Текст книги "Антоний и Клеопатра"

25

Клеопатра пребывала в ужасном расстройстве, которое лишь усилилось, когда они с Антонием отправились из Эфеса в Афины. Ее беспокоило, что Антоний не посвящал ее в свои планы до конца. Всякий раз, когда она начинала фантазировать о том, что будет вершить суд на Капитолии в Риме, в его глазах мелькала усмешка. Ей было ясно, что это кажется ему весьма сомнительным. Да, он пришел к заключению, что Октавиана надо остановить и что война – единственное средство это сделать, но какой ему виделась судьба Рима, она не знала. И хотя Антоний всегда принимал ее сторону в спорах в командирской палатке, делал он это так, словно споры эти не имели значения и ему было важнее угодить ей, чем своим легатам. Он также научился ловко уклоняться от обвинений в неверности, когда она высказывала свои подозрения. Пусть он старел и у него случались провалы в памяти, но верил ли он в глубине души, что Цезарион станет царем Рима? Она не знала.

Только девятнадцать из тридцати римских легионов Антония поплыли в западную Грецию. Остальные одиннадцать должны были охранять Сирию и Македонию. Сухопутные силы Антония были увеличены на сорок тысяч пехотинцев и конников, присланных царями-клиентами, большинство из которых лично прибыли в Эфес – и там узнали, что им не надо сопровождать Антония и Клеопатру в Афины. Вместо этого они должны были самостоятельно прибыть к театру военных действий в Греции. А это никому из них не понравилось.

Марк Антоний принял решение отделаться от своих царей-клиентов, так как опасался, что если они поймут, что в командирской палатке заправляет Клеопатра, то еще сильнее усложнят ситуацию, приняв ее сторону против его римских военачальников. Только он один знал, насколько отчаянно его положение, ибо только он один знал, насколько его египетская жена настроена настаивать на своем. И все это было так глупо! Ведь и у Клеопатры, и у его римских командиров была одна цель. Беда в том, что ни она, ни они не хотели признать это.

Гай Юлий Цезарь сразу указал бы на слабости Антония как командира. Видел их и Канидий, но незнатного Канидия в большинстве случаев игнорировали. Попросту говоря, Антоний мог командовать сражением, но не кампанией. Его жизнерадостная беспечность подводила его, когда вопрос касался логистики и проблем снабжения, всегда остающихся вне поля его зрения. Антоний был слишком озабочен тем, как ублажить Клеопатру, чтобы думать еще о снаряжении и продовольствии. Всю свою энергию он направлял на то, чтобы угождать ей. Окружение Антония расценивало это как слабость, но подлинной его слабостью была неспособность убить Клеопатру и забрать ее деньги. Любовь и чувство справедливости не позволяли ему поступить так.

А она, не понимая этого, гордилась своей властью над ним, намеренно провоцируя его военачальников, требуя от него то одно, то другое как доказательство его преданности, не осознавая, что ее поведение делает задачу Антония еще труднее, а ее присутствие становится с каждым днем все невыносимее.

На Самосе Антонию захотелось задержаться и покутить. Его легаты продолжили путь до Афин, а они с Клеопатрой остались. Если она будет считать его пьяным, тем лучше. Бо́льшую часть вина из кубка он тайком выливал в свой ночной горшок из цельного золота – ее подарок. На дне ее собственного горшка были изображены орел и буквы SPQR, поэтому она весело заявляла, что может насрать на Рим. Это стоило ей гневной тирады и разбитого горшка, но только после того, как слух об этом дошел до Италии и Октавиан воспользовался им на все сто процентов.

Еще одна трудность заключалась в ее растущем убеждении, что Антоний все-таки не военный гений, при этом она не понимала, что это ее поведение не позволяет Антонию начать эту войну с прежним пылом человека, обладающего властью и ратующего за правое дело. В конце концов он добивался своего, да, но постоянные ссоры изматывали его.

– Уезжай домой, – уныло говорил он ей снова и снова. – Уезжай домой и предоставь мне вести эту войну.

