Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Поскольку было невозможно возродить Союз неподражаемых, Клеопатра задумала создать Союз смертников. Цель была та же – веселиться, пить, есть, а главное – хоть на несколько часов забыть о стремительно настигающей их судьбе. Однако это общество, как и следовало из названия, было всего лишь бледной тенью прежнего разгульного Союза неподражаемых. Пустое, натужное, безумное.

Антоний оставался трезв, несмотря на умеренное употребление вина, ибо предпочитал проводить время с легионами, тренируя солдат, совершенствуя их мастерство. Цезарион, Курион и Антилл всегда находились при нем, когда он был в таком воинственном настроении. У них не было желания становиться членами Союза смертников. Они были в том возрасте, когда смерть представляется чем-то невероятным. Любой может умереть, но только не они.

В начале мая из Сирии пришло сообщение, которое потрясло Антония. Еще на пути в Афины он обнаружил сотню римских гладиаторов, оказавшихся на Самосе, и нанял их, чтобы они сразились в победных играх, которые он был намерен устроить после разгрома Октавиана. Он заплатил им и дал два корабля, но Акций нарушил его планы. Услышав о поражении Антония, гладиаторы решили ехать в Египет и драться за него там, но не на арене, а как настоящие солдаты. Они доехали до Антиохии, где их задержал Тит Дидий, новый наместник, поставленный Октавианом. Потом прибыл Мессала Корвин с первыми легионами Октавиана и приказал их всех распять. Таким способом Корвин хотел сказать, что любые гладиаторы, сражающиеся на стороне Марка Антония, – рабы, а не свободные люди.

По какой-то причине, непонятной Клеопатре, эта печальная новость подействовала на Антония так, как не подействовали события при Акции и Паретонии. Несколько дней он безутешно плакал, а когда пароксизм горя прошел, Антоний, казалось, утратил интерес и волю к борьбе. Наступила депрессия, но под маской лихорадочного веселья на пирушках Союза смертников, которые он посещал регулярно, напиваясь до бесчувствия. Легионы были забыты, египетская армия забыта, и когда Цезарион напоминал ему, что он должен образумиться и сохранить боевой дух в обеих армиях, Антоний не обращал на него внимания.

Именно в этот момент жрецы и номархи Нила от Элефантины до Мемфиса – тысяча миль – пришли к фараону Клеопатре и предложили биться насмерть до последнего египтянина. «Пусть весь Египет по Нилу встанет на защиту фараона!» – кричали они, стоя на коленях и уткнувшись лбами в золотой пол ее зала для аудиенций.

Решительная, несгибаемая, она всем отказывала, и наконец они отправились домой в отчаянии, убежденные, что римское правление будет концом Египта. Но ушли они, только увидев ее слезы. Нет, плакала она, она не превратит Египет в кровавую баню ради двух фараонов, в жилах которых едва ли течет египетская кровь.

– Эту бессмысленную жертву я не могу принять, – сказала она, плача.

– Мама, ты не имела права отказать им без меня, – упрекнул ее Цезарион, когда узнал об этом. – Мой ответ был бы таким же, но, не потребовав моего присутствия, ты лишила меня моих прав. Почему ты думаешь, что твое поведение избавляет меня от боли? Оно не избавляет. Как я могу править сам, если ты все время отстраняешь меня? Мои плечи шире твоих.

Пытаясь вывести Антония из депрессии и присматривая за тремя молодыми людьми – Цезарионом, Курионом и Антиллом, Клеопатра еще и следила за строительством своей пирамиды, которое она начала, следуя обычаям и традиции, когда в семнадцать лет взошла на трон. Пирамида располагалась в пределах Семы, большой территории внутри Царского квартала, где были похоронены все Птолемеи и где в прозрачном хрустальном саркофаге покоился Александр Великий. Там лежал и один из ее братьев-мужей, которого она убила, чтобы посадить на трон Цезариона. Другой утонул в водах Нила у Пелузия. Каждый Птолемей имел свой склеп, как и все правившие Береники, Арсинои и Клеопатры. Это были небольшие, но достойные фараонов сооружения: сам саркофаг, канопы, охраняющие статуи, три комнаты с запасами еды, напитками, мебелью и изящная тростниковая лодка для плавания по реке ночи.

