в Афины, – сказал он, не пытаясь сесть. – И я подумал, что должен зайти и узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь во время плавания, не хочешь ли ты взять в Афины какой-то груз – какую-нибудь мебель, например, или непортящиеся продукты?

«Ее глаза самые красивые из всех, какие я когда-либо видел, – подумал он, глядя, как в них сменяют друг друга эмоции. – Но такими запоминающимися делает их вовсе не удивительный цвет. Это – нежность в них, всеобъемлющая любовь. Как может Антоний так обманывать ее? Если бы она была моей, я бы прилепился к ней навечно. Еще одно противоречие: как ей удается любить и Антония, и Октавиана?»

– Спасибо, Гай Фонтей, – улыбнулась она. – Я ни о чем не могу думать, правда, разве что… – она притворилась испуганной, – кроме моря, а с ним никто не может договориться.

Он засмеялся, взял ее руку и слегка коснулся губами.

– Госпожа, я сделаю все, что смогу! Отец Нептун, Сотрясатель Земли Вулкан и морские лары получат богатые жертвы, чтобы море было спокойным, ветер – благоприятным, а наше плавание – быстрым.

После этого он ушел. Октавия смотрела ему вслед со странным чувством облегчения. Какой приятный мужчина! С ним все будет хорошо, как бы море себя ни вело.

Море вело себя так, как заказывал Фонтей, принося жертвы. Даже когда они огибали мыс Тенар, никакой опасности не было. Октавия думала, что он беспокоится лишь о ее самочувствии, но у Фонтея был и свой интерес. Он хотел наслаждаться компанией этой восхитительной женщины во время всего плавания, а значит, морской болезни не должно было быть до самого Пирея. Он не находил в Октавии ни одного недостатка. Приятная, остроумная, легкая в разговоре, не жеманная, совсем не похожая на «римскую матрону» в его представлении, – словом, божественная! Неудивительно, что Октавиан поставил ее статуи, неудивительно, что простой народ уважал, почитал и любил ее! Два рыночных интервала в компании Октавии во время путешествия от Тарента до Афин останутся в его памяти на всю жизнь. Любовь? Неужели это любовь? Может быть, но это чувство не имело ничего общего с теми низкими желаниями, которые он привык ассоциировать с этим словом, когда дело касалось отношений между мужчиной и женщиной. Если бы она появилась среди ночи, чтобы заняться с ним любовью, он не отказал бы ей, но она не появилась. Октавия была выше этого, она была и женщиной, и богиней.

Хуже всего было то, что он знал: Антоний не встретит ее в Афинах, Антоний в Антиохии, в цепких руках царицы Клеопатры. Брат Октавии тоже знал об этом.

– Я доверил мою сестру тебе, Гай Фонтей, – сказал Октавиан, перед тем как кавалькада отправилась из Капуи в Тарент, – так как считаю, что ты самый надежный из людей Антония, и верю, что ты – человек чести. Конечно, твое главное задание – сопровождать эти военные машины, но я попрошу тебя о большем, если ты не возражаешь.

«Один из людей Антония» – это был типичный для Октавиана сомнительный комплимент. Но Фонтей не обиделся, поскольку он чувствовал, что это просто предисловие к чему-то намного более важному, что хотел сказать Октавиан. И вот.

– Тебе известно, что делает Антоний, с кем он это делает, где это делает и, вероятно, почему это делает, – произнес Октавиан. – К сожалению, моя сестра почти ничего не знает о том, что происходит в Антиохии, а я ничего ей не сказал, ведь, возможно, Антоний просто… э-э… заполняет время, ублажая Клеопатру. Может быть, он вернется к моей сестре, как только узнает, что она в Афинах. Сомневаюсь, но должен допустить этот вариант. Вот о чем я тебя прошу: оставайся в Афинах рядом с Октавией на случай, если Антоний не появится. Фонтей, если он не приедет, бедной Октавии понадобится друг. Новость, что измена Антония серьезная, убьет ее. Я верю, что ты будешь ей только другом, но заботливым другом. Моя сестра – залог удачи Рима, своего рода весталка. Если Антоний разочарует ее, ей нужно вернуться домой, но не впопыхах. Ты понимаешь?

– Все понимаю, Цезарь, – сказал Фонтей, не колеблясь. – Она не покинет Афины, пока не развеется последняя надежда.

Вспомнив этот разговор, Фонтей почувствовал, как лицо его исказилось от боли. Теперь он знал эту женщину значительно лучше, чем тогда, во время разговора с Октавианом. Он вдруг понял, что ее судьба совсем не безразлична ему.

Что ж, теперь они в Греции и его жертвы должны принять греческие боги: мать Деметра, похищенная дочь Персефона, гонец Гермес, бог морских пучин Посейдон и царица Гера. Позвать Антония в Афины, пусть он разорвет связь с Клеопатрой! Как он мог предпочесть такую тощую, непривлекательную, маленькую женщину красавице Октавии? Это немыслимо, просто немыслимо!

