Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Ох, почему у него всегда не хватало терпения писать письма? Клеопатра время от времени писала ему, и от него не ускользнуло, что ее письма в основном посвящены Цезариону, его одаренности, врожденной властности. Но Антоний не придавал ее словам большого значения, считая это болтовней любящей матери. У него мелькнуло желание поехать в Александрию и самому посмотреть, каким становится Цезарион, но в данный момент это было невозможно. Хотя, подумал он, приятно будет узнать, что у Октавиана есть соперник, которого надо бояться больше, чем Марка Антония.

Он сел и стал писать письмо Клеопатре.

Дорогая моя девочка, я думаю о тебе, находясь здесь, в Афинах, и мучаясь, так сказать, от бессилия. Правда, спешу добавить, что в физическом плане бессилие мне пока не грозит, и я чувствую, как мой лучший друг начинает шевелиться у меня в паху, когда я вспоминаю тебя и твои поцелуи. Видишь, как Афины выправили мой литературный стиль? Здесь не так много занятий, кроме чтения, патронажа Академии, других философских школ и бесед с такими людьми, как Тит Помпоний Аттик, который иногда обедает со мной.

Неужели действительно Цезариону скоро исполнится девять лет? Наверное, так, но мне жаль, что я пропустил два драгоценных года его детства. Я приеду к тебе, как только смогу. Моим двойняшкам скоро будет по два года. Как быстро летит время! Ведь я их еще не видел. Я знаю, ты назвала моего мальчика Птолемеем, а девочку Клеопатрой, но я думаю о них как о Солнце и Луне, поэтому, может быть, когда к тебе придет Каэм, ты официально назовешь сына Птолемей Александр Гелиос, а мою девочку Клеопатра Селена? Он уже шестнадцатый Птолемей, а она уже восьмая Клеопатра, поэтому лучше, если у них будут собственные имена, правда?

В будущем году я определенно приеду в Антиохию, хотя у меня может не остаться времени на Александрию. Без сомнения, ты слышала, что Публий Вентидий нарушил мой приказ, начав войну и выгнав парфян из Сирии? Мне это не понравилось, поскольку отдает высокомерием. Вместо того чтобы посадить Ирода на трон, он пошел к Самосате, которая, как мне сообщили, закрыла ворота, готовая к осаде. Но этот город наверняка размером с деревню, так что через неделю он сдастся.

Октавия замечательная, хотя иногда мне хочется, чтобы в ней было хоть чуточку несносности ее брата. Есть что-то пугающее в женщине, у которой нет недостатков, а у нее недостатков нет, даю слово. Если бы она хоть иногда жаловалась, я бы лучше думал о ней, ведь я уверен, она считает, что я недостаточно времени провожу с детьми, из которых только трое мои. В таком случае почему это не высказать? Но нет, только не Октавия! Она лишь посмотрит на тебя печальными глазами. Но все же мне повезло с женой. Во всем Риме нет женщины желаннее. Мне завидуют, даже враги.

Пиши хоть изредка и сообщай, как у тебя дела и как поживает Цезарион. Аттик поделился со мной своим мнением о нем и о его родстве с Октавианом. Намекнул, что в будущем Цезарион может быть опасным для Октавиана. Не посылай его в Рим, пока я не смогу сопровождать его. Это приказ, и не следуй примеру Вентидия. Твой мальчик слишком похож на Цезаря, чтобы встретить теплый прием со стороны Октавиана. Ему понадобятся союзники в Риме и сильная поддержка.

В конце мая Антоний получил от Октавиана письмо на обычную тему – трудности с Секстом Помпеем и запасы зерна. А еще в этом письме Октавиан умолял Антония немедленно встретиться в Брундизии. Недовольный, в сопровождении только эскадрона германских всадников, Антоний покинул Афины и отправился в Коринф, чтобы оттуда на пароме добраться до Патр. Но перед отъездом он в раздражении выложил все свои обиды Деллию, начиная с недовольства Вентидием.

– Он все еще сидит у Самосаты, тянет с осадой! Прямо-таки второй Цицерон! Весь Рим знал, что он не способен придумать, как поймать лису в курятнике, даже если ловить ее будет Помптин.

– Цицерон? – удивленно переспросил Деллий, сбитый с толку. Он был слишком молод, чтобы помнить многое из ранних деяний Цицерона. – Когда же этот великий адвокат вел осаду? Я впервые слышу о его военных подвигах.

– Через десять лет после того, как он побывал консулом, он уехал управлять Киликией и увяз с осадой на востоке Каппадокии – осаждал сущую деревню под названием Пинденис. Ему и Помптину понадобились годы для взятия этого городишки.

– Понимаю, – сказал Деллий, и он действительно кое-что понял, но не про осаду, проводимую самым невоинственным консулом Рима. – Мне казалось, Цицерон был хорошим наместником.

– О да, если тебе нравится человек, который лишил римских деловых людей возможности получать прибыль в провинциях. Но дело не в Цицероне, Деллий. Дело в Вентидии. Надеюсь, к тому времени, когда я вернусь после встречи с Октавианом, он разнесет ворота Самосаты и будет считать трофеи.

Антоний отсутствовал не так долго, как ожидал Деллий, но он успел придумать сплетню к тому времени, когда триумвир Востока влетел в афинскую резиденцию в гневе на Октавиана, который не явился на встречу и даже не сообщил почему. К обиде прибавилось и оскорбление: Брундизий снова отказался опустить цепь, загораживающую гавань, и впустить Антония. Вместо того чтобы пойти в другой порт и высадиться там, Антоний развернулся и возвратился в Афины, уязвленный до глубины души.

Деллий слушал его излияния вполуха, он привык к ненависти Антония к Октавиану и уже не обращал на нее внимания. Это был обычный взрыв возмущения, а не одно из длящихся несколько нундин буйств, которые привели бы в ужас даже Гектора. Поэтому Деллий ждал, когда наступит период затишья после криков и неистовства. Выпустив пар, Антоний принялся за дела, взрыв явно пошел ему на пользу.

В это время бо́льшую часть его работы составляло принятие очень важных решений – какие люди будут править во многих царствах и княжествах на Востоке. Это были места, которыми Рим не управлял самолично как провинциями. В частности, Антоний был твердо убежден, что цари-клиенты лучше лишних провинций. Мудрая политика, согласно которой местные правители имели право собирать налоги и дань.

Стол его был завален докладами о кандидатах. На каждого кандидата имелось досье, которое предстояло тщательно изучить. Антоний часто запрашивал дополнительную информацию и иногда приказывал тому или иному кандидату явиться в Афины.

Однако вскоре он опять, с тем же недовольством вернулся к теме Самосаты и осады.

– Уже конец июня, а от него ни слова, – зло сказал Антоний. – Вентидий с семью легионами сидит перед городом размером с Арицию или Тибур! Это же позор!

Появился шанс отплатить Вентидию за тот унизительный разговор в Тарсе! И Деллий нанес удар.

– Ты прав, Антоний, это позор. Во всяком случае, судя по тому, что я слышал.

Удивленный Антоний пристально посмотрел на грустное лицо Деллия. Любопытство пересилило раздражение.

– Что ты имеешь в виду, Деллий?

– Что блокада Самосаты Вентидием – это позор. По крайней мере, примерно так выразился мой информатор из шестого легиона в своем последнем письме. Я получил его вчера, удивительно быстро.

– Имя этого легата?

– Извини, Антоний, я не могу назвать его. Я дал слово, что не буду разглашать мой источник информации, – тихо сказал Деллий, опустив глаза. – Мне сообщили это под большим секретом.

– Ты можешь открыть мне причину такого мнения?

– Конечно. Осада Самосаты ничем не закончится, потому что Вентидий получил взятку в тысячу талантов от Антиоха из Коммагены. Если осада затянется, Антиох надеется, что ты прикажешь Вентидию и его легионам собраться и уйти.

Пораженный, Антоний долго молчал. Затем со свистом, сквозь зубы втянул воздух, сжал кулаки.

– Вентидий получил взятку? Вентидий?! Нет! Твои сведения неверны.

Маленькая голова печально закачалась из стороны в сторону, как у змеи.

– Я понимаю твое нежелание слышать плохое о старом товарище по оружию, Антоний, но скажи мне вот что: с чего бы мой друг из шестого легиона стал врать? Какая ему от этого выгода? Более того, оказывается, о взятке знают все легаты в семи легионах. Вентидий не делал из этого секрета. Он сыт Востоком по горло и жаждет вернуться домой, чтобы отметить триумф. Ходит также слух, что он подправил бухгалтерские книги, которые послал в казначейство вместе с трофеями всей его кампании. В результате он взял себе еще тысячу талантов из трофеев. Самосата бедный город, и Вентидий знает, что не много получит в случае ее взятия, так зачем стараться?

Антоний вскочил, крикнул своего управляющего.

– Антоний! Что ты собираешься делать? – бледнея, спросил Деллий.

– Что делает главнокомандующий, когда его заместитель не оправдывает доверия? – резко ответил Антоний.

Появился испуганный управляющий.

– Да, domine?

– Уложи мой сундук, не забудь доспехи и оружие. И где Луцилий? Он мне нужен.

Управляющий поспешил удалиться. Антоний зашагал по комнате.

– Что ты собираешься делать? – снова спросил Деллий, покрываясь потом.

– Поеду в Самосату, конечно. Ты можешь поехать со мной. Будь уверен, я докопаюсь до истины.

Вся жизнь промелькнула перед глазами Деллия. Он пошатнулся, издал булькающий звук и рухнул на пол в конвульсиях. Антоний упал на колени возле него и закричал, чтобы позвали врача. Врач пришел только через час. К тому времени Деллия положили на кровать явно в плохом состоянии.

Антоний не остался с ним. Как только Деллия унесли, он принялся отдавать приказы Луцилию и проверять, знают ли слуги, как надо собирать вещи для кампании, – глупо, что он не взял с собой денщика или квестора!

Вместе с врачом вошла взволнованная Октавия.

– Антоний, дорогой, в чем дело?

– Через час я уезжаю в Самосату. Луцилий нашел корабль, который я могу нанять до Александретты. Это на Исском заливе, ближайший порт. – Он поморщился, вспомнив, что должен поцеловать ей руку. – Оттуда мне придется проехать триста миль, meum mel. Если подует южный ветер, то плавание займет почти месяц, но если ветра не будет, то больше двух месяцев. Добавь еще поездку по суше, и получится два-три месяца, чтобы добраться туда. О неблагодарный Вентидий! Он предал меня.

– Я отказываюсь верить этому, – сказала Октавия, вставая на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. – Вентидий честный человек.

Антоний устремил взгляд поверх головы Октавии на врача, согнувшегося в поклоне с дрожащими коленями.

– Кто ты? – строго спросил Антоний.

– О, это Фемистофан, врач, – объяснила Октавия. – Он только что осмотрел Квинта Деллия.

Антоний удивился. Он совершенно забыл о Деллии.

– Ах да! Как он? Жив еще?

– Да, господин Антоний, он жив. Я думаю, это печеночная колика. Ему удалось сказать мне, что сегодня он должен ехать с тобой в Сирию. Но он не может – я категорически против этого. Ему нужно делать припарки из древесного угля, медянки, асфальта и масла. Прикладывать к груди семь раз в день, а также регулярно очищать кишечник и делать кровопускание, – перечислил трепещущий от страха врач. – Лечение дорогое.

– Да, ему лучше оставаться здесь, – сказал Антоний, недовольный тем, что Деллий не сможет указать ему на болтливого легата. – Обратись к моему секретарю Луцилию за гонораром.

Еще объятие и поцелуй Октавии – и Антоний ушел. Она стояла ошеломленная, потом пожала плечами и улыбнулась.

– Ну вот, до зимы я его уже не увижу, – сказала она. – Я должна сказать об этом детям.

Наверху, лежа в безопасности в кровати, Деллий благодарил всех богов за то, что они надоумили его упасть в обморок. Фемистофан сказал, что у него сильное физическое недомогание, пусть даже без острой боли. Небольшая цена за спасение. Деллий не рассчитывал, что Антоний отправится в Самосату. С чего бы, если он пальцем не пошевелил, чтобы выгнать парфян? Может быть, стоит подумать о том, чтобы чудом исцелиться и провести несколько месяцев в Риме, налаживая отношения с Октавианом?

Дул южный ветер, и корабль шел без груза, только с Антонием и его багажом на борту, и гребцы трудились в две смены. Но южный ветер не был идеальным, а капитану корабля не нравилось открытое море, поэтому он все время держался берега, не теряя из вида Ликии до самой Александретты. Хорошо, что Помпей Великий выгнал всех пиратов из пещер и укреплений вдоль побережья Памфилии и Киликии Трахеи, думал Антоний. Иначе его схватили бы и потребовали выкуп, как это было со многими римлянами, включая и божественного Юлия.

Из-за качки даже читать было трудно. Хотя на Нашем море не случалось огромных океанских волн, оно было переменчиво, а в шторм могло быть опасным. По крайней мере, летом не нужно опасаться штормов, это лучшее время года для плавания. Единственным способом успокоить свое нетерпение была игра в кости с командой на мелочь, в пределах нескольких сестерциев. Но даже в этом случае Антоний старался не проигрывать. А еще он постоянно ходил по палубе, тренировал мускулы, поднимая бочки с водой и делая другие упражнения. Почти каждую ночь капитан настаивал на том, чтобы зайти в порт или встать на якорь где-нибудь у пустынного берега. Это было семисотмильное плавание со скоростью тридцать миль в день в хорошую погоду. Временами Антонию казалось, что он никогда не попадет туда, куда ему нужно.

Если ничто не помогало, он, облокотясь на поручни, смотрел на море, надеясь увидеть какое-нибудь гигантское морское чудовище, но ближе всего ему удалось увидеть больших дельфинов, которые выпрыгивали из воды и резвились вокруг корпуса корабля, играя между двух рулевых весел и пролетая мимо, как морские зайцы. Потом Антоний обнаружил, что, когда он долго смотрит на море, его охватывает чувство одиночества, покинутости, усталости и разочарования. Он не понимал, что с ним происходит.

В конце концов он решил, что предательство Вентидия разрушило какую-то часть его стержня, наполнило его не привычной яростью, поднимающей в нем боевой дух, а черным отчаянием. «Да, – думал Антоний, – я страшусь встречи с ним. Я очень боюсь получить доказательство его вероломства прямо у меня под носом. Как мне поступить? Лишить его полномочий, конечно. Отослать в Рим, и пусть он отметит свой проклятый триумф, которого так жаждет. Но кем я его заменю? Какой-нибудь скулящей дворняжкой вроде Сосия? А кем, кроме Сосия? Канидий хороший человек. И мой родственник Каниний. Но… если уж Вентидий мог соблазниться взяткой, то почему этого не может сделать любой из них, не связанный со мной годами, проведенными в Дальней Галлии и в гражданских войнах Цезаря? Мне сорок пять, а остальные лет на десять – пятнадцать моложе меня. Кальвин и Ватия на стороне Октавиана, а также, как мне сказали, Аппий Клавдий Пульхр, самый ценный консул после Кальвина. Может быть, в этом суть? В неверности. В предательстве».

Ровно через месяц его корабль пристал у Александретты, и надо было позаботиться о лошадях для слуг. Антоний взял с собой своего серого в яблоках государственного коня, высокого и достаточно сильного, чтобы выдержать его. Продолжая пребывать в мрачном настроении, он направился в Самосату.

Когда он приблизился к Евфрату, то увидел возвышавшиеся вдали черные стены. Потрясенный Антоний понял, что Самосата – большой город с такими же укреплениями, как в Амиде, ибо он принадлежал ассирийцам, когда они правили всей этой частью мира. Гладкие, необыкновенно высокие стены из черного базальта – греки называли его циклопическим, – неприступные для таранов или осадных башен. В этот момент Антоний понял, что Деллий обманул его. Но он не знал, сделал ли это Деллий намеренно или просто был введен в заблуждение своим корреспондентом из шестого легиона. Это была не каппадокийская деревня на туфовом утесе. Такая задача испугала бы даже Цезаря, с его непревзойденным опытом осад. Ничто из виденного Вентидием в войнах Цезаря не могло подготовить его к этому.

Однако оставалась возможность, что Вентидий все-таки принял взятку. Весь в напряжении, сердитый, Антоний отвел коня в лагерь, построенный рядом со штабом командующего.

Вентидий, крепкий для своего возраста мужчина с тугими седыми кудрями, напоминавшими каракуль, вышел узнать, чем вызван шум. Лицо его засияло.

– Антоний! – крикнул он, подходя, чтобы обнять Антония. – Во имя Юпитера, что привело тебя в Самосату?

– Захотел посмотреть, как проходит осада.

– Ах это! – засмеялся Вентидий. – Самосата два дня назад запросила условия сдачи. Ворота открыты, Антиох ушел, хитрый irrumator.

– Который дает?

– В этом смысле – да. Но во всех остальных он берет.

Вентидий предложил Антонию полевой стул и пошел за графинами.

– Ужасного красного, еще более ужасного белого или приятной воды из Евфрата?

– Красного пополам с водой из Евфрата. Так будет хорошо?

– Вода вкусная. В городе нет ни акведука, ни сточных труб. Они копают колодцы, вместо того чтобы брать питьевую воду из реки. А потом копают сточные ямы рядом с колодцами. – Он сделал гримасу. – Дураки! Отсюда брюшной тиф и летом, и зимой! Я построил акведук для моих людей и запретил им приближаться к жителям Самосаты. Река очень глубокая и широкая, поэтому я отвел стоки в реку. Места, где мы купаемся, – вверх по течению, хотя течение опасное.

Отдав долг гостеприимства, Вентидий опустился в свое курульное кресло и пристально посмотрел на Антония.

– Антоний, ведь тебя привела сюда какая-то иная причина, а не просто желание посмотреть на осаду. Что случилось?

– Один человек в Афинах сказал мне, что ты взял от Антиоха тысячу талантов, чтобы продлить осаду.

– Cacat! – Вентидий выпрямился, взгляд стал серьезным. Он что-то проворчал. – Ну, раз ты приехал, значит поверил этому червяку, – кстати, кто он? Думаю, что я должен знать.

– Сначала вопрос. У тебя с командирами шестого легиона хорошие отношения?

Вентидий очень удивился:

– Шестого?

– Да, шестого.

– Антоний, у меня шестого легиона здесь нет с апреля. Силон сажает Ирода на трон. Там возникли трудности, и он попросил еще легион. Я послал ему шестой.

Вдруг почувствовав тошноту, Антоний встал и прошел к окну в глиняной стене. Это был ответ на все вопросы, кроме одного. Почему Деллий все это выдумал? Чем Вентидий обидел его?

– Это сообщил мне Квинт Деллий. А ему написал легат из шестого легиона. Этот легат рассказал ему о взятке и утверждал, что вся армия знает об этом.

Вентидий побледнел:

– Ох, Антоний, это удар! До самого мяса! Как ты мог поверить такому ничтожному своднику, как Деллий, даже не написав мне и не спросив, что происходит? Вместо этого ты являешься сам! Значит, ты поверил ему безоговорочно. А мне не поверил! Какие у него доказательства?

Антоний нехотя отвернулся от окна:

– Никаких. Он сказал, что его информатор хотел остаться анонимным. Но дело не только во взятке. Тебя также обвиняют в подделке бухгалтерских книг.

По морщинистому лицу Вентидия потекли слезы. Стараясь скрыть это, он повернулся вполоборота к Антонию.

– Квинт Деллий! Подхалим, подлиза, презренный низкопоклонник! И только из-за его слов ты предпринял такое путешествие? Я мог бы плюнуть тебе в лицо! Стоило бы плюнуть!

– Мне нет прощения, – жалко промолвил Антоний, не зная, куда деваться. Куда угодно, только бы не оставаться здесь! – Это все жизнь в Афинах. Так далеко от военных действий, я совершенно не в курсе. И потом, эти горы бумаг. Вентидий, я от всей души прошу прощения.

– Антоний, ты можешь умолять о прощении сколько хочешь. Разницы никакой. – Вентидий смахнул слезы тыльной стороной ладони. – Наша дружба закончилась. Я взял Самосату, и я передам мои бухгалтерские книги любому, кого ты сам выберешь для проверки. Ты не найдешь ни одной поправки, я не взял даже бронзовой лампы из трофеев. Командир, я прошу отпустить меня, позволить мне вернуться в Рим. Я настаиваю на триумфе, но это была моя последняя кампания для Рима. Как только я сложу свои лавры у ног Юпитера Всеблагого Всесильного, я вернусь домой, в Реату, к своим мулам. Я чуть не надорвался, ведя твои войны, и единственная благодарность от тебя – обвинения от таких ничтожеств, как Деллий. – Он встал и пошел к двери. – Вот мое жилье, но сегодня меня там не будет. Ты можешь располагаться и отдавать приказы, какие хочешь. Ты доверял мне! И теперь – такое!

– Публий, пожалуйста! Пожалуйста! Мы не должны расстаться врагами!

– Я не враг тебе, Антоний. Твой худший враг – это ты сам, а не пиценский торговец мулами, который шел в триумфальном параде Страбона пятьдесят лет назад. Это ты причина того, почему мы, италийцы, вечно оказываемся виноватыми. В конце концов, Деллий – римлянин, и одно это делает его слова весомее, а его самого – лучше. Я устал от Рима, устал от войны, от полевых лагерей, от чисто мужской компании. Не надейся на Силона. Он тоже италиец, но он может принять взятку. Он поедет домой со мной. – Вентидий втянул в себя воздух. – Удачи тебе на Востоке, Антоний. Здесь тебе понравится, это точно. Продажные лизоблюды, бездельники, сальные восточные правители, которые лгут даже себе… – Его лицо исказилось от боли. – Кстати, Ирод здесь. И еще Полемон Понтийский и Аминта Галатийский. У тебя будет компания, даже если Деллий оказался таким трусом и не приехал.

Когда Вентидий закрыл за собой дверь, Антоний выплеснул в окно разбавленное водой вино и налил полный бокал крепкого, дурманящего.

Хуже быть не могло, и более неумело повести разговор он не мог. «Вентидий прав», – подумал Антоний, залпом выпив вино. Он встал, чтобы снова наполнить дешевый керамический кубок, и прихватил графин с собой.

«Да, Вентидий прав. Где-то в пути я заблудился, потерял направление, самоуважение. Я даже не мог разгневаться! Он сказал правду. Почему я поверил Деллию? Кажется, это было так давно, тот день в Афинах, когда Деллий влил свой яд в мое послушное ухо. Кто такой Деллий? Как я мог поверить ничем не подкрепленной выдумке? Я хотел верить этому, вот и все. Хотел видеть моего старого друга опозоренным, я очень этого хотел. А почему? Потому что он вел войну, мою войну, которую я не потрудился вести сам. Ведь это была тяжелая работа. Приписывать все заслуги главнокомандующему стало римской традицией. Гай Марий положил ей начало, когда поставил себе в заслугу пленение царя Югурты. Он не должен был так поступать, ведь этот подвиг совершил Сулла, умело, блестяще. Но Марий ни с кем не желал делить лавры, поэтому в докладах он даже не упомянул имени Суллы. Если бы Сулла не опубликовал свои мемуары, никто об этом так и не узнал бы.

Я хотел нанести парфянам сокрушительный удар зимой, после того как человек, который лучше меня, обессилит их. Но Вентидий украл у меня победу. Ему хватило смелости это сделать: трах, бум! – и нет моей победы. Я очень рассердился, расстроился. Я недооценил его и Силона, мне даже в голову не приходило, как они талантливы. И поэтому я поверил Деллию. Другой причины нет. Я хотел лишить Вентидия лавров, хотел видеть его опозоренным, может быть, даже казненным, как Сальвидиена. Это тоже моих рук дело, хотя Сальвидиен и как человек хуже, и как командир. Я был так поглощен Октавианом, что упустил из рук Восток, отдал вожжи Вентидию, моему верному продавцу мулов».

Он заплакал, раскачиваясь на складном стуле с кожаным сиденьем, глядя, как слезы капают в вино, упиваясь своим горем, как черная собака упивается кровью. О горе, раскаяние! Никто никогда больше не посмотрит на него так, как раньше. Его честь запятнана, не отмоешь.

Когда час спустя в комнату вбежал Ирод, Антоний был таким пьяным, что не узнал его.

Вошел Вентидий, посмотрел на Антония и сплюнул на пол.

– Найди его слуг и скажи им, чтобы уложили его в постель, – резко сказал Вентидий. – Туда, в мою комнату. К тому времени, как он проспится, я уже буду на полпути в Сирию.

И это было все, что узнал Ирод.

Два дня спустя Антоний, трезвый, но все еще страдающий от похмелья, поведал ему эту историю.

– Я поверил Деллию, – с жалким видом сказал он.

– Да, Антоний, это было неразумно. – Ирод попытался быть веселым. – Ну, что сделано, то сделано. Самосата взята, Антиох убежал в Персию, а трофеи превзошли все ожидания. Хороший итог войны.

– Как Вентидий взял город?

– Он изобретатель, поэтому придумал, что надо делать. Он составил гигантский шар из кусков цельного железа, прикрепил его к цепи и свесил цепь с башни. Затем запряг пятьдесят быков и оттащил шар как можно дальше за башню. Когда цепь натянулась, он разрубил связь между шаром и животными. Шар полетел, как чудовищный кулак, и со страшным шумом ударил в стену. Я даже заткнул уши. И стена не выдержала! За один день он проделал достаточную дыру, чтобы тысячи солдат пробрались в город. Оказывается, у жителей Самосаты не было другой защиты, кроме стен. Никакого войска, ни плохого, ни хорошего – ничего!

– Я слышал, он еще изобрел свинцовый снаряд для пращи.

– Ужасное оружие! – воскликнул Ирод, коснувшись руки Антония. – Антоний, теперь, когда Вентидий уехал, командуешь ты. По крайней мере, ты должен осмотреть город и увидеть, что натворил этот шар. Эти стены стояли пятьсот лет, но ничто не устоит перед римской армией. У тебя еще, вероятно, нет аппетита, но твои легаты беспомощно бродят, не зная, что делать дальше. Поэтому я приглашаю всех отобедать у меня в доме. Пойдем! Это придаст всем бодрости, включая и тебя.

– У меня болит голова.

– Неудивительно, учитывая, какую мочу ты пил. У меня есть очень сносное вино, если это то, что тебе нужно.

Антоний вздохнул, вытянул вперед руки и посмотрел на них.

– Похоже, что они все могут удержать, правда? – спросил он с дрожью. – Но они упустили контроль.

– Чепуха! Хорошая еда – свежий хлеб и постное мясо – все поправит.

– Что происходит в Иудее?

– Ничего особенного. Силон отличный человек, но двух легионов оказалось недостаточно, и к тому времени, как прибыл третий легион, Антигон спрятался в Иерусалиме, который взять труднее, чем этот ассирийский аванпост. Кстати, Вентидий был очень добр ко мне.

Антоний поморщился:

– Не растравляй рану. Чем он тебе помог?

– Дал мне денег, и я смог поехать в Египет и пополнить запасы продовольствия в крепости Масада, где находятся моя семья и семья Гиркана. Но я не становлюсь моложе, Антоний, а евреям нужен, э-э, жесткий правитель. Они вооружаются и проводят учения.

Поскольку все легаты были осторожны и не упоминали о Вентидии, к концу первой нундины в Самосате Антоний почувствовал себя командиром. В итоге свои обиды Антоний выместил на городе. Все население было продано в рабство в Никефории, где представитель нового царя парфян Фраата купил их, поскольку в Парфии не хватало рабочих рук после казни значительной части народа, от самых низших слоев до самых высших. Его сыновья первыми сложили головы. Но своего племянника, некоего Монеса, он упустил. Тот убежал в Сирию и исчез, к великой досаде Фраата, которому нравилось быть царем.

Стены Самосаты были снесены. Антоний хотел использовать их для строительства моста через Евфрат, но река была такая глубокая и сильная, что сносила камни, как рубленую солому. В конце концов он просто разбросал их повсюду.

К тому времени, как все закончилось, ночи стали холодными. Антоний сместил Антиоха, взял с него огромный штраф и посадил на трон его брата, Митридата. Публия Канидия он поставил во главе легионов, которые были размещены в лагерях около Антиохии и Дамаска. Антонию предстояло подготовиться к кампаниям в Армении и Мидии в следующем году – под его личным командованием. Гай Сосий был назначен наместником Сирии, он должен был посадить Ирода на трон, как только закончится зимний отпуск.

В Александретте Антоний сел на корабль, капитан которого согласился выйти в открытое море. Рана медленно затягивалась, он снова мог смотреть в глаза своим товарищам-римлянам, не задавая себе вопроса, что они думают о нем. Но ему нужна была любимая женская грудь, в которую он мог бы уткнуться! Беда в том, что эта желанная женская грудь принадлежала Клеопатре.