Текст книги "Антоний и Клеопатра"

– Антоний не мог так поступить со мной! – воскликнул Ирод, прочитав бумагу.

– Антоний мог и поступил. Хотя это была моя идея лишить тебя дохода. Надо было платить долги, Ирод.

– Я переживу тебя, Клеопатра!

– Чепуха. Ты слишком жадный и слишком жирный. А жирные люди умирают рано.

– Ты хочешь сказать, что худощавые женщины живут вечно. Не в твоем случае, царица. Моя жадность ничто по сравнению с твоей. Меньшим, чем весь мир, ты не удовольствуешься. Но Антоний не тот, кто сможет положить мир к твоим ногам. Он уже теряет ту часть мира, которую имеет, разве ты не заметила?

– Тьфу! – плюнула она. – Если ты имеешь в виду его кампанию против царя парфян, так от нее он должен отказаться, чтобы направить свою энергию на достижение более реальных целей.

– Целей, которые ты наметила для него!

– Ерунда! Он вполне способен сам определить их для себя.

Ирод откинулся на ложе, скрестил пухлые, в кольцах, руки на животе:

– Как давно ты замышляешь то, о чем я могу лишь догадываться?

Золотистые глаза вдруг расширились и стали простодушными.

– Ирод! Я? Замышляю? У тебя больное воображение! Еще немного, и ты начнешь бредить! Что я могу замышлять?

– Имея Антония с кольцом в носу и несколько легионов у него на хвосте, моя дорогая Клеопатра, ты, я думаю, хочешь устроить переворот в Риме в пользу Египта. А сейчас самое подходящее время для удара, Октавиан слаб и вынужден посылать лучших своих людей в западные провинции. Нет предела твоим амбициям, твоим желаниям. Но меня удивляет, что, кажется, никто не понял твоих замыслов, кроме меня. Горе Антонию, когда он поймет!

– Если ты мудрый, Ирод, ты будешь держать язык за зубами, как и свои предположения. Они безумны и беспочвенны.

– Отдай мне бальзам и асфальт – и я буду молчать.

Она соскользнула с ложа, надела туфли без задников.

– Я не отдала бы тебе даже вони потной тряпки, ты, гадина!

И вышла. Ее длинное платье прошелестело, словно приглушенный голос, шепчущий смертоносные заклинания.

16

На следующий день после отъезда Клеопатры из Зевгмы в Египет появился Агенобарб, веселый и вовсе не выглядящий виноватым.

– Предполагалось, что ты на пути в Вифинию, – сказал Антоний с недовольным видом, но в душе радуясь.

– Ты хотел таким образом отделаться от меня, когда думал, что египетская гарпия собирается вести кампанию вместе с тобой. Ни один римлянин этого не вынес бы, Антоний, и я удивляюсь, с чего ты взял, что ты исключение. Разве что ты перестал быть римлянином.

– Нет, не перестал! – раздраженно крикнул Антоний. – Агенобарб, пойми, только согласие Клеопатры одолжить мне огромную сумму золота позволяет осуществить эту экспедицию! Похоже, она думала, что заем дает ей право участвовать в предприятии, но к тому времени, как мы дошли до этого города, она была счастлива вернуться домой.

– А я был счастлив не поехать в Никомедию. Так поведай мне, друг мой, о последних событиях.

«Антоний хорошо выглядит, – подумал Агенобарб, – лучше, чем когда-либо со времен Филипп. У него появилась цель, и это – осуществление его мечты. Как бы я ни презирал египетскую гарпию, я благодарен ей за золото. Он вернет долг после какой-нибудь небольшой кампании».

– У меня появился источник информации о парфянах, – сообщил Антоний. – Это Монес, племянник нового парфянского царя. Когда Фраат убил всю его семью, Монесу удалось сбежать в Сирию, потому что в тот момент его не было при дворе. Он находился в Никефории, разбирал торговый спор со скенитами. Конечно, он не отважился возвратиться домой – за его голову назначена цена. Кажется, царь Фраат женился на достигшей брачного возраста дочери кого-то из династии Аршакидов и намерен произвести кучу новых наследников. Вся семья невесты пошла под меч или под топор, или что там у парфян для этой цели. Пройдет несколько лет, прежде чем вырастет новый выводок сыновей, а значит, несколько лет Фраату ничего не грозит. А Монес – взрослый человек, и у него есть сторонники. Эти восточные монархи беспощадны.

