Текст книги "Антоний и Клеопатра"

– Я понял тебя, – резко проговорил он.

– Тогда весной ты встретишься с Цезарем Октавианом?

– Только не в Брундизии.

– А как насчет Тарента? Добираться дальше, но не так утомительно, как в Путеолы или Остию. И это на Аппиевой дороге, очень удобно потом поехать в Рим.

Это в планы Антония не входило.

– Нет, встреча должна состояться ранней весной и быть короткой. Никакого пререкания или торга. Я должен попасть в Сирию к лету, чтобы начать войну.

«Да не будет этого, Антоний, – подумал Меценат. – Я возбудил твой аппетит, озвучив суммы, противостоять искушению ты, жадина, не сможешь. Ко времени твоего появления в Таренте ты поймешь, какая это огромная туша, и захочешь получить львиную долю. Ты – Лев, родился в секстилии. А Цезарь родился на границе знаков – холодная педантичность Девы и равновесие Весов. Твой Марс тоже в созвездии Льва, но Марс Цезаря в гораздо более сильном созвездии Скорпиона. И его Юпитер находится в Морском Козероге вместе с его восходящей звездой. Богатство и успех. Да, я выбрал правильную сторону. Но ведь у меня проницательность Скорпиона и двойственность Рыб».

– Это приемлемо? – громко крикнул Антоний, явно повторяя вопрос.

Очнувшись от астрологического анализа, Меценат вздрогнул, потом кивнул:

– Да, Тарент, в апрельские ноны.

– Он заглотил наживку, – сообщил Меценат Октавиану, Ливии Друзилле и Агриппе, вернувшись в Рим как раз к Новому году и введению Агриппы в должность старшего консула.

– Я так и знал, – самодовольно заметил Октавиан.

– И давно ты прятал эту наживку в складке тоги, Цезарь? – спросил Агриппа.

– С самого начала, еще до триумвирата. Просто я прибавлял каждый год к предыдущим.

– Аттик, Оппий и Бальбы согласились дать денег для покупки зерна будущего урожая, – язвительно улыбаясь, сказала Ливия Друзилла. – Пока тебя не было, Меценат, Агриппа взял их с собой, чтобы они увидели Порт Юлия. Наконец-то они начинают верить, что мы нанесем поражение Сексту.

– Ну, они лучше Цезаря умеют складывать цифры, – сказал Меценат. – Теперь они знают, что не потеряют свои деньги.

Инаугурация Агриппы прошла гладко. Вместе с Октавианом он провел ночное бдение, наблюдая за небом, а его идеально белый бык принял молот и нож popa и cultarius так спокойно, что наблюдавшим сенаторам пришлось смириться с тем, что следующий год у власти будет Марк Агриппа. Поскольку белый бык Гая Каниния Галла смог уклониться от молота и убежал бы, если бы мощный удар не свалил его с ног, было не похоже, что у Каниния хватит смелости разобраться с этим выскочкой.

Волнения в Риме еще не успокоились, но зима была морозная, Тибр замерз, снег падал и не таял, и постоянно дул ужасный северный ветер. Никому не хотелось выходить на Форум и площади. Это позволило Октавиану покинуть свое убежище, хотя Агриппа запретил сносить укрепления. В конце концов государственное зерно закупили по сорок сестерциев за модий благодаря займу у плутократов и ужасному закону о процентах, а возросшая активность Агриппы в Порту Юлия означала, что любой человек, согласный оставить Рим и поехать в Кампанию, мог получить работу. Кризис еще не миновал, но ослаб.

Агенты Октавиана стали распускать слух о встрече, которая произойдет в Таренте в апрельские ноны, и о том, что дни Секста сочтены. Вернутся хорошие времена, возвещали они.

На этот раз Октавиан не опоздал. Он и его жена прибыли в Тарент до нон вместе с Меценатом и его шурином Варроном Муреной. Желая превратить встречу в праздник, Октавиан украсил портовый город венками и гирляндами, собрал всех актеров, фокусников, акробатов, музыкантов, уродов и исполнителей номеров, которых Италия могла произвести. Он построил деревянный театр для постановки пантомим и фарсов, любимых зрелищ простого люда. Великий Марк Антоний приезжает, чтобы помириться с Цезарем, божественным сыном! Даже если бы Тарент в прошлом пострадал от рук Антония – а он не пострадал, – все обиды были бы забыты. Праздник весны и процветания – вот как это воспринял народ.