Октавия скрыла от всех разочарование при известии, что Антоний в Антиохии, но, узнав подробности ужасной кампании у Фрааспы, решила, что он, наверное, предпочитает быть в этот момент с армией. Она сразу же написала ему о своем приезде в Афины и о подарках, которые она привезла, от солдат до таранов и артиллерии. Письмо было полно новостей о его детях. В простоте душевной она написала еще, что если он не может приехать в Афины, то пусть потребует, чтобы ее привезли в Антиохию.

Между написанием этого письма и ответом Антония – ожидание в целый месяц! – она вынуждена была возобновить знакомства и дружеские отношения, завязанные еще во время первого приезда в Афины. Большинство из знакомых были люди безобидные, но, когда управляющий объявил о приходе Пердиты, у Октавии упало сердце. Эта перезрелая римская матрона была женой богатого купца-плутократа и известной сплетницей. Ее прозвище Пердита, которым она гордилась, означало «приносящая плохие вести».

– О бедная, бедная моя, милочка! – запричитала она, вплывая в гостиную.

На ней было платье из тончайшей шерсти самого модного, ядовито-красного цвета. На шее масса бус, ожерелье, на руках браслеты, запястья, в ушах серьги – и все это звенело, как цепи узника.

– Пердита, рада видеть тебя, – механически произнесла Октавия, терпя ее поцелуи и пожимание рук.

– Я считаю это позором, и я надеюсь, ты скажешь ему это, когда увидишь его! – крикнула Пердита, усаживаясь в кресло.

– О каком позоре ты говоришь? – спросила Октавия.

– Да о позорной связи Антония с Клеопатрой!

– Она позорная? – улыбнулась Октавия.

– Дорогая моя, ведь он женился на ней!

– Женился?

– Вот именно! Они поженились в Антиохии, как только приехали туда из Левки Комы.

– Как ты узнала?

– Перегрин получает письма от Гнея Цинны, Скавра, Тиция и Попликолы, – объяснила Пердита. Перегрин был ее мужем. – Это истинная правда. В прошлом году она родила ему еще мальчика.

Пердита пробыла полчаса, упрямо не покидая кресло, несмотря на то что хозяйка не предложила ей ничего освежающего. За это время она успела поведать все, что знала: от месячного запоя Антония в ожидании Клеопатры до мельчайших подробностей свадьбы. Кое-что Октавии уже рассказывали, хотя и не столь красочно, как Пердита. Она внимательно слушала. Лицо ее оставалось спокойным. Выбрав момент, она поднялась, чтобы закончить этот неприятный рассказ. Ни слова о склонности мужчин брать любовниц, когда они надолго уезжают от своих жен, ни других замечаний, которые подлили бы масла в огонь. Конечно, эта женщина будет лгать и другим, но те, кто будет ее слушать, не найдут при встрече с Октавией ни малейшего подтверждения этих измышлений. После того как Пердита, звеня украшениями, вышла на улицу под горячие лучи греческого солнца, Октавия закрыла дверь гостиной на целый час, даже для слуг. Клеопатра, египетская царица. Это потому ее брат так зло говорил о Клеопатре за обедом? Сколько знали другие, в то время как она, по существу, не знала ничего? О детях Клеопатры от Антония, включая и мальчика, которого та родила в прошлом году, ей было известно. Но к этому Октавия отнеслась спокойно. Она просто решила, что царица Египта плодовитая женщина и не предохраняется, как и она сама. Октавия считала, что Клеопатра страстно любила божественного Юлия и искала утешения в объятиях его родственника, способного дать ей еще детей, чтобы обезопасить ее трон в следующем поколении. Конечно, Октавии и в голову не приходило, что для Антония это не просто очередная интрижка. Он всегда волочился за женщинами, это в его натуре. Разве мог он измениться?

Но Пердита говорила о страстной любви! Она просто изливала злобу и недоброжелательство. Зачем верить ей? И все же червь сомнения уже заполз под кожу и стал пробираться к сердцу Октавии, к ее надеждам, к ее мечтам. Она не могла отрицать, что муж просил помощи у Клеопатры, что он все еще был во власти этой богатой царицы. Нет, как только он узнает о ее, Октавии, пребывании в Афинах, он отошлет Клеопатру обратно в Египет и приедет. Она уверена в этом!

В течение часа она мерила шагами комнату, стараясь подавить сомнения, которые заронила Пердита, стараясь не сойти с ума, взывая к здравому смыслу, которого у нее хватало. Зачем Антонию влюбляться в женщину, славившуюся только тем, что она соблазнила божественного Юлия, интеллектуала, эстета, человека необычного и утонченного вкуса? Антоний похож на Юлия, как мел на сыр. Расхожая метафора, но она не совсем правильно отражает их разницу. Может, как рубин на красную стеклянную горошину? Нет-нет, зачем тратить время на глупые метафоры. Что общего между божественным Юлием и Антонием? Только кровь рода Юлиев. Брат говорил, что это единственное, что заставило Клеопатру выбрать Антония. Брат сказал, что она предложила ему себя из-за крови Юлиев. Переспать с правящей царицей, чтобы обеспечить ее детьми, – это очень заманчиво для Антония. Именно так отнеслась Октавия к этому союзу, когда впервые услышала о нем. Но любовь? Нет, никогда! Невозможно!