Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Ливия Друзилла покрыла его слезами и поцелуями и объявила, что будет спать в другом месте, лишь бы ему ничто не угрожало.

– Нет, – решительно запротестовал он, – нет! Меня поддерживала только мысль, что я буду лежать рядом с тобой.

Довольная, но озабоченная Ливия Друзилла согласилась разделить с ним постель, но при условии, что из тростника соорудят наколенник.

– Цецилий Антифан знает, как вылечить колено, – сказала она.

– Насрать мне на Цецилия Антифана! – разозлился Октавиан. – Если за эту кампанию я понял что-то, моя дорогая, так это то, что наши армейские хирурги бесконечно более талантливы, чем любой врач-грек в Риме. Публий Корнелий отдал мне Гая Лициния, и Гай Лициний будет продолжать лечить меня, это ясно?

– Да, Цезарь.

То ли благодаря заботам Гая Лициния, то ли потому, что Октавиан в двадцать девять лет был значительно крепче, чем в двадцать, но, находясь в своей постели рядом с Ливией Друзиллой, он быстро поправлялся. Когда он впервые вышел на улицу и прошел к Римскому форуму, ему пришлось опираться на две палки. Но еще через две недели он уже ходил, опираясь на одну палку, да и ту быстро отбросил.

Люди приветствовали его. Никто, даже самые преданные Антонию сенаторы, больше не вспоминал о Филиппах. Колено (удобное место для неприятной раны, как он понял) можно было всем продемонстрировать, а после снятия повязки люди, увидев рану, охали и ахали над ней. Даже шрамы на ладонях и руках производили впечатление, поскольку некоторые занозы были огромными и глубокими. Героизм Октавиана был налицо.

Вскоре после его выздоровления пришла новость, что в Сисции неспокойно. Агриппа, взявший этот город, оставил Фуфия Гемина командовать гарнизоном, и вот теперь япиды восстали. Октавиан и Агриппа отправились на помощь, но Фуфий Гемин уже подавил восстание без них.

Таким образом, в первый день нового года можно было провести церемонию, как было запланировано. Октавиан стал старшим консулом, а Агриппа, хотя и консуляр, взял на себя обязанности курульного эдила.

В некотором роде это был год величайшей славы Агриппы. Он начал с того, что произвел инспекцию водоснабжения и канализации Рима. Была закончена реконструкция акведука Марция и введен в строй акведук Юлия, чтобы увеличить подачу воды на холмы Квиринал и Виминал, жители которых до сих пор брали воду из ручьев. Хорошо, да, но не так значительно по сравнению с тем, что Агриппа сотворил с канализацией Рима. Три подземных потока позволили построить систему из арочных туннелей. Имелось три стока: один как раз ниже Тригария у Тибра, где река была чистой для купания, один в Римском порту и один, самый большой, там, где вытекала Большая клоака с одной стороны Деревянного моста. Здесь выходное отверстие (когда-то место впадения в Тибр реки Спинон) было достаточно широким. В Клоаку можно было даже въехать на гребной лодке. Весь Рим восхищался, когда Агриппа проехал в такой лодке по Клоаке, нанося на карту систему канализации и отмечая те места, где стены требовали ремонта. Агриппа обещал, что Клоака больше не потечет вспять, когда Тибр разольется. Этот удивительный человек говорил еще, что он не перестанет следить за канализацией и водоснабжением после окончания своих полномочий эдила. Пока Марк Агриппа будет жить, он будет, как черная собака, держать в страхе компании, отвечающие за воду и дренаж, которые слишком долго тиранили Рим. Только Октавиану удалось сравниться в популярности с Агриппой. Затем Агриппа выгнал из Рима всех магов, пророков, гадалок и знахарей. Он заставил всех продавцов использовать в торговле систему мер и весов, а потом принялся за строителей. Некоторое время он пытался добиться, чтобы высота многоквартирных инсул не превышала ста футов. Но это, как он вскоре понял, оказалось задачей, непосильной даже для Агриппы. Зато он сумел сделать так, чтобы все отводы от водопроводных труб были одинакового диаметра. Больше не будет лишней воды для роскошных апартаментов на Палатине и в Каринах.