Антоний приплыл за день до нон, и весь Тарент выстроился вдоль берега, громко приветствуя его, особенно когда народ увидел, что он привел с собой сто пятьдесят военных кораблей своего афинского флота.

– Замечательные, правда? – спросил Октавиан Агриппу, когда они стояли у входа в гавань, высматривая флагман, который шел не первым. – Пока я насчитал четыре флотоводца, но Антония нет. Он, наверное, где-то сзади. Это штандарт Агенобарба – черный вепрь.

– Подходящие, – ответил Агриппа. Его больше интересовали корабли. – Каждый из них – палубная «пятерка», Цезарь. Бронзовые тараны, у многих двойные, много места для артиллерии и пехоты. Ох, чего бы я только не отдал за такой флот!

– Мои агенты уверили меня, что у него еще больше кораблей у островов Тасос, Самофракия и Лесбос. Все еще в хорошем состоянии, но лет через пять они придут в негодность. А вот и Антоний!

Октавиан указал на великолепную галеру с высокой кормой, под которой было большое помещение. Палуба ощетинилась катапультами. На его штандарте был золотой лев на алом фоне, с разинутой пастью, черной гривой и черной кисточкой на хвосте.

– Подходящая, – отозвался Октавиан.

Они пошли обратно по направлению к пирсу, куда собирался пристать флагман, которому лоцман в гребной шлюпке показывал дорогу. Они не спешили, легко себе представляя, как это произойдет.

– Агриппа, у тебя должен быть свой штандарт, – сказал Октавиан, глядя на город, раскинувшийся по берегу, на его белые дома, публичные здания, выкрашенные в яркие цвета, пинии и тополя на площадях, освещенных фонарями и украшенных флагами.

– Думаю, да, – согласился захваченный врасплох Агриппа. – Какой ты посоветуешь, Цезарь?

– Лазурный фон и слово «FIDES» большими алыми буквами, – тут же ответил Октавиан.

– А твой морской штандарт, Цезарь?

– У меня его не будет. Я буду плавать под «SPQR» в лавровом венке.

– А как же адмиралы, такие как Тавр и Корнифиций?

– У них будет «SPQR» Рима, как и у меня. Только у тебя будет личный штандарт, Агриппа. Знак отличия. Это ты одержишь для нас победу над Секстом. Я это нутром чую.

– По крайней мере, его корабли нельзя спутать, на их штандартах скрещенные кости.

– Отличительный знак, – подал реплику Октавиан. – О-о, ну какой дурак это придумал? Стыдно!

Это он говорил о красной дорожке, которую какой-то чиновник от дуумвиров протянул во всю длину пирса, – знак царственности, отчего Октавиан пришел в ужас. Но казалось, никто не обратил на это внимания. Это был алый цвет командующего, а не царский пурпур. И вот – появился Антоний. Он прыгнул с корабля на красную дорожку, как всегда здоровый и бодрый. Октавиан и Агриппа ждали вместе под навесом в глубине пирса. Каниний, младший консул, на шаг позади них, а за ним еще семьсот сенаторов, все люди Марка Антония. Дуумвиры и другие чиновники города вынуждены были довольствоваться местами позади всех.

Конечно, Антоний надел золотые доспехи. Тога ему не шла, делала его слишком тяжеловесным. Такой же мускулистый, но более стройный Агриппа не заботился о том, как он выглядит, поэтому на нем была тога с пурпурной каймой. Он и Октавиан вышли вперед приветствовать Антония. Октавиан выглядел хрупким и изящным ребенком между этими великолепными воинами. Но доминировал Октавиан, может быть, именно из-за этого, а может быть, благодаря своей красоте, густым ярким золотистым волосам. В этом южном италийском городе, где греки поселились за несколько столетий до первого вторжения римлян на полуостров, золотистые волосы были редкостью и вызывали восхищение.

«Получилось! – подумал Октавиан. – Мне удалось выманить Антония на землю Италии, и он не покинет ее, пока не даст то, что нужно мне и Риму».

