Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Попликола внезапно замер, скрестив на груди руки. Планк на передней скамье и Тиций на среднем ярусе все время ерзали от нетерпения. Октавиан заметил это. Он снова заговорил в полной тишине:

– Нет нужды останавливаться на катастрофической кампании, которую он развязал против Парфянской Мидии, ибо период после его ужасного отступления представляет для нас больший интерес, чем потеря трети римской армии. Антоний сделал то, что он делает лучше всего, – стал пить до потери памяти. Обезумевший и беспомощный, он обратился за помощью к Клеопатре. Не к Риму, а к Клеопатре. Она приехала в Левку Кому и привезла с собой подарки, поражающие воображение: деньги, провиант, оружие, лекарства, тысячи слуг и десятки врачей. Из Левки Комы эта пара поехала в Антиохию, где Антоний наконец составил завещание. Одна копия находится здесь, в Риме, другая – в Александрии, где Антоний провел последнюю зиму. Но к этому времени он был уже полностью под влиянием Клеопатры, одурманенный, лишенный воли. Ему не нужно было больше пить вина, ему предлагалось кое-что гораздо более соблазнительное, – от зелий Клеопатры до ее льстивых речей. Каков результат? Весной этого года он двинул всю армию и флот в Эфес. Эфес! Это на тысячу миль западнее того места, где они действительно должны были находиться на линии от Малой Армении до юга Сирии, чтобы преградить путь парфянам. Почему тогда он повел армию и флот в Эфес? И почему потом двинулся в Грецию? Разве Рим представляет для него угрозу? Или Италия? Разве армия и флот западнее реки Дрина как-то его провоцировали? Нет. Мне даже не нужно вам об этом говорить – вы это и сами знаете.

Он посмотрел на задние ряды, где молча сидели заднескамеечники. Затем медленно спустился с курульного возвышения и вышел на середину.

– Я ни на секунду не поверю, что Марк Антоний по собственной воле стал бы угрожать отечеству. Ни один римлянин не сделал бы этого, кроме тех, кто был незаконно изгнан и искал способа вернуться, – Гай Марий, Луций Корнелий Сулла, божественный Юлий. Но разве Марк Антоний был объявлен hostis? Нет, не был! До сегодняшнего дня его статус остается прежним – римлянин, гражданин Рима, последний из многих поколений Антониев, служивших своей стране. Не всегда мудро, но всегда с патриотическим рвением. Так что же случилось с Марком Антонием?

Этот вопрос Октавиан задал звенящим голосом, хотя ему не требовалось будить сенаторов. Дремоты не было и в помине, все внимательно слушали.

– Опять ответ из одного слова: Клеопатра. Он – ее игрушка, ее марионетка. Да, все вы можете продолжить этот список, я знаю! Сегодня я предоставлю вам доказательства того, что то, о чем я говорю, лишь малая доля предательств Антония, совершенных по настоянию Клеопатры. Иностранки, женщины, которая молится зверям! И могущественной колдуньи, способной опутать чарами могучего римлянина из римлян.

Вы знаете, что у этой женщины, иностранки, есть старший сын, отцом которого она объявила божественного Юлия. Сейчас юноше пятнадцать лет, он сидит рядом с ней на египетском троне как Птолемей Пятнадцатый Цезарь. Как вам это нравится! Для римлянина он – бастард, не римский гражданин. Ибо тем из вас, кто верит, что он – сын божественного Юлия, я могу доказать, что он сын раба, которого Клеопатра взяла для своих утех. Она сладострастна, и у нее всегда было много любовников. Она использует их сначала как сексуальных партнеров, а потом – как жертв ее ядов. Да, она оттачивает на них свое искусство, пока они не умирают! Как умер тот раб, отец ее старшего сына. Вы спрашиваете, какое это имеет значение? А вот какое: она обольстила бедного Антония до такой степени, что он объявил бастарда царем царей, а теперь она идет войной на Рим, чтобы посадить его на Капитолии. Здесь есть люди, почтенные отцы, кто может подтвердить под присягой, что ее любимая угроза такова: ее враги будут страдать, когда она поставит свой трон на Капитолии и будет вершить суд от имени своего сына! Да, она хочет использовать армию Антония, чтобы завоевать Рим и превратить его в царство Птолемея Пятнадцатого Цезаря!

Он прочистил горло.

