Текст книги "Антоний и Клеопатра"

И вдруг он почувствовал такую ненависть к Риму, к его тесно сплоченному правящему классу, к жадности, к непререкаемым ценностям, к божественному праву править миром. Даже Сулла и Цезарь ставили желания Рима выше собственных, клали на алтарь Рима все свои деяния, питали Рим своей силой, своими подвигами, своей душой. Может быть, именно это отсутствовало в нем, Антонии? Может быть, он не способен посвятить себя каким-то абстракциям, идеям? Александр Великий не думал о Македонии так, как Цезарь думал о Риме. Он думал сначала о себе, он мечтал об обожествлении, а не о мощи своей страны. Вот почему его империя распалась, как только он умер. Империя Рима никогда не распадется из-за смерти одного человека или даже многих людей. У римлянина было свое место под солнцем, он никогда не думал о себе как о солнце. А Александр Великий думал. Может быть, и Марк Антоний думал так же. Да, Марк Антоний хотел иметь свое солнце, и его солнце не было солнцем Рима. Нет.

Почему он позволил этой компании в Таренте уменьшить его долю? Надо было уехать и увести флот. Но он этого не сделал. Он считал, что остается, чтобы обеспечить безопасность и благополучие своих солдат при вторжении в Парфянское царство. Его обхитрили простыми обещаниями! «Да, я обещаю дать тебе двадцать тысяч хорошо обученных легионеров, – сказал Октавиан сквозь зубы, явно говоря неправду. – Я обещаю послать тебе твои сорок процентов, как только мы откроем дверь в сокровищницу Секста. Я обещаю, ты будешь старшим триумвиром. Я обещаю блюсти твои интересы на Востоке. Я обещаю то, я обещаю это». Ложь, ложь, все ложь!

«Думай, Антоний. Думай! Из тысячи сенаторов семьсот на твоей стороне. Ты можешь объединить выборщиков в высших классах и контролировать законы, выборы. Но почему-то тебе никогда не удается добраться до Цезаря Октавиана. Это потому, что он здесь, в Риме, а тебя здесь нет. Даже в это долгое лето, пока ты находишься здесь, ты не можешь использовать свои войска и покончить с ним. Сенаторы ждут, чтобы узнать, сколько им достанется из сундуков Секста Помпея, – то есть те, кто на лето не улизнул из вонючего, задыхающегося от жары Рима на свои виллы на побережье. И народ не видит тебя. Теперь, когда ты вернулся, тебя больше не узнают с первого взгляда, хотя прошло всего два года. Они могут ненавидеть Октавиана, но эта ненависть перемешана с любовью. Октавиан – тот человек, которого люди вынуждены и любить, и ненавидеть. А во мне сейчас никто не видит спасителя Рима. Они слишком долго ждали, когда же я покажусь. Пять лет прошло после Филипп, а я еще не сделал того, что обещал сделать на Востоке. Сословие всадников ненавидит меня больше, чем Октавиана, – он должен им миллионы миллионов, что делает его обязанным им. Я им ничего не должен, но мне не удалось сделать Восток безопасным для коммерции, и этого они не могут простить.

Месяц Юлия пришел и ушел. Секстилий быстро исчезает куда-то, а куда – непонятно. Почему время так быстро летит? На будущий год… это должен быть будущий год! Если этого не произойдет, я буду никем, первым с конца. А это маленькое говно победит».

В комнату, неуверенно улыбаясь, вошла Октавия. Антоний кивком головы подозвал ее.

– Не бойся, я не съем тебя, – низким голосом сказал он.

– Я так и не думала, мой дорогой. Я только хотела узнать, когда мы поедем в Афины.

– В сентябрьские календы. – Он прокашлялся. – Я возьму тебя с собой, но без детей. К концу года я буду в Антиохии, а ты останешься в Афинах. Детям лучше быть в Риме под защитой твоего брата.

Она погрустнела, на глазах выступили слезы.

– Это будет тяжело! – сказала она дрожащим голосом. – Я им нужна.

– Если хочешь, можешь остаться здесь, – огрызнулся он.

– Нет, Антоний, я не могу. Мое место рядом с тобой, даже если ты редко будешь приезжать в Афины.

– Как хочешь.