– Меня поражает, – сказала Ливия Друзилла мужу, – как Агриппе все это удается, и при этом он еще ведет кампанию в Иллирии! До этого года я думала, что ты – самый неутомимый труженик в Риме, но как бы сильно я ни любила тебя, Цезарь, я должна признать, что Агриппа делает больше.

Октавиан стиснул ее в объятиях, поцеловал в лоб:

– Я не обижаюсь, meum mel, потому что знаю, отчего Агриппа такой деятельный. Если бы у Агриппы была такая жена, как ты, ему не нужно было бы так много работать. Он ищет любой предлог, чтобы не проводить время с Аттикой.

– Ты прав, – печально согласилась она. – Что мы можем сделать?

– Ничего.

– Один выход – развод.

– Это он должен решить сам.

Затем мир Ливии Друзиллы перевернулся так, как не ожидали ни она, ни Октавиан. Тиберий Клавдий Нерон внезапно умер в возрасте пятидесяти лет, сидя за рабочим столом. Управляющий так и обнаружил его в этой позе. В завещании, которое прочел Октавиан, говорилось, что Нерон оставляет все своему старшему сыну Тиберию, но там не было ни слова о том, что делать с его мальчиками. Тиберию было восемь лет, его брату Друзу, родившемуся после брака его матери с Октавианом, только что исполнилось пять.

– Я думаю, моя дорогая, что мы должны взять их к себе, – сказал Октавиан ошеломленной Ливии Друзилле.

– Цезарь, нет! – ахнула она. – Их воспитывали в ненависти к тебе! И меня они не любят, как я догадываюсь. Я же ни разу не видела их! О нет, пожалуйста, не делай этого ради меня и ради себя!

Октавиан никогда не питал иллюзий относительно Ливии Друзиллы. Несмотря на ее уверения в противном, материнской любви она не испытывала. Она почти не думала о детях, а когда кто-нибудь интересовался, как часто она навещает их, она ссылалась на запрет Нерона, не желавшего, чтобы она виделась с сыновьями. Иногда Октавиан спрашивал себя, действительно ли она старается забеременеть от него. Но ее бесплодие не огорчало его. И как ему теперь повезло! Боги дали ему сыновей Ливии Друзиллы. Если маленькая Юлия не родит сыновей, у него будут наследники.

– Это решено, – сказал он твердо, давая ей понять, что он не уступит. – У бедных мальчиков нет никого, кроме дальних родственников. Ни Клавдии Нероны, ни Ливии Друзы не будут хорошими приемными родителями. Ты мать этих детей. Люди ждут от нас, что мы их возьмем.

– Я не хочу этого, Цезарь.

– Я знаю. Тем не менее я послал за ними, и они в любой момент могут появиться здесь. Бургунд готовит для них комнаты – гостиную, две спальни, классную комнату и личный сад. Вероятно, эти комнаты принадлежали когда-то Гортензию-младшему. Я не возьму их педагога, даже если они очень привязаны к нему. Мне хочется, чтобы они избавились от их неприязни к нам. А этого легче добиться, если их будут окружать новые люди.

– Почему ты не поселишь их у Скрибонии с маленькой Юлией?

– Потому что там одни женщины, к чему они не привыкли. Нерон в своем доме не держал женщин, даже прачки у него не было, – объяснил Октавиан и подошел к Ливии Друзилле, чтобы поцеловать, но она резко отвернула голову. – Не глупи, дорогая моя, пожалуйста. Прими свою судьбу с достоинством, как должно жене Цезаря.

Ее мозг усиленно работал. Как странно, что он хочет взять к себе ее сыновей! А он хотел, это очевидно. Поэтому, любя его и понимая, что ее будущее зависит от него, она пожала плечами, улыбнулась и сама поцеловала его.

– Надеюсь, мне не обязательно будет часто видеть их, – сказала она.

– Столько, сколько положено хорошей римской матери. Когда меня не будет в Риме, я надеюсь, ты займешь мое место рядом с ними.

Мальчикам было не по себе, но они не плакали, и, поскольку глаза у них не покраснели, непохоже было, что они уже выплакали все слезы. Они не помнили матери и ни разу не видели своего отчима, даже на Форуме. Нерон держал их в доме под строгим надзором.