– Но суждено ли Риму и впредь быть величайшим городом мира, центром закона, справедливости, коммерции и цивилизованного общества? Нет, не суждено! Столицей мира должна стать Александрия! Рим должен превратиться в ничто.

Свиток внезапно развернулся, свисая с высоко поднятой руки Октавиана до черно-белых плит пола. Несколько сенаторов вскочили, отреагировав на внезапный шум, но Октавиан не обратил на них внимания и продолжил:

– Доказательство – в этом документе. Это последняя воля, завещание Антония! Он оставляет все, что имеет, включая свое римское и италийское имущество, вложения и деньги, царице Клеопатре. Клянется, что любит ее, любит, любит! Она его единственная жена, центр его существования! Он подтверждает, что Птолемей Пятнадцатый Цезарь – законный сын божественного Юлия и наследник всего, что божественный Юлий оставил мне, его римскому сыну! Он требует, чтобы его знаменитый «раздел мира» получил законную силу, а это делает Птолемея Пятнадцатого Цезаря царем царей! В Риме, в котором царя нет!

Вокруг стали шептаться. Вскрыто завещание, и его может прочитать любой, кто хочет удостовериться, что Октавиан говорит правду.

– Что, отцы, внесенные в списки, вы оскорблены? Вы должны быть оскорблены. Но это еще не самое худшее, что содержится в завещании. Самое худшее – его распоряжение о собственных похоронах. Он распорядился так: где бы смерть его ни настигла, его тело надо отдать египетским жрецам, которые забальзамируют его. Поэтому эти жрецы повсюду ездят с ним, чтобы в случае кончины сделать из него мумию по египетским обычаям. Затем он говорит, что его нужно похоронить в его любимой Александрии! Рядом с его любимой женой Клеопатрой!

Поднялся шум, сенаторы вскочили со своих мест, потрясая кулаками и издавая вопли.

Попликола ждал, когда шум затихнет.

– Я не верю ни одному его слову! – крикнул он. – Завещание – подделка! Как еще ты мог получить его?

– Я выкрал его из хранилища весталок, хотя они проявили большую бдительность, – спокойно ответил Октавиан. Он бросил завещание Попликоле, который схватил его и попытался снова свернуть. – Обрати внимание на конец. Проверь печать.

С трясущимися руками Попликола проверил печать, нетронутую, потому что Октавиан осторожно вырезал ее. Потом стал читать пункт о похоронах Антония и о бальзамировании его тела. Хватая ртом воздух, дрожа, он отбросил эту полоску бумаги.

– Я должен поехать к нему и попытаться вразумить его, – сказал он, неуклюже поднимаясь на дрожащих ногах. Затем, не стесняясь слез, повернулся к рядам и поднял вверх руки. – Кто поедет со мной?

Немногие. Те, кто ушел с Попликолой, покинули сенат под свист и оскорбления. Сенаторы наконец убедились, что Марк Антоний больше не римлянин, что он околдован Клеопатрой и ради нее готов идти войной на свою страну.

– Какой триумф! – сказал Октавиан Ливии Друзилле, когда возвратился домой, сидя на плечах Агриппы и Корнелия Галла в роли двух лошадок.

Но у дверей он отпустил и их, и Мецената со Статилием Тавром, пригласив всех отобедать с ним завтра. Такую победу надо разделить сначала с женой, чей дьявольский план так упростил его задачу. Ибо он знал, что Аппулея и ее подруги ни за что не показали бы ему, где лежит завещание, а он не отважился бы обыскать хранилище. Он должен был точно знать, где находится свиток.

– Цезарь, я никогда не сомневалась в результате, – сказала она, прижимаясь к нему. – Ты всегда будешь держать Рим под контролем.

Он что-то проворчал, погрустнел.

– Это все еще сомнительно, meum mel. Новость о предательстве Антония упростит сбор налогов, но мера останется непопулярной, если я не смогу убедить всю страну, что альтернатива – это власть Египта и жизнь по египетским законам. Что не будет бесплатного зерна, не будет цирка, не будет коммерции, римскому самоуправлению придет конец, и это почувствуют все слои общества. Они еще не поняли, и я боюсь, что не сумею им втолковать, прежде чем опустится египетский топор в умелых руках Антония. Их надо заставить понять, что это не гражданская война! Это война с другим государством под римской маской.