Но разве она могла это сделать, если видела его насквозь? Как только она уедет в Египет, Антоний договорится с Октавианом – и все ее планы рухнут.

В Афинах он отказался идти дальше на запад, страшась того дня, когда Клеопатра вновь присоединится к его армии. Канидий был отличным заместителем командира и мог хорошо выполнять свои обязанности в западной части Греции. А главной обязанностью самого Антония было защитить его легатов от царицы, и это было так необходимо, что он пренебрег перепиской с Канидием и не ответил ни на одно из его писем, в которых речь шла о снабжении.

Новость о том, что Октавиан прочитал его завещание, ошеломила Антония.

– Я – предатель? – с недоумением спросил он Клеопатру. – С каких это пор посмертные распоряжения человека дают право ставить на нем клеймо предателя? Cacat! Это уже слишком! Меня лишили законного триумвирата и всех моих полномочий! Как смеет сенат вставать на сторону этого презренного сосунка? Он совершил святотатство. Никто не может вскрыть завещание человека, пока он жив, а он вскрыл! И они простили его!

Потом везде появилась клятва верности. Поллион прислал ее копию в Афины вместе с письмом, в котором сообщал о своем отказе принести эту клятву.

Антоний, он так хитер! Отказавшихся поклясться он не наказывает. Он хочет, чтобы будущие поколения восхищались его милосердием, как восхищались милосердием его божественного отца! Он даже послал записки магистратам Бононии и Мутины – твоих городов, где полно твоих клиентов! – с сообщением, что никого не будут принуждать клясться. Я думаю, клятву распространят и в провинциях Октавиана, которым не так повезет. Каждый провинциал должен будет поклясться, хочет он этого или нет, – никакого выбора, как для Бононии и Мутины или для меня.

Я могу сказать тебе, Антоний, что люди клянутся толпами и совершенно добровольно. Жители Бононии и Мутины тоже клянутся, и не потому, что их запугали, а потому, что они сыты по горло неопределенностью последних лет и готовы дать клятву шуту, если считают, что это приведет к стабильности. Октавиан исключил тебя из предстоящей кампании – ты просто одурманенная, пьяная жертва обмана царицы зверей. Что меня больше всего восхищает, Октавиан не ограничился только царицей Египта. Он называет и царя Птолемея Пятнадцатого Цезаря таким же агрессором.

Клеопатра, бледная как смерть, дрожащими руками положила письмо Поллиона на стол.

– Антоний, как может Октавиан поступать так с сыном Цезаря? Его кровным сыном, его настоящим наследником и к тому же ребенком!

– Ты и сама это понимаешь, – сказал Агенобарб, тоже прочитав письмо. – Цезариону в июне исполнилось шестнадцать. Он – мужчина.

– Но он – сын Цезаря! Его единственный сын!

– И копия своего отца, – добавил Агенобарб. – Октавиан очень хорошо понимает, что, если Рим и Италия увидят парня, за ним пойдут все. Сенат постарается сделать его римским гражданином, а также лишить Октавиана состояния его так называемого отца и всех его клиентов, что намного важнее. – Агенобарб свирепо посмотрел на нее. – Было бы намного разумнее, Клеопатра, если бы ты осталась в Египте и отправила вместо себя Цезариона. И на советах было бы меньше ненависти.

Конечно, она была не в том состоянии, чтобы спорить с Агенобарбом, но все-таки возразила:

– Если то, что ты говоришь, правда, я была права, оставив Цезариона в Египте. Я должна победить ради него, и только потом я покажу его всем.

– Ты делаешь ошибку, женщина! Пока Цезарион остается по ту сторону Нашего моря, он невидим. Октавиан выпускает листовки, где написано, что Цезарион совершенно не похож на Цезаря, и никто не может ему возразить. Если Октавиан дойдет до Египта, твой сын от Цезаря умрет и Рим так и не увидит его.

– Октавиан никогда не дойдет до Египта! – крикнула Клеопатра.