Поскольку в пирамиде Клеопатры должен был лежать и Антоний, она была вдвое больше других. Ее половина была закончена. Рабочие торопились завершить погребальную камеру Антония, прямоугольную по форме, отделанную темно-красным нубийским мрамором, отполированным как зеркало. Внешние стены украшали только картуши ее и Антония. Две наружные массивные бронзовые двери со священными символами вели в помещение, откуда через две двери можно было попасть в обе половины пирамиды. Переговорная трубка проходила сквозь пятифутовую кладку рядом с левой створкой внешней двери.

Пока ее и Антония, забальзамированных, не положат там, высоко в стене останется большое отверстие, до которого можно подняться по бамбуковым лесам. Лебедка и просторная корзина позволят доставлять людей и инструменты. Процесс бальзамирования занимает девяносто дней, так что пройдет полных три месяца между смертью и замуровыванием отверстия. Жрецы-бальзамировщики будут спускаться и подниматься со своими инструментами и помощниками. Кислые соли они получали из озера Тритонида на краю римской провинции Африка. Даже это уже было приготовлено. Жрецы жили в специальном здании, где хранили и свои инструменты.

Погребальная камера Антония соединялась с ее камерой дверью. Обе камеры были украшены стенными росписями, золотом, драгоценными камнями. Там было все, что может понадобиться фараону и ее супругу в царстве мертвых. Книги, забавные сцены из их жизни, все египетские боги до одного, изумительное изображение Нила. Еда, мебель, напитки и лодка были уже там. Клеопатра знала, что ждать осталось недолго.

В помещении Антония стоял его рабочий стол и его курульное кресло из слоновой кости, лучшие доспехи, несколько тог и туник, столы из тетраклиниса на ножках из слоновой кости, инкрустированной золотом. Ларцы в виде миниатюрных храмов с восковыми масками всех его предков, достигших преторской должности, и бюст его самого на колонне, который он особенно любил. Греческий скульптор покрыл его голову пастью львиной шкуры, так что лапы льва были сцеплены на груди, а над головой Антония блестели два красных глаза. Не хватало лишь одного комплекта искусно сделанных доспехов и тоги с пурпурной каймой, которые еще могли понадобиться ему.

Конечно, Цезарион знал, что она делает, и должен был понять, что это означает: она думает, что они с Антонием скоро умрут. Но он ничего не сказал и не попытался разубедить ее. Только самый глупый фараон не будет думать о смерти. Это не значило, что его мать и отчим думают о самоубийстве. Это значило, что они войдут в царство мертвых, имея все необходимое, независимо от того погибнут ли они в результате вторжения Октавиана или проживут еще сорок лет. Его собственная гробница строилась по всем правилам. Клеопатра поставила ее рядом с Александром Великим, но Цезарион велел перенести ее на более скромное место.

Цезарион испытывал двойственное чувство. Он был возбужден, предвкушая сражение, но в то же время страшился за судьбу своего народа, который может остаться без фараона. Уже достаточно взрослый, чтобы помнить голод и чуму, случившиеся между смертью его отца и рождением двойняшек, он чувствовал огромную ответственность и знал, ему необходимо выжить, что бы ни случилось с его матерью и ее мужем. Он был уверен, что ему сохранят жизнь, если он умело проведет переговоры и отдаст Октавиану столько сокровищ, сколько тот потребует. Живой фараон намного важнее для Египта, чем тоннели, битком набитые сокровищами. У него сложилось свое представление об Октавиане. Цезарион никогда не говорил об этом с Клеопатрой, которая не согласилась бы с ним и только осудила бы его. Цезарион понимал стоявшую перед Октавианом дилемму и не мог винить его за предпринятые им действия. Мама, мама! Сколько высокомерия, сколько амбиций! Рим пошел на Египет, потому что она посягнула на мощь Рима. Для Египта вот-вот начнется новая эра, и он должен контролировать события. Ничто в поведении Октавиана не обличало в нем тирана. Цезарион полагал, что Октавиан видит свою миссию в том, чтобы победить врагов Рима и обеспечить своему народу безопасность и процветание. Имея такие цели, он будет делать все, что должен, но не больше. Разумный человек, которого можно убедить, что стабильный Египет при сильном правителе никогда не будет угрозой. Египет, друг и союзник римского народа, самое верное Риму царство-клиент.