– Надеюсь, ты помнишь об этом, когда заключаешь сделку с Клеопатрой, – сухо произнес Агенобарб.

– Клеопатра не такая, – высокомерно возразил Антоний.

– А ты, Антоний, влюблен, – огрызнулся прямолинейный Агенобарб. – Надеюсь, твое мнение о Монесе не ошибочное.

– Я верю ему.

Но когда Агенобарб увидел царевича Монеса, у него свело живот. Доверять этому человеку? Никогда! Он не смотрел в глаза, хоть и говорил на безупречном греческом и вел себя как грек.

– Не думай протянуть ему даже кончик мизинца! – воскликнул Агенобарб. – Сделаешь так – и он откусит тебе всю руку до самого плеча! Неужели ты не видишь, что царь Фраат оставил его в живых как резерв, дал ему западное воспитание на тот случай, если возникнет необходимость заслать в твои ряды шпиона? Монес не просто избежал смерти, его оставили жить, чтобы он смог выполнить долг парфянина – хитростью и обманом привести нас к поражению!

В ответ Антоний рассмеялся. Что бы ни говорили ему Агенобарб и другие сомневающиеся, ничто не могло поколебать его убеждение, что Монес так же надежен, как золото Клеопатры.

Основная часть армии ждала в Каране с Публием Канидием, но Антоний привел с собой еще шесть легионов, а также десять тысяч галльских всадников и тридцать тысяч иноземных рекрутов – евреев, сирийцев, киликийцев и азиатских греков. Один легион он оставил в Иерусалиме, чтобы обеспечить безопасность Ирода, – Антоний был верным другом, хотя порой излишне доверчивым, – и семь легионов отправил в Македонию, всегда беспокойную.

Между Зевгмой и Караном река Евфрат протекала по широкой долине. Там были огромные пастбища для лошадей, мулов и быков. После Самосаты долина сужалась, и когда огромная армия двинулась дальше, к Мелитене, дорога стала труднее. Немного севернее Самосаты армия опередила обоз – к разочарованию Антония, который отправил его из Зевгмы на двадцать дней раньше армии, считая, что армия и обоз прибудут в Каран одновременно. Он был уверен, что волы будут идти со скоростью пятнадцать миль и более в день, но ни кнут, ни проклятия не могли добиться от них больше десяти миль в день, как теперь он понял.

Обоз был гордостью и радостью Антония, самый большой обоз в истории римской армии. Сотни катапульт, баллист и артиллерийских орудий тянулись за упряжками быков, плюс несколько таранов, способных пробить, как в шутку сказал Антоний Монесу, даже ворота древнего Илиона. Это была военная техника. Повозка за повозкой везли продукты: пшеницу, бочки с солониной, куски сильно прокопченного бекона, масло, чечевицу, нут, соль. А также запасные части, инструменты и оборудование для механиков, древесный уголь, железные заготовки для наваривания стали, бревна и доски, пилы для дерева или мягких пород вроде туфа, колья, упряжь, веревки и тросы, холст, палатки. В общем, все, что хороший praefectus fabrum посчитал необходимым для армии такого размера и на случай осады. Обоз растянулся на пятнадцать миль, а в ширину занимал три мили. Два недоукомплектованных легиона в четыре тысячи человек каждый должны были охранять это огромное и драгоценное дополнение к армии. Командовал обозом Оппий Статиан, он был недоволен и жаловался всем, кто его слушал.

Когда армия прошла, Антоний захотел проверить, как дела с обозом.

– Все прекрасно, пока мы можем двигаться таким образом, – прямо сказал Статиан, – но эти горы впереди не сулят ничего хорошего. Это значит, что долины будут узкие, а если мы растянем наши повозки, то связь будет плохая, да и защитить обоз мы не сможем.

Не это хотел услышать Антоний.

– Ты – старая баба, Статиан, – бросил он, подгоняя коня. – Надо добиться, чтобы волы шли быстрее!

Через пятнадцать дней после выхода из Зевгмы, преодолев триста пятьдесят миль, армия достигла Карана, но обоза не было еще двенадцать дней, несмотря на то что он вышел раньше легионов. Антоний был в отвратительном настроении, а когда он был в таком настроении, он не слушал никого – ни своего друга Агенобарба, ни своего военачальника Канидия, который только что завершил кавказскую экспедицию и был хорошо знаком с горами.