– Конечно не дойдет, – вступил в разговор Канидий. – Мы побьем его сейчас, в Греции. Я узнал из достоверного источника, что у Октавиана шестнадцать полных легионов и семнадцать тысяч германской и галльской конницы. Это все сухопутные силы, которыми он располагает. Его флот состоит из двухсот больших «пятерок», которые хорошо показали себя в Навлохе, и двухсот жалких маленьких либурн. Мы превосходим его во всех отношениях.

– Хорошо сказано, Канидий. Мы не проиграем. – Потом она вздрогнула. – Некоторые вопросы может решить только война, но ведь в исходе никогда нельзя быть уверенным? Взять, например, Цезаря. Он всегда был в меньшинстве. А говорят, Агриппа почти не уступает Цезарю.

Сразу после письма Поллиона они двинулись к Патрам в устье Коринфского залива на западе Греции. К этому времени вся армия и флот прибыли в Адриатику, обогнув самый западный полуостров Пелопоннес.

Даже притом что несколько сотен галер были оставлены для охраны Метоны, Коркиры и других стратегически важных островов, главный флот состоял из четырехсот восьмидесяти массивных квинквирем. Эти громады – по восемь человек на весло в трех рядах с каждого борта – имели палубы и носы-тараны из цельной бронзы и дуба, а их корпус был усилен поясом из обитых железом брусьев, скрепленных железными скобами, который служил защитой от ударов тарана. В длину корабли были двести футов, в ширину пятьдесят футов, возвышались над водой на десять футов в середине и на двадцать пять футов у кормы и у носа. На каждом было четыреста восемьдесят человек экипажа и сто пятьдесят морских пехотинцев плюс еще высокие башни с артиллерией. Все это делало их неприступными – ценное качество при защите. Но у них был очень медленный ход, а это не годилось для атаки. Флагман Антония «Антония» был еще больше. Шестьдесят кораблей Клеопатры имели такие же размеры и форму, но остальные шестьдесят были просторными триремами с четырьмя гребцами на весло в трех рядах с каждого борта. Они могли плыть с большой скоростью, особенно под парусами. Ее флагман «Цезарион», изящно украшенный и позолоченный, был быстроходным и подходил скорее для бегства, чем для сражения.

Когда все было готово, Антоний успокоился и начал отдавать приказы столь расплывчатые, что детали приходилось додумывать легатам, среди которых были и превосходные командиры, и посредственности, и вовсе безнадежные.

Он поставил свой корабль между островом Коркира и Мефоной, портом на Пелопоннесе севернее мыса Акритас. Богуд из Мавретании, убежавший от своего брата, был назначен командовать Мефоной, а другой крупной базой на острове Левкада командовал Гай Сосий. Даже в Киренаике находился гарнизон. Луций Пинарий Скарп, внучатый племянник божественного Юлия, имел там флот и четыре легиона. Это было необходимо для охраны грузов зерна и продовольствия из Египта. Огромные запасы продовольствия имелись на Самосе, в Эфесе и во многих портах на восточном побережье Греции.

Антоний решил поступиться западной частью Македонии и северной – Эпира. Пытаться удержать их значило бы растянуть фронт и уменьшить плотность войска и кораблей, поэтому пусть они достанутся Октавиану вместе с Эгнатиевой дорогой. Ужас перед чрезмерно длинным фронтом был так велик, что Антоний даже покинул Коркиру. Его основной базой был Амбракийский залив, большой, почти закрытый водоем с узким извилистым входом шириной в милю. Южный выступ возле входа в залив носил название мыс Акций, и здесь Антоний поставил свой лагерь. Легионы и вспомогательные войска расположились веером на много миль вокруг него на болотистых, нездоровых землях, где лютовали москиты. Хотя армия пробыла в лагере недолго, положение складывалось отчаянное. Началась настоящая эпидемия пневмоний и малярии, даже самые стойкие простужались, к тому же заканчивалось продовольствие.