Двадцать третьего июня Цезариону исполнилось семнадцать лет. Клеопатра собралась устроить в его честь большой прием, но он и слышать об этом не хотел.

– Что-нибудь поскромнее, мама. Семья, Аполлодор, Каэм, Сосиген, – твердо сказал он. – Никаких «смертников», пожалуйста! Попытайся отговорить Антония!

Это оказалось не так сложно, как она ожидала. Марк Антоний был измотан, он устал.

– Если мальчик этого хочет, пусть будет так. – Рыже-карие глаза блеснули. – Сказать по правде, моя дорогая жена, сейчас я скорее смертник, нежели союзник. – Он вздохнул. – Теперь, когда Октавиан дошел до Пелузия, осталось недолго. Еще месяц, может, чуть больше.

– Моя армия не устояла, – сквозь зубы сказала Клеопатра.

– Хватит, Клеопатра, почему она должна была устоять? Безземельные крестьяне, несколько поседевших римских центурионов времен Авла Габиния – я бы не стал больше просить их отдавать жизнь, если Октавиан их пощадит. Нет, действительно, я рад, что они не дрались. – Его лицо исказила гримаса. – И еще больше я рад, что Октавиан отослал их домой. Он поступает скорее как путешественник, чем как завоеватель.

– Что его остановит? – с горечью спросила она.

– Ничего, и это неоспоримый факт. Я думаю, нам надо немедленно послать к нему переговорщика и спросить об условиях сдачи.

Еще накануне она накинулась бы на него, но это было вчера. Один взгляд на лицо ее сына в день рождения сказал ей, что Цезарион не хочет, чтобы землю его страны пропитала кровь ее подданных. Он согласился на оборону до последнего солдата римского легиона в лагере на ипподроме, но только потому, что те войска жаждали сражения. В Акции им было отказано в этом, поэтому они хотели драться здесь. Победа или поражение – не важно, лишь бы был шанс подраться.

Да, в итоге все согласились с мнением Цезариона, что необходимо заключить мир. Пусть будет так. Мир любой ценой.

– Кто встретится с Октавианом? – спросила Клеопатра.

– Я думаю, Антилл, – сказал Антоний.

– Антилл? Он ведь еще ребенок!

– Вот именно. Более того, Октавиан хорошо его знает. Я не могу придумать лучшей кандидатуры.

– Да, я тоже не могу, – подумав, согласилась она. – Но это значит, что ты должен написать письмо. Антилл недостаточно сообразительный, чтобы вести переговоры.

– Я знаю. Да, я напишу письмо. – Он вытянул ноги, провел рукой по волосам, теперь уже побелевшим. – Дорогая моя девочка, я так устал! Скорее бы все закончилось!

Она почувствовала комок в горле. Проглотила его.

– И я тоже, любовь моя, жизнь моя. Я умоляю простить меня за ту пытку, которой я подвергла тебя, но я не понимала… Нет-нет, я должна перестать искать себе оправдания! Я должна смело признать свою вину, не уклоняться, не увиливать. Если бы я осталась в Египте, все сложилось бы иначе. – Она прижалась лбом к его лбу – слишком близко, чтобы видеть его глаза. – Я недостаточно любила тебя, поэтому сейчас я страдаю. О, это ужасно! Я люблю тебя, Марк Антоний. Люблю больше жизни. Я не буду жить, если тебя не станет. Все, чего я хочу, – это оказаться навечно вместе с тобой в царстве мертвых. Мы будем соединены в смерти так, как никогда не были в жизни, там покой, согласие, истинная свобода. – Она подняла голову. – Ты веришь в это?

– Верю. – Блеснули его мелкие белые зубы. – Вот почему лучше быть египтянином, чем римлянином. Римляне не верят в жизнь после смерти, поэтому они не боятся смерти. Цезарь всегда говорил, что смерть – это вечный сон. И Катон, и Помпей Магн, и все остальные. Ну что ж, пока они спят, я буду гулять в царстве мертвых с тобой. Вечно.