– Цезарь, пусть твои агенты неустанно повторяют это. Расскажи им о поведении Антония как можно проще. Если ты хочешь, чтобы люди поняли, им надо объяснить доступно, – посоветовала Ливия Друзилла. – Но ведь не только это тебя тревожит?

– Да. Я больше не триумвир, и, если в первые дни войны удача от меня отвернется, какой-нибудь честолюбивый волк на передних скамьях легко свалит меня. Ливия Друзилла, моя власть еще так непрочна! Что, если Поллион снова появится, приведя за собой Публия Вентидия?

– Цезарь, Цезарь, не будь таким мрачным! Ты должен продемонстрировать всему народу, что эта война не гражданская. Есть какой-нибудь способ показать это?

– Один есть, но этого недостаточно. Когда Республика была еще очень молода, к иностранному агрессору для заключения соглашения посылали фециалов. Во главе их был pater patratus, которого сопровождал вербенарий – фециал с веточками вербены. Этот человек нес травы и землю, собранные на Капитолии. Травы и земля обеспечивали фециалам магическую защиту. Но потом это стало слишком затруднительно, и вместо этого начали проводить торжественную церемонию в храме Беллоны. Я хочу возобновить этот ритуал при большом стечении народа. Это начало, но ни в коем случае не конец.

– Откуда ты все это знаешь? – поинтересовалась Ливия Друзилла.

– Божественный Юлий рассказывал мне. Он очень хорошо знал древние религиозные обряды. У них была целая группа, интересующаяся этим предметом: божественный Юлий, Цицерон, Нигидий Фигул и Аппий Клавдий Пульхр, кажется. Божественный Юлий сказал мне, смеясь, что он всегда хотел провести эту церемонию, но у него вечно не хватало времени.

– Значит, вместо него это должен проделать ты.

– Я это сделаю.

– Хорошо! Что еще? – спросила Ливия Друзилла.

– Мне не приходит на ум ничего, кроме обычной пропаганды. Но это не укрепит мое положение.

Она вперила в пространство взгляд широко открытых глаз, потом вздохнула:

– Цезарь, я – внучка Марка Ливия Друза, плебейского трибуна, который почти предотвратил Италийскую войну, предложив закон о предоставлении римского гражданства всем италийцам. Только его убийство помешало ему завершить задуманное. Я помню, как мне показали нож – небольшой, странной формы, которым режут кожу. Друз умер не сразу. Несколько дней длилась агония, он кричал.

Октавиан внимательно смотрел на нее, не зная, куда она клонит, но чувствуя нутром, что ее слова будут иметь огромное значение. Иногда у его Ливии Друзиллы открывался дар ясновидения. Во всяком случае, некие пугающие сверхъестественные способности.

– Продолжай, – попросил он.

– Друз мог бы остаться в живых, если бы не сделал одного экстраординарного шага, который поднял его статус так высоко, что только убийство могло сбросить его с тех вершин. Он тайно потребовал от всех италийских неграждан дать ему священную клятву личной преданности. Если бы его закон прошел, вся Италия была бы его клиентом и он приобрел бы такую власть, что мог бы при желании править как вечный диктатор. А хотел ли он этого, уже никто не узнает. – Она втянула щеки и стала похожа на умирающую. – Интересно, сможешь ли ты попросить народ Рима и Италии дать клятву личной преданности тебе?

Он замер, потом его охватила дрожь. На лбу выступил пот, застлал глаза, едкий, как кислота.

– Ливия Друзилла! Что навело тебя на эту мысль?

– Поскольку я – его внучка, я умею думать, пусть даже мой отец был приемным сыном Друза. Это просто одна из семейных историй. Друз был храбрейшим из храбрых.

– Поллион… Саллюстий… кто-нибудь обязательно сохранил текст клятвы в хрониках тех времен.

Она улыбнулась:

– Нет нужды открывать карты. Я могу повторить эту клятву наизусть.

– Не надо! Еще рано! Напиши ее для меня, потом помоги мне выправить ее для моих целей. Как только представится возможность, я организую церемонию фециалов, и мои агенты начнут действовать. Я буду неустанно говорить о царице зверей, заставлю Мецената выдумать пороки для нее, составить список любовников и отвратительных преступлений. Когда она будет идти в моем триумфальном шествии, никто не должен жалеть ее. Она такая тонкая штучка, что всякий, кто увидит ее, может проникнуться состраданием, если не будет знать, что она – смесь гарпии, фурии, сирены и горгоны, настоящее чудовище. Я посажу Антония задом наперед на осла и прилажу ему на голову рога. Я не дам ему шанса выглядеть достойно – или римлянином.