У Тиберия были черные волосы и глаза, оливковая кожа и правильные черты лица. Для своего возраста он был высокий, но очень худенький. Октавиан подумал, что это, наверное, из-за отсутствия упражнений. Друз был хорошенький. То, что Октавиан сразу полюбил его, объяснялось его сходством с матерью, хотя глаза были еще синее. Густые черные кудри, полный рот, высокие скулы. Как и Тиберий, он был высокий и худенький. Неужели Нерон никогда не позволял своим детям бегать и играть, чтобы развить мускулы?

– Мне жаль, что ваш tata умер, – произнес Октавиан серьезным тоном, стараясь быть искренним.

– А мне не жаль, – сказал Тиберий.

– И мне не жаль, – пискнул Друз.

– Вот ваша мама, мальчики, – сказал растерявшийся Октавиан.

Они поклонились, глядя во все глаза.

Тиберию эти мужчина и женщина показались дружелюбными, спокойными, совсем не такими, какими с презрением описывал их отец. Если бы Нерон был добрым и отзывчивым, его слова упали бы на благодатную почву. А так все, что он говорил, наоборот, казалось ложью. Испытывая боль от нещадной порки, скрывая слезы и обиду, Тиберий мечтал, мечтал, мечтал освободиться от своего ужасного отца, человека, который пил слишком много вина и уже забыл, что сам когда-то был мальчиком. Наконец освобождение пришло, но Тиберий ожидал, что попадет из огня да в полымя. А вместо этого он нашел Октавиана очень приятным, может быть, из-за его необычной красоты, этих огромных, спокойных серых глаз.

– У вас будут свои комнаты, – сказал Октавиан с улыбкой, – и красивый сад, в котором вы будете играть. Конечно, вы должны учиться, но я хочу, чтобы у вас было достаточно времени на игры. Когда вы подрастете, я буду брать вас с собой в поездки. Важно, чтобы вы увидели мир. Вам это нравится?

– Да, – кивнул Тиберий.

– У тебя лицо слишком серьезное, – сказала Ливия Друзилла, слегка прижав его к себе. – Ты когда-нибудь улыбаешься, Тиберий?

– Нет, – ответил он, найдя ее запах изысканным, а мягкость такой успокаивающей.

Он прижал голову к ее груди и закрыл глаза, чтобы лучше почувствовать ее, втянуть в себя этот душистый аромат.

Друз во все глаза смотрел на Октавиана, как на блестящую золотую статую. Наклонившись к ребенку, Октавиан погладил его по щеке, вздохнул, смахнул слезу.

– Дорогой малыш Друз… – Он упал на колени и схватил мальчика в объятия. – Будь счастлив с нами!

– Теперь моя очередь, Цезарь, – сказала Ливия Друзилла, не отпуская Тиберия. – Подойди, Друз, дай мне обнять тебя.

Но Друз отказался подойти, прильнув к Октавиану.

За обедом потрясенные новоиспеченные родители узнали кое-что о том, почему мальчики у Нерона не прониклись его ненавистью к ним. Признания оказались невинными, но ужасающими. Их детство было холодным, безликим, полным безразличия. Педагог у них был самый дешевый, судя по бухгалтерским книгам Стиха, поэтому мальчики не умели хорошо читать и писать. Хотя сам педагог их не бил, но ему было велено сообщать о всех проступках отцу, который получал огромное удовольствие, наказывая их прутом. Чем больше он напивался, тем сильнее были побои. У них совсем не было игрушек, и это вызвало слезы у Октавиана. Его самого заваливала игрушками его мама, безумно его любившая. У него было все лучшее, что имелось в доме Филиппа.