14

В жизни Антония появился новый Квинт Деллий, высокий элегантный сенатор из очень древнего рода, который почти сто лет назад дал жрицу богине Весте. Фонтеи Капитоны были римскими аристократами из плебеев. Его звали Гай Фонтей Капитон, он был красив, как Меммий, и образован, как Муций Сцевола. Фонтей не был подхалимом. Ему просто нравилось быть с Антонием, он был очень хорошего мнения о нем и, как верный клиент, был рад оказать ему услугу.

Когда Антоний покинул Рим и Италию в сентябре, отплыв вместе с Октавией на флагмане из Тарента, он взял с собой Фонтея. К ста двадцати кораблям его флота были добавлены еще двадцать квинквирем, которые Октавия подарила своему брату из ее личного состояния. Все сто сорок кораблей стояли на якоре в Таренте. Строились навесы, чтобы суда можно было вытащить на берег до наступления зимы.

Для экваториальных штормов было еще рановато, но Антоний торопился, надеясь на попутный ветер во время всего плавания вокруг мыса Тенар на южной оконечности Пелопоннеса, а потом до Афин, чтобы встать на якорь в Пирее.

Но на третий день плавания случился ужасный шторм, заставивший их искать укрытия на Коркире, красивом острове недалеко от греческого Пелопоннеса. Качка плохо отразилась на состоянии Октавии, которая была уже на седьмом месяце, поэтому она обрадовалась возможности ступить на твердую землю.

– Я не хочу, чтобы ты опоздал, – сказала она Антонию, – но признаюсь, я надеюсь, что мы пробудем здесь несколько дней. Мой ребенок должен стать солдатом, а не моряком.

Он не улыбнулся ее маленькой шутке, ему не терпелось снова отправиться в путь, его не трогали ни страдания жены, ни ее любезные попытки не досаждать ему.

– Как только капитан скажет, что мы можем отправляться, мы снова тронемся в путь, – резко произнес он.

– Конечно. Я буду готова.

В тот вечер она не стала обедать, сославшись на боль в желудке, еще не прошедшую после качки, а Антоний устал от всех, кто добивался его внимания, заставляя демонстрировать дружелюбие, которого он не чувствовал. Фактически единственным человеком, который ему нравился, был Фонтей. И он попросил Фонтея составить ему компанию. Обедали они вдвоем.

Проницательный, как прирожденный дипломат, и тепло относившийся к Антонию, Фонтей с благодарностью принял приглашение. Он давно догадался, что Антоний несчастлив, и, может быть, сегодня ему представится случай осмотреть рану, выяснить, сумеет ли он найти отравленный дротик.

Это был идеальный вечер для откровенного разговора. Пламя лампы трепетало при порывах ветра, завывавшего за окном. Дождь барабанил по ставням, небольшая речушка булькала, сбегая с холма. Угли раскалились докрасна в нескольких жаровнях, прогоняя холод из комнаты; слуги двигались, как лемуры, выходя из тени и снова скрываясь в тени.

То ли из-за атмосферы, то ли потому, что Фонтей точно знал, как вызвать собеседника на откровенность, Антоний рассказал ему обо всех своих страхах, ужасах, дилеммах, беспокойствах, но как-то сбивчиво и без всякой логики.

– Где мое место? – спросил он у Фонтея. – Чего я хочу? Я истинный римлянин. Или что-то случилось, и мой патриотизм поубавился? Я знал все, как мои пять пальцев, у меня была большая власть. И все же, все же у меня нет места, которое я мог бы назвать своим. Или «место» неправильное слово? Не знаю!