– Италия окружена Альпами, – сказал Канидий, – но это детские кубики по сравнению со здешними вершинами. Посмотри на чашу, в которой расположен Каран. Ты увидишь сотни гор высотой в пятнадцать тысяч футов. Идешь на север или восток – и они становятся выше, более отвесными. Долины – это расщелины чуть шире потоков, текущих по ним. Сейчас уже середина апреля, значит до октября ты должен завершить свою кампанию. Через шесть месяцев здесь будет зима. Каран – самое большое, сравнительно плоское место отсюда до равнин, где Аракс впадает в Каспийское море. У меня только десять легионов и две тысячи кавалерии, но я понял, что в этой стране даже такая армия слишком велика. Но думаю, ты сам знаешь, что делаешь, поэтому я не буду с тобой спорить.

Как и Вентидий, Канидий был военным человеком низкого происхождения. Лишь умение командовать армией дало ему возможность подняться. После смерти Цезаря он примкнул к Марку Антонию, и ему больше нравился сам Антоний, чем его полководческие способности. После триумфа Вентидия в Сирии Канидий знал, что ему не дадут возглавить кампанию против парфян, которую Антоний предлагал провести, как он выразился, с черного хода. Обходный маневр, требующий гения Цезаря, а Антоний не был Цезарем. Ему нравились объем, размер, численность, а Цезарь не признавал огромных армий. Для него десяти легионов и двух тысяч кавалерии было достаточно, потому что их можно легко развернуть. Если армия больше, то приказы будут запаздывать, коммуникационные линии станут уязвимыми из-за расстояния и времени. Канидий был согласен с Цезарем.

– Царь Артавазд пришел? – спросил Антоний.

– Который?

– Я имел в виду Армянского, – удивленно ответил Антоний.

– Да, он здесь, ждет аудиенции с тиарой в руке. Здесь еще и Артавазд из Мидии Атропатены.

– Мидии Атропатены?

– Вот именно. Оба перетрусили после моей прогулки на Кавказ и решили, что Рим одержит победу в этой стычке с парфянами. Армянский Артавазд хочет, чтобы ему вернули семьдесят долин в Мидии Атропатене, а мидийский Артавазд хочет править Парфянским царством.

Антоний захохотал:

– Канидий, Канидий, какая удача! Только как мы будем отличать их по именам?

– Я называю Армению Арменией, а Мидию Атропатену просто Мидией.

– Может быть, у них есть какие-нибудь физические отличия?

– Только не у этой пары! Они похожи, как близнецы, – все у них настолько переженились. Цветистые юбки и куртки, фальшивые бороды, масса кудряшек, носы крючком, черные глаза, черные волосы.

– Они похожи на парфян.

– Все одной породы, я думаю. Ты готов принять их?

– Кто-нибудь из них говорит по-гречески?

– Нет, и арамейского они не знают. Они говорят на своих языках и на языке парфян.

– Тогда очень хорошо, что у меня есть Монес.

Однако Монес недолго пробыл у Антония. Послужив в роли переводчика на довольно странных аудиенциях между людьми, которые понятия не имели, как думают их оппоненты, Монес решил вернуться в Никефорий – ведь он царь скенитских арабов и должен привести свое царство в боевую готовность. Рассыпаясь в благодарностях Антонию и заверив его, что три человека, которых он нашел, будут переводить лучше его, Монес уехал на юг.

– Хотел бы я верить ему, – сказал Канидий Агенобарбу.

– И я хотел бы верить ему, но не верю. Поскольку события идут полным ходом и остановить их уже нельзя, все, что мы оба можем сделать, Канидий, – это молиться богам, чтобы мы оказались не правы.

– Или, если правы, чтобы Монес не смог разрушить планы Антония.

– Я бы хотел, чтобы наша армия была намного меньше. Он как ребенок со своими армянскими катафрактами! Я побывал в сражениях с армянскими и парфянскими катафрактами и могу сказать тебе, что армянских нельзя сравнивать с парфянскими, – вздохнув, сказал Канидий. – Их доспехи не столь прочны, их лошади ненамного крупнее наших лошадей. Я скорее назвал бы их копьеносцами в кольчугах, чем настоящими катафрактами. Но Антоний в восторге, что у него теперь шестнадцать тысяч катафрактов.