Холодный и бесстрастный человек, которого многие называли ледышкой, Октавиан таил в себе мягкость и нежность, которые проявлялись всякий раз, когда он был с детьми. Во время своего пребывания в Риме он каждый день выделял пусть даже несколько минут, чтобы навестить маленькую Юлию, очаровательную девочку теперь уже шести лет. Хотя он не переживал по поводу отсутствия сыновей – это было бы не по-римски, – ему нужна была компания детей. Черта, общая у него с сестрой, в чьей детской часто появлялся дядя Цезарь, смешной, веселый, полный идей для новых игр. Теперь, глядя на своих пасынков за обедом, он снова сказал себе, как ему повезло. Ясно было, что Тиберий больше тянется к Ливии Друзилле, которая, похоже, совершенно избавилась от неприязни к первенцу. «Ах, но дорогой малыш Друз! Мы с тобой вместе», – думал Октавиан и был так счастлив, что опасался взорваться от переполнявших его чувств.

Даже сам обед стал чудом для детей, и они жадно поглощали еду, невольно давая понять, что Нерон кормил мальчиков невкусно и недосыта. Ливия Друзилла предупредила их, чтобы они не переедали, а Цезарь просил их попробовать то, попробовать это. К счастью, веки их сомкнулись раньше, чем подали сладкое. Октавиан отнес Друза, а Бургунд – Тиберия в их спальни, укутав заботливо в одеяла. Зима еще не кончилась.

– Ну и как ты себя чувствуешь сейчас, жена? – спросил Октавиан Ливию Друзиллу, когда они готовились лечь спать.

Она сжала его руку:

– Намного лучше! Мне стыдно, что я не навещала их, но я не ожидала, что ненависть Нерона к нам не передастся сыновьям. Как плохо он относился к ним! Цезарь, они же патриции! У него были все возможности превратить их в наших непримиримых врагов, и что он сделал? Он порол их так, что они возненавидели его. Он не заботился об их благополучии, морил голодом и вообще не обращал внимания. Я очень рада, что он умер и что мы сможем воспитать наших мальчиков как положено.

– Завтра мне нужно будет провести его похороны.

Она положила его руку себе на грудь:

– О, дорогой, я и забыла! Наверное, Тиберий и Друз должны пойти?

– Боюсь, что да. Я произнесу речь с ростры.

– Интересно, у Октавии есть черные тоги для детей?

Октавиан хихикнул:

– Наверняка. Во всяком случае, я послал Бургунда спросить. Если у нее нет лишней пары, он купит в портике Маргаритария.

Прижавшись к нему, она поцеловала его в щеку:

– Цезарь, наверное, с тобой удача Юлия! Кто бы мог подумать, что мальчики появятся у нас как раз в это время? Сегодня мы получили двух важных союзников в нашем деле.

На следующий день после похорон Октавиан взял мальчиков познакомиться с их двоюродными братьями и сестрами. Октавия, присутствовавшая на похоронах, была рада принять их в семью.

Почти шестнадцатилетний Гай Скрибоний Курион, на пороге официального совершеннолетия, должен был покинуть детскую и стать контуберналом. Рыжеволосый веснушчатый юноша, он хотел служить у Марка Антония, но Антоний отказал ему, зато его взял Агриппа. Антиллу, старшему из двоих сыновей Антония от Фульвии, было одиннадцать лет, он мечтал стать военным. Другому сыну, Юллу, исполнилось восемь. Это были красивые мальчики. У Антилла рыжие волосы, как у отца, а Юлл – шатен, как мать. Только в доме Октавии их могли так хорошо воспитать, ибо оба мальчика были порывистыми, смелыми, воинственными. Ласковой, но твердой рукой Октавия растила их, как она сама говорила, «членами gens humana».

Ее собственной дочери Марцелле было тринадцать лет, у нее уже начались менструации, и она обещала стать красавицей. Смуглая, как ее отец, характером она не пошла ни в отца, ни в мать – кокетливая, надменная, властная. Марцеллу стукнуло одиннадцать – еще один смуглый красивый ребенок. Он и Антилл были ровесниками, но не выносили друг друга и отчаянно дрались. Как Октавия ни старалась примирить их, ей не удавалось, поэтому каждый раз, когда дядя Цезарь находился в городе, она призывала его на помощь. Сам Октавиан считал Марцелла гораздо более приятным, ибо он был спокойнее и сообразительнее. Целлине, младшей дочери Октавии от Марцелла, исполнилось восемь. Она была золотоволосая, голубоглазая и очень хорошенькая. Они были похожи с маленькой Юлией, частой гостьей в детской Октавии, потому что Октавия и Скрибония стали добрыми подругами. У пятилетней Антонии были светлые волосы и зеленые глаза. Но, увы, она унаследовала нос и подбородок Антония, и ее нельзя было назвать красавицей. Она была гордой и надменной и считала обручение с сыном Агенобарба ниже своего достоинства. Неужели, часто жаловалась она, не нашлось никого получше? У самой младшей из всех, Тониллы, были рыжеватые волосы и янтарные глаза, хотя, к счастью, ее черты были скорее Юлиевы, чем Антониевы. Она обещала стать решительной, разумной и горячей. Юлл и Целлина были одного возраста с Тиберием, а Антонии и Друзу скоро должно было исполниться по шесть лет.