– Ты отклоняешься от темы, – тихо напомнила Ливия Друзилла.

– Да-да. В следующем году я буду старшим консулом, так что к концу декабря я развешу объявления в каждом городе, большом или малом, в каждой деревне от Альп до «каблука» и «носка» италийского «сапога». Они будут содержать клятву и просьбу принести эту клятву, если кто-то захочет. Никакого принуждения, никаких наград. Это должно быть сделано добровольно, с чистыми намерениями. Если люди хотят освободиться от египетской угрозы, тогда они должны поклясться быть со мной, пока я не добьюсь своей цели. И если поклянется достаточно много народу, никто не посмеет сбросить меня, лишить полномочий. Если такие люди, как Поллион, не захотят дать клятву, я не стану их наказывать, ни сейчас, ни в будущем.

– Ты всегда должен быть выше возмездия, Цезарь.

– Я это знаю. – Он засмеялся. – Сразу после Филипп я много думал о Сулле и о моем божественном отце, пытаясь понять, где они допустили ошибку. И я понял, что они любили жить напоказ, экстравагантно и железной рукой управлять сенатом и собраниями. А я решил жить тихо, не напоказ, и править Римом как добрый старый папочка.

Беллона была исконно-римской богиней войны еще в те времена, когда римские боги были лишь безличными и бесполыми силами. Ее другое имя – Нерио, существо еще более таинственное, связанное с Марсом, вошедшим в римский пантеон гораздо позднее. Когда Аппий Клавдий Цек построил храм, чтобы Беллона поддержала его в войнах с этрусками и самнитами, он поставил в храме ее статую. И храм, и статуя хорошо сохранились. Яркие цвета регулярно подновлялись. Поскольку военные вопросы не обсуждались в пределах померия, территория Беллоны располагалась на Марсовом поле, за священными границами. И территория эта была большая. Как все римские храмы, этот стоял на высоком подиуме. Чтобы попасть внутрь, надо было подняться на двадцать ступеней, по десять в каждом пролете. На широкой площадке между пролетами, точно в середине, стояла квадратная колонна из красного мрамора высотой четыре фута. У подножия лестницы была мощеная площадка в один югер, где находились статуи великих римских военачальников: Фабия Максима Кунктатора, Аппия Клавдия Цека, Сципиона Африканского, Эмилия Павла, Сципиона Эмилиана, Гая Мария, божественного Юлия Цезаря и многих других, и каждая статуя была расписана так искусно, что все они казались живыми.

Когда коллегия фециалов, двадцать человек, появилась на ступенях храма богини Беллоны, они предстали перед толпой сенаторов, всадников, людей третьего, четвертого, пятого классов и неимущих. Сенат должен был присутствовать в полном составе, но остальные были тщательно отобраны Меценатом, чтобы известия об этом событии распространились во всех слоях общества. И потому обитателей Субуры и Эсквилина среди зрителей было не меньше, чем жителей Палатина и Карин.

Присутствовали и другие коллегии жрецов, а также все ликторы, находившиеся на службе в Риме, это было красочное скопление тог с красными и пурпурными полосами, круглых накидок и остроконечных шлемов из слоновой кости, понтифики и авгуры прикрывали головы складками тоги.

На бритоголовых фециалах были блекло-красные тоги, надетые на голое тело, согласно старинному обычаю. Вербенарий держал травы и землю, собранные на Капитолии, он стоял ближе всех к pater patratus, чья роль была ограничена финалом церемонии. Бо́льшая часть длинной церемонии проходила на языке столь древнем, что никто ничего не понимал, как и фециал, который без запинки произносил эту тарабарщину. Никто не хотел ошибиться, поскольку даже из-за малейшей ошибки все пришлось бы начинать сначала. Жертвенным животным был небольшой боров, которого четвертый фециал убил кремневым ножом, более древним, чем Египет.

Наконец pater patratus вошел в храм и снова появился, неся копье с листовидным наконечником и древком, почерневшим от времени. Он спустился с верхнего пролета из десяти ступеней и встал перед небольшой колонной, подняв руку с копьем. Серебряный наконечник блеснул в холодных ярких лучах солнца.