– Кормить еще шестнадцать тысяч лошадей, – заметил Агенобарб.

– А можем ли мы доверять Армении или Мидии больше, чем Монесу? – спросил Канидий.

– Армении – может быть. Мидии – ни в коем случае. Сколько отсюда до Артаксаты? – спросил Агенобарб.

– Двести миль. Или чуть меньше.

– И нам нужно туда идти?

– Ты хочешь сказать, прямо в саму Армению? К сожалению, да. Мне никогда не нравился этот способ вторжения с черного хода, особенно в такой ужасной местности. Мы дойдем до Фрааспы, потом до Экбатаны, потом до Суз, а потом – в Месопотамию. И он думает, что обоз будет поспевать за нами? Конечно не будет.

– Таков Марк Антоний, – сказал Агенобарб. – Он из тех командующих, которые верят, что если они чего-то хотят, то так и будет. Он может успешно провести кампанию вроде Филипп. Но как он справится с неизвестностью?

– Все сводится к двум вопросам, Агенобарб. Первый: предатель ли Монес? Второй: можем ли мы доверять Армении? Если ответ на первый вопрос отрицательный, а на второй – положительный, Антоний победит. В противном случае – нет.

На этот раз обоз отправился в Артаксату, столицу Армении, почти сразу же по прибытии в Каран, что привело в ярость Оппия Статиана, лишившегося отдыха, ванны, женщины и возможности поговорить с Антонием. Он хотел дать Антонию список вещей, которые, по его мнению, должны остаться в Каране, сократив таким образом размер обоза и хоть немного увеличив скорость. Но нет, приказ – продолжить движение и взять с собой все. Как только обоз достиг Артаксаты, надо было идти на Фрааспу. Опять ни отдыха, ни ванны, ни женщины, ни возможности поговорить с Антонием.

Антоний был раздражен, ему не терпелось начать кампанию. Он был убежден, что с черного хода незаметно подкрадется к парфянам. Кто-то наверняка уже предупредил их, что Фрааспа будет первым парфянским городом, на который нападут римляне. Вокруг роилось слишком много восточных людей и иноземцев всех мастей, чтобы сохранить такой большой секрет. Но Антоний полагался на скорость, которая должна быть такой же, с какой совершал походы Цезарь. Римская армия будет у Фрааспы на несколько месяцев раньше, чем ожидают парфяне.

Поэтому он не остался в Артаксате, а двинулся вперед быстро и по возможности напрямик. От Артаксаты до Фрааспы было пятьсот миль, и местность была не такой неровной и гористой, как та, по которой они шли из Карана до Артаксаты. Но мидийские и армянские проводники сказали ему, что легкий путь ведет не в том направлении. Каждая гряда гор, каждая складка, ложбина шли с востока на запад, и хотя намного легче было идти восточнее Матианского озера – огромного водного бассейна, единственный путь через горы пролегал по его западной стороне. Надо было идти через множество горных цепей, вверх-вниз, вверх-вниз. На южном конце озера армия должна была двигаться на восток и только потом повернуть и спуститься к Фрааспе. На западе высился хребет высотой пятнадцать тысяч футов.

Шестнадцать легионов, десять тысяч галльской кавалерии, пятнадцать тысяч иноземных солдат, конных и пеших, и шестнадцать тысяч армянских катафрактов – всего сто сорок тысяч человек. Более пятидесяти тысяч из них на конях. Даже Александр Великий не командовал таким количеством, торжествовал Антоний, абсолютно уверенный, что никакая сила на земле не может его сломить. Какое смелое предприятие! Какое колоссальное предприятие! Наконец-то он затмит Цезаря.

К сожалению, обоза они не встретили. Он еще не миновал горный перевал и не подошел к озеру. Ему надо было пройти еще четыреста миль. Канидий просил Антония сбавить скорость, чтобы сократить расстояние между обозом и легионами, но Антоний отказался. Отчасти он был прав: если снизить скорость до скорости обоза, он до зимы не успеет взять Фрааспу, даже если город не окажет серьезного сопротивления. Кроме того, они все-таки продвигались вперед, несмотря на постоянные спуски и подъемы по горам. Антоний согласился послать сообщение Статиану, чтобы тот немного сократил обоз и постарался увеличить скорость, уменьшив вес повозок.