У Антония было плохо налажено продовольственное снабжение, и все советы Клеопатры, направленные на то, чтобы выправить ситуацию, или игнорировались, или саботировались. Не то чтобы она или Антоний не позаботились о запасах, просто они были уверены, что правильнее хранить продовольствие на восточном побережье: Октавиану придется обогнуть Пелопоннес, чтобы добраться до зерна. Но они не приняли в расчет высокий, неровный, труднопроходимый горный хребет, протянувшийся от Македонии до Коринфского залива и отделявший восточную часть Греции от западной. Настоящих дорог там не было, разве что тропы.

Публий Канидий единственный среди легатов видел настоятельную необходимость доставить бо́льшую часть запасов зерна и других продуктов на кораблях вокруг Пелопоннеса, но заупрямившемуся Антонию понадобилось много дней, чтобы дать согласие отправить корабли на восток. А на это требовалось время.

Оказалось, что времени-то у них и нет. Было общеизвестно, что в конце зимы и начале весны преимущество имеют те, кто находится на восточной стороне Адриатического моря, поэтому никто в палатке Антония не верил, что Октавиан и его армия смогут пересечь Адриатику до лета. Но в этом году все водяные боги, от Нептуна до морских лар, встали на сторону Октавиана. Дули сильные западные ветры, что было необычно в это время года. Это означало, что для Октавиана ветер будет попутный и волна попутная, а для Антония ветер будет встречный и волна встречная. Антоний был бессилен. Он не мог помешать Октавиану плыть или высаживаться, где тот пожелает.

Пока военные транспорты, выйдя из Брундизия, пересекали Адриатику, Марк Агриппа отделил половину из своих четырехсот галер и ударил по базе Антония в Мефоне. Победа была полной, убив Богуда, он уничтожил половину его кораблей и включил вторую половину в состав своего флота. На этом Агриппа не остановился и проделал то же самое с Сосием у острова Левкада. Сам Сосий сбежал – ну и пусть. Отныне Антоний и Клеопатра были полностью отрезаны от зерна и продовольствия, поступающего к ним по морю, где бы они ни находились. Теперь единственным способом накормить пехоту и флот стало сухопутное снабжение, но Антоний твердо заявил, что римские солдаты сами не будут вьючными животными и не поведут вьючных животных. Пусть ленивые египтяне Клеопатры сделают хоть что-нибудь для разнообразия! Пусть они организуют снабжение по суше!

Все ослы и мулы на восточной стороне были конфискованы и нагружены по максимуму. Но оказалось, что египтянам было наплевать на животных, они не поили их и равнодушно смотрели, как те умирают во время перехода через горы Долопии. Под страхом смерти они заставили тысячи греков взвалить на себя мешки и кувшины с запасами и идти восемьдесят ужасных миль между Малийским и Амбракийским заливами. Среди этих несчастных носильщиков был грек по имени Плутарх, который выдержал все испытания и потом развлекал своих внуков потрясающими рассказами о том, как они тащили на себе пшеницу на протяжении восьмидесяти миль.

К концу апреля Агриппа контролировал Адриатику, и вся армия Октавиана благополучно высадилась вокруг Торина в Эпире, у подветренного берега Коркиры. Решив сделать Коркиру своей главной морской базой, Октавиан пошел на юг с пехотой, чтобы преподнести сюрприз Антонию в Акции.

До этого момента причиной всех неправильных решений Антония было вредное влияние Клеопатры на его легатов. Но теперь он сам совершил роковую ошибку: он сосредоточил в Амбракийском заливе все свои корабли – четыреста сорок судов, оставшихся после налетов Агриппы. При больших размерах и медлительности кораблей было невозможно – разве что в самых идеальных условиях – вывести все это скопище из бухты через пролив шириной меньше мили. И в то время как Антоний и Клеопатра не в силах были что-нибудь предпринять, остальные их базы сдавались Агриппе: Патры, весь Коринфский залив и западное побережье Пелопоннеса.

Замысел Октавиана двигаться быстро и застать Антония врасплох провалился. Шли дожди, земля была болотистой, люди простужались. Действуя в соответствии с донесениями своих разведчиков, Антоний и убийца Цезаря Децим Туруллий двинулись с несколькими легионами и галатийской конницей навстречу противнику и нанесли поражение передовым легионам Октавиана. Октавиан вынужден был остановиться.

Отчаянно нуждавшийся в победе Антоний сделал все, чтобы солдаты объявили его императором на поле сражения (четвертый раз за его карьеру) и сильно преувеличили его успех. Из-за болезней и скудного рациона моральный дух в его лагерях упал. Последние распоряжения Антония оказывались ужасающе неэффективными, и за это следовало благодарить Клеопатру. Она не пыталась держаться в тени, регулярно продолжала обходить территорию лагеря, чтобы придраться к чему-нибудь и покритиковать, и вела себя в высшей степени высокомерно. По ее мнению, она не делала ничего плохого. Хотя она уже шестнадцать лет общалась с римлянами, ей до сих пор не удалось постичь римскую концепцию равенства, которая не предполагала врожденного почтения к кому-либо, даже если этот кто-то имел право носить диадему. Виня ее во всех своих неприятностях, рядовые легионеры отпускали язвительные замечания в ее адрес, шикали, свистели, выли, как тысяча собак. И она не могла приказать, чтобы их за это наказали. Центурионы и легаты попросту не обращали на нее внимания.

Октавиан наконец поставил лагерь на хорошем, сухом участке неподалеку от северного конца бухты и соединил его с продовольственной базой на берегу Адриатического моря с помощью длинной фортификационной стены. Получился тупик: Агриппа заблокировал бухту с моря, а Октавиан лишил Антония возможности перенести свой лагерь в более здоровое место. Голод поднимал свою уродливую голову все выше, а вслед за ним наступило отчаяние.

В тот день, когда западный ветер немного затих, Антоний вывел часть своих кораблей под командованием Таркондимота. Агриппа поспешил встретить их со своими надежными либурнами и одержал победу. Сам Таркондимот был убит. Только внезапно сменившийся ветер дал возможность большей части флота Антония с боем отступить обратно в свою ловушку. Агриппу очень удивил тот факт, что этой вылазкой командовал царь-клиент и что ни на одном корабле не было римлян. Он объяснил это помрачением ума Антония, надеявшегося победить.

На самом деле причина была в разногласии на советах, которые все еще собирал упавший духом Антоний. Он и римляне хотели сражаться на суше, а Клеопатра и цари-клиенты уповали на морской бой. Обе стороны понимали, что они попали в ситуацию, когда победить невозможно, и им следует отказаться от вторжения в Италию, возвратиться в Египет, там перегруппироваться и выработать новую стратегию. Однако для осуществления этих намерений сначала нужно было нанести Октавиану достаточно тяжелое поражение, чтобы иметь возможность отвести войска.

Провиант поступал понемногу через горы, что позволяло избежать голода, но рацион пришлось урезать. В этом вопросе Клеопатра потерпела поражение, что сразу вызвало охлаждение к ней неримского контингента числом семьдесят тысяч. Антоний тайно распорядился выделить своим шестидесяти пяти тысячам римлян больше продуктов. Но тайное стало явным, и цари-клиенты возмутились, возненавидев Антония и разочаровавшись в Клеопатре, которая не сумела убедить или заставить Антония покончить с такой несправедливостью.

С наступлением лета в лагерях разразились брюшной тиф и малярия. Ни одному командиру, будь он римлянин или неримлянин, не хватило предусмотрительности или воодушевления, чтобы взяться муштровать пехоту и тренировать флот. Почти сто сорок тысяч солдат Антония сидели без дела, голодные, больные и недовольные, и ждали, когда кто-то сверху придумает выход. Они даже не требовали сражения, и это было верным признаком, что они уже сдались.

Потом Антоний придумал выход. Стряхнув с себя уныние, он собрал своих легатов и объяснил.

– Нам повезло, мы находимся поблизости от реки Ахерон, – сказал он, показывая на карте. – Октавиан здесь, и ему не повезло вовсе. Он берет питьевую воду из реки Ороп, протекающей далеко от его лагерей. Вода подводится по половинам полых стволов деревьев, которые он заменил терракотовыми трубами, привезенными Агриппой из Италии. Но в данный момент ситуация с водой у него ненадежная. Мы отрежем ему водоснабжение и заставим переместиться ближе к реке. К сожалению, расстояние, которое мы должны пройти, чтобы обеспечить внезапность удара, сводит на нет полномасштабную атаку пехоты, по крайней мере в начале.

Он говорил очень уверенно, пальцем показывая на карте соответствующие территории. Настроение в палатке улучшилось, особенно благодаря тому, что Клеопатра молчала.

– Дейотар Филадельф, ты возьмешь свою и фракийскую кавалерию. Реметалк будет твоим заместителем и возглавит бой. Я знаю, тебе предстоит долгий путь по восточной стороне бухты, но Октавиан этого не ожидает, слишком далеко. Марк Лурий возьмет десять римских легионов и будет следовать за тобой буквально по пятам, по возможности. А тем временем я переправлю пехоту через бухту, и мы встанем лагерем прямо у стен Октавиана. Он не очень встревожится, а когда я предложу сразиться, он проигнорирует меня. Его лагерь прекрасно укреплен, ему нечего бояться. После того как твоя пехота, Лурий, встретится с кавалерией Дейотара Филадельфа, вы выведете из строя водовод Октавиана и потом захватите его продовольственные склады на севере. Узнав, что случилось, он вынужден будет переместить лагерь на берег Оропа. И пока он будет этим занят – а Агриппе придется ему помогать, – мы вернемся в Египет.

Все повеселели. Это был отличный маневр с очень хорошим шансом на успех. Но недовольство по поводу того, что римляне питаются лучше, продолжало расти. Фракийский командир сбежал, перешел к Октавиану и во всех подробностях выдал план Антония. Октавиан смог перехватить кавалерию силами своих германцев. Сражения не было. Дейотар Филадельф и Реметалк сразу перешли к Октавиану и вместе с германцами напали на приближавшихся пехотинцев. Те повернулись и побежали в сторону Акция.

Услышав об этой катастрофе, Антоний направил туда остатки галатийской конницы под руководством Аминты и выступил сам, чтобы повернуть свои легионы обратно. Но когда Аминта встретился со своими сослуживцами и германцами, он перешел к Октавиану вместе с двумя тысячами своих конников.

Отчаявшийся Антоний отвел свои легионы обратно в Акций, убежденный, что в этом ужасном месте нельзя выиграть никакой сухопутной битвы.

– Я не знаю, как вырваться на свободу! – крикнул он Клеопатре, высохшей, как мумия. – Боги покинули меня, как и удача! Если бы ветер дул, как всегда в это время, Октавиан ни за что не смог бы пересечь Адриатику! Но ветер дул так, как нужно было Октавиану, и разрушил все мои планы! Клеопатра, Клеопатра, что мне делать? Все кончено!

– Успокойся, – тихо сказала она.

Гладя его жесткие курчавые волосы, она впервые заметила, что они седеют, словно тронутые морозом. Она тоже чувствовала бессилие, испытывала ужас оттого, что ее боги и боги Рима приняли сторону Октавиана. Как иначе смог бы он пересечь Адриатическое море в это время года? И почему еще у него появился такой способный командующий, как Агриппа? Но самый главный вопрос: почему она не предоставила Марка Антония его судьбе, а сама не убежала домой, в Египет? Из-за верности? Конечно нет! Чем она обязана Антонию, в конце концов? Он был жертвой ее обмана, орудием, мечом! Она всегда это знала! Так почему теперь она прилепилась к нему? Для такого предприятия у него нет и никогда не было таланта, да и желания. Просто, любя ее, он пытался быть таким, каким она хотела. «Это Рим, – думала она, гладя его по голове. – И ни один монарх, даже такой могущественный, как египетская Клеопатра, не сможет вытравить римлянина из римлянина. Я почти преуспела. Но только почти. Мне не удалось проделать это с Цезарем и не удалось с Антонием. Тогда почему я здесь? Почему в последнее время я почувствовала, что с ним я становлюсь мягче, почему перестала унижать его?»

И вдруг с внезапностью стихийного бедствия – лавины, огромной волны, землетрясения – на нее нахлынуло прозрение: «Я люблю его!» Склонившись над ним, словно чтобы защитить, она стала целовать его лицо, руки, запястья. Ошеломленная, она узнала, как называется это чувство, которое тайком подкралось к ней, заполнило ее, победило. «Я люблю его, я люблю его! О бедный Марк Антоний, наконец-то ты отомстил мне! Я люблю тебя так, как любишь меня ты, всем сердцем, безгранично. Мое замурованное сердце содрогнулось, распахнулось, чтобы принять Марка Антония. Это клин, который он вбил в меня своей любовью. Он отдал мне свою римскую душу и оказался в ночи, такой черной, что, кроме меня, он никого и ничего не видит. И я, приняв его жертву, полюбила его. Что бы ни ждало нас в будущем, оно у нас общее. Я не могу бросить его».

– О, Антоний, я люблю тебя! – воскликнула она, обнимая его.

Летом легаты десятками покидали Антония, сенаторы сотнями уходили к Октавиану. Это было очень легко сделать – как переплыть через бухту, ибо Антоний, впавший в отчаяние, не останавливал их. Все они обвиняли «эту женщину», причину краха. Один шпион сообщил Клеопатре странную вещь. Оказывается, когда Реметалк Фракийский с особой язвительностью критиковал Антония, Октавиан резко прервал его, крикнув: «Quin taces! Если я допускаю измену, это еще не значит, что мне нравятся предатели!»

Самый тяжелый удар постиг Антония в конце июня: уехал Агенобарб, не скрывавший своей ненависти к Клеопатре, говоривший об этом открыто.

– Даже ради тебя, Антоний, я и дня больше не вынесу этой женщины. Ты знаешь, что я болен, но ты, вероятно, не знаешь, что я умираю. И я хочу умереть среди римлян, на римской земле, чтобы даже духа этой женщины не было. Какой же ты дурак, Марк! Без нее ты победил бы. С ней у тебя нет шанса.

Плача, Антоний смотрел, как гребная лодка уносит Гнея Домиция Агенобарба через бухту. Потом отослал за ним все его вещи, не слушая энергичных протестов Клеопатры.

На следующий день после отъезда Агенобарба уехал Квинт Деллий со всеми оставшимися сенаторами.

Еще через день Октавиан прислал Антонию письмо.

«Твой самый преданный друг Гней Домиций Агенобарб мирно скончался прошлой ночью. Я хочу, чтобы ты знал, я был рад его приезду и отнесся к нему с большим уважением. Его сын Луций помолвлен с твоей старшей дочерью от моей сестры Октавии. Помолвка не будет расторгнута, я дал слово Агенобарбу. Интересно будет наблюдать за отпрыском пары, соединившей кровь божественного Юлия, Марка Антония и Агенобарбов, правда? Метафорическое перетягивание каната, притом что Агенобарбы всегда были в оппозиции к Юлиям».

– Мне его недостает, мне его недостает, – сказал Антоний, не стыдясь слез.

– Он был моим непримиримым врагом, – сквозь зубы процедила Клеопатра.

В иды секстилия Клеопатра созвала военный совет. «Так мало нас, так мало!» – думала она, заботливо усаживая Марка Антония в его курульное кресло из слоновой кости.

– У меня есть план, – сказала она Канидию, Попликоле, Сосию и Марку Лурию, оставшимся старшим легатам. – Но может быть, у кого-то еще есть план. Если так, то я хотела бы сначала выслушать его, а потом озвучу свой.

Ее тон был смиренным. Казалось, она говорила искренне.

– У меня есть план, – заговорил Канидий, благодарный за эту неожиданную возможность огласить свои соображения без необходимости самому созывать совет.

Уже несколько месяцев он не мог поделиться ими с Антонием, от которого осталась лишь тень. Это ее вина, больше ничья. Подумать только, когда-то он защищал ее! Но этого больше не будет.

– Говори, Публий Канидий, – разрешила она.

Канидий тоже выглядел постаревшим, несмотря на хорошую физическую форму. Однако он не потерял способности говорить откровенно.

– Первое, что нам надо сделать, – это отказаться от флота, – начал он. – Я говорю не о том, чтобы оставить только флагманы. Нет, надо бросить все корабли, включая корабли царицы Клеопатры.

Клеопатра напряглась, открыла рот, чтобы что-то сказать, но закрыла. Пусть Канидий закончит излагать свой странный план, потом ударит она.

– Мы отвезем пехоту в македонскую Фракию, где у нас будет пространство для маневра и возможность самим выбрать место для сражения на суше. У нас будет идеальная позиция для набора дополнительных войск из Малой Азии, Анатолии и даже Дакии. Мы сможем использовать семь македонских легионов, в настоящее время находящихся вокруг Фессалоники. Это хорошие воины, Антоний, как ты знаешь. Я советую выбрать территорию за Амфиполисом, где воздух чистый и сухой. В этом году было много дождей, поэтому песчаных бурь, как у Филипп, не предвидится. К тому времени, как мы дойдем туда, урожай уже будет собран, и урожай хороший. Поход даст больным солдатам время набраться сил, и настроение улучшится уже потому, что мы покинем это гиблое место. К тому же я сомневаюсь, что Октавиан и Агриппа смогут двигаться со скоростью, с какой двигался Цезарь. Я слышал, у Октавиана кончаются деньги. Возможно, он решит не проводить кампанию так далеко от Италии, поскольку зима на носу и со снабжением возникнут трудности. Мы пойдем по суше, а ему придется увести свой флот из Адриатики в верхнюю часть Эгейского моря. Нам флот не нужен, но, когда мы заблокируем Эгнатиеву дорогу, продовольствие ему смогут доставлять только морем.

Канидий замолчал, но когда Клеопатра открыла было рот, он так резко поднял руку, что она осеклась. Остальные ловили каждое его слово, дураки!

– Царица, – обратился к ней Канидий, – ты знаешь, что я был твоим самым преданным сторонником. Но это в прошлом. Время доказало, что на войне женщине не место, особенно когда эта женщина занимает командирскую палатку. Твое присутствие посеяло разногласия, гнев, раздоры. Из-за тебя мы потеряли ценных людей и еще более ценное – время. Ты лишила римскую армию ее боеспособности, воли к победе. Тот факт, что ты – женщина, создал так много проблем, что, даже будь ты Юлием Цезарем – а ты им определенно не являешься, – твое присутствие стало страшным бременем для Антония и его командующих. Поэтому я решительно требую, чтобы ты немедленно возвратилась в Египет.

– Ничего подобного я не сделаю! – крикнула Клеопатра, вскакивая. – Как ты смеешь, Канидий! Это мои деньги дали возможность начать войну, а мои деньги – это я! Я не вернусь домой, пока мы не победим!

– Ты меня не поняла, царица. Я говорю, что мы не сможем победить в этой войне, пока ты здесь. Ты – женщина, которая попыталась примерить мужские доспехи и не преуспела. Ты и твои капризы очень дорого обошлись нам, и пора тебе понять это. Если нам надо победить, ты немедленно вернешься домой.

– Я не поеду! – сквозь зубы ответила она. – Более того, как ты смеешь советовать мне оставить флот? Он стоит в десять раз дороже пехоты, и ты хочешь передать корабли Октавиану и Агриппе? Это все равно что передать им целый мир!