Текст книги "Антоний и Клеопатра"

24

– До меня дошел странный слух, – сказал Меценат Октавиану, когда тот в апреле вернулся в Рим.

Зная, что Агенобарб и Сосий преданы Антонию и решили остаться консулами до конца года, Октавиан счел благоразумным уехать из Рима сразу после Нового года и не возвращаться, пока не увидит, сможет ли эта доблестная парочка перетянуть к себе сенат. До сих пор успеха они не добились, и интуиция, исключительно развитая у Октавиана, говорила, что у них ничего не выйдет. Рим принадлежит и будет принадлежать ему.

– Слух? – переспросил он.

– Что Агенобарба и Сосия их хозяин в Александрии объявил ни на что не способными. Антоний приказал Агенобарбу прочитать его предательское письмо в сенате, но тот не посмел.

– Это письмо у тебя?

– Нет. Агенобарб сжег его и вместо письма произнес речь. Когда Сосий принял фасции в феврале, он выступил с речью. Слабый оратор.

– Слабый? Я слышал – пламенный!

– Его речь не достигла цели – перетянуть сенат на свою сторону. С карнизов курии Гостилия свисали сосульки, а Сосий весь вспотел. На самом деле оба наших консула такие же упрямые и нервные, как мулы в конюшне, почуявшие дым.

– Упрямые и нервные?

– Да, если сравнивать их с мулами. Пытаешься вести их – они упираются. Упрямые. Но они не могут стоять неподвижно. Нервные. Есть еще один слух о них. Они намерены отправиться в изгнание, забрав с собой сенат.

– И оставив меня без законного правительства. Это повторение действий Помпея Магна, после того как божественный Юлий перешел Рубикон. Не оригинально. – Октавиан пожал плечами. – Но на сей раз это не сработает. У меня будет кворум в сенате, и я смогу назначить консулов-суффектов. Как ты думаешь, сколько сенаторов уговорила наша парочка уехать с ними?

– Не более трехсот, но большинство преторов поедут – это год правления Антония.

– Значит, сотня стойких сторонников Антония могут воткнуть мне кинжалы в спину.

– Они все уехали бы, даже те, что придерживаются нейтралитета, если бы не Клеопатра. Это ее ты должен благодарить за то, что сохранил кворум. Пока она с Антонием, как скверный запах, сторонники Антония с обнаженными кинжалами всегда будут стоять за твоей спиной, Цезарь, потому что они не хотят общаться с Клеопатрой.

– А это правда, что Антоний ведет свои легионы и флот в Эфес?

– О да. Клеопатра настаивает. Она едет с ним.

– Это значит, что она наконец развязала мешки с деньгами. Как счастлив должен быть Антоний! – Октавиан опустил веки, обрамленные длинными ресницами. – Но как это глупо! Неужели он действительно замышляет гражданскую войну? Или это лишь уловка, чтобы заставить меня двинуть легионы восточнее Дрины?

– Если честно, я не думаю, что планы Антония имеют большое значение. Это Клеопатра жаждет войны.

– Она иностранка. Если бы я мог вычеркнуть Антония, это стало бы войной против иноземного врага, который хочет вторгнуться в Италию и ограбить Рим. Особенно если армия Антония движется из Эфеса на запад, к Греции и Македонии.

– Конечно, война с иноземцами намного лучше. Однако это римская армия идет к Эфесу, и римская армия, возможно, идет в Грецию. У Клеопатры нет своей армии, только флот, да и то не очень большой. Шестьдесят огромных «пятерок» и шестьдесят «троек» и «двоек» из пятисот военных кораблей.

– Мне нужно знать, Меценат, что было в том письме! Выпытай у Агенобарба! Почему именно он стал консулом в этом году? Он умный. Глупый прочитал бы письмо в сенате, несмотря на его предательское содержание.

– Сосий тоже неглуп, Цезарь.

– Тогда их лучше держать подальше от Рима и Италии. В Эфесе от них будет меньше вреда.

– Ты хочешь сказать, что не будешь возражать против их отъезда?

– Конечно. Если они останутся, то усложнят мне жизнь. Только где я найду денег для войны? И кто простит еще одну гражданскую войну?

– Никто, – ответил Меценат.