Это сообщение не дошло до Статиана. Мидийский Артавазд соединил свои силы с Монесом, и сорок тысяч катафрактов и конных лучников шли по следу римлян на таком расстоянии, чтобы те не заметили поднятой ими пыли. Когда обоз перешел перевал и спустился к Матианскому озеру, его повозки растянулись в одну линию – дорога была плохая и узкая. Статиан решил двигаться таким образом, пока дорога не станет ровнее. Десять тысяч мидийских катафрактов напали одновременно на весь обоз. Связь нарушилась, Статиан не знал, что, где и когда происходит, куда посылать свои два легиона. Пока он метался, соображая, что предпринять, его люди были убиты, а тех, кто выстоял атаку, убили потом, чтобы Антоний уж наверняка не узнал, что случилось с его обозом. В один день все повозки повернули на север и восток, в саму Мидию, совсем не по пути с Антонием. Теперь его армия имела только месячный запас, который он вез с собой, и никакой артиллерии и осадных машин.

После этого Монес с тридцатью тысячами парфян стал преследовать Антония, но не нападал на него. Теперь у него были два серебряных орла легионов Статиана в дополнение к девяти в Экбатане: семь от Красса и уже четыре от Антония.

Ни о чем не подозревающий Антоний спокойно дошел до Фрааспы и увидел, что это не какая-то деревня, как он считал, а город размером с Атталию или Траллы, окруженный огромными каменными бастионами с несколькими мощными воротами. Один взгляд сказал Антонию, что необходима осада. И он запер жителей внутри города, довольный тем, что на полях вокруг Фрааспы созрела пшеница, которую парфяне не догадались сжечь, а также паслись тысячи жирных овец. Армия будет сыта.

Проходил день за днем, а обоза все не было.

– Чума на этого Статиана, где он? – раздраженно спрашивал Антоний.

Каждый раз из двух посланных фуражирных отрядов один не возвращался.

– Я попытаюсь найти их, – сказал Поллион, который решил сопровождать своих пращников.

Он уехал с тысячью легкой кавалерии, дерзко помахав рукой парфянам на стенах города, абсолютно уверенный в Антонии и его великолепной армии.

Один день сменялся другим, а Поллиона все не было.

Не имея леса для постройки осадных башен, римляне только своим числом могли держать жителей Фрааспы в осаде. Было ясно, что в городе много еды и воды. Медленная, длительная осада. Вот уже и месяц Юлия закончился, наступил секстилий, а обоза все нет. Где тот восьмидесятифутовый таран? Он разнес бы в щепки ворота Фрааспы!

– Пойми, Антоний, – сказал Публий Канидий, после того как армия просидела в лагере у Фрааспы семьдесят дней. – Обоз не придет, потому что его больше нет. У нас нет леса, чтобы построить осадные башни, нет катапульт, нет баллист, ничего нет. Мы уже потеряли двадцать пять тысяч наемников, посланных за фуражом, а сегодня отказались сдвинуться с места киликийцы, евреи, сирийцы и каппадокийцы. Правда, кормить теперь нужно меньше на двадцать пять тысяч, но урожай на полях не так велик, чтобы солдаты и дальше были сыты и довольны. А где-то там, куда не добрались наши разведчики, – те, что вернулись, – поджидают парфяне, применившие тактику, благодаря которой Фабий Максим победил Ганнибала.

В эти дни Антоний чувствовал тяжесть в желудке – признак того, что он больше не может отрицать очевидное: он потерпел поражение. Темные стены Фрааспы словно смеялись, а он был бессилен и предчувствовал это уже много, много месяцев. А может быть, и лет. Все вело к этому – к поражению. Должно быть, поэтому его и одолело уныние? Потому что он потерял свою удачу? И где противник? Почему парфяне не атакуют, если они забрали его обоз? Его охватил еще больший ужас, когда он понял: ему даже не собирались навязывать сражение, в котором он мог бы, как Красс, геройски погибнуть на поле боя, в последние часы искупив все свои ошибки в этой неумелой кампании. Только по этой причине имя Красса произносилось с уважением, когда его безглазая голова торчала на стенах Артаксаты. Но имя Антония? Кто будет помнить его, если бой не состоится?