Октавиан, я уверен, ты не хочешь больше проливать римскую кровь, а судя по тому, как ты обходишься с армией моей супруги, ты не желаешь смерти и египтянам.

Я полагаю, мой старший сын застанет тебя в Мемфисе. Он везет это письмо, поскольку я уверен, в этом случае оно ляжет на твой стол, а не на стол какого-нибудь легата. Мальчик очень хотел быть полезным, и я с радостью позволил ему оказать мне эту услугу.

Не стоит продолжать этот фарс. Я признаю, что в этой войне, если ее можно так назвать, агрессором был я. Да, Марку Антонию не удалось ярко блеснуть, и теперь он хочет все закончить.

Если ты позволишь царице Клеопатре управлять ее царством как фараону и царице, я упаду на меч. Хороший конец жалкой борьбы. Пошли свой ответ с моим сыном. Я буду ждать ответа три рыночных интервала. Если к тому времени известий не будет, я пойму, что ты мне отказал.

Три рыночных интервала миновали, но ответа от Октавиана не пришло. Антония беспокоило, что его сын не вернулся, но он решил, что Октавиан задержит мальчика до своей полной победы. Что делают потом с сыновьями тех, кто занесен в проскрипционные списки? Обычно их удел – изгнание. Но Антилл много лет жил у Октавии. Ее брат не прогонит ее пасынка. И не откажет ему в доходе, чтобы сын Антония мог достойно жить.

– Ты действительно думаешь, что Октавиан примет условия, которые ты выдвинул в письме? – спросила Клеопатра.

Она не видела письма и не просила показать его ей. Новая Клеопатра понимала, что дела мужчин касаются лишь мужчин.

– Думаю, что не примет, – ответил Антоний, пожав плечами. – Хоть бы Антилл дал мне знать.

Как сказать ему, что мальчик мертв? Октавиан не хочет договариваться, ему нужны сокровища Птолемеев. Знает ли он, где их найти? Нет, конечно. Поэтому он выкопает в песке Египта больше дыр, чем звезд на небе. А Антилл? Живой, он может создать проблемы. Шестнадцатилетние мальчишки – как ртуть, и хитрые. Октавиан не будет рисковать и сохранять ему жизнь, опасаясь, что он убежит и сообщит отцу его диспозиции. Да, Антилл мертв. Имеет ли значение, скажет она об этом его отцу или промолчит? Нет, не имеет. Поэтому она не станет взваливать еще и эту горестную ношу на его и без того слабые плечи. (О боги, неужели она подумала так о Марке Антонии?)

Вместо этого она заговорила о другом юноше – Цезарионе.

– Антоний, у нас, наверное, есть еще три рыночных интервала до прихода Октавиана в Александрию. Я думаю, что где-нибудь поблизости от города ты дашь ему бой, да?

Он пожал плечами:

– Солдаты этого хотят, поэтому – да.

– Нельзя позволять Цезариону участвовать в сражении.

– Боишься, что его убьют?

– Да. Я совершенно уверена, что Октавиан не позволит мне править Египтом, но и Цезариону он тоже не позволит. Я должна отправить его в Индию или на Тапробану, прежде чем Октавиан начнет охотиться за ним. У меня есть пятьдесят надежных людей и небольшой быстроходный флот в Беренике. Каэм дал моим слугам достаточно золота, чтобы обеспечить Цезариона. Когда он станет взрослым мужчиной, он сможет возвратиться.

Антоний внимательно смотрел на нее, хмуря лоб. Цезарион, всегда Цезарион! Но она была права. Если он останется, Октавиан выследит его и убьет. Обязательно убьет. Ни один соперник, так похожий на Цезаря, как этот египетский сын, не должен жить.

– Что требуется от меня? – спросил он.

– Поддержка, когда я скажу ему об этом. Он не захочет уезжать.

– Не захочет, но должен. Да, я поддержу тебя.

Они оба удивились, когда Цезарион сразу согласился.