Какие бы интриги и ссоры ни случались в отсутствие Октавии, дети были жизнерадостными и хорошо воспитанными. Вскоре стало ясно, что Друзу трехлетняя Тонилла нравится больше, чем плаксивая Антония. Он взял ее под свое покровительство и стал покорять ее. Тиберию пришлось труднее. Он оказался застенчивым, неуверенным и не умел поддерживать разговор. Самая добрая девочка, Целлина, сразу подружилась с ним, чувствуя его неуверенность, а Юлл, обнаружив, что Тиберий ничего не знает о верховой езде, о поединках на игрушечных шпагах и об истории римских войн, отнесся к нему с явным презрением.

– Вы хотите еще раз прийти к тете Октавии? – спросил Октавиан, ведя мальчиков домой через Римский форум, где его приветствовали со всех сторон и часто останавливали, чтобы получить какую-то помощь или сообщить новую политическую сплетню.

Мальчики были поражены не только своей первой прогулкой по городу, но и эскортом Октавиана: двенадцать ликторов и германская охрана. Несмотря на злые выпады их отца против Октавиана, которые они выслушивали в течение нескольких лет, достаточно было одной этой прогулки, чтобы понять, что Октавиан – они должны научиться называть его Цезарем – намного важнее, чем был их отец Нерон.

У них появился новый педагог, племянник Бургунда Гай Юлий Кимбрик. Как и все потомки Бургунда, которого очень любил бог Юлий, он был высоким и мускулистым, светловолосым и круглолицым, с курносым носом и светло-голубыми глазами. Он старался познакомить детей со всем, что, по его мнению, было достойно внимания мальчиков. Он вызывал симпатию, его не надо было бояться. Он будет не только учить их в классной комнате, но и заниматься с ними упражнениями в саду, а со временем начнет обучать их военному искусству. И когда каждому исполнится по двенадцать лет, они будут уже немного подготовлены для военных занятий на Марсовом поле.

– Вы хотите еще раз прийти к тете Октавии? – повторил свой вопрос Октавиан.

– Да, Цезарь, – сказал Тиберий.

– О да! – воскликнул Друз.

– Вам нравится Кимбрик?

– Да! – хором ответили мальчики.

– Старайся преодолеть свою застенчивость, Тиберий. Как только ты привыкнешь к новой жизни, смущение пройдет. – Октавиан подмигнул пасынку. – Юлл – задира, но, когда ты нарастишь немного мускулов на свои длинные кости, ты одолеешь его.

Очень утешительная мысль. Тиберий поднял голову, посмотрел на Октавиана и впервые улыбнулся.

– Что касается тебя, молодой человек, – обратился Октавиан к Друзу, – я не заметил никаких признаков застенчивости. Ты прав, предпочтя Тониллу Антонии, но я надеюсь, что потом ты найдешь общий язык с Марцеллом, хотя он немного старше тебя.

Ливия Друзилла встретила мальчиков поцелуем и послала их с Кимбриком в классную комнату.

– Цезарь, у меня блестящая идея! – воскликнула она, как только они оказались одни.

– Какая? – осторожно спросил он.

– Награда Марку Агриппе! На самом деле две награды.

– Дорогая моя, награды Марка Агриппу не интересуют.

– Да-да, я знаю! Но все равно его надо наградить. С годами эти награды привяжут его к тебе еще сильнее.

– Наша связь никогда не порвется, потому что таков Агриппа.

– Да, да, да! Но может быть, для него будет лучше, если он женится на Марцелле?