– Они и не думают атаковать нас, пока мы здесь сидим, да? – спросил он Канидия.

– Я их так понимаю, Марк, – ответил Канидий, стараясь не показать сочувствия.

Он знал, о чем думает Антоний.

– И я их так понимаю, – сердито сказал Агенобарб. – Нам и не собираются давать бой, они хотят нашей медленной смерти, а не смерти от ран, нанесенных мечом. В наших рядах был шпион, который обо всем им сообщал, и это Монес.

– Я не хочу, чтобы так все кончилось! – крикнул Антоний, проигнорировав слова о Монесе. – Мне нужно время! Фрааспа начинает голодать! Ни один город не имеет столько запасов, даже Илион! Если мы продолжим осаду, Фрааспа сдастся.

– Мы могли бы взять город штурмом, – сказал Марк Тиций.

Никто не обратил на него внимания. Тиций был квестором, молодым и глупым, и ничего не боялся.

Антоний сидел в своем курульном кресле и с отрешенным лицом смотрел куда-то вдаль. Наконец он очнулся и посмотрел на Канидия:

– Сколько еще мы можем пробыть здесь, Публий?

– Сейчас начало сентября. Еще максимум месяц. Да и это много. Если мы не войдем в город до зимы, нам нужно будет отступить в Артаксату по тому же пути, как мы шли сюда. Это пятьсот миль. Легионеры проделают этот путь за тридцать дней, если их торопить, но бо́льшая часть оставшихся у нас ауксилариев – пешие, и они не могут идти с той же скоростью. Это значит, надо разделить армию, чтобы сохранить легионы. Галльские войска, которым нужен фураж, справятся – трава еще есть. Если только тысячи катафрактов не втоптали ее в грязь. А тебе, Антоний, хорошо известно, что без разведчиков мы как слепые посреди базилики.

– Это точно, – криво усмехнулся Антоний. – Говорят, Помпей Великий повернул обратно, когда до Каспийского моря оставалось три дня пути, потому что испугался пауков, но я согласен терпеть миллион самых больших, самых волосатых пауков, только бы узнать, что нас ждет, если мы решим отступить.

– Я пойду, – тут же предложил Тиций.

Все молча уставились на него.

– Если армянские разведчики не вернулись, Тиций, почему надеешься вернуться ты? – спросил Антоний. Ему нравился Тиций, племянник Планка, поэтому он хотел мягко отказать ему. – Нет, я благодарю тебя за предложение, но мы будем продолжать посылать армян. Больше никто не выжил.

– Вот именно! – подхватил Тиций. – Они враги, Марк Антоний, какими бы они ни представлялись. Мы все знаем, что армяне такие же предатели, как и мидийцы. Позволь мне пойти! Я обещаю, что буду осторожен.

– Сколько человек ты хочешь взять с собой?

– Никого, Публий Канидий. Только я, на местной лошади, которая мастью сливается с цветом полей. Я надену штаны из козьей шкуры и плащ, чтобы не очень бросаться в глаза. И может быть, возьму с собой дюжину местных малорослых лошадок – так я буду походить на заводчика лошадей или на табунщика.

Антоний засмеялся, хлопнул Тиция по спине:

– А почему бы и нет? Да, Тиций, иди! Только возвращайся. – Он широко улыбнулся. – Ты должен вернуться! Единственный известный мне квестор, который складывал цифры хуже тебя, – это Марк Антоний, но он служил у более требовательного командира – Цезаря.

В командирской палатке никого не было, когда Марк Тиций уходил, потому что все хотели сохранить в памяти веселое веснушчатое лицо неумелого квестора Тиция, ответственного за финансы армии и совершенно неспособного распорядиться своими.

Прошла нундина с тех пор, как он ушел. Ветер сменил направление и подул с севера. С собой он принес дожди и мокрый снег. И в этот день несколько жителей Фрааспы стали жарить на стенах баранину. Запах доносился до лагерей римлян. Так осажденные хотели сказать им, что в городе еще много еды, на всю зиму, и они не сдадутся.