Под ливнем лепестков весенних цветов, которыми их осыпали девочки, они прошли к зданиям, отведенным для них, улыбаясь восторженной толпе и приветственно помахивая рукой.

– Вечер и ночь тебе на обустройство, – сказал Октавиан на пороге резиденции Антония. – Ну что, приступим к делу сразу же – я понимаю, ты торопишься, – или уступим народу Тарента и посетим завтра театр? Они ставят ателлану.

– Конечно, это не Софокл, но всем нравится, – ответил Антоний, расслабившись. – Да, почему не посмотреть? Я привез с собой Октавию и детей – она очень хотела увидеть своего маленького брата.

– Я хотел увидеть ее не меньше. Она еще не знакома с моей женой, – кстати, я тоже приехал с женой, – сказал Октавиан. – Тогда, может быть, завтра утром – театр, а вечером – банкет? А после этого, конечно, к делам.

Когда Октавиан вошел в свою резиденцию, он увидел хохочущего Мецената.

– Ты не догадаешься! – наконец промолвил Меценат, вытирая выступившие слезы, и снова засмеялся. – Ох, ну просто смех!

– Что? – спросил Октавиан, позволив слуге снять с него тогу. – И где поэты?

– В этом-то все и дело, Цезарь! Поэты!

Меценату удалось взять себя в руки, но он то и дело всхлипывал, а глаза его смеялись.

– Гораций, Вергилий, товарищ Вергилия Плотий Тука, Варий Руф и еще несколько второстепенных светил отправились из Рима неделю назад, чтобы поднять интеллектуальный уровень этого праздника, но… – он подавился, захихикал, но справился с собой, – они поехали в Брундизий! А Брундизий их не отпускает – там хотят устроить свой праздник!

Он опять захохотал.

Октавиан улыбнулся, Агриппа фыркнул, но никто из них не мог оценить ситуацию так, как Меценат, знавший о рассеянности поэтов.

Когда Антоний услышал об этом, он расхохотался так же громко, как Меценат, и послал курьера в Брундизий с мешком золота для поэтов.

Не ожидая приезда Октавии и детей, Октавиан разместил Антония в доме, недостаточно большом, чтобы шум детской не мешал ему, но Ливия Друзилла нашла выход из положения.

– Я слышала о доме неподалеку, чей владелец не прочь предоставить его на период переговоров, – сказала она. – Почему бы мне не переехать туда с Октавией и детьми? Если там буду и я, Антоний не сможет пожаловаться на неподобающее обращение с его женой.

Октавиан поцеловал ее руку, улыбнулся, глядя в ее чудесные глаза с прожилками.

– Блестяще, любовь моя! Сделай это сейчас же!

– И если ты не возражаешь, завтра мы не пойдем в театр. Даже женам триумвиров не положено сидеть рядом с мужьями. Я ничего не слышу с задних рядов, предназначенных для женщин. К тому же не думаю, что Октавия любит фарсы больше, чем я.

– Возьми у Бургунда денег и походи по магазинам в городе. Я знаю, ты любишь красивые наряды и сумеешь найти, что тебе нравится. Насколько я помню, Октавия тоже любит покупки.

– О нас не беспокойся, – сказала Ливия Друзилла, очень довольная. – Даже если мы не купим новые платья, у нас будет возможность лучше узнать друг друга.

Октавию очень интересовала Ливия Друзилла. Как и все представители высших слоев общества в Риме, она слышала историю удивительной любви ее брата к жене другого человека, беременной вторым ребенком от мужа, слышала о разводе по религиозным причинам, о таинственности, окружающей их любовь. Была ли она взаимна? Существовала ли эта любовь вообще?

Ливия Друзилла, которую Октавия увидела, очень отличалась от той юной девушки, какой она казалась, когда выходила замуж за Октавиана. «Нет, это не скромная жена-мышка!» – подумала Октавия, вспоминая то, что слышала о ней. Она увидела элегантно одетую молодую даму, причесанную по последней моде и надевшую украшений именно столько, сколько нужно, причем украшений простых, но из цельного золота. По сравнению с ней Октавия почувствовала себя хорошо, но старомодно одетой – неудивительно после продолжительного пребывания в Афинах, где женщины нечасто выходили в свет. Конечно, жены римлян посещали приемы, которые устраивали римляне, но обеды в домах греков были для них недоступны: там присутствовали только мужчины. Поэтому центром женской моды был Рим, и Октавия никогда не ощущала этого так остро, как сейчас, глядя на свою новую невестку.

– Очень умная идея поселить нас обеих в одном доме, – сказала Октавия, когда они сидели вместе, смакуя сладкое, разбавленное водой вино с теплым, только что из глиняной печи, медовым печеньем – местным деликатесом.

– Это позволит нашим мужьям свободно общаться, – улыбаясь, ответила Ливия Друзилла. – Думаю, Антоний предпочел бы приехать без тебя.

– Ты абсолютно права, – печально согласилась Октавия. Она вдруг подалась вперед. – Но не будем говорить обо мне! Расскажи о себе и…

Она чуть не сказала «о маленьком Гае», но что-то остановило ее, подсказало, что это будет ошибкой. Ливия Друзилла не была сентиментальной, это очевидно.

– О тебе и о Гае, – поправилась она. – О вас ходят такие слухи, а я хочу знать правду.

– Мы встретились на развалинах Фрегелл и полюбили друг друга, – спокойно сказала Ливия Друзилла. – Это была наша единственная встреча до свадьбы, совершившейся по обряду confarreatio. Я была тогда на седьмом месяце, беременна моим вторым сыном Тиберием Клавдием Нероном Друзом, которого Цезарь сразу отослал отцу, чтобы тот его воспитывал.

– О, бедняжка! – воскликнула Октавия. – Наверное, это разбило тебе сердце.

– Вовсе нет. – Жена Октавиана грациозно откусила кусочек печенья. – Я не люблю своих детей, потому что не люблю их отца.

– Ты не любишь детей?

– Почему ты удивляешься? Они вырастают в таких же взрослых, к которым мы не питаем нежных чувств.

– Ты их видела? Особенно твоего второго сына. Как ты зовешь его коротко?

– Его отец выбрал имя Друз. Нет, я его не видела. Ему сейчас тринадцать месяцев.

– Тебе, конечно, не хватает его?

– Только когда у меня была молочная лихорадка.

– Я… я…

Октавия в нерешительности замолчала. Она знала, что люди говорят о маленьком Гае, будто он – холодная рыба. Ну что ж, он женился на такой же холодной рыбе. Их обоих интересовали не те вещи, которые Октавия считала важными.

– Ты счастлива? – спросила она, пытаясь найти какую-то общую тему.

– Да, очень. Моя жизнь теперь такая интересная. Цезарь – гений, его разносторонний ум восхищает меня! Это привилегия – быть его женой и помощницей! Он прислушивается к моим советам.

– Действительно?

– Все время. Мы с нетерпением ждем вечерней беседы.

– Вечерней беседы?

– Да, он копит все трудные вопросы за день, чтобы обсудить их со мной наедине.

Картины этого странного союза замелькали перед глазами Октавии: двое молодых и очень привлекательных супругов, прижавшись друг к другу в постели, разговаривают! «А они… они… Может быть, после разговора», – заключила она, потом вдруг очнулась, когда Ливия Друзилла засмеялась, словно колокольчики зазвенели.

– После того как мы детально обсудим его проблемы, он засыпает, – ласково промолвила она. – Он говорит, что за всю свою жизнь не спал так хорошо. Разве это не чудесно?

«О, да ты еще ребенок! – подумала Октавия, все поняв. – Рыбка, попавшая в сеть моего брата. Он лепит из тебя то, что ему нужно, а супружество не является для него необходимостью. А этот брак, confarreatio, осуществлен ли он? Ты так гордишься этими узами, а на самом деле они накрепко привязывают тебя к нему. Впрочем, даже если между вами и была плотская близость, тебе это тоже ни к чему, бедная рыбка. Каким же проницательным он должен быть, чтобы, встретившись с тобой всего один раз, увидеть то, что вижу сейчас я, – жажду власти, равную лишь его властолюбию. Ливия Друзилла, Ливия Друзилла! Ты потеряешь твою детскость, но никогда не познаешь настоящего женского счастья, как познала его я, как знаю его сейчас… Первая пара Рима, они являют миру железные черты, сражаются бок о бок, чтобы держать под контролем каждого человека, каждую возникающую ситуацию. Конечно, ты одурачила Агриппу, он был сражен тобою, как и мой брат, я думаю».

– А что со Скрибонией? – спросила она, меняя тему.

– Она здорова, но несчастлива, – вздохнув, ответила Ливия Друзилла. – Раз в неделю я навещаю ее теперь, когда в городе стало спокойнее. Трудно было выйти на улицу, пока буйствовали уличные банды. Цезарь и у ее дома поставил охрану.

– А Юлия?

Ливия Друзилла сначала не поняла, но потом лицо ее прояснилось.

– О, эта Юлия! Смешно, мне всегда приходит на ум дочь божественного Юлия, когда я слышу это имя. Она очень хорошенькая.

– Ей два года, значит, она уже ходит и говорит. Она смышленая?

– Не знаю. Скрибония так трясется над ней.

Внезапно Октавия почувствовала, что к глазам подступают слезы, и поднялась.

– Я очень устала, дорогая моя. Ты не против, если я прилягу? У нас еще будет время повидаться с детьми. Мы пробудем здесь несколько дней.

– Вероятнее всего, нундину, – уточнила Ливия Друзилла, явно не в восторге от перспективы встречи с племенем ребятишек.

Предсказание Мецената сбылось. Проведя зиму в Афинах и оценив сумму в тайниках Секста Помпея, Антоний захотел получить львиную долю.

– Восемьдесят процентов – мне, – заявил он.

– В обмен на что? – спокойно спросил Октавиан.

– Флот, который я привел в Тарент, и три опытных флотоводца – Бибул, Оппий Капитон и Атратин. Шестьдесят кораблей под командованием Оппия, шестьдесят – под командованием Атратина. А Бибул будет командовать всеми.

– А за двадцать процентов я должен обеспечить еще по меньшей мере триста кораблей плюс пехоту для вторжения на Сицилию.

– Правильно, – сказал Антоний, разглядывая ногти.

– Ты не чувствуешь некоторую диспропорцию?

Усмехнувшись, Антоний подался вперед с едва уловимой угрозой:

– Посмотри на это с другой стороны, Октавиан. Без меня ты не сможешь побить Секста. Поэтому условия буду диктовать я.

– Переговоры с позиции силы. Да, я понимаю. Но я не согласен по двум причинам. Первая: мы будем действовать сообща, чтобы удалить репей под седлом Рима, а не под твоим или моим. Вторая: мне нужно больше двадцати процентов, чтобы восстановить ущерб, нанесенный Секстом Риму, и выплатить долги Рима.

– Да мне насрать на то, что ты хочешь или что тебе нужно! Если я буду участвовать, я получу восемьдесят процентов.

– Значит ли это, что ты будешь присутствовать в Агригенте, когда мы откроем сокровищницы Секста? – спросил Лепид.

Его появление явилось сюрпризом для Антония и Октавиана. Они были уверены, что третий триумвир и его шестнадцать легионов надежно изолированы в Африке. Как он проведал о встрече так быстро, что успел приехать, Антоний не знал. Но Октавиан подозревал старшего сына Лепида, Марка, который находился в Риме и собирался жениться на первой жене-девственнице Октавиана, Сервилии Ватии. Кто-то проболтался о встрече, и Марк сразу же связался с Лепидом. Если ожидались большие трофеи, Эмилии Лепиды должны получить значительную долю.

– Нет, меня не будет в Агригенте! – огрызнулся Антоний. – Я буду воевать с парфянами.

– Тогда как ты можешь рассчитывать, что деньги Секста будут поделены согласно твоему решению? – спросил Лепид.

– Потому что, если мое решение не будет выполнено, великий понтифик, ты лишишься своего поста и всего остального. Заинтересован ли я в твоих легионах? Нет, я в них не заинтересован. Единственные легионы, которые чего-то стоят, принадлежат мне, а я не вечно буду на Востоке. Восемьдесят процентов.

– Пятьдесят, – сказал Октавиан по-прежнему спокойно. Он посмотрел на Лепида. – А для тебя, великий понтифик, ничего. Твоих услуг не потребуется.

– Чепуха. Конечно, они потребуются, – самодовольно возразил Лепид. – Однако я не жадный. Мне достаточно десяти процентов. Тебе, Антоний, судя по твоим действиям, даже сорока процентов много, но я соглашусь на них, раз ты такой корыстолюбец. У Октавиана огромные долги из-за грабежа Секста, поэтому он должен получить пятьдесят процентов.

– Восемьдесят – или я увожу свой флот обратно в Афины.

– Пожалуйста, но тогда ты останешься ни с чем, – сказал Октавиан, подавшись вперед, тоже со скрытой угрозой, но у него это получилось убедительнее, чем у Антония. – Пойми меня правильно, Антоний! Секст Помпей в будущем году все равно потерпит поражение, дашь ты корабли или нет. Как законный триумвир, я предлагаю тебе шанс иметь свою долю в трофеях после его поражения. Предлагаю. Твоя война на Востоке, если она будет успешной, принесет прибыль Риму и казне, поэтому ты можешь финансировать эту войну из своей доли. Другой причины для моего предложения нет. Но Лепид тоже имеет свой интерес. Если я использую его легионы и легионы Агриппы, чтобы вторгнуться на очень большой и гористый остров, при условии что у Секста не будет флота, Сицилия падет очень быстро и с малыми потерями. Поэтому я согласен уступить нашему великому понтифику десять процентов трофеев. Мне нужно пятьдесят. Тебе остаются сорок. Сорок процентов от семидесяти двух тысяч – это двадцать девять тысяч.

Антоний слушал с возрастающим гневом, но ничего не отвечал.

Октавиан продолжил:

– Однако к тому времени, как мы закончим войну против Секста, он добавит к своему состоянию еще двадцать тысяч талантов – цена урожая этого года. Значит, он будет «сидеть» уже почти на девяноста двух тысячах талантов. Десять процентов от этой суммы – это свыше девяти тысяч талантов. Твои сорок, Антоний, дадут тебе тридцать семь тысяч. Подумай об этом! Огромная плата за малое участие – всего один флот, каким бы хорошим он ни был.

– Восемьдесят, – повторил Антоний, но уже не так решительно.

«На сколько же процентов он готов был согласиться? – подумал Меценат. – Разумеется, не на восемьдесят. Он должен был знать, что столько он никогда не получит. Но конечно, он забыл прибавить еще один урожай к трофеям. Это зависит от того, сколько он уже потратил мысленно. Если он рассчитывал на пятьдесят процентов, по старым цифрам это тридцать шесть тысяч. По новым, учитывая потерю десяти процентов, он получает даже немного больше».

– Помните: все, что получишь ты, Антоний, и ты, Лепид, будет за счет Рима. Никто из вас не потратит своей доли на Рим. Зато все мои пятьдесят процентов пойдут прямо в казну. Я знаю, что командующему полагается десять процентов, но я ничего не возьму. На что я потратил бы их, если бы взял? Для моих нужд достаточно того состояния, которое оставил мне божественный отец. Я купил единственный дом в Риме, который мне подходил. Он уже обставлен. А больше мне для себя ничего не нужно. Моя доля целиком идет Риму.

– Семьдесят процентов, – сказал Антоний. – Я – старший партнер.

– В чем? Конечно, не в войне с Секстом Помпеем, – возразил Октавиан. – Сорок, Антоний. Соглашайся или не получишь ничего.

Спор продолжался месяц, в конце которого Антоний уже должен был бы приближаться к Сирии. В том, что он остался, были повинны только деньги Секста. Антоний намеревался в результате переговоров получить достаточно, чтобы самым лучшим образом снарядить двадцать легионов, двадцать тысяч кавалерии и несколько сотен единиц артиллерии. И еще обоз, способный вместить провизию и фураж для огромной армии. Октавиан намекает, что он заграбастает все себе! Да ничего он себе не оставит! И Октавиан хорошо это знает. Рим получит лучшую армию, какую он когда-либо выводил на поле сражения. А добыча в конце кампании! Да все богатства Секста Помпея померкнут перед его трофеями!

Наконец проценты были согласованы: пятьдесят – Октавиану и Риму, сорок – Антонию и Востоку и десять – Лепиду в Африке.

– Есть и другие проблемы, – сказал Октавиан, – которые надо решить сейчас, а не потом.

– О Юпитер! – рявкнул Антоний. – Какие?

– Договор в Путеолах или Мизена, назови как хочешь, дал Сексту полномочия проконсула на островах и на Пелопоннесе. Через год он будет консулом. Все это надо немедленно аннулировать. Сенат должен возобновить действие своего декрета, объявившего его врагом родины, лишить Секста очага и воды в радиусе тысячи миль от Рима, отобрать у него провинции и не упоминать его имя в анналах – он никогда не будет консулом.

– Как все это можно сделать немедленно? Сенат собирается в Риме, – возразил Антоний.

– Почему? Когда на повестке дня стоит вопрос о войне, сенат обязан собраться даже за померием. Здесь присутствуют более семисот твоих сенаторов, Антоний, которые лижут твою задницу так усердно, что их носы совсем побурели, – едко заметил Октавиан. – Здесь у нас присутствует великий понтифик, ты – авгур, а я жрец и авгур. Препятствий нет, Антоний. Никаких.

– Сенат должен собраться в освященном здании.

– Без сомнения, в Таренте есть такое здание.

– Ты забыл одну вещь, Октавиан, – сказал Лепид.

– Прошу, просвети меня.

– Имя Секста Помпея уже есть в анналах. Имя заносится, когда мы намечаем консулов за несколько лет вперед, а потом просто делаем вид, что их выбрали. Вычеркнуть его имя будет святотатством.

Октавиан захихикал:

– Зачем вычеркивать, Лепид? Я не вижу необходимости. Разве ты забыл, что есть другой Секст Помпей из той же семьи, ходит по Риму с важным видом? Нет причины, почему он не может стать консулом через год. В прошлом году он был одним из шестидесяти преторов.

На всех лицах появились широкие улыбки.

– Блестяще, Октавиан! – воскликнул Лепид. – Я знаю его. Он внук брата Помпея Страбона. Это очень ему польстит.

– Пусть, главное, чтобы он не лопнул от гордости, Лепид. – Октавиан потянулся, зевнул, похожий на довольного кота. – Вы не считаете, что мы можем заключить договор и сообщить Риму радостную весть, что триумвират продлен еще на пять лет и что дни пирата Секста Помпея сочтены? Антоний, поехать должен ты, начинать кампанию в этом году уже слишком поздно.

– Ох, Антоний, это же замечательно! – воскликнула Октавия, когда Антоний сообщил ей о поездке в Рим. – Я смогу увидеть маму и маленькую Юлию. Ливия Друзилла равнодушна к ней. Она даже не пытается убедить маленького… Цезаря Октавиана, я хотела сказать, видеться со своей дочерью. Я боюсь за малышку.

– Ты снова беременна, – добродушно сказал Антоний.

– Ты догадался! Поразительно! Это еще только предположение. Я собиралась сказать тебе, когда буду уверена. Надеюсь, это будет сын.

– Сын, дочь – какое это имеет значение? У меня и тех и других достаточно.

– Действительно, достаточно, – согласилась Октавия. – Больше, чем у любого другого известного человека, особенно если учесть близнецов Клеопатры.

Блеснула улыбка.

– Ты недовольна, моя дорогая?

– Ecastor, нет! Я только горжусь твоей плодовитостью, – возразила она, тоже улыбаясь. – Признаюсь, иногда я думаю о ней, о Клеопатре. Как ее здоровье? Довольна ли она жизнью? О ней почти все в Риме забыли, включая и моего брата. Жаль как-то, ведь у нее сын от божественного Юлия да еще твои близнецы. Может быть, однажды она вернется в Рим. Я хотела бы снова ее увидеть.

Он взял ее руку, поцеловал.

– Одно могу сказать тебе, Октавия: ты совсем не ревнива.

В Риме Антоний получил два письма: одно от Ирода, второе от Клеопатры. Считая письмо Клеопатры менее важным, он сначала сорвал печать с письма Ирода.

Мой дорогой Антоний, я – царь евреев, наконец-то! Это было нелегко, если учесть неопытность Гая Сосия в военном деле. Он не Силон! Дельный наместник в мирное время, но не может держать в руках евреев. Однако он оказал мне честь, дав мне два очень хороших римских легиона и позволив повести их на юг, в Иудею. Антигон вышел из Иерусалима встретить меня в Иерихоне. И я его разбил наголову.

Он убежал в Иерусалим, который мы осадили. Город пал, после того как Сосий прислал мне еще два легиона. Он сам привел их. Сосий хотел разграбить город, но я отговорил его, сказав, что мне и Риму нужна процветающая Иудея, а не разграбленная пустыня. В конце концов он согласился. Мы заковали Антигона в цепи и послали его в Антиохию. Когда ты будешь в Антиохии, ты можешь решить, что с ним делать, но я хочу, чтобы его казнили.

Я освободил мою семью и семью Гиркана из Масады и женился на Мариамне. Она беременна нашим первым ребенком. Поскольку я не еврей, я не могу быть верховным жрецом. Эта честь досталась саддукею Ананилу, который будет делать то, что я ему скажу. Конечно, у меня есть оппозиция и есть люди, которые участвуют в заговоре против меня, но ничего из этого не выйдет. Моя пята твердо стоит на еврейской шее, и я ее никогда не сниму, пока жив.

Пожалуйста, умоляю тебя, Марк Антоний, отдай мне цельную, единую Иудею вместо пяти отдельных территорий! Мне нужен морской порт, и я буду счастлив, если это будет Иоппа. Газа слишком далеко на юге. Лучшая новость: я вырвал у Малха Набатейского право добывать асфальт в Асфальтовом озере. Малх был на стороне парфян и отказал в помощи мне, его родному племяннику.

Заканчивая письмо, я снова от всей души благодарю тебя за поддержку. Будь уверен, Рим никогда не пожалеет, что сделал меня царем евреев.

Антоний положил свиток, который сразу же опять свернулся, и какое-то время сидел, соединив руки на затылке и улыбаясь своим мыслям об этой семитской жабе. Меценат восточного покроя, но, в отличие от Мецената, жестокий и свирепый. Вопрос в том, что будет лучше для Рима в южной части Сирии: вновь объединенное Иудейское царство или раздробленное? Не расширив ни на милю границы своего царства, Ирод знатно обогатился, приобретя бальзамовые сады Иерихона и право добывать асфальт в Асфальтовом озере. Евреи воинственный народ, они отличные солдаты. Нужна ли Риму богатая Иудея, которой правит очень умный человек? Что будет, если Иудея поглотит всю Сирию южнее реки Оронт? Куда обратится потом взгляд ее царя? На Набатею, которая даст ему один из двух больших флотов, занятых торговлей с Индией и Тапробаной. Еще больше богатства. После этого он посмотрит на Египет. Меньший риск, чем любая экспансия на север, в римские провинции. Хм…

Он взял письмо Клеопатры, сломал печать и прочел его намного быстрее, чем письмо Ирода. Письма Ирода и Клеопатры не очень отличались. В письме Клеопатры вовсе не было сентиментальности. Как всегда, она хвалила Цезариона, но в этом она походила на львицу, ласкающую детеныша. Если оставить Цезариона в стороне, это было письмо царицы, а не экс-любовницы. Глафира хорошо сделает, если последует примеру своей египетской соперницы.

Лицо Клеопатры проплыло перед его мысленным взором. Крупный нос, золотистые глаза сияют, как сияли они, когда она была счастлива – а была ли она счастлива? Такое деловое письмо, смягченное только любовью к старшему сыну. Да, прежде всего она правительница, а уж потом – женщина. Но по крайней мере, с ней было о чем поговорить. И находилось больше тем для бесед, чем с Октавией, которая поглощена беременностью и радуется, что снова вернется в Рим. С Ливией Друзиллой она редко виделась, считая ее холодной и расчетливой. Конечно, она так не говорила, – разве его теперешняя жена нарушила хоть раз правила приличия, даже наедине с мужем? Но Антоний знал об этом, потому что разделял неприязнь Октавии. Девица была законченной креатурой Октавиана. Как удавалось Октавиану хватать и удерживать своими стальными когтями нужных ему людей? Агриппа, Меценат. А теперь Ливия Друзилла.