– Мама, Антоний, я понимаю вас. – Голубые глаза его расширились. – Кто-то из нас должен жить, но никому из нас жить не позволят. Если я пробуду в Индии лет десять, Октавиан оставит Египет в покое. Как провинцию, а не как царство-клиент. Но если люди Нила будут знать, что фараон жив, они обрадуются, когда я вернусь. – Глаза его наполнились слезами. – О мама, мама! Никогда больше я не увижу тебя! Я должен ехать, но не могу. Ты будешь идти в триумфальном шествии Октавиана, а потом тебя задушат. Не могу я уехать!

– Ты должен, Цезарион, – решительно сказал Антоний, взяв его за руку. – Я не сомневаюсь в твоей любви к матери, но я также верю, что ты любишь свой народ. Поезжай в Индию и оставайся там, пока не наступит время вернуться. Пожалуйста!

– Я поеду. Это разумно.

Он улыбнулся им улыбкой Цезаря и вышел.

– Не могу поверить, – сказала Клеопатра, поглаживая свой зоб. – Он сказал, что поедет, да?

– Да, он так сказал.

– Он должен уехать завтра же.

На следующий день, одетый как банкир или как чиновник среднего класса, Цезарион отбыл с двумя слугами. Все трое – на хороших верблюдах.

Клеопатра стояла на стене Царского квартала, махала красным шарфом и улыбалась, пока могла видеть сына на Мемфисской дороге. Сославшись на головную боль, Антоний остался во дворце.

Там Канидий и нашел его. Остановившись на пороге, он увидел Марка Антония, который растянулся на ложе, ладонью прикрыв глаза.

– Антоний!

Антоний свесил ноги на пол и сел, моргая.

– Ты нездоров? – спросил Канидий.

– Голова болит, но не от вина. Жизнь тяготит меня.

– Октавиан не примет твоих условий.

– Что ж, мы поняли это в тот момент, когда царица послала ему свой скипетр и диадему в Пелузий. Жаль, что, в отличие от армии, город оказал сопротивление. Много хороших египтян погибло. Как они могли подумать, что сумеют выдержать римскую осаду?

– Он не мог позволить себе осаду, Антоний, вот почему он взял город штурмом. – Канидий в недоумении посмотрел на Антония. – Разве ты не помнишь? Ты болен!

– Да-да, я помню! – отрывисто засмеялся Антоний. – Просто у меня голова занята совсем другим, вот и все. Он в Мемфисе, да?

– Был в Мемфисе. А теперь подходит к Канопскому рукаву Нила.

– Что говорит о нем мой сын?

– Твой сын?

– Антилл!

– Антоний, мы уже месяц ничего не слышали об Антилле.

– Да? Как странно! Наверное, Октавиан задержал его.

– Да, наверное, так и есть, – тихо сказал Канидий.

– Октавиан послал письмо со слугой, да?

– Да, – с порога ответила Клеопатра.

Она вошла и села напротив Антония, взглядом предостерегая Канидия.

– Как зовут человека?

– Тирс, дорогой.

– Освежи мою память, Клеопатра, – явно смущенный, попросил Антоний. – Что было в письме, которое прислал тебе Октавиан?

Канидий рухнул в кресло, пораженный.

– В открытом письме он приказывает мне разоружиться и сдаться. В личном послании сказано, что Октавиан подумает о решении, удовлетворяющем все стороны, – ровным голосом произнесла Клеопатра.

– Да! Да, конечно, я помню… Ах… я должен был что-то сделать для тебя? Что-то в отношении командира гарнизона в Пелузии?

– Он послал свою семью в Александрию, чтобы они были в безопасности, и я их арестовала. Почему его семья должна избежать страданий оставшихся в Пелузии? Но потом Цезарион… – она запнулась, стиснула руки, – сказал, что я слишком строга, что поступаю несправедливо и что я должна передать их тебе.

– О-о! И я поступил справедливо с семьей?

– Ты освободил их. И это было несправедливо.

Канидий слушал все это, словно его ударили боевым топором. Все кончено, все в прошлом! О боги, Антоний полупомешанный! Он уже ничего не помнит. И как он, Канидий, будет обсуждать военные планы с потерявшим память стариком? Разбит! Распался на тысячу осколков! Он не может командовать.