– Рим, ты под угрозой! – крикнул он на латыни. – Здесь, передо мной, вражеская земля, на границах которой стоят военачальники Рима! Я объявляю название этой вражеской земли. Это Египет! Метнув это копье, мы, сенат и народ Рима, начинаем священную войну против Египта в лице царя и царицы Египта!

Он метнул копье, оно пролетело над колонной и уткнулось в открытое пространство, называемое вражеской землей. Одна плита была сдвинута. Рater patratus был хорошим воином, и копье воткнулось, дрожа, в землю под приподнятой плитой. С громкими криками народ стал кидать в сторону копья сделанных из шерсти куколок.

Стоя с остальными членами коллегии понтификов, Октавиан наблюдал за церемонией и был доволен. Древний, впечатляющий ритуал, абсолютно соответствующий mos maiorum. Теперь Рим официально находился в состоянии войны, но не с римлянином. Врагами были царица зверей и Птолемей Пятнадцатый Цезарь, правители Египта. Да-да! Какая удача, что ему удалось сделать Агриппу pater patratus, и разве плох был Меценат в роли вербенария, хотя и не очень впечатляющего?

Октавиан пошел домой в окружении сотен клиентов, очень довольный произошедшей переменой. Даже плутократы – почему самые богатые всегда больше других не хотят платить налоги? – кажется, сегодня не желают ему зла, хотя это продлится лишь до первых выплат. Он собирал налоги, пользуясь списком граждан с подробным указанием доходов, эти списки обновлялись каждые пять лет. По правилам, это должны делать цензоры, но цензоров не хватало уже несколько десятилетий. Будучи триумвиром Запада последние десять лет, Октавиан взял на себя обязанности цензора и проследил, чтобы были записаны доходы всех граждан. Трудно было собирать новый налог, для этого понадобилось просторное здание – портик Минуция на Марсовом поле.

Он хотел превратить первый день сбора налогов в праздник. Никаких развлечений, но атмосфера должна быть патриотической. Колоннада и участок земли вокруг портика были украшены алыми флагами SPQR и плакатами, изображавшими женщину с голой грудью, с головой шакала и когтистыми пальцами, которые рвут на куски SPQR. На другом плакате был нарисован безобразный юноша с двойной короной на голове. Надпись внизу гласила: «ЭТО СЫН БОЖЕСТВЕННОГО ЮЛИЯ? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!»

Как только солнце высоко поднялось над Эсквилином, появилась процессия во главе с Октавианом в тоге жреца и с лавровым венком на голове – знаком триумфатора. За ним шел Агриппа, тоже в лаврах, одетый в красную с пурпуром тогу и с изогнутым посохом авгура в руке. Затем шли Меценат, Статилий Тавр, Корнелий Галл, Мессала Корвин, Кальвизий Сабин, Домиций Кальвин, банкиры Бальбы и Оппий и еще несколько самых преданных сторонников Октавиана. Но Октавиану этого оказалось недостаточно, он поместил между собой и Агриппой трех женщин. Ливия Друзилла и Октавия были в одеждах весталок, и на их фоне Скрибония, третья женщина, выглядела бледно. Октавиан устроил целое шоу, заплатив более двухсот талантов налога как свои двадцать пять процентов, хотя и без всяких мешков с монетами. Он представил лишь клочок бумаги – банковский чек.

Ливия Друзилла подошла к столу.

– Я – римская гражданка! – громко крикнула она. – Как женщина, я не плачу налоги, но я хочу заплатить этот налог, чтобы остановить Клеопатру Египетскую, которая мечтает превратить в пустыню наш любимый Рим, отобрать у него все деньги и убить всех жителей! Я плачу двести талантов!

Октавия произнесла такую же речь и заплатила такую же сумму, но Скрибония смогла заплатить только пятьдесят талантов. Не важно. К этому времени быстро растущая толпа кричала так громко, что заглушила Агриппу, который заплатил восемьсот талантов.

Хорошая работа. Но ее нельзя сравнить с тем упорным, кропотливым трудом, что был вложен Октавианом и его женой в составление клятвы верности.

– Ох! – вздохнул Октавиан, глядя на оригинал клятвы, которую принесли Марку Ливию Друзу шестьдесят лет назад. – Если бы я отважился заставить людей дать мне клятву быть моими клиентами, как посмел Друз!

– У италийцев в то время не было патронов, Цезарь, потому что они не были римскими гражданами. Сегодня у каждого есть свой патрон.

– Я знаю, знаю! Каких богов нужно призвать в свидетели?