– Именно. Все посчитают это борьбой за первенство между двумя римлянами. Мы знаем, что это борьба с царицей зверей. Но мы не можем доказать это! Все наши обвинения в адрес Антония звучат так, словно мы оправдываемся за начало гражданской войны. На кону моя репутация! Все повторяют мои слова, что я никогда не буду воевать с Антонием. А теперь я выгляжу лицемером.

Заговорил Агриппа. До этого момента он все сидел и слушал.

– Я знаю, что гражданскую войну не простят, Цезарь, и я сочувствую тебе. Но я надеюсь, ты понимаешь, что тебе придется подготовиться к войне. Если события будут разворачиваться с такой же скоростью, как на Востоке, война начнется в будущем году. Это значит, что ты не можешь распустить иллирийские легионы. Надо еще собрать флот.

– Но чем я буду платить легионам? И на что я буду строить галеры? Я потратил все казенные деньги, расселив сто тысяч ветеранов на хорошей земле! – крикнул Октавиан.

– Займи у плутократов. Ты же делал это раньше, – посоветовал Агриппа.

– И снова ввергнуть Рим в огромные долги? Почти половина денег Секста Помпея не попала в казну – деньги пошли на уплату займов с процентами. Я не могу снова проделать такое, просто не могу. Это дает всадникам слишком много власти в государстве.

– Тогда обложи их налогом, – сказал Меценат.

– Я не смею! Все равно это будет ничто по сравнению с той суммой, которая мне нужна.

– Ты уже все подсчитал? – спросил Меценат.

– Конечно подсчитал. Антоний ведь говорит, что я скорее счетовод, чем военачальник. Чтобы набрать тридцать легионов и получить четыреста кораблей, я должен обложить налогом всех граждан Рима. Мне придется забрать у всех, от высших слоев до низших, четверть их годового дохода, – сказал Октавиан.

Агриппа ахнул:

– Двадцать пять процентов?

– Это и есть четверть.

– На улицах прольется кровь, – сказал Меценат.

– Обложи налогом и женщин, – предложил Агриппа. – У Аттики доход двести талантов в год. Когда рак окончательно покончит с Аттиком – а это уже скоро, – у нее будет пятьсот талантов. И я его главный наследник, поэтому его деньги в твоем распоряжении, ты можешь спокойно их использовать.

– Ну что ты, Агриппа! Разве ты не помнишь, что сделали женщины, когда триумвиры попытались обложить их налогом одиннадцать лет назад? Гортензия все еще жива, она возглавит еще одно восстание. Ты хочешь дать женщинам право голоса? Потому что тогда мы вынуждены будем сделать это.

– Невелика разница, будет нами править Клеопатра или наши же римлянки, – сказал Агриппа. – Ты прав, Цезарь. Править должны только мужчины.

Теперь, имея внушительное большинство в сенате, Октавиан назначил новыми консулами Луция Корнелия Цинну и Марка Валерия Мессалу, родственника Мессалы Корвина. Вместо того чтобы назначать новых преторов, он закрыл суды. Конечно, это не означало, что все оставшиеся семьсот сенаторов были его сторонниками. Но Октавиан вел себя так, словно все они его поддерживают. Он объявил, что сам будет старшим консулом в следующем году, а младшим консулом будет Мессала Корвин. Если в следующем году будет война, Октавиану понадобится вся власть, какую он может получить.

– Демократия – пустое слово, пока Клеопатра и ее любовник Марк Антоний угрожают Риму, – сказал Октавиан в сенате. – Но я клянусь вам, почтенные отцы, что, как только исчезнет угроза с Востока, я верну все полномочия сенату и народу Рима. Ибо сначала Рим, потом люди, какими бы ни были их имена или политические взгляды. В данный момент правлю я, потому что кто-то должен это делать! Хотя мой триумвират уже закончился, прошло немало времени с тех пор, как правили сенат и народ, а я стою у руля государства последние одиннадцать лет.

Он перевел дыхание, оглядел ряды с обеих сторон курульного возвышения, на которое снова поставил свое кресло.

– Сегодня я хочу обратить ваше внимание вот на что. Я не виню Марка Антония за нынешнюю ситуацию. Я виню Клеопатру. Ее, и только ее одну! Это она упорно идет на Запад, а не Антоний, ее марионетка. Он пляшет под египетскую дудку! В чем повинен я или Рим, чтобы грозить нам на суше и на море? Рим и я выполнили свои обязательства, ни разу не ущемили интересов Антония на Востоке! Так почему он хочет двинуть войска на Запад? Ответ: это не он, это Клеопатра!

И так далее и тому подобное. Октавиан не сказал ничего нового. И, не сказав ничего нового, не смог перетянуть на свою сторону сотню тех, кто придерживался нейтралитета, и сотню оставшихся сторонников Антония. А когда он объявил, что обложит доход всех римлян двадцатипятипроцентным налогом, сенат взорвался, сенаторы вышли на улицу и, к радости всадников-предпринимателей, возглавили последующие мятежи. Не видя другого выхода, Октавиан внес в проскрипционные списки триста четыре члена сената Антония в Эфесе. Аукцион и продажа их италийского имущества дали достаточную сумму, чтобы заплатить иллирийским легионам.

Агриппа, ставший намного богаче после того, как Аттик покончил со своей болезнью, упав на меч, которого он никогда в жизни не брал в руки, настоял на том, что оплатит двести кораблей.

– Но не неуклюжие большие «пятерки», – сказал он Октавиану. – Я собираюсь использовать либурнийские корабли. Они маленькие, маневренные, быстроходные и дешевые. Навлох показал, насколько они хороши.

Сам невысокого роста, Октавиан усомнился:

– Разве размер не имеет значения?

– Нет, – решительно ответил Агриппа.

В середине лета началось обратное движение с Востока. Несколько сенаторов вернулись в Рим с рассказами о «той женщине» и ее пагубном влиянии на Антония. И они принесли делу Октавиана больше пользы, чем его ораторское искусство. Но никто из этих возвращенцев не мог представить железного доказательства, что грядущая война – идея Клеопатры. Все они вынуждены были признать, что Антоний по-прежнему принимает решения в командирской палатке. И действительно, казалось, будто это Антоний хочет гражданской войны.

Затем пришла сенсационная новость: Антоний развелся со своей римской женой. Октавия немедленно послала за братом.

– Он развелся со мной, – сказала она, передавая Октавиану короткую записку. – Я должна выехать из его дома вместе с детьми.

Слез не было, но в глазах – боль умирающего животного. Октавиан протянул ей руку:

– О, моя дорогая!

– У меня было два самых счастливых года в жизни. Сейчас меня тревожит только одно: у меня недостаточно денег, чтобы поселиться где-нибудь с семьей, разве что всем ютиться в доме Марцелла.

– Ты переедешь в мой дом, – тут же сказал Октавиан. – Дом достаточно просторный, и в твоем распоряжении будет отдельное крыло. Кроме того, Тиберию и Друзу понравится, что теперь будет с кем играть. В тебе материнский инстинкт больше развит, чем у Ливии Друзиллы, ты будешь заботиться о детях. Я думаю, что заберу Юлию у Скрибонии и тоже поселю с нами.

– О! Но… если Юлия, Тиберий и Друз перейдут под мою опеку, мне понадобится еще одна пара рук – Скрибонии.

Октавиан насторожился:

– Вряд ли Ливия Друзилла это одобрит.

Сама Октавия не сомневалась, что Ливия Друзилла пойдет на что угодно, чтобы ее не беспокоило целое племя ребятишек.

– Спроси у нее, Цезарь, пожалуйста!

Ливия Друзилла сразу поняла суть просьбы Октавии.

– Отличная идея! – воскликнула она, загадочно улыбаясь. – Октавия не может нести этот груз одна, а на меня бесполезно рассчитывать. Боюсь, во мне материнские чувства развиты слабо. – Она сделала вид, что не решается что-то сказать. – Но может быть, ты не хочешь видеть здесь Скрибонию?

– Я? – удивился Октавиан. – Edepol! Что она значит для меня? После Клодии она мне, конечно, нравилась. Потом она стала сварливой, не знаю почему. Возраст, наверное. Но мы видимся всякий раз, когда прихожу к Юлии, и сейчас у нас очень хорошие отношения.

Ливия Друзилла хихикнула:

– Дом Ливии Друзиллы, кажется, становится похожим на гарем! Совсем по-восточному. Клеопатра одобрит.

Бросившись к ней, он в шутку укусил ее за шею, потом забыл и Скрибонию, и Октавию, и детей, и гаремы.

Но появилась и ложка дегтя. Гай Скрибоний Курион, которому уже исполнилось восемнадцать, заявил, что он не будет переезжать. Он поедет на Восток, к Марку Антонию.

– Курион, стоит ли тебе ехать? – в смятении спросила Октавия. – Это очень огорчит дядю Цезаря.

– Цезарь мне не дядя! – презрительно отреагировал юноша. – Я принадлежу к лагерю Антония.

– Если ты уедешь, как мне убедить Антилла остаться?

– Легко. Он еще не достиг совершеннолетия.

– Проще сказать, чем сделать, – поделилась она с Гаем Фонтеем, который выразил желание помочь ей переехать.

– Когда Антиллу исполнится шестнадцать?

– Не скоро. Он родился в год смерти божественного Юлия.

– Значит, ему едва исполнилось тринадцать.

– Да. Но он такой дикий, импульсивный! Он убежит.

– Мальчишку поймают. Совсем другое дело с Курионом-младшим. Он уже совершеннолетний и вправе собой распоряжаться.

– Как я скажу Цезарю?

– Тебе не надо ничего говорить. Я сам скажу, – пообещал Фонтей, готовый на все, лишь бы избавить Октавию от боли.

Развод сделал ее свободной – теоретически, но Фонтей был слишком мудр, чтобы заговорить с ней о своей любви. Пока он будет молчать, он может рассчитывать на ее дружбу. Как только он признается в своих чувствах, она прогонит его. Поэтому лучше подождать, когда она оправится от этого удара. Если оправится.

Дезертирство Сатурнина, Аррунция и Атратина среди прочих не нанесло большого урона группе сторонников Антония, но покинувшие его Планк и Тиций оставили заметную брешь.

– Это точная копия военного лагеря Помпея Магна, – сказал Планк Октавиану, приехав в Рим. – Я не был с Магном, но говорят, что тогда каждый имел свое мнение и Магну не удавалось их контролировать. Поэтому в событиях при Фарсале он оказался бессилен и не смог применить свою любимую тактику Фабия. Командовал Лабиен и проиграл. Никто не мог побить божественного Юлия, хотя Лабиен думал, что может. О, эти ссоры и перебранки! Все это ерунда по сравнению с тем, что происходит в военном лагере Антония, поверь мне, Цезарь. Эта женщина требует права голоса, излагает свое мнение с таким видом, словно оно важнее, чем мнение Антония, и совсем не думает о том, что выставляет его на посмешище перед легатами, сенаторами, даже перед центурионами. И все это он терпит! Виляет перед ней хвостом, бегает за ней, а она возлежит на его ложе, на locus consularis, как тебе это нравится? Агенобарб так ненавидит ее! Они ссорятся, как две дикие кошки! Брызжут слюной, огрызаются. И Антоний не ставит ее на место. Однажды за обедом ее ногу свело судорогой. Ты не поверишь: Антоний встал перед ней на колени и начал растирать ей ногу! Слышно было, как муха пролетела, такая стояла тишина в столовой. Потом он снова занял свое место, словно ничего не случилось! Этот эпизод и заставил нас с Тицием уехать.

– До меня доходят такие странные слухи, Планк, и их так много, что я не знаю, чему верить, – сказал Октавиан, думая при этом, во сколько ему обойдутся эти сведения.

– Верь худшим из них, и ты не ошибешься.

– Тогда как мне убедить этих ослов здесь, в Риме, что это война Клеопатры, а не Антония?

– Ты хочешь сказать, они все еще думают, что командует Антоний?

– Да. Они просто не могут переварить идею, что иностранка способна влиять на великого Марка Антония.

– Я тоже не мог, пока не увидел сам, – хихикнул Планк. – Наверное, тебе нужно организовать для неверящих поездку на Самос – сейчас Антоний и Клеопатра как раз там на пути в Афины. Увидят – не забудут.

– Планк, легкомыслие тебе не идет.

– Тогда серьезно, Цезарь. Я мог бы сообщить тебе полезную информацию, но это будет кое-чего стоить.

Дорогой прямолинейный Планк! Идет прямо к цели, не ходит вокруг да около.

– Назови свою цену.

– Должность консула-суффекта на будущий год для моего племянника Тиция.

– Он не очень популярен в Риме с тех пор, как казнил Секста.

– Он сделал это по приказу Антония.

– Я, конечно, могу обеспечить должность, но не сумею защитить его от клеветников.

– Он наймет охрану. Мы договорились?

– Да. А теперь что ты можешь предложить мне взамен?

– Когда Антоний был в Антиохии, на последней стадии выхода из запоя, он составил завещание. Остается ли оно его последней волей, я не знаю, но Тиций и я были свидетелями. Думаю, он взял его с собой в Александрию, когда поехал туда. Во всяком случае, Сосий отправил его в Рим.

Октавиан помрачнел:

– Какое значение имеет его завещание?

– Большое, – просто сказал Планк.

– Расплывчатый ответ. Уточни.

– Он был в хорошем настроении, когда мы засвидетельствовали завещание, и произнес несколько фраз, которые заставили Тиция и меня думать, что это очень подозрительный документ. Фактически предательский, если последняя воля, которую нельзя обнародовать до смерти завещателя, может таковой считаться. Антоний, конечно, не думал, что существует такое понятие, как «посмертная измена», отсюда его неосторожные замечания.

– Давай поконкретнее, Планк, пожалуйста!

– Я не могу. Антоний был слишком скрытен. Но Тиций и я думаем, что тебе полезно взглянуть на это завещание.

– Но как? Последняя воля человека священна.

– Это твоя проблема, Цезарь.

– Разве ты ничего не можешь сказать мне о его содержании? Что именно говорил Антоний?

Планк поднялся и стал сосредоточенно поправлять складки тоги.

– Мы определенно должны придумать одежду, в которой было бы удобнее сидеть… О том, как он любит Александрию и ту женщину… Да, тоги неудобны… О том, что ее сын должен иметь свои права… О проклятье! Тут пятно!

И он ушел, продолжая поправлять тогу.

Значит, ничего особенного. Однако Планк, вероятно, думает, что завещание Антония будет полезно Октавиану. Поскольку возможность стать консулом-суффектом Тицию не представится еще несколько месяцев, Планк, конечно, понимает, что, если наживка, которой он помахал перед носом Октавиана, окажется фальшивой, Тиций никогда не сядет на курульном возвышении. Но как получить доступ к завещанию Антония? Как?

– Я помню, что божественный Юлий говорил мне о хранилище завещаний у весталок, в котором находятся около двух миллионов документов, – сказал Октавиан Ливии Друзилле, единственной, с кем он мог поделиться такой новостью. – Свитки сложены на верхнем этаже, на нижнем и даже занимают часть подвала. У весталок разработана целая система. Завещания из провинций и других государств в одном месте, завещания италийцев – в другом, завещания римлян где-то еще. Но божественный Юлий не вдавался в подробности, а в то время я не знал, как это будет важно, поэтому не расспрашивал. Глупо, глупо!

Он стукнул кулаком по колену.

– Не волнуйся, Цезарь, ты получишь то, что хочешь. – Взгляд больших синих глаз стал задумчивым. Она тихо засмеялась. – Ты можешь сделать что-то очень хорошее для Октавии, а поскольку я ревнивая жена, то же самое ты должен сделать и для меня.

– Ты – и ревнуешь к Октавии? – недоверчиво спросил он.

– Но люди, не входящие в круг наших близких друзей, не знают, в каких мы с Октавией отношениях, так? Весь Рим возмущается этим разводом. Глупец, он не должен был выселять ее и детей! Это повредило ему больше, чем все твои слухи о влиянии на него Клеопатры. – На красивом лице появилось мечтательное выражение. – Было бы замечательно, если бы твои агенты могли рассказать народу Рима и Италии, как сильно ты любишь свою сестру и свою жену, с каким вниманием ты относишься к ним. Я уверена, что, если бы ты позволил Лепиду жить в Государственном доме, Лепид был бы так благодарен, что в знак признательности оказал бы честь Октавии и мне.

Октавиан смотрел на нее, пораженный. Так смотрел он на нее каждый раз, когда она оказывалась хитрее, чем он.

– Хотел бы я знать, куда ты клонишь, моя дорогая.

– Подумай о сотнях статуй Октавии, которые ты поставил по всему Риму и Италии, и о моих статуях. Может, было бы неплохо добавить к их надписям одну строчку? Что-нибудь очень почетное.

– Я все еще не понимаю.

– Убеди Лепида, великого понтифика, наградить Октавию и меня статусом весталок навечно.

– Но вы же не весталки! Кстати, и не девственницы.

– Почетные, Цезарь, почетные! Раструби об этом на рыночных площадях от Медиолана и Аквилеи до Регия и Тарента! Твоя сестра и твоя жена – женщины, примерные до такой степени, что их целомудрие и поведение в браке приравнивают их к весталкам.

– Продолжай! – взволнованно попросил он.

– Статус весталки позволит нам приходить в Государственный дом на половину весталок, когда мы захотим. Нет нужды вовлекать в это Октавию, если и я буду иметь такую привилегию. Я сама смогу узнать для тебя, где хранится завещание Антония. Аппулея ничего не заподозрит – с чего бы? Ее мать – твоя сводная сестра, она часто обедает у нас. Я очень нравлюсь ей. Я не смогу украсть для тебя завещание, но, если найду, где оно, ты сумеешь быстро получить его.

Октавиан стиснул ее в объятиях с такой силой, что у нее перехватило дыхание и чуть не треснули ребра. Ничто не радовало Ливию Друзиллу так, как возможность дать ему совет в тех случаях, когда сам Цезарь оказывался в тупике.

– Ливия Друзилла, ты умница! – воскликнул он, отпуская ее.

– Я знаю, – сказала она, слегка оттолкнув его. – А теперь начинай действовать, любовь моя! На это дело уйдет немало дней, а мы не можем позволить себе ждать слишком долго.

Страдания, которые Лепид испытывал от потери статуса триумвира, были несравнимы с душевной болью, причиненной ему изгнанием из Рима, поэтому, когда его посетил Октавиан и сказал, что он должен сделать, чтобы иметь возможность вернуться в Государственный дом, Лепид не раздумывая согласился возвести Октавию и Ливию Друзиллу в ранг весталок. И это не просто почетное звание. Отныне они могут свободно ходить везде без сопровождения, поскольку ни один мужчина, даже самый отъявленный грабитель, не посмеет дотронуться до них, иначе он будет проклят как нечестивец, лишен гражданства, высечен и обезглавлен, а все его имущество, вплоть до самого дешевого глиняного кубка, будет конфисковано. Его жена и дети умрут с голоду.

Весь Рим и Италия радовались. Тот факт, что радовались они больше за Октавию, чем за Ливию Друзиллу, ничуть не задел жену Октавиана. Она напросилась на обед к весталкам, чтобы познакомиться со своими подругами-жрицами.

Старшая весталка Аппулея была родственницей Октавиана и хорошо знала Ливию Друзиллу еще с того времени, когда, молодая и беременная, она жила у весталок до брака с Октавианом.

– Это знак, – сказала ей Аппулея, когда семь весталок заняли свои места вокруг стола. – Теперь я могу признаться, что очень беспокоилась. Какое это было облегчение, когда стало ясно, что твое пребывание здесь не вызвало никаких несчастий! Это было предзнаменование, я уверена.

Аппулея не была особенно умна, но огромное почтение, которое оказывалось старшей весталке, помогло ей должным образом выполнять свою роль. Она была одета в белое платье с длинными рукавами и тунику с прорезями по бокам. На шее – амулет-булла на цепочке, волосы спрятаны под головным убором из семи скрученных шерстяных валиков, расположенных друг над другом. И все это покрывала вуаль, такая тонкая, что казалась воздушной. Аппулея железной рукой управляла своим маленьким стадом, зная, что целомудрие весталок олицетворяет удачу Рима. Время от времени какой-нибудь мужчина (например, Публий Клодий) ставил под сомнение целомудрие какой-нибудь весталки, и она была вынуждена предстать перед судом. Но при Аппулее такого случиться не могло.

Все весталки сидели вокруг стола, который буквально ломился от вкусных кушаний, вокруг графина искристого белого вина из Альбы Фуценции. Две самые маленькие весталки пили воду из источника Ютурны, а другие три, одетые как Аппулея, могли при желании выпить вина. Ливия Друзилла не стала одеваться, как весталки, но тем не менее выбрала белое платье.

– Мой муж рассказывал мне кое-что о том, сколько завещаний вы храните, – сказала Ливия Друзилла, когда дети ушли. – Не могли вы как-нибудь провести для меня экскурсию?

Аппулея засияла:

– Конечно! В любое время.

– А-а… сейчас?

– Если хочешь.

Итак, Ливия Друзилла повторила путь божественного Юлия, который он проделал, когда стал великим понтификом. Ей показали множество полок с пергаментами, где регистрировались поступающие завещания, провели наверх в хранилище, потом вниз, в подвал. Это было удивительно, особенно для такой женщины, как Ливия Друзилла, педантичной, любящей порядок во всем.

– А для сенаторов у вас отведено особое место? – спросила она после того, как обошла все и вдоволь наудивлялась.

– О да. Они здесь, на этом этаже.

– А завещания консулов вы храните отдельно от сенаторских?

– Конечно.

Ливия Друзилла напустила на себя заговорщический вид.

– Я бы никогда не посмела просить тебя показать завещание моего мужа, – сказала она, – но я очень хотела бы посмотреть какое-нибудь завещание человека того же статуса. Где, например, завещание Марка Антония?

– О, оно в особом месте, – сразу ответила Аппулея, ничего не заподозрив. – Хоть он консул и триумвир, он не принадлежит Риму. Поэтому его завещание хранится здесь, но отдельно от других.

Она подвела Ливию Друзиллу к стойке с множеством полочек, стоящей за экраном, отделяющим хранилище от территории весталок, и без колебания взяла с полки один-единственный лежащий там большой свиток.

– Вот, – сказала она, передавая документ Ливии Друзилле.

Жена Октавиана взвесила его в руке, повернула, посмотрела на красную печать: «Геркулес, ИМП. М. АНТ. ТРИ.». Да, это завещание Антония. Она сразу же со смехом отдала его обратно.

– Наверное, у него много распоряжений, – сказала она.

– Все великие люди так делают. Самое короткое завещание было у божественного Юлия – такое благоразумие, такая четкость!

– Значит, ты можешь прочитать их?

Аппулея пришла в ужас:

– Нет-нет! Мы узнаём содержание документа, когда завещатель умирает и к нам приходит душеприказчик. Он должен открыть завещание в нашем присутствии, потому что в конце каждого пункта мы ставим свою отметку.

– Отлично! – сказала Ливия Друзилла. Она чмокнула Аппулею в щеку, сжала ее руку. – Я должна идти, но еще один, последний, самый важный вопрос. Хоть одно завещание было вскрыто когда-нибудь до смерти завещателя, моя милая?

Снова ужас в глазах.

– Нет, ни разу! Это значило бы нарушить клятву, а этого мы никогда не сделаем.

Вернувшись домой, Ливия Друзилла нашла мужа в кабинете. Один взгляд на ее лицо – и он выслал вон писцов и секретарей.

– Ну? – спросил он.

– Я держала в руках завещание Антония, – ответила она, – и могу сказать тебе точно, где оно хранится.

– Значит, кое-что нам уже удалось. Как ты думаешь, Аппулея даст мне прочесть его?

– Нет, даже если ты обвинишь ее в потере целомудрия и бросишь ее в подземелье. Боюсь, ты должен будешь силой вырвать свиток у нее – и у других.

– Cacat!

– Я советую тебе явиться в атрий весталок с твоими германцами в середине ночи, Цезарь, и заблокировать всю площадь с внешней стороны. Времени терять нельзя, поскольку мне сказали, что Лепид скоро переедет в Государственный дом на половину великого понтифика. Наверняка будет шум, а ты ведь не хочешь, чтобы Лепид выбежал из своей половины посмотреть, что происходит. Завтра ночью, не позже.

Октавиан долго стучал в дверь, прежде чем в приоткрытой щели показалось испуганное лицо экономки. Два германца оттолкнули женщину и проводили своего хозяина до места, освещая дорогу факелами. Остальные германцы следовали за ними.

– Хорошо! – сказал Октавиан Арминию. – Если повезет, я получу его, прежде чем появятся весталки. Им еще надо одеться.

Ему почти удалось.

– Что это ты делаешь? – строго спросила Аппулея, появившись в дверях, ведущих в личные апартаменты весталок.

Сжав завещание Антония в руке, Октавиан заявил:

– Я конфискую предательский документ!

– Предательский? Как бы не так! – крикнула старшая весталка, загораживая ему выход. – Отдай, Цезарь Октавиан!

Вместо ответа он передал документ через ее голову Арминию, такому высокому, что, когда тот поднял вверх руку с завещанием, Аппулея не смогла дотянуться до него.

– Ты будешь проклят! – с ужасом произнесла она, когда появились еще три весталки.

– Ерунда! Я – консуляр, выполняющий свой долг.

Аппулея дико закричала:

– Помогите, помогите, помогите!

– Уйми ее, Корнелий, – велел Октавиан другому германцу.

Точно так же он усмирил и остальных трех весталок, после чего оглядел четырех женщин в мерцающем свете факелов. Глаза его блестели холодно, как у пантеры.

– Я изымаю это завещание из вашего хранилища, – сказал Октавиан. – И вы никак не сможете помешать мне. Для вашей же безопасности я советую вам молчать о том, что здесь произошло. Если вы скажете кому-нибудь, я не отвечаю за своих германцев, которые не имеют ни малейшего почтения к весталкам и любят лишать девушек девственности, кем бы они ни были. Ведите себя тихо, дамы. Я говорю серьезно.

И он ушел, оставив удачу Рима всю в слезах.

В первый же удобный день он созвал сенат и пришел туда в очень хорошем настроении. Луций Геллий Попликола, который решил остаться в Риме, чтобы досаждать Октавиану, почувствовал, как у него встали дыбом волосы на затылке и на руках, а по спине потек холодный пот. Что еще приготовил этот маленький червяк? И почему у Планка и Тиция такой вид, словно они сейчас лопнут от веселья?

– В течение двух лет я говорил членам римского сената о Марке Антонии и его зависимости от царицы зверей, – начал Октавиан, стоя перед своим курульным креслом с толстым свитком в правой руке. – Но какие бы аргументы я ни приводил, мне не удавалось убедить многих из вас, присутствующих здесь, что я говорил правду. Вы все время требуете доказательств. Очень хорошо, у меня есть доказательства! – Он поднял вверх свиток. – У меня в руке последняя воля Марка Антония, и в ней все доказательства, какие только могут потребоваться самым преданным сторонникам Антония.

– Последняя воля? – вскочив, спросил Попликола.

– Да, его завещание.

– Завещание человека священно, Октавиан! Никто не может вскрыть его, пока автор жив!

– Если оно не содержит предательских намерений.

– Даже в таком случае! Разве можно объявить человека предателем посмертно?

– Да, Луций Геллий. Определенно.

– Это незаконно! Я запрещаю тебе продолжать!

– Как ты можешь остановить меня? Если ты будешь вмешиваться, я велю своим ликторам вышвырнуть тебя. А теперь сядь и слушай!

Попликола огляделся, увидел лица, на которых было написано крайнее любопытство, и признал свое поражение. На данный момент. Пусть это молодое чудовище сделает худшее, но потом… И он сел, зло глядя на всех.

Октавиан развернул завещание, но не стал читать. Он знал его наизусть.

– Я слышал, что большинство из вас называют Марка Антония идеалом римлянина. Он заботится о процветании Рима, он храбр, смел, в высшей степени подходящая кандидатура для распространения римского правления на весь Восток. Вот почему он просил – и получил! – Восток после Филипп. Это было десять лет назад. В течение этих десяти лет Рим почти не видел его, так тщательно и ревностно исполнял он свои обязанности. Во всяком случае, так считают некоторые из вас, например Луций Геллий Попликола. Но с какими бы благими намерениями он ни поехал на Восток, такой настрой продолжался недолго. Почему? Что случилось? Я могу ответить одним словом: Клеопатра. Клеопатра, царица зверей. Могущественная колдунья, поклоняющаяся темным силам, познавшая науку любви и ядов. Разве вы забыли царя Митридата Великого, который ежедневно травил себя сотней ядов и принимал сотню противоядий? Когда он попытался убить себя ядом, яд не подействовал. Одному из охранников пришлось заколоть его мечом. Я еще напомню вам, что царь Митридат был дедом Клеопатры. В ее жилах течет кровь врага Рима. Они с Антонием впервые встретились в Тарсе, где она очаровала его, но еще недостаточно. Хотя она родила ему близнецов, Антоний не был в ее власти до зимы этого года, когда он готовился к походу в Парфянское царство. Он вызвал ее в Антиохию, и она явилась. И ошивалась в его лагере, словно дешевая восточная потаскуха. Да она потащилась за Антонием и его гигантским войском к истокам Евфрата! Тут Антоний пришел в себя и велел ей отправиться домой – это был его последний самостоятельный поступок! Почему наш бравый Антоний спасовал перед ней? – Октавиан пожал плечами. – Вопрос, на который у меня нет ответа.