– Ей всего тринадцать лет, Ливия Друзилла.

– Через четыре года ей будет семнадцать – достаточно для брака. Все меньше и меньше известных семей придерживаются старого обычая держать девочек дома до восемнадцати лет.

– Я подумаю.

– Есть еще дочь Агриппы, Випсания. Я знаю, что после смерти старого Аттика его состояние перейдет к Аттике, но я слышала, что, если Аттика умрет, по его завещанию все должно перейти Агриппе, – возбужденно объясняла Ливия Друзилла. – Это делает девочку очень подходящей партией, а поскольку наследство Тиберия ничтожно, я думаю, он должен жениться на Випсании.

– Ему восемь, а ей нет еще и трех.

– О, я умоляю тебя, Цезарь, не будь таким болваном! Я знаю, сколько им лет, но они вырастут, не успеешь ты сказать «Аламмелех»!

– Аламмелех? – криво улыбнувшись, переспросил Октавиан.

– Это река в Филистии.

– Я знаю, но не знал, что ты знаешь.

– О, иди и прыгни в Тибр!

В то время как домашняя жизнь доставляла Октавиану все больше и больше радости, его общественная и политическая деятельность была не очень плодотворна. Какие бы сплетни ни разносили агенты Октавиана, какую бы клевету ни сочиняли на Марка Антония, им не удалось разубедить семьсот сенаторов в том, что Антоний тот человек, за которым надо следовать. Они искренне верили, что скоро он вернется в Рим, хотя бы ради того, чтобы отметить триумф за победы в Армении. В письмах из Артаксаты он хвастался огромными трофеями, от статуй из цельного золота высотой шесть локтей до сундуков с парфянскими золотыми монетами и сотнями талантов ляпис-лазури и хрусталя. Он вел с собой девятнадцатый легион и уже требовал, чтобы Октавиан нашел землю для солдат.

Если бы влияние Антония ограничивалось только сенатом, его можно было бы преодолеть, но представители первого и второго классов, а также многие тысячи людей, занятых предпринимательской деятельностью, превозносили Антония, его честность, его военный гений. Что еще хуже, дань поступала в казну со все возрастающей скоростью, откупщики налогов и плутократы всех мастей роились вокруг провинции Азия и Вифинии, как пчелы вокруг цветов, собирая нектар, и теперь казалось, что огромные трофеи Антония тоже поступят в казну. Статуя Анаит из цельного золота будет подарком Антония храму Юпитера Всеблагого Всесильного, а большинство других произведений искусства и драгоценности будут проданы. Военачальник, его легаты и легионы получат свои законные доли, но остальное пойдет в казну. Прошли годы с тех пор, как Антоний был в Риме дольше нескольких дней, – и последний раз это случилось пять лет назад, – но его популярность сохранилась среди влиятельных людей. Вдохновляла ли этих людей Иллирия? Нет. Она не сулила никакой прибыли для коммерции, и мало кого из живущих в Риме и владеющих виллами в Кампании и Этрурии волновало, будут ли Аквилея и Медиолан стерты с лица земли.

По сути, Октавиану удалось сделать только одно: имя Клеопатры стало известно по всей Италии, от высших слоев общества до самых низов. О ней все думали только дурное. К великому сожалению, нельзя было заставить их понять, что она управляет Антонием. Если бы вражда между Октавианом и Антонием не была так хорошо известна, Октавиан мог бы убедить их, но все, кому нравился Антоний, просто не обращали внимания на его слова, считая это злобной клеветой.

Потом в Рим прибыл Гай Корнелий Галл. Будучи хорошим другом Октавиана, этот обедневший поэт с военной жилкой извинился перед Октавианом и отправился служить легатом к Антонию, правда уже после отступления от Фрааспы. Он проводил время в Сирии и, пока Антоний пил, сочинял лирические оды в стиле Пиндара и время от времени отправлял письма Октавиану, в которых плакался по поводу того, что его кошелек не тяжелеет. Он оставался в Сирии, пока Антоний окончательно не протрезвел и не пошел в Армению. Галл люто ненавидел Клеопатру. Никто не радовался больше, когда она вернулась в Египет, оставив Антония одного.