Антоний созвал военный совет. Это было не совещание друзей, но собрание, где присутствовали все его легаты и трибуны, а также старшие центурионы, primipilus и pilus prior, – всего шестьдесят человек. Идеальное количество. Все могли его услышать, глашатаям не надо было повторять его слова, чтобы донести их до последних рядов. Приглашенные многозначительно переглядывались: среди них не было ни одного иноземца. Собрание для легионов, а не для армии.

– Без осадных машин мы не сможем взять Фрааспу, – начал Антоний, – и сегодняшняя демонстрация показала, что городу пока не грозит голод. Мы сидим здесь сто дней, съели уже все, что было на полях. Заплатили большую цену – потеряли две трети наших конных вспомогательных сил.

Он глубоко вдохнул, постарался выглядеть решительным командиром, полностью владеющим собой и ситуацией.

– Пора уходить, ребята, – сказал наконец он. – Судя по сегодняшней погоде, настоящая зима наступит скоро. Завтра, в октябрьские календы, мы уйдем в Артаксату. Жители Фрааспы не ожидают от римских легионов такой быстроты. Завтра утром, когда они проснутся, они увидят только костры. Прикажите людям взять с собой месячный запас зерна. Мулы центурий повезут еду и растопку. А мулов, тащивших повозки, мы используем как вьючных животных. Что не сможем нести на себе, оставим. Только еда и горючее.

Большинство ожидали этого разговора, но никому не нравилось слышать такие слова. Однако в одном Антоний мог быть уверен: римляне не будут оплакивать судьбу вспомогательного войска, которое они терпели, но никогда не ценили высоко.

– Центурионы, до рассвета каждый легионер должен знать ситуацию и понимать, что ему нужно делать, чтобы выжить на марше. Я не имею понятия, что нас ждет при отступлении, но римские легионы не сдаются. Не сдадутся они и на этом марше. Местность такая, что нам потребуется месяц, чтобы дойти до Артаксаты, особенно если будут продолжаться дожди и мокрый снег. Это значит, что дороги превратятся в грязь. Будут морозы. Надо покопаться в ваших мешках и найти носки. Если у кого есть носки из кроличьих шкурок – тем лучше. В бою немалое значение имеют сухие ноги, ибо это нас ждет, ребята. Парфяне используют тактику Фабия – они будут «щипать» отставших, но не будут атаковать всех разом. Хуже всего то, что между этим местом и Артаксатой нет достаточно древесины для костров. Поэтому обогреваться будет нечем. Любой, кто сожжет колья для палаток, часть бруствера или древко от копья, будет выпорот и обезглавлен. Это нам необходимо, чтобы отбивать атаки парфян. Мы не можем доверять иноземным наемникам, включая армян. Единственное войско, которое имеет большое значение для Рима, – это его легионы. И мы их сохраним.

Наступило недолгое молчание, которое прервал Канидий.

– Какой порядок марша, Антоний? – спросил он.

– Agmen quadratum, Канидий, где местность достаточно ровная, а где неровная, все-таки постараемся идти квадратами. Какой бы узкой ни была дорога, мы никогда не двигаемся колонной или шеренгой. Это понятно?

Шепот со всех сторон.

Агенобарб открыл было рот, чтобы спросить о чем-то, но тут в задних рядах началось шевеление. Несколько человек расступились, пропустив к Антонию Марка Тиция. Все заулыбались, некоторые хлопали Тиция по спине.

– Тиций, ты, скотина! – радостно крикнул Антоний. – Ты нашел парфян? Как на самом деле обстоят дела?

– Да, Марк Антоний, я нашел их, – с суровым лицом ответил Тиций. – Их сорок тысяч, командует ими наш друг Монес. Я несколько раз ясно видел его. Он объезжал войско в золотой кольчуге, с диадемой на шлеме. Парфянский царевич, такой же важный, как покойный Пакор, по описанию Вентидия.

Новость о Монесе не явилась сюрпризом даже для Антония, его ярого сторонника. Царь Фраат обманул их, заслал предателя в их ряды.

– Как далеко они? – спросил Фонтей.

– Около тридцати миль, как раз между нами и Артаксатой.

– Катафракты? Конные лучники? – спросил Канидий.

– И те и другие, но больше лучников. – Тиций чуть улыбнулся. – Думаю, катафрактов у них поубавилось после кампании Вентидия. Около пяти тысяч, не больше. Но очень много лучников. Целая конