Текст книги "Антоний и Клеопатра"

– Только не с противным греческим знахарем! Пошли за Хапд-эфане, – сказала Ирада. – Я серьезно говорю, Клеопатра! Если не позовешь ты, позову я.

Годы были милосердны к Хапд-эфане. Он мало изменился с тех пор, как следовал за Цезарем из Египта в Малую Азию, Африку, Испанию и до самого Рима, следя за приступами эпилепсии, которые случались у Цезаря, когда он забывал поесть. После смерти Цезаря Хапд-эфане вернулся в свою страну на корабле Цезариона и, пробыв год придворным врачом в Александрии, получил разрешение вернуться в Мемфис, в храм Птаха. Врачи находились под покровительством жены бога Птаха, Сехмет. Члены этой касты брили головы, носили белое льняное платье, начинающееся под сосками и закрывающее колени, и давали обет безбрачия. Путешествие расширило его кругозор и как человека, и как врача. Ныне он был признан лучшим диагностом в Египте.

Сначала он внимательно осмотрел Клеопатру, послушал пульс, понюхал ее дыхание, пощупал кости, оттянул вниз веки, заставил вытянуть вперед руки и пройти по прямой. Только тогда он сосредоточился на ее проблеме, щупая под челюстью, горло и шею.

– Да, фараон, это опухоль, а не шишка, – сказал он. – Сама опухоль не заключена в оболочку, как киста, – края проникли в окружающую здоровую ткань. Я видел подобную опухоль у тех, кто живет в Египте по берегам Нила, но редко в Александрии, Дельте и Пелузии. Это зоб, разрастание щитовидной железы.

– Она злокачественная? – спросила Клеопатра с пересохшим ртом.

– Нет, царица. Но это не значит, что она не будет расти. Большинство зобов растут, но очень медленно, на это уходят годы. Твоя опухоль появилась недавно, поэтому есть вероятность, что она будет расти быстро. В таком случае у тебя глаза будут навыкате, как у лягушки. Нет-нет, не паникуй! Сомневаюсь, что этот зоб даст такой эффект, но врач должен предупредить пациента о всех возможных последствиях. Однако у тебя есть кое-какие симптомы, царица. Появился еле заметный намек на дрожание рук, и твое сердце бьется чуть быстрее, чем нужно. Я хочу, чтобы по утрам, прежде чем ты встанешь с постели, Ирада проверяла твой пульс, – он приветливо улыбнулся Ираде и Хармионе, – потому что Хармиона слишком волнуется. Через месяц Ирада будет знать, насколько быстро бьется твое сердце, и сможет следить за ним. Видишь ли, сердце внутри грудной клетки покрыто кровеносными сосудами, поэтому его работу можно определить по пульсу на запястье. Если бы этих сосудов не было, сердце блуждало бы так, как, по мнению греков, блуждает матка.

– Есть какая-нибудь микстура, которую я могла бы принимать, и бог, которому я могу принести жертву?

– Нет, фараон. – Он помолчал, тихо кашлянул. – Как твое настроение, царица? Ты нервничаешь больше, чем обычно? Часто раздражаешься по мелочам?

– Да, Хапд-эфане, но только потому, что эти два года были очень трудными.

– Может быть, – только и сказал он, простираясь ниц.

Затем, пятясь, он выполз из комнаты.

– Хорошо, что она не злокачественная, – сказала Клеопатра.

– Да, действительно, но, если она будет расти, она обезобразит тебя, – заметила Ирада.

– Прикуси язык! – крикнула Хармиона, яростно набросившись на Ираду.

– Я специально это сказала, глупая старая дева! Ты слишком озабочена своей внешностью, боишься потерять всякую надежду найти мужа и не понимаешь, что царица должна быть готова к худшему.

Хармиона застыла, что-то бессвязно лепеча, а Клеопатра рассмеялась – впервые после возвращения домой.

– Ладно, ладно! – выговорила она наконец. – Вам по тридцать четыре, а не по четырнадцать, и вы обе старые девы. – Она нахмурилась. – Я отняла у вас молодость и возможность выйти замуж. Я сознаю это. Кого вы видите, кроме евнухов и стариков, служа мне?

Хармиона, забыв об оскорблении, захихикала:

– Я слышала, что Цезарион что-то говорил о евнухах.

– Откуда ты узнала?

– Откуда еще мы можем узнать? Аполлодор очень расстроен.

– Ох этот несносный мальчишка!

21

У царя Армении Артавазда не было шанса победить огромную армию, которую Антоний вел против него. Но покорно он не сдался и дал Антонию несколько приличных сражений, в которых его новобранцы прошли боевое крещение, а опытные воины усовершенствовали свое мастерство. Теперь, когда Антоний совсем не пил, к нему вернулась способность командовать, а с нею и уверенность в себе. Клеопатра была права: его настоящим врагом было вино. Трезвый и абсолютно здоровый, он признался, что в прошлом году ему следовало оставаться в Каране с остатками армии, чтобы Клеопатра приехала туда. Вместо этого он заставил солдат совершить еще один пятисотмильный марш, прежде чем они получили какую-то помощь. Но что сделано, то сделано. Бесполезно думать о прошлом, сказал себе выздоровевший Антоний.

Тиций управлял провинцией Азия вместо Фурния, Планк оставался в Сирии, а Агенобарб начал свою кампанию. Канидий, как всегда, был правой рукой Антония. Армия Антония стояла в удобном лагере в Артаксате. Настроение у него было хорошее, и он стал планировать поход против другого Артавазда. До зимы у него еще оставалось время совершить этот поход. Армения была завоевана, а ее царь стал его пленником уже к началу июля.

И вот, когда Антоний готов был начать свой марш в Мидию Атропатену, в Артаксату прибыл Квинт Деллий в сопровождении огромного каравана, включая самого царя Артавазда Мидийского, его гарем, детей, мебель, впечатляющее количество драгоценностей, сотню огромных мидийских коней и всю артиллерию и военные машины из обоза, утраченного Антонием.

Очень довольный собой, Деллий протянул Антонию проект договора, который он заключил с мидийским царем Артаваздом.

Антоний пришел в замешательство, медленно переходящее в ярость.

– Кто дал тебе право вести переговоры от моего имени? – потребовал он ответа.

Лицо Деллия, похожее на лицо фавна, изобразило крайнее удивление, желтовато-коричневые глаза расширились.

– Да ты же и дал это право! Марк Антоний, ты должен помнить! Ты согласился с царицей Клеопатрой, что лучший способ справиться с Мидией Атропатеной – склонить Артавазда на сторону Рима. Это ты, ты, я клянусь!

Что-то в его поведении убедило Антония.

– Я не помню, чтобы отдавал какой-то приказ, – озадаченно пробормотал он.

– Ты был очень болен, – сказал Деллий, вытирая пот со лба. – Наверное, поэтому ты отдал такой приказ.

– Да, я был болен, это я помню. Что произошло в Мидии?

– Я убедил царя Артавазда, что его единственный шанс – сотрудничать с Римом. Его отношения с царем парфян ухудшились, потому что Монес поехал в Экбатану и сказал Фраату, что мидийцы удрали с твоим обозом, а Монес надеялся поделить трофеи. Что еще хуже, Фраату угрожают соперники, в которых течет кровь мидийцев по женской линии. Для мидийского Артавазда было ясно, что ты победишь Армению, если он не придет на помощь. А этого он не мог сделать, учитывая ситуацию в своих владениях. Поэтому я говорил и говорил, пока он не понял, что лучшая альтернатива для него – союз с Римом.

Антоний успокоился. Он стал вспоминать. Это его беспокоило, хуже – пугало. Сколько других решений, приказов и важных разговоров он не помнил?

– Расскажи мне подробно, Деллий.

– Артавазд приехал сам, чтобы подтвердить свое решение, вместе с женами и детьми. Если ты согласен, он хочет предложить свою четырехлетнюю дочь Иотапу в жены твоему египетскому сыну Птолемею Александру Гелиосу. Пятеро детей, включая сына от его главной жены, будут переданы как заложники. Еще много подарков, от мидийских коней до золотых слитков и драгоценных камней – ляпис-лазурь, бирюза, сердолик и горный хрусталь. Вся твоя артиллерия, твои машины и материалы, даже восьмидесятифутовый таран.

– Значит, все, что я потерял, – это два легиона и их орлы, – стараясь говорить спокойно, сказал Антоний.

– Нет, их орлы у нас. Оказывается, Артавазд не послал их в Экбатану сразу, а когда он собрался это сделать, Монес повернул Фраата против него.

Настроение улучшилось, Антоний захихикал:

– Вот это дорогому Октавиану не понравится! Он ведь кричал на весь Рим о моих четырех потерянных орлах!

Встреча с мидийским Артаваздом порадовала Антония. Без разногласий, без затаенной злобы условия договора, записанные Деллием, были вновь обговорены, подтверждены, подписаны и скреплены печатями Рима и Мидии Атропатены. Все это произошло после того, как Антоний внимательно проверил подарки на пятидесяти повозках: золото, драгоценные камни, сундуки с парфянскими золотыми монетами, несколько сундуков с изысканными украшениями. Но ни один подарок не привел Антония в такой восторг, как сто огромных коней, достаточно высоких и сильных, чтобы выдержать вес катафракта. Артиллерию и военную технику поделили. Половина должна была впоследствии уйти в Каран вместе с Канидием, другая половина – в Сирию. Канидий должен был направиться в Каран, перезимовав с третью армии в Артаксате.

Антоний сел писать письмо Клеопатре в Александрию.

Я очень скучаю по тебе, моя маленькая женушка, не могу дождаться, когда увижу тебя. Но сначала я поеду в Рим отмечать свой триумф. Какие трофеи! Их столько же, сколько Помпей Великий получил после победы над Митридатом. Эти восточные царства полны золота и драгоценностей, даже если там нет статуй, сравнимых с произведениями Фидия или любого другого грека. Статуя Анаит из цельного золота высотой шесть локтей поедет в Рим, в храм Юпитера Всеблагого Всесильного. И это лишь небольшая часть армянских трофеев.

Тебе будет приятно узнать, что Деллий заключил договор, который тебе был очень нужен. Да, Рим и Мидия Атропатена теперь союзники. Армянский Артавазд – мой пленник и будет идти в числе других на моем триумфе. Уже давно в триумфальной процессии римского военачальника не шествовал настоящий правящий монарх столь высокого статуса. Весь Рим изумится.

Осталось пятнадцать дней до календ секстилия, и я скоро отправлюсь в Рим. Отметив триумф, я вернусь в Александрию, зимой это будет или нет, мне все равно. Надо еще многое сделать, организовать большой гарнизон в Артаксате. Там я оставлю Канидия и треть моей армии. Остальные две трети я поведу обратно в Сирию и помещу в лагеря вокруг Антиохии и Дамаска. Девятнадцатый легион поплывет со мной в Рим, он будет представлять мою армию на триумфе. Их пики и штандарты будут обвиты лавром. Кстати, меня провозгласили императором на поле боя в Наксуане.

Чувствую себя хорошо, только немного беспокоят странные провалы в памяти. Ты знаешь, я не помнил, чтобы посылал Деллия к мидийскому Артавазду! Придется полагаться на тебя и в других вещах, если я не буду помнить о них.

Я посылаю тебе тысячу тысяч поцелуев, моя царица, и мечтаю сжать в объятиях твое хрупкое тело. Как твое здоровье? Здоровье Цезариона? И наших с тобой детей? Напиши мне в Антиохию. Времени будет достаточно, потому что я посылаю тебе это письмо со срочным курьером. Люблю тебя.

Заключив тесный союз с одной армянкой, Публий Канидий не жалел, что зимовал там. Его возлюбленная, состоявшая в дальнем родстве с царской семьей, бегло говорила на греческом, была довольно начитанной и красивой, хотя и не первой молодости. Его римская жена не могла похвастать высоким происхождением, едва умела читать и не была интересной собеседницей. Поэтому Климена казалась Канидию подарком армянских богов, особым подарком, только для него.

Антоний и его две трети армии шли через Каран в Сирию. Агенобарб сопровождал их до Сирийских ворот Аманского хребта, потом по суше ушел в свою провинцию Вифиния. Только Деллий, Цинна, Скавр и внук казненного Красса сопровождали его в Антиохию.

Там Антония ждало письмо от Клеопатры.

Что ты имеешь в виду, Антоний, говоря о триумфе в Риме? Ты сошел с ума? Неужели ты все забыл? Позволь мне тогда освежить твою память.

Ты поклялся, что после армянской кампании вернешься ко мне, в Александрию, вместе с трофеями. Ты поклялся, что покажешь свои трофеи в Александрии. Не было сказано ни слова о триумфе в Риме, хотя я не могу помешать тебе сделать это, если ты должен. Но ты поклялся, что сначала Александрия, потом Рим и что твои трофеи получу я как царица и фараон. Скажи, чем ты обязан Риму и Октавиану? Он неустанно интригует против тебя, а я – царица зверей, враг Рима. Каждый день он говорит об этом, каждый день римляне все больше и больше сердятся. Им я не сделала ничего дурного, но послушать Октавиана, так я – Медея и Медуза в одном лице. А теперь ты возвращаешься в Рим к Октавии, чтобы там подлизаться к брату своей жены и отдать свои тяжко завоеванные трофеи государству, которое использует их, чтобы уничтожить меня.

Я и впрямь считаю, что ты сошел с ума, Антоний, если прощаешь оскорбления Октавиана и Рима в мой адрес, лишь бы снискать расположение у врага Египта, отмечая триумф среди выводка римских змей. Где твоя честь, если ты отказываешься от меня, твоего самого преданного союзника, друга и жены, в пользу тех, кто потешается над тобой и надо мной, кто высмеивает тебя как мою марионетку, кто считает, что я надела на тебя женское платье и иду впереди тебя в мужских доспехах? Они говорят, что ты – Ахилл в гареме царя Ликомеда, с накрашенным лицом и в пышных юбках. Ты действительно хочешь показаться перед народом, который говорит такие вещи у тебя за спиной?

Ты поклялся, что приедешь в Александрию, и я требую, чтобы ты сдержал свою клятву, муж мой. Граждане Александрии и народ Египта видели Антония, да, но не как моего супруга. Я оставила свое царство, чтобы поехать к тебе в Сирию, захватив с собой целый флот помощи твоим римским солдатам. Позволь мне напомнить, что я заплатила за эту миссию милосердия!

О, Антоний, не покидай меня! Не отвергай меня, как ты отверг многих женщин. Ты говорил, что любишь меня, женился на мне. И от меня, фараона и царицы, можно отказаться?

Трясущимися руками Антоний отбросил письмо, словно оно было раскалено докрасна и причиняло невыносимую боль. Из открытых окон его кабинета доносилась какофония уличного шума. Остолбенев от ужаса, он смотрел на яркий прямоугольник солнечного света и чувствовал, как ледяной холод пробирает его до костей, хотя стояло жаркое сирийское лето.

«Я поклялся? Поклялся? Зачем бы ей говорить это, если я не клялся? Что случилось с моей памятью? Неужели мой ум сделался мягким, как альпийский сыр, весь в дырках? В последнее время мой ум был таким ясным, я снова стал прежним. Да, эти два провала случились, когда я был в Левке Коме и Антиохии и выходил из запоя. Именно тот период, и только тот я не помню. Что я делал, что говорил? В чем еще я поклялся?»

Он встал и начал ходить по комнате, чувствуя беспомощность, в чем мог винить только себя. В радостном возбуждении от вновь обретенной уверенности он ясно видел, что ему надо делать и как вновь обрести престиж в Риме. Египет? Александрия? Что это, как не чужие места, которыми правит чужая царица? Да, он любит ее, любит так, что женился на ней, но он не египтянин и не александриец. Он – римлянин. В Артаксате он подумал, что еще сумеет наладить отношения с Октавианом. Агенобарб и Канидий оба считали, что это возможно. Действительно, Агенобарб смеялся над словами Клеопатры о том, что Октавиан раздувает скандалы. Если это правда, спрашивал Агенобарб, почему семьсот из тысячи сенаторов Рима до сих пор верны Антонию? Почему плутократы и всадники-предприниматели так привязаны к Антонию? Признаться, он слишком долго готовился к походу на Восток, но теперь все позади, и римская торговля получит свою выгоду. Деньги потекут в казну. Дань наконец будут платить. Агенобарб и Канидий с этим соглашались.

Здесь, в Антиохии, не было ни того ни другого, чтобы поддержать его. Только Деллий и группа второстепенных лиц, внуки и внучатые племянники известных людей, давно уже умерших. Может ли он полагаться на Деллия? Вроде бы да, однако, когда Деллий оскорблен, он идет на поводу у своих эмоций, отбросив этику и мораль, как, например, в случае с Вентидием и Самосатой. Впрочем… данная ситуация не имеет ничего общего с тем делом. Если бы только Планк был здесь! Но он уехал в провинцию Азия навестить Тиция. Выходит, не к кому обратиться, кроме Деллия. «По крайней мере, – подумал Антоний, – Деллий знает, что одного эпизода я не помню. Он поможет вспомнить другие».

– Я давал клятву привезти в Александрию трофеи моей кампании? – спросил он Деллия несколько минут спустя.

Поскольку Деллий тоже получил письмо от Клеопатры, он точно знал, что надо говорить.

– Да, Марк Антоний, ты поклялся, – соврал он.

– Тогда во имя Юпитера, Деллий, почему ты не упомянул об этом в Артаксате или когда мы шли на юг?

Деллий покашлял:

– Пока мы не добрались до Амана, меня не было рядом с тобой. Гней Агенобарб не любит меня.

– А после Амана?

– Признаюсь, я забыл.

– И ты тоже, а?

– Это со всеми случается.

– Значит, я давал ту клятву?

– Да.

– Какими богами я клялся?

– Теллус, Индигетом и Либером.

У Антония вырвался стон:

– Но откуда Клеопатра их знает?

– Понятия не имею, Антоний, хотя она была женой Цезаря несколько лет, говорит на латыни как римлянка и жила в Риме. Определенно у нее была возможность узнать, какими богами клянутся римляне.

– Тогда я связан. Крепко связан.

– Боюсь, что да.

– Что я скажу другим?

– Ничего, – решительно ответил Деллий. – Помести девятнадцатый легион в хороший лагерь в Дамаске – там замечательная погода – и скажи своим легатам, что ты идешь в Рим через Александрию. Ты скучаешь по своей жене и хочешь показать ей трофеи.

– Это отсрочка и ложь.

– Поверь мне, Марк Антоний, это единственный способ. Когда ты приедешь в Александрию, появится с десяток причин, почему ты не можешь отметить свой триумф в Риме: болезнь, какие-нибудь волнения.

– Почему я поклялся? – крикнул Антоний, сжав кулаки.

– Потому что Клеопатра попросила тебя, а ты был не в том состоянии, чтобы отказать ей.

«Вот! – подумал Деллий. – По крайней мере, хоть этим я отплатил тебе, египетская гарпия».

Антоний вздохнул, хлопнул себя по коленям:

– Ну, если я должен ехать в Александрию, мне лучше уехать до возвращения Планка. Он пристанет ко мне с вопросами хуже Цинны и Скавра.

– По суше?

– Со всей этой добычей? У меня нет выбора. Иерусалимский легион может встретить меня и быть моим эскортом. – Антоний зло усмехнулся. – Так я смогу повидать Ирода и узнаю, что происходит.

В сентябре обоз, растянувшийся на несколько миль, выехал из Антиохии в южном направлении, делая по десять миль в день. Жара стояла до самого конца октября, а может, и дольше. У реки Элевтер он ступил на территорию, ныне принадлежавшую Клеопатре. Чтобы пройти расстояние в восемьсот миль, потребовалось два с половиной месяца. Антоний то верхом, то пешком продвигался со скоростью обоза, не теряя даром времени. По пути он заезжал к местным правителям, включая александрийских чиновников, которых Клеопатра назначила управлять своими территориями. Таким образом, для тех, кто в изумлении следил за его одиссеей, он делал вид, что использует это путешествие как предлог для инспектирования южной части Сирии.

Этнархи Сидона и Тира выразили недовольство тем, что теперь они полностью окружены египетскими владениями. Клеопатра перегородила все дороги, ведущие из этих двух больших торговых центров, и взимала пошлины со всех товаров, вывозимых по суше.

Царь Набатеи Малх проделал немалый путь до Птолемаиды, чтобы горько пожаловаться на Клеопатру, которой Антоний передал права на добычу асфальта.

– Мне все равно, что эта женщина – твоя жена, Марк Антоний, – гневно сказал Малх. – Она достойна презрения. Обнаружив, что накладные расходы делают добычу асфальта малоприбыльной, она набралась наглости и предложила продать мне обратно мою же добычу за двести талантов в год! Собирать которые должен был Ирод! Не для себя, а в ее пользу. Нечестно, нечестно!

– И каких шагов ты ожидаешь от меня? – спросил Антоний, зная, что ничего не сможет сделать, и поэтому злясь.

– Ты ее муж и триумвир Рима! Прикажи ей вернуть мне право на добычу! Оно принадлежало Набатее с незапамятных времен.

– Извини, я не могу помочь тебе, – сказал Антоний. – Рим уже не распоряжается добычей асфальта.

Ирод, вторая жертва этой истории, был приглашен к Антонию в Иоппу. Ирода постигла та же судьба. Он мог вернуть себе свои бальзамовые сады за двести талантов в год, но только если будет взимать с Малха в год по двести талантов.

– Это отвратительно! – кричал он Антонию. – Отвратительно! Эту женщину надо выпороть! Ты ее муж! Выпори ее!

– Если бы ты был ее мужем, Ирод, ее определенно выпороли бы, – ответил Антоний, восхищаясь хитростью Клеопатры, разжигающей вражду между Иродом и Малхом. – Римляне не порют своих жен. И жаловаться мне ты не можешь. Я отдал бальзамовые сады Иерихона царице Клеопатре, поэтому ты должен обращаться к ней, а не ко мне.

– Женщины! – гневно отреагировал на это Ирод.

– Это напомнило мне о других вещах, хотя они тоже касаются женщин. Я понимаю, что, заняв трон, ты назначил саддукея Ананила первосвященником евреев. Но твоя теща, царица Александра, хотела эту должность для своего шестнадцатилетнего сына Аристобула. Так?

– Да! – зло прошипел Ирод. – И кто же самая близкая подруга Александры? Та же Клеопатра! Эта пара сговорилась против меня, зная, что я совсем недолго на троне и не в силах сделать то, чего очень хочу, – убить эту сующую везде нос старую свинью Александру! О, она очень быстро присосалась к Клеопатре! Гарантия долгой жизни! Только подумай, шестнадцатилетний первосвященник! Нелепо! Кроме того, он Хасмоней, не саддукей. Первый ход Александры в ее игре с целью вернуть трон Аристобулу. – Ирод вскинул руки. – Поверь, Марк Антоний, я из кожи вон лез, чтобы примирить родственников моей жены!

– Но я слышал, что ты выполняешь все желания своей тещи.

– Да-да, в прошлом году я сделал Аристобула первосвященником! Но ни ему, ни его матери это добра не принесло. – Ирод принял вид несправедливо осужденного узника. – Александра и Клеопатра сговорились представить все так, будто жизнь Аристобула в опасности, – какая чушь! Он должен был бежать из Иерусалима и Иудеи и найти убежище в Египте. После краткого пребывания там ему надлежало возвратиться с армией и захватить мой трон – трон, который ты дал мне!

– Мне что-то говорили об этом, – осторожно сказал Антоний.

– Эта история настолько далека от правды! На самом деле юный Аристобул радостно принял мое приглашение отобедать на природе. – Ирод вздохнул и притворился, что опечален. – Вся семья пришла, включая Александру, ее дочь – мою жену, наших четверых маленьких сыновей, мою любимую мать. Веселая компания, уверяю тебя. Мы выбрали красивое место, где река образовала большой пруд, местами глубокий, но не опасный, если купающийся не заплывает далеко. Аристобул был слишком безрассуден. Он пошел купаться, не умея плавать. – Широкие плечи затряслись. – Нужно ли говорить еще? Наверное, он попал в водоворот, потому что вдруг стал звать на помощь. Несколько охранников поплыли его спасать, но было слишком поздно. Он утонул.

Антоний внимательно выслушал рассказ, зная, что Клеопатра будет задавать ему вопросы. Конечно, он был уверен, что это Ирод устроил «несчастный случай», но не было никаких доказательств этого, слава всем богам. Действительно, женщины! Этот поход на юг открывал все новые и новые грани Клеопатры не как женщины, а как монарха. Жадная до новых территорий, жадная до власти, способная сеять вражду между ее врагами, но при этом подружиться с вдовствующей царицей, чей муж и сыновья воевали против Рима. И как умно она обработала Антония, чтобы добиться своей цели!

– Не понимаю, как случайная смерть во время купания может быть делом твоих рук, Ирод, особенно если ты говоришь, что это случилось на глазах у матери парня и всей его семьи.

– А Клеопатра хотела судить меня и казнить. Разве не так?

– Она была раздражена, это верно. А мы с тобой… э-э… разминулись в Лаодикее. Если бы мы встретились тогда, я, наверное, действовал бы по-другому. А так у меня нет доказательств, что это сделал ты, Ирод. Более того, назначение первосвященника – твоя прерогатива. Ты волен поставить любого, кого захочешь. Но можно попросить тебя не делать этот пост пожизненным?

– Великолепно! – обрадовался Ирод. – На самом деле я пойду даже дальше. Я оставлю облачение у себя и буду выдавать его первосвященнику всякий раз, когда это требуется согласно закону Моисея. Говорят, оно обладает магической силой, поэтому я не хочу, чтобы он ходил в нем среди людей и будоражил народ. Я клянусь тебе, Антоний, что не отдам трон! Когда ты увидишь Клеопатру, скажи ей об этом.

– Уверяю тебя, что Рим не потерпит возрождения Хасмонеев в Иудее, – сказал Антоний. – Царский двор Хасмонеев доставлял одни неприятности, спроси любого, начиная с Авла Габиния.

Обоз из повозок продолжал свой путь, особенно утомительный после того, как город Газа остался позади. Потом дорога пошла через сухую местность и стало трудно найти воду для многих сотен волов. Идти берегом нельзя было из-за Дельты Нила, представлявшей собой стопятидесятимильный «веер» непроходимых болот и речек. Единственный путь по суше в Александрию лежал к югу от Мемфиса в обход Дельты, потом на север вдоль Канопского рукава Нила.

В последних числах ноября поход завершился. Антоний вступил в величайший город мира через ворота Солнца на восточном конце Канопской улицы, где шумная толпа чиновников взяла повозки под свою ответственность и отвела их в специально отгороженное место у озера Мареотида. Сам Антоний въехал в Царский квартал. Иерусалимский легион уже начал марш обратно в Иудею, и Антонию оставалось только надеяться, что страх перед Клеопатрой будет держать липкие пальцы подальше от повозок с сокровищами.

Царица не вышла встретить его у ворот Солнца. Этот факт говорил о том, что она чем-то недовольна. Клеопатра была единственным человеком, у кого агентов было больше, чем у Октавиана, думал Антоний, подходя к Главному дворцу. Ясно, она знала обо всем, что он делал.

– Аполлодор, дорогой мой бессемянный старина! – приветствовал он главного дворцового управляющего. – Где ее сердитое величество?

– В своей гостиной, Марк Антоний. Рад видеть тебя!

Антоний с усмешкой бросил плащ на пол и смело направился в логово зверя.

– С какой стати ты контролируешь моих сатрапов на территориях, уже не представляющих интереса для Рима? – строго спросила Клеопатра.

– Что за прием, – ответил он, падая в кресло. – Я подчинился приказу, я верен своей клятве, я привез мои трофеи к тебе в Александрию, и все, что я получаю за свои старания, – это неприятный вопрос. Предупреждаю тебя, Клеопатра, не заходи слишком далеко. За восемьсот миль пути я стал свидетелем твоих махинаций, того, как ты унижаешь людей, которые не являются египтянами. Ты казнишь, ты заключаешь в тюрьму, ты перегораживаешь дороги, чтобы брать пошлины, на которые не имеешь права, ты стравливаешь царей, ты сеешь вражду. Не пора ли вспомнить, что я нужнее тебе, чем ты мне?

Лицо ее застыло, в глазах мелькнул ужас. Несколько секунд она молчала, стараясь придать лицу выражение, которое успокоило бы его.

– Я трезвый, – сказал он, прежде чем она обрела дар речи, – и Марк Антоний сейчас уже не тот покорный раб, каким он становится, когда вино лишает его способности соображать. С тех пор как я в последний раз видел тебя, я не выпил ни капли. Я успешно закончил войну против хитрого врага. Я вновь обрел уверенность в себе. И я обнаружил много причин, почему как триумвир Востока и высший представитель Рима на Востоке я осуждаю действия Египта на этом Востоке. Ты вмешиваешься в управление римскими владениями и дела царей-клиентов, находящихся на службе у Рима! Ты важничаешь, словно Зевс в миниатюре, демонстрируя свою мощь, как будто у тебя армия в четверть миллиона и гениальность Гая Юлия Цезаря в зените его славы. – Антоний передохнул, глаза налились кровью и гневом. – А на самом деле без меня ты – ничто. У тебя нет армии. Ты не гений. Фактически между тобой и иудейским Иродом почти никакой разницы. Оба вы жестокие, жадные и хитрые, как крысы. Но сейчас, Клеопатра, мне больше нравится Ирод, и я больше его уважаю, чем тебя. По крайней мере, Ирод – бессовестный варвар и не скрывает этого. А ты сегодня притворяешься соблазнительницей, завтра – богиней милосердия, потом ты тиран, ненасытная захватчица, воровка. А затем – подумать только! – ты надеваешь маску кротости. Это закончится здесь и сейчас. Ты слышишь меня?

Клеопатра нашла подходящее выражение лица – скорбь. Молчаливые слезы потекли по ее щекам, она сжала свои красивые маленькие ручки.

Антоний искренне рассмеялся:

– Хватит, Клеопатра! Неужели у тебя нет других приемов, кроме слез? До тебя у меня было четыре жены, поэтому со слезами я знаком. Самое действенное оружие женщины – ее воспитывают в этой вере. Но на трезвого Марка Антония они влияют не больше, чем вода, капающая на гранит. Чтобы вода подточила гранит, потребуются тысячи лет, и это больше, чем отведено даже богиням на земле. Предписываю тебе вернуть Ироду бальзамовые сады, безвозмездно, а Малху – его право добывать асфальт, тоже безвозмездно. Ты освободишь дороги из Тира и Сидона, а твои правители на территориях, которые я продал тебе, перестанут насаждать египетский закон. Их предупреждали, что они не имеют права казнить или сажать в тюрьму, если римский префект не вынесет соответствующего приговора. Как и все другие цари-клиенты, ты будешь платить Риму дань и свои действия в будущем ограничишь непосредственно территорией Египта. Это понятно, госпожа?

Она перестала плакать и теперь была очень сердита. Но не могла показать свой гнев этому Марку Антонию.

– Что, пытаешься придумать, как убедить меня выпить бокал вина? – насмешливо спросил он, чувствуя, что смог бы завоевать целый мир, раз у него хватило смелости противостоять Клеопатре. – Убеждай сколько хочешь, моя дорогая. Не добьешься. Как команда Улисса, я заткнул уши, чтобы не слышать твое пение сирены. И если ты вообразишь себя Цирцеей, тебе не удастся снова превратить меня в свинью, купающуюся в грязи твоего изготовления.

– Я рада видеть тебя, – прошептала Клеопатра, успокоившись. – Я люблю тебя, Антоний. Очень тебя люблю. И ты прав, я злоупотребила своей властью. Все будет сделано, как ты хочешь. Клянусь тебе.

– Клянешься Теллус, Индигетом и Либером?

– Нет, клянусь Исидой, оплакивающей мертвого Осириса.

– Тогда подойди и поцелуй меня.

Она покорно поднялась, но не успела она подойти к креслу Антония, как в комнату ворвался Цезарион.

– Марк Антоний! – закричал мальчик и бросился к нему, чтобы обнять. – О, Марк Антоний, это ужасно! Мне никто не сказал, что ты приехал, пока я не встретил в зале Аполлодора.