Галлу исполнилось тридцать четыре года, он был очень красив какой-то варварской красотой, скорее внешней, чем внутренней. Его любовные элегии «Amores» уже сделали его знаменитым. Он был близким другом Вергилия, с которым у него нашлось много общего. Оба они были италийскими галлами, следовательно, он не принадлежал к патрициям Корнелиям.

– Надеюсь, ты одолжишь мне немного денег, Цезарь, – сказал он, принимая бокал с вином, протянутый ему Октавианом, и печально улыбнулся. В уголках его великолепных серых глаз образовались морщинки. – Я не живу на чужой счет, просто потратил все, что имел, чтобы быстрее добраться из Александрии до Рима, зная, что зимой новости из Александрии будут идти долго.

Октавиан нахмурился:

– Александрия? Что ты там делал?

– Пытался добиться у Антония и у этого чудовища Клеопатры моей доли армянских трофеев. – Он пожал плечами. – Но ничего не добился. И никто ничего не получил.

– Последнее, что я слышал, – сказал Октавиан, садясь в кресло, – Антоний находится на юге Сирии, в землях, которые он не передал Клеопатре.

– Неверно, – мрачно произнес Галл. – Ручаюсь, никто в Риме еще не знает, что все трофеи из Армении до последнего сестерция он увез в Александрию. И провел там триумфальный парад, доставив удовольствие гражданам Александрии и их царице, которая сидела на золотом возвышении на перекрестке Царской и Канопской улиц. – Он вздохнул, выпил вино. – После триумфа он посвятил все Серапису – свою долю, доли его легатов, доли легионов и долю казны. Клеопатра отказалась отдать легионам их долю, хотя Антонию удалось убедить ее, что солдатам надо заплатить, и быстро. Люди вроде меня занимают столь низкое положение, что нас даже не пригласили на этот публичный спектакль.

– О боги! – тихо ахнул Октавиан, потрясенный до глубины души. – Он имел наглость отдать даже то, что ему не принадлежит?

– Да. Я уверен, что в конце концов армии заплатят, но казна не получит ничего. После триумфа я еще мог выносить Александрию, но когда Антоний проделал то, что Деллий назвал «разделом мира», я так захотел в Рим, что приехал, не дождавшись компенсации.

– «Раздел мира»?

– О, замечательная церемония в новом гимнасии! Как представитель Рима, Антоний от имени Рима публично провозгласил Птолемея Цезаря царем царей и правителем мира! Клеопатру назвал царицей царей, а ее трое детей от Антония получили бо́льшую часть Африки, Парфию, Анатолию, Фракию, Грецию, Македонию и все острова в восточной части Нашего моря. Поразительно, не правда ли?

Октавиан сидел с отвисшей челюстью, широко раскрыв глаза.

– Невероятно!

– Может быть, но тем не менее это так. Это факт, Цезарь, факт!

– Антоний дал легатам какие-то объяснения?

– Да, одно любопытное. Мне неизвестно, что знает Деллий – он занимает особое положение. А нам, младшим легатам, сказали, что Антоний поклялся отдать трофеи Клеопатре и что тут задета его честь.

– А честь Рима?

– Ее нигде не нашли.

В течение следующего часа Октавиан получил от Галла полный доклад, со всеми подробностями, представленными человеком, видящим мир глазами поэта. Уровень вина в графине понижался, но Октавиану не жаль было ни вина, ни внушительной суммы, заплаченной Галлу за эту информацию, которую получил прежде всех в Риме. Баснословная удача! Зима в этом году была ранняя и очень долгая. Неудивительно, что прошло так много времени. Триумф и «раздел мира» состоялись в декабре, а сейчас был апрель. Однако, предупредил Галл, у него есть основания считать, что Деллий уже сообщил Попликоле все эти новости месяца два назад.

Наконец последняя странность, о которой осталось упомянуть. Октавиан подался вперед, поставив локти на стол и уперев подбородок в ладони.

– Птолемей Цезарь занял место выше матери?

– Они называют его Цезарионом. Да, это так.

– Почему?

– О, эта женщина души в нем не чает! Сыновья от Антония ничего не значат для нее. Все для Цезариона.

– Он действительно сын моего божественного отца, Галл?

– Несомненно, – твердо сказал Галл. – Абсолютная копия бога Юлия во всем. Я не так стар, чтобы помнить Юлия Цезаря юношей, но Цезарион выглядит так, как выглядел бы божественный Юлий в его возрасте.

– Сколько ему?

– Тринадцать. В июне будет четырнадцать.

Октавиан расслабился:

– Еще ребенок.

– О нет, все, что угодно, только не ребенок! Он уже почти мужчина, Цезарь. У него низкий голос и вид взрослого человека с глубоким, рано развившимся интеллектом. И он не во всем согласен с матерью, как говорит Деллий.

– А-а!

Октавиан поднялся и крепко пожал руку Галлу.

– Не могу выразить словами, как я благодарен тебе за усердие. Поэтому моя благодарность будет более осязаемой. Сходи в банк Оппия в следующий рыночный интервал, там ты найдешь хороший подарок. Более того, поскольку я теперь опекун состояния моего пасынка, я могу предложить тебе дом Нерона на десять лет за минимальную арендную плату.

– И службу в Иллирии? – тут же спросил воин-поэт.

– Определенно. Трофеев не очень много, но подраться придется прилично.

Дверь закрылась за Гаем Корнелием Галлом, и он помчался к дому Вергилия, не чуя под собой ног. А Октавиан остановился посреди кабинета, сортируя в уме полученную информацию, чтобы правильно оценить ее. Услышанное ошеломило его. Непонятно, как Антоний мог совершить такую глупость! Октавиан подозревал, что никогда не узнает причину. Клятва? Это бессмысленно! Поскольку Октавиан никогда не верил в те слухи, которые распространяли его агенты, он не знал, что ему делать. Впрочем… Возможно, эта гарпия опоила Антония, хотя до сего момента Октавиан скептически относился ко всяким снадобьям, способным перечеркнуть основные принципы существования. А что важнее для римлянина, чем Рим? Антоний бросил к ногам Клеопатры добычу Рима, даже не подумав, сможет ли он убедить ее заплатить его армии положенную долю трофеев. Неужели ему придется просить на коленях, прежде чем она согласится заплатить хотя бы простым солдатам? «Ох, Антоний, Антоний! Как ты мог? Что скажет моя сестра? Такое оскорбление!»

Но было кое-что намного более важное, чем все остальное, вместе взятое: Птолемей Цезарь. Цезарион. Конечно, это хорошо, что она так любит своего старшего сына. Но для Октавиана стало настоящим ударом то, что мальчик – копия своего отца, даже в его раннем развитии и интеллекте. Через два месяца ему будет четырнадцать. Всего пять лет до смелости Цезаря, до его проницательности. Никто не знал лучше Октавиана, чего стоит кровь Юлиев. Он сам в восемнадцать лет вступил в борьбу за власть. И добился успеха! У этого мальчика так много достоинств – он уже привык к власти и обладает характером, достаточно твердым, чтобы перечить матери. Несомненно, он говорит на латыни так же бегло, как и его мать, поэтому способен заставить Рим думать о нем как о настоящем римлянине.

К тому времени, как Октавиан открыл дверь кабинета и пошел искать Ливию Друзиллу, приоритеты были расставлены.

Умница, она сразу поняла суть дела.

– Что бы ты ни решил, Цезарь, ты не можешь позволить Италии или Риму увидеть этого мальчика! – сжав руки, воскликнула она. – Он все разрушит.

– Я согласен, но как я помешаю этому?

– Любым доступным тебе способом. Прежде всего, держать Антония на Востоке до тех пор, пока твое первенство не станет неоспоримым. Потому что, если он приедет, он привезет с собой Цезариона. Это логичное решение для него. Если мать так предана сыну, она не будет возражать и останется в Египте. Это ее сын – царь царей. О, все сенаторы Антония и всадники будут из кожи вон лезть, когда увидят кровного сына божественного Юлия! То обстоятельство, что его мать иностранка, а он даже не гражданин Рима, не остановит их, ты это знаешь, и я это знаю. Поэтому ты должен любой ценой удержать Антония на Востоке!