– Может быть, под словом «место» ты имел в виду предназначение, – сказал Фонтей, осторожно нащупывая нить разговора. – Ты любишь кутить, быть с мужчинами, которых ты считаешь своими друзьями, и с женщинами, которых ты желаешь. Лицо, которое ты показываешь миру, дерзкое, самоуверенное, спокойное. Но за этой внешностью я вижу большие сложности. Одна из них привела тебя к косвенному участию в убийстве Цезаря – нет, не отрицай! Я тебя не виню, я виню Цезаря. Он тоже тебя убил, сделав Октавиана своим наследником. Я могу лишь вообразить, как глубоко это задело тебя! Ты потратил свою жизнь, служа Цезарю, а человек твоего темперамента не мог понять, почему Цезарю не нравились иные из твоих действий. А потом он оставил завещание, в котором даже имени твоего не упомянул. Жестокий удар по твоему dignitas. Люди удивлялись, почему Цезарь отдал свое имя, свои легионы, свои деньги и свою власть красивому мальчику, а не тебе, взрослому мужчине. Они поняли завещание Цезаря как знак его ужасного недовольства твоим поведением. Это не имело бы значения, если бы он не был Цезарем, народным кумиром, – они сделали его богом, а боги не ошибаются. Ты был недостоин стать наследником Цезаря. Ты никогда не сумел бы сделаться вторым Цезарем. Именно Цезарь лишил тебя этой возможности, а не Октавиан. Он отнял у тебя твое dignitas.

– Да, я понимаю, – медленно проговорил Антоний, сжав кулаки. – Старик плюнул в меня.

– Ты от природы не мыслитель, Антоний. Ты любишь иметь дело с конкретными фактами, и у тебя привычка Александра Великого разрубать узлы мечом. У тебя нет способности Октавиана влезать в душу и нашептывать народу ложь как истину таким образом, чтобы все поверили. Источник твоей дилеммы – пятно на твоей репутации, которое поставил Цезарь. Почему, например, ты выбрал Восток как твою часть триумвирата? Ты, вероятно, считаешь, что сделал это из-за богатств и войн, которые можешь вести там. Но я так не думаю. Не поэтому. Я думаю, это был благовидный предлог не оставаться в Риме и Италии, где тебе нужно было бы показываться перед народом, который знает, что Цезарь презирал тебя. Покопайся в себе поглубже, Антоний. Найди свою рану, пойми, где она!

– Удача! – выпалил Антоний, изумив этим Фонтея, и повторил громче: – Удача! Удача Цезаря превратилась в поговорку, она была частью его легенды. Но когда он вычеркнул меня из завещания, он передал свою удачу Октавиану. Как иначе удалось бы выжить маленькому червяку? С ним удача Цезаря, вот как! А я свою удачу потерял. Потерял! И в этом вся беда, Фонтей. Что бы я ни делал – нет удачи. Как с этим быть? Я ничего не могу поделать.

– Но ты можешь, Антоний! – воскликнул Фонтей, оправившись от этого необычного откровения. – Если в этом причина твоей меланхолии, тогда поймай свою удачу на Востоке! Эта задача тебе по плечу. Восстанови свою репутацию у всадников, сделав Восток идеальным местом для предпринимательства! И возьми себе советника, кого-нибудь с Востока, кто лучше тебя знает все об этих краях. – Он помолчал, подумав о Пифодоре из Тралл, связанном с Антонием через брак. – Советника с властью, влиянием, богатством. Триумвиром тебе быть еще пять лет благодаря заключенному в Таренте договору. Используй их! Создай для себя бездонный колодец удачи!

Антоний повеселел. Прочь уныние! Внезапно он ясно увидел, как вернуть свою удачу.

– Ты готов предпринять для меня продолжительное путешествие по зимнему морю? – спросил он Фонтея.

– Все, что угодно, Антоний. Меня действительно беспокоит твое будущее, идущее вразрез с Римом Октавиана. Это еще один фактор, вызвавший твою меланхолию: Рим Октавиана чужд римлянам, которые ценят Рим таким, каким он был раньше. Цезарь начал отбирать права и прерогативы первого класса, и Октавиан намерен продолжить это. Я думаю, что, обретя удачу, ты должен будешь поставить своей целью возвращение прежнего Рима. – Фонтей поднял голову, прислушался к звукам ветра и дождя, улыбнулся. – Шторм стихает. Куда ты хочешь, чтобы я отправился?

Это был риторический вопрос: он знал, это Траллы и Пифодор.

– В Египет. Я хочу, чтобы ты увидел Клеопатру и убедил ее присоединиться ко мне в Антиохии еще до конца зимы. Ты сделаешь это?

– С удовольствием, Антоний, – ответил Фонтей, скрывая смятение. – Если здесь, на Коркире, есть корабль, способный пересечь Ливийский океан, я отправлюсь сейчас же. – И печально добавил: – Однако кошелек мой набит не туго. Мне нужны деньги.

– Деньги у тебя будут, Фонтей! – заверил его Антоний, сияя от счастья. – О, Фонтей, спасибо тебе! Ты указал мне, что надо делать! Я должен использовать Восток, чтобы заставить Рим отвергнуть махинации Цезаря и его наследника!

Когда Антоний проходил мимо комнаты Октавии, направляясь к себе, он все еще был очень возбужден и полон желания как можно скорее добраться до Антиохии. Нет, он не остановится в Афинах! Он поплывет прямо в Антиохию. Приняв решение, он открыл дверь в комнату Октавии и увидел ее, свернувшуюся калачиком на постели.

Он присел на край, убрал со лба жены прядь волос, улыбнулся.

– Бедная моя девочка! – нежно промолвил он. – Нужно было оставить тебя в Риме и не подвергать опасности, заставляя плыть по Ионическому морю в период штормов.

– Утром мне будет лучше, Антоний.

– Может, и так, но ты останешься здесь, пока не сможешь вернуться в Италию, – сказал он. – Нет, не протестуй! Я не потерплю возражений, Октавия. Возвращайся в Рим и рожай нашего ребенка там. Ты скучаешь по детям, оставшимся в Риме. А я не поеду в Афины, я прямиком направляюсь в Антиохию, поэтому со мной ты поехать не сможешь.

Ей стало очень грустно. Она с болью смотрела в эти рыжие глаза. Откуда она узнала, неизвестно, но это был последний раз, когда она видела Марка Антония, ее любимого мужа. Проститься на острове Коркира – кто бы мог предсказать такое?

– Я сделаю так, как ты решишь, – сказала она, глотая слезы.

– Хорошо!

Он встал, наклонился поцеловать ее.

– Но я ведь увижу тебя утром, да?

– Увидишь, конечно увидишь.

Когда он ушел, она отвернулась, спрятала лицо в подушку. Нет, не для того, чтобы поплакать, – горе было слишком велико для слез. Впереди ее ждало одиночество.

Фонтей уехал первым. В гавани стояло сирийское торговое судно, которое тоже пережидало шторм. Поскольку его капитан в любом случае собирался плыть по Ливийскому морю, он сказал, что не прочь остановиться в Александрии за немалое вознаграждение. В его трюмах были обитые железом галльские колеса для повозок, медные горшки из Ближней Испании, несколько бочонков гарума. Пространства между ними были заполнены парусиной с земель племени петрокориев. В результате у его судна была низкая осадка, что увеличивало его остойчивость. Капитан был рад отдать свою каюту под кормой этому щеголю-сенатору с семью слугами.

Фонтей помахал Антонию рукой на прощание, до сих пор еще не придя в себя. Все получилось совершенно неправильно! Каким самоуверенным он был, считая, что может читать мысли Антония, не говоря уже о том, чтобы манипулировать им! Почему у этого человека такая идея фикс – его удача? Иллюзия, вымысел. Фонтей не верил, будто удача существует сама по себе, что бы ни говорили люди об удаче Цезаря. А Антоний не хотел видеть истины, он сосредоточился на удаче. Удача! И Клеопатра! О боги, о чем он думал, выбирая ее своим советником по Востоку? Она же обманет его, и он еще больше запутается. В ее венах течет кровь царя Митридата Великого, целого выводка жестоких, безнравственных Птолемеев и нескольких парфян в придачу. Фонтею она представлялась квинтэссенцией всего самого худшего на Востоке.

Фонтей был согласен на гражданскую войну, если эта война необходима, чтобы отделаться от Октавиана. И единственным человеком, способным побить Октавиана, был Марк Антоний. Но не тот Антоний, какого Фонтей знал последние годы. Для этого нужен был Антоний времен Филипп. Клеопатра? О, Антоний, плохой выбор! Фонтей был в дружеских отношениях с вдовой Цезаря Кальпурнией до того, как она покончила с собой. И Кальпурния весьма детально нарисовала ему портрет Клеопатры, с которой она познакомилась в Риме, как и другие женщины. Этот портрет не вселял надежду в посланца Антония.

Он прибыл в Александрию после месячного плавания: из-за шторма им пришлось провести шесть дней в Паретонии. Что за город! Капитан нашел там лазерпиций и выбросил за борт парусину, чтобы освободить место для двадцати амфор со снадобьем.

– Я богатый человек! – радостно похвастался он Фонтею. – Если Марк Антоний поселится в Антиохии, начнется такая разгульная жизнь, что я смогу за каждую дозу запрашивать целое состояние! А в амфоре несколько тысяч ложек этого снадобья. О счастье!

Хотя Фонтей не бывал в Александрии, на него не произвела особого впечатления безусловная красота города с широкими улицами. Он подумал, что Меценат назвал бы Александрию пустыней с прямыми углами. Однако благодаря страсти каждого последующего Птолемея воздвигать новый дворец Царский квартал был великолепен. По меньшей мере два десятка дворцов плюс зал для аудиенций.

Там, среди блеска золота, которое приводило в трепет каждого римлянина, видевшего это, он встретился с двумя марионетками. Это единственное слово, которое он сумел найти для них. Они были застывшие, деревянные и раскрашенные. Пара кукол, сделанных в Сатурнии или Флоренции. Невидимый кукловод управлял ими с помощью веревочек. Аудиенция была короткой. Его не попросили изложить суть дела, только разрешили передать привет от триумвира Марка Антония.

– Ты можешь идти, Гай Фонтей Капитон, – сказала кукла с белым лицом, сидящая на троне, расположенном выше.

– Мы благодарим тебя за визит, – сказала кукла с красным лицом, сидящая на троне, расположенном ниже.

– Слуга сопроводит тебя отобедать с нами сегодня вечером.

Без краски и атрибутов царской власти это были два человека маленького роста, хотя мальчик обещал стать высоким. Фонтей знал его возраст – десять лет, но подумал, что он выглядит на тринадцать или четырнадцать, хотя половая зрелость еще не наступила. Живой портрет Цезаря! Еще один игрок на сцене будущего и неожиданная, но очень веская причина, почему Антоний не должен общаться с этой женщиной. Цезарион был единственным объектом ее любви. Каждый раз, когда она смотрела на сына, любовь отражалась в ее великолепных золотистых глазах. В остальном она была тощей, маленькой, почти безобразной. Ее спасали глаза и красивая кожа. И низкий, мелодичный голос, который она искусно использовала. Оба говорили с ним на безупречной латыни.

– Марк Антоний послал тебя, чтобы ты предупредил нас о его приезде? – с живостью спросил мальчик. – Я так скучаю по нему!

– Нет, царь, он не приедет сюда.

– О-о!

Лицо померкло, он отвел глаза.

– Какое разочарование, – заметила мать. – Тогда почему ты здесь?

– К этому времени Марк Антоний должен уже быть в Антиохии, – сказал Фонтей, отметив, что пресноводная креветка безвкусна. Если прямо у ее ног плещется Наше море, почему она не пошлет свой рыболовецкий флот ловить креветки в соленой воде? Пока его ум был занят разгадыванием этой загадки, язык продолжал говорить: – Он планирует остановиться там по двум причинам.

– Одна из которых, – прервал мальчик, – близость этого города к землям парфян. Он нападет на них из Антиохии.

«Невоспитанное маленькое чудовище! – подумал Фонтей. – Встревает в разговор взрослых! Более того, его мать считает, что это нормально и даже замечательно. Хорошо, маленькое чудовище, посмотрим, так ли ты умен на самом деле».

– А вторая причина? – спросил Фонтей.

– Это действительно Восток, чего нельзя сказать о провинции Азия и, конечно, о Греции или Македонии. Если Антоний хочет навести порядок на Востоке, он должен расположиться именно там, Антиохия или Дамаск – идеальное место, – невозмутимо ответил Цезарион.

– Тогда почему не Дамаск?

– Климат там лучше, но далеко от моря.

– Именно так и сказал Антоний, – заметил Фонтей, слишком дипломатичный, чтобы показать свое недовольство.

– Так почему же ты здесь, Гай Фонтей? – спросила царица.

– Чтобы пригласить тебя, царица, в Антиохию. Марк Антоний хочет увидеть тебя, и, более того, ему нужен совет человека, который родился на Востоке и впитал его культуру. Он считает, что ты – самый лучший кандидат.

– У него были другие кандидатуры? – резко спросила она, нахмурившись.

– Нет, были у меня, – спокойно ответил Фонтей. – Я называл имена, но Антоний выбрал тебя.

– А-а!

Она откинулась на ложе и улыбнулась, похожая на рыжую кошку, которая лежала рядом с нею. Тонкая рука погладила животное по спине, и кошка улыбнулась хозяйке.

– Ты любишь кошек, – отметил Фонтей.

– Кошки священны, Гай Фонтей. Когда-то, лет двадцать пять назад, римский предприниматель в Александрии убил кошку. Люди разорвали его на куски.

– Брр! – вздрогнув, произнес Фонтей. – Я привык к серым кошкам, полосатым или пятнистым, а такого окраса никогда не видел.

– Это египетская кошка. Я зову ее Бастелла. Звать ее Баст было бы святотатством. Но знаки говорят, что я могу использовать латинское уменьшительное имя. – Клеопатра отвернулась от кошки, чтобы съесть финик. – Значит, Марк Антоний велит мне приехать в Александрию?

– Не велит, царица. Просит.

– Как бы не так! – хихикнул Цезарион. – Он велит.

– Можешь сказать ему, что я приеду.

– И я! – тут же добавил мальчик.

Последовала короткая немая сцена между матерью и сыном. Ни слова не было произнесено, хотя она очень хотела что-то сказать. Это было противостояние воль. Чья победит? То, что победил сын, не стало сюрпризом для Фонтея. Клеопатра не родилась автократом. Такой ее сделали обстоятельства. А вот Цезарион стал автократом еще в утробе матери. Точно как его отец. Фонтей почувствовал, как мурашки побежали у него по спине и волосы встали дыбом. Только подумать, каким же будет Цезарион, когда станет взрослым! Кровь Гая Юлия Цезаря и кровь восточных тиранов. Его нельзя будет остановить. И, зная это, Клеопатра будет угождать бедному Антонию. Ее не интересуют ни Антоний, ни его судьба. Она лишь хочет, чтобы ее сын от Цезаря правил миром.

Фонтею посоветовали возвращаться по суше в сопровождении египетской охраны, необходимой по утверждению Клеопатры. Сирия полна разбойников, поскольку во время нашествия парфян многие принципаты потеряли свою власть.

– Я последую за тобой, как только смогу, – сказала она Фонтею. – Но не думаю, что это будет до Нового года. Если Цезарион намерен поехать со мной, мне нужно будет назначить регента и совет, хотя Цезарион пробудет в Антиохии всего несколько дней.

– Он знает об этом? – хитро спросил Фонтей.

– Конечно, – резко ответила Клеопатра.

– А дети Антония?

– Чтобы их увидеть, Антоний должен приехать в Александрию.

Месяц спустя Фонтей вошел в резиденцию Антония в Антиохии и увидел, что хозяин погружен в работу. Луцилий бегал, выполняя один приказ за другим, а сам Антоний сидел за столом и просматривал груды бумаг и несколько свитков. Вместо отдыха он делал смотр войскам, размещенным в зимнем лагере после короткой кампании в Армении, которую Публий Канидий провел так же эффективно, как Вентидий проводил предыдущие кампании. Сам Канидий оставался на севере с десятью легионами, ожидая прихода весны, остальных легионов, кавалерии и Марка Антония. Единственная ошибка Канидия, по мнению Антония, заключалась в том, что в каждом письме он предупреждал, что царю Армении Артавазду доверять нельзя, как бы он ни клялся в своей верности к Риму и враждебности к парфянам. Антоний предпочел проигнорировать это предупреждение, скорее не доверяя другому Артавазду, царю Мидии. Тот тоже напрашивался в друзья.

– Я вижу, город полон настоящих и потенциальных монархов, – сказал Фонтей, усаживаясь в кресло.

– Да, наконец-то я их всех рассортировал и созвал, чтобы они узнали свою судьбу, – с усмешкой произнес Антоний. – Она… она приедет? – добавил он, не в силах скрыть волнение.

– Как только сможет. Этот дерзкий мальчишка Цезарион настоял на поездке с ней, поэтому ей нужно назначить регента.

– Дерзкий мальчишка? – нахмурился Антоний.

– Таким я его считаю. Он и впрямь невыносимый.

– Он правит наравне со своей матерью. Он тоже фараон.

– Фараон? – переспросил Фонтей.

– Да, верховный правитель реки Нил, истинного Египта. Александрия считается неегипетским городом.

– Я согласен с этим. На самом деле очень греческий город.

– Только за пределами Царского квартала. – Антоний напустил на себя равнодушный вид. – Когда она приедет?

– В начале нового года.

Упавший духом Антоний взмахом руки отпустил его.

– Завтра я раздаю щедрые дары Рима всем нынешним и будущим монархам, – сказал он. – На агоре. Обычай и традиции требуют, чтобы я был в тоге, но я ненавижу тогу. Я ношу золотые доспехи. У тебя с собой есть парадные доспехи?

Фонтей очень удивился:

– Нет, Антоний. Даже будничных нет.

– Тогда Сосий одолжит тебе.

– А доспехи… это законно?

– Вне Италии все решения триумвира законны. Я думал, что тебе это известно, Фонтей.

– Признаюсь, я не знал.

Антоний воздвиг высокий трибунал на агоре, самом большом открытом пространстве в Антиохии, и уселся там, красуясь в великолепных доспехах. Наместник Сосий и легаты Антония расположились на трибунале, приняв менее внушительные позы. Бедный Фонтей чувствовал себя неудобно в чужих доспехах, предоставленный самому себе. С каких это пор, удивился он, Антоний взял себе двадцать четыре ликтора? Единственным магистратом, имеющим право на такое количество ликторов, был диктатор, и Антоний был против диктаторства. А сам сидит, как диктатор, с двадцатью четырьмя ликторами. Даже Октавиан не смел так поступить, несмотря на свое божественное происхождение.

Это было закрытое собрание. Присутствующие явились по личным приглашениям. Охрана заблокировала все входы на агору, к большому недовольству жителей Антиохии, не привыкших к тому, чтобы их не пускали туда, где они обычно собираются.

Не прозвучало никаких молитв, авгурами не были прочитаны знаки. Интересное и странное упущение. Антоний просто произнес длинную речь высоким, далеко слышным голосом:

– После многих месяцев раздумий, тщательного анализа, многочисленных бесед и проверки документов я, император и триумвир Марк Антоний, принял решение относительно Востока. Во-первых, что такое Восток? Я не включаю сюда Македонию и ее префектуры, расположенные в самой Греции, Пелопоннес, Киренаику и Крит. Хотя они входят в компетенцию триумвирата, географически они относятся к территории Нашего моря. Восток – это Азия, то есть все земли восточнее Геллеспонта, Пропонтиды и Боспора Фракийского.

«Хм, – подумал Фонтей. – Это обещает быть интересным! Я начинаю понимать, почему он решил продемонстрировать военную мощь Рима».

– На Востоке будут три римские провинции, каждая под непосредственным контролем Рима через наместника. Первая – провинция Вифиния, в которую входят Троада и Мизия, с восточной границей по реке Сагарис. Вторая – провинция Азия. Сюда входят Лидия, Кария и Ликия! И третья провинция – Сирия с границами по Аманским горам, западному берегу Евфрата и пустыням Идумеи и Аравии Петрейской. Однако южная часть Сирии будет также включать царства, сатрапии и княжества, как и западный берег Евфрата!

Небольшая толпа зашевелилась, некоторые лица были довольны, некоторые погрустнели. С одной стороны под большой охраной стояли несколько человек восточного типа, скованных одной цепью. «Кто они? – спросил себя Фонтей. – Ничего, я обязательно узнаю».

– Аминта, выйди вперед! – крикнул Антоний.

Из толпы вышел молодой человек в греческой одежде.

– Аминта, сын Деметрия из Анкиры, от имени Рима я назначаю тебя царем Галатии! В твое царство входят все четыре галатийские тетрархии, Писидия, Ликаония и все районы от южного берега реки Галис до побережья Памфилии!

Раздалось дружное «Ах!». Антоний отдал Аминте самое большое царство, превосходившее царство, которым правил старый амбициозный Дейотар.

– Полемон, сын Зенона из Лаодикеи, от имени Рима я назначаю тебя царем Понта и Малой Армении, включая все земли на северном берегу реки Галис!

Лицо Полемона было знакомо. Он усердно плясал под дудку Антония. Теперь он получил награду. Огромную.

– Архелай Сисен, сын Глафиры, верховный жрец богини Ма, от имени Рима я назначаю тебя царем Каппадокии, начинающейся восточнее большой излучины реки Галис и включающей все земли на ее южном берегу, оттуда до побережья Тарса и далее до побережья Киликии Педии. Твоя восточная граница – река Евфрат выше Самосаты. Оставляю за собой право назначать правителей небольших областей в пределах твоего царства, но на деле вся территория – твоя.

«Еще один очень довольный молодой человек, – подумал Фонтей. – И посмотрите на его мать! Ходят слухи, что она своей вагиной высосала это из Антония. Умно выбрать молодых людей. Клиенты на десятилетия».

Теперь настала очередь второстепенных назначений: Таркондимота и прочих. Но потом перешли к казням, чего Фонтей не ожидал. Лисаний Халкидский, Антигон Иудейский, Ариарат Каппадокийский. «О, я не воин!» – вскричал про себя Фонтей, борясь с тошнотой при виде потоков крови, на которую роем слетелись липкие мухи, и все это под жарким солнцем. Антоний равнодушно смотрел на эту бойню. Сосий потерял сознание. «Вот уж этого я не сделаю», – решил Фонтей. Он поблагодарил всех богов, когда наконец смог уйти во дворец наместника. Конечно, Антоний остался. Он устроил угощение для новых правителей и их свиты прямо на агоре, потому что во дворце не имелось ни больших помещений, ни просторных дворов. Если бы Фонтей не знал, он сказал бы, что дворец наместника в Антиохии раньше был занюханной гостиницей, а не домом таких царей, как Антиох и Тигран.

Утром он впервые увидел настоящего парфянина, беглеца по имени Монес, бежавшего от нового царя Фраата. С искусственной бородой, завитой колечками, на золотых крючках, надетых на уши, в цветистой юбке, короткой куртке и с огромным количеством золота.

– Я думаю сделать его царем скенитских арабов, – сказал Антоний, довольный своими назначениями. Заметив, что Фонтей скорчил гримасу, он удивился. – Ты не одобряешь? Потому что он парфянин? А мне он нравится! Фраат убил всю его семью, только ему удалось убежать.

– Или ему помогли убежать, – заметил Фонтей.

– Зачем это надо? – в недоумении спросил Антоний.

– Потому что весь мир знает, что ты планируешь вторжение в Парфянское царство! Как бы царь ни боялся быть свергнутым собственными сыновьями, он не дурак и сохранит одного наследника! Я думаю, Монес здесь как парфянский шпион. Кроме того, он горд и высокомерен. Не думаю, что он будет рад повелевать кучкой пустынных арабов.

– Gerrae! – воскликнул Антоний, на которого эти слова не произвели впечатления. – Я думаю, Монес хороший человек. Готов поспорить, что я прав. Тысяча денариев?

– Согласен! – ответил Фонтей.

Главная причина, по которой Клеопатра не торопилась ехать в Антиохию, не имела ничего общего с назначением регента или совета. На это не требовалось много времени. Время ей нужно было, чтобы подумать и чтобы прибыть в нужный момент. Ни раньше, ни позже. И что она будет просить, когда приедет в Антиохию? С приглашением к ней приехал человек, очень отличавшийся от Квинта Деллия. Фонтей – аристократ и предан Антонию. Участвует он в этом не ради денег. Слишком опытный, чтобы его можно было поймать на чем-то. Тем не менее от него исходили волны тревоги… нет, беспокойства. Вот нужное слово! Беспокойство! Хотя жизнь в последние четыре года текла без потрясений, фараон ни на йоту не ослабила бдительности. Ее агенты на Востоке и на Западе регулярно докладывали ей. Но некоторых вещей она не знала, в частности, кто и чего ожидал от Антония, когда он думал над назначениями. Как только Фонтей сказал, что Антоний уже в Антиохии, она поняла, почему он вдруг захотел, чтобы царица Египта стояла у его возвышения с толпой грязных крестьян и ничего не получила. Просто стояла бы там, как доказательство, что и Египет находится под римским зонтом. В тени.