– Не только Сола Индигета, Теллус и Либера Патера. Друз упомянул больше богов, хотя я удивляюсь, что среди них был Марс, поскольку – в то время, во всяком случае, – о войне еще никто не думал.

– Я полагаю, он знал, что это приведет к войне, – сказал Октавиан, держа перо на весу. – Может быть, ларов и пенатов?

– Да. И божественного Юлия, Цезарь. Это поднимет твой статус.

Клятва была вывешена по всей Италии, от Альп до «носка» и «каблука» Италийского сапога, в первый день нового года. В Риме она украсила ростру со стороны Форума, трибунал городского претора, все перекрестки, на которых стояли алтари ларам, все рыночные площади, где торговали мясом, рыбой, фруктами, овощами, маслом, зерном, перцем и специями, а также все главные ворота, от Капенских до Квиринальских.

«Я клянусь Юпитером Всеблагим Всесильным, Солом Индигетом, Теллус и Либером Патером, Вестой, богиней очага, ларами и пенатами, Марсом, Беллоной и Нерио, божественным Юлием, богами и героями, которые основали Рим и Италию и помогали людям в их борьбе, что я буду считать моими друзьями и врагами тех, кого император Гай Юлий Цезарь, сын бога, считает своими друзьями и врагами. Я клянусь, что буду делать все на благо императора Гая Юлия Цезаря, божественного сына, в его войне против египетской царицы Клеопатры и царя Птолемея и на благо всех других, кто дает эту клятву, даже ценой моей жизни, жизни моих детей, моих родителей и моей собственности. Если усилиями императора Гая Юлия Цезаря, божественного сына, народ Египта будет побежден, я клянусь, что буду верен императору не как его клиент, но как его друг. С этой клятвой я познакомлю как можно больше людей. Я клянусь, зная, что моя клятва принесет справедливые награды. И если я нарушу мою клятву, пусть я лишусь жизни, детей, родителей и имущества. Да будет так. Клянусь».

Обнародование клятвы вызвало сенсацию, ибо Октавиан не говорил об этом заранее. Она просто появилась. Около нее стоял агент Мецената или Октавиана, отвечал на вопросы и выслушивал клятву. Рядом сидел писец и записывал имена тех, кто поклялся. К этому времени новость о невольном предательстве Антония распространилась повсюду. Народ знал, что винить в этом надо не его, что война нужна Египту. Антоний попал в когти Клеопатры, она держит его в клетке, опаивает, чтобы он служил ей и на ложе, и на поле брани. Клеветнические слухи о ней множились до тех пор, пока ее не стали считать чудовищем, совокупляющимся даже со своим сыном-бастардом Птолемеем «Цезарем». Для египетских правителей инцест был делом обычным, а что может быть более чуждо римлянину? Если Марк Антоний прощал это, значит он больше не римлянин.

Клятва напоминала небольшую волну посреди моря. Сначала клятву дали немногие, а дав ее, убеждали других поступить так же, пока эта маленькая волна не стала приливной. Поклялись все легионы Октавиана, а также экипажи и гребцы его кораблей. И наконец, осознавая, что отказ от клятвы тут же становится доказательством предательства, поклялся весь сенат. Кроме Поллиона, который отказался. Верный своему слову Октавиан не стал его наказывать. Протесты против налогов утихли. Теперь люди хотели только поражения Клеопатры и Птолемея, понимая, что победа Рима облегчит налоговое бремя.

Агриппа, Статилий Тавр, Мессала Корвин и остальные военачальники и флотоводцы уехали к своим войскам, сам Октавиан тоже готовился покинуть Рим.

– Меценат, ты от моего имени будешь править Римом и Италией, – сказал Октавиан.

За последние несколько месяцев он сильно изменился. В прошлом сентябре ему исполнился тридцать один год. Черты стали тверже, выражение лица спокойнее. Он был красив мужественной красотой.

– Сенат никогда этого не допустит, – заметил Меценат.

Октавиан усмехнулся:

– Сенат не станет возражать, потому что его не будет. Я беру всех с собой в кампанию.

– О боги! – тихо воскликнул Меценат. – Сотни сенаторов – это же верный способ сойти с ума!

– Вовсе нет. Я каждому дам работу, и пока они под моим присмотром, они не смогут готовить какие-нибудь пакости в Риме.

– Ты прав.

– Я всегда прав.