– Чего ты хочешь, Канидий? – спросил Антоний.

– Октавиан совсем близко, Антоний, а у меня семь легионов на ипподроме, требующих сражения. Мы будем сражаться?

Антоний вскочил, моментально превратившись из старика-склеротика в военачальника, энергичного, умного, решительного.

– Да! Конечно мы будем драться, – сказал он и заорал: – Карты! Мне нужны карты! Где Цинна, Туруллий, Кассий?

– Ждут, Антоний. Очень хотят сразиться.

Клеопатра проводила Канидия.

– Как давно это началось? – спросил Канидий.

– С тех пор, как он вернулся из Фрааспы. Уже четыре года.

– Юпитер! Почему я этого не замечал?

– Потому что это случается эпизодически и обычно, когда у него болит голова. Цезарион уехал сегодня, так что день тяжелый, но не беспокойся, Канидий. Он уже приходит в себя и к завтрашнему утру будет таким, каким был у Филипп.

Клеопатра знала, что говорила. Антоний воспрянул духом, когда авангард кавалерии Октавиана прибыл в окрестности Канопа, где находился ипподром. Это был прежний Антоний, полный решимости и огня, всегда находящий решение. Смяв кавалерию, семь легионов Антония ринулись в бой, распевая гимны Геркулесу Непобедимому, покровителю рода Антониев и богу войны.

С наступлением сумерек он возвратился в Александрию. Его встретила торжествующая Клеопатра.

– Ох, Антоний, Антоний, ты достоин всего! – кричала она, покрывая его лицо поцелуями. – Цезарион! Как я хочу, чтобы Цезарион мог видеть тебя сейчас!

Бедная женщина, она так ничего и не поняла. Когда Канидий, Цинна, Децим Туруллий и другие прибыли в таком же состоянии, потные, покрытые кровью, как Антоний, она бегала от одного к другому, так широко улыбаясь, что даже Цинна нашел это зрелище отвратительным.

– Это было не главное сражение, – попытался вразумить ее Антоний, когда она промелькнула мимо него. – Прибереги свою радость для решающей битвы, которая еще предстоит.

Но нет, она не хотела слышать. Весь город ликовал так, словно это было генеральное сражение, а Клеопатра занялась организацией праздника в честь их победы, который должен был состояться в гимнасии на следующий день. Вся армия будет там, она наградит самых храбрых солдат, легатов надо устроить в золоченом павильоне на пышных подушках, центурионов – чуть менее шикарно…

– Они оба сумасшедшие, – сказал Цинна Канидию. – Сумасшедшие!

Он пытался остановить ее, но Антоний, муж, возлюбленный, не стал разубеждать ее в том, что победа в этой малой битве положила конец войне, что ее царство спасено, что Октавиан перестал быть угрозой. Профессиональные воины, легаты наблюдали, как бессильный Антоний, поддавшись безумной радости Клеопатры, тратил последнюю энергию, пытаясь втолковать ей, что семь легионов никогда не поместятся в гимнасии.

На праздник были приглашены лишь те, кто заслужил награды, независимо от ранга, однако пришли также четыреста с лишним центурионов, военные трибуны, младшие легаты и те из александрийцев, кто сумел втиснуться. Были также пленные. По настоянию Клеопатры они были закованы в цепи и стояли на месте, где александрийцы могли под громкие крики закидывать их тухлыми овощами. Если до этого ничто не могло отвернуть от нее легионы, то зрелище сделало свое дело. Не по-римски, по-варварски. Оскорбление для любого римлянина.

Клеопатра не хотела слушать советов относительно наград, которые собиралась раздавать сама. Вместо простого венка из дубовых листьев за храбрость, которым награждался воин, спасший жизни товарищей и удержавший позицию до конца боя, легионер получил золотой шлем и кирасу, преподнесенные ему некрасивой маленькой женщиной с глазами навыкате, да при этом еще и поцеловавшей его!

– Где мои дубовые листья? Дай мне дубовые листья! – потребовал солдат, глубоко оскорбленный.

– Дубовые листья? – засмеялась она, словно колокольчик зазвенел. – О, дорогой мой мальчик, дурацкий венок из дубовых листьев вместо золотого шлема? Будь же благоразумным!

Он швырнул золотые доспехи в толпу и немедленно ушел в армию Октавиана в такой ярости, что боялся убить ее, если останется. Армия Антония не была римской армией, это было сборище танцовщиц и евнухов.

– Клеопатра, Клеопатра, когда ты образумишься? – с болью вопрошал Антоний той ночью, после того как закончилось это смешное представление и александрийцы разошлись по домам, удовлетворенные.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты опозорила меня перед моими людьми!

– Опозорила? – Клеопатра выпрямилась, приготовившись защищаться. – Что ты имеешь в виду?

– Это не твое дело – устраивать военные праздники, соваться в mos maiorum Рима, награждать воина золотом вместо дубовых листьев. И заковывать римских солдат в кандалы. Ты знаешь, что сказали эти пленные, когда я предложил им вступить в мои легионы? Они сказали, что предпочтут умереть. Умереть!

– О, ну если они так хотят, я предоставлю им такую возможность!

– Ничего подобного ты не сделаешь. Последний раз говорю, женщина: не суй нос в дела мужчин! – взревел Антоний, дрожа. – Ты превратила меня в сутенера, в saltatrix tonsa, которая ловит клиентов у храма Венеры Эруцины!

Ее гнев мгновенно угас. Рот открылся, глаза наполнились слезами. Она взглянула на него с искренним отчаянием.

– Я… я думала, ты захочешь этого, – прошептала она. – Я думала, это упрочит твое положение, когда твои рядовые солдаты, центурионы и трибуны увидят, как велики будут награды, если мы победим в этой войне. И разве мы не победили? Ведь это была победа?

– Да, но маленькая победа, не главная. И ради Юпитера, женщина, оставь золотые шлемы и кирасы для египтян! Римские солдаты предпочтут венок из трав.

И они разошлись, чтобы поплакать, но поплакать по разным причинам. Наутро они поцеловались и помирились. Не время было ссориться.

– Если я поклянусь моим отцом Амоном-Ра, что не буду вмешиваться в твои военные дела, Марк, ты согласишься на решающую битву? – спросила она с ввалившимися от бессонницы глазами.

Ему удалось выдавить улыбку. Он притянул ее к себе и вдохнул пьянящий запах ее кожи, этот мягкий цветочный аромат, который придавал телу иерихонский бальзам.

– Да, любовь моя, я дам свой последний бой.

Она напряглась, откинулась, чтобы посмотреть на него.

– Последний бой?

– Да, последний бой. Завтра на рассвете. – Он глубоко вздохнул, посуровел. – Я не вернусь, Клеопатра. Что бы ни случилось, я не вернусь. Мы можем победить, но это будет единственная битва. Октавиан уже выиграл войну. Я хочу умереть на поле сражения, как храбрый воин. Таким образом, римский элемент исчезнет, и ты сможешь вести переговоры с Октавианом самостоятельно, уже без меня. Ему мешаю я, а не ты. Ты – иноземный враг, и он, скорее всего, поступит с тобой по римскому обычаю. Он может потребовать, чтобы ты шла в его триумфальном параде, но не казнит ни тебя, ни наших детей. Я сомневаюсь, что он позволит тебе править Египтом, а это означает, что после его триумфа он заставит тебя и детей жить в италийском городе-крепости, например в Норбе или Пренесте. Вполне комфортно. И там ты можешь дождаться возвращения Цезариона.

Лицо ее побелело, весь цвет сконцентрировался в огромных глазах.

– Антоний, нет! – прошептала она.

– Антоний, да. Вот чего я хочу, Клеопатра. Ты можешь попросить мое тело, и он отдаст тебе его. Он не мстительный человек. Все, что он делает, целесообразно, рационально, тщательно продумано. Не отнимай у меня возможности достойно умереть, любовь моя, пожалуйста!

Слезы жгли, стекая по щекам в уголки рта.

– Я не лишу тебя этого, любимый. У меня есть только одна просьба – последняя ночь в твоих объятиях.

Он поцеловал ее и ушел на ипподром, чтобы подготовиться к сражению.

Без всякой цели, уже мертвая внутри, она прошла по дворцу к двери, которая вела через пальмовый сад в Сему, как всегда, ее сопровождали Хармиона и Ирада. Они не задавали вопросов, в этом не было необходимости, после того как они увидели лицо фараона. Антоний погибнет, сражаясь. Цезарион уехал в Индию. И фараон быстро приближалась к тому неясному горизонту, который отделял Нил живых от царства мертвых.

Придя к своей гробнице, она велела рабочим, еще трудившимся на половине Антония, завершить все к наступлению сумерек завтрашнего дня. Сделав это распоряжение, она постояла в маленькой передней, глядя на массивные бронзовые двери, потом повернулась и посмотрела в дальний конец ее собственных покоев, где стояла великолепная кровать и ванна, отгороженный ширмой туалет, стол и два кресла, рабочий стол, на котором лежала тончайшая папирусная бумага, тростниковые перья, чернильницы, стул. Все, что фараону может понадобиться в той, другой жизни. Но вдруг она подумала, что вполне могла бы поселиться тут уже сейчас.

Эта мысль не давала ей покоя. Она была словно загнана в клетку, не в состоянии повлиять на ход событий. С одной стороны, смерть Антония, с другой – решение Октавиана относительно ее судьбы и судьбы ее детей. Она должна спрятаться! И скрываться до тех пор, пока не узнает, какое решение примет Октавиан. Если ее найдут, то возьмут в плен, посадят в тюрьму, а ее детей, наверное, сразу же убьют. Антоний утверждал, что Октавиану не чуждо милосердие, но для Клеопатры он был василиском, смертоносной рептилией. Конечно, он хочет, чтобы она участвовала в его триумфальном шествии. Следовательно, смерть царицы зверей ему невыгодна. Но если она сейчас покончит с собой, ее дети, без сомнения, будут страдать. Нет, она не могла убить себя, не обеспечив безопасность детей. Цезарион еще не достиг гавани в Аравийском заливе. Пройдет несколько дней, прежде чем он отплывет в Индию. Что касается детей Антония, она – их мать и связана с ними незримыми узами.

Взглянув на кровать, она подумала вдруг: а почему бы не укрыться в гробнице? Конечно, сейчас в нее можно попасть через отверстие, но, прежде чем Октавиан прикажет своим людям войти, она закричит в переговорную трубку, что если они это сделают, то она примет яд. Такой смерти Октавиан ей не простит. Все его многочисленные враги будут кричать, что это он отравил ее. Но она должна оставаться живой до тех пор, пока не заставит его поклясться, что ее дети смогут достойно жить и не будут зависеть от Рима. Если хозяин Рима откажется, она отравит себя публично и так ужасно, что бесчестье ее смерти навсегда разрушит образ милосердного властителя.

– Я останусь здесь, – сказала она Хармионе и Ираде. – Положите кинжал вон на тот стол, а другой кинжал около переговорной трубки и немедленно идите к Хапд-эфане. Скажите ему, что мне нужен пузырек смертельного яда. Октавиан никогда не дотронется до живой Клеопатры.

Хармиона и Ирада решили, что их госпожа хочет умереть прямо сейчас. Так же понял намерение Клеопатры и Аполлодор, когда две плачущие женщины пришли во дворец.

– Где царица?

– В гробнице, – рыдая, ответила Ирада и поспешила на поиски Хапд-эфане.

– Она хочет покончить с собой еще до того, как Октавиан подойдет к Александрии, – сквозь слезы выговорила Хармиона.

– Но Антоний! – воскликнул потрясенный Аполлодор.

– Антоний намерен погибнуть завтра в сражении.

– К тому времени дочь Ра будет уже мертва?

– Я не знаю! Может быть… наверное… я не знаю!

И Хармиона поспешила найти свежую еду для своей хозяйки в гробнице.

Через час все во дворце знали, что фараон готовится к смерти. Ее появление в столовой удивило Каэма, Аполлодора и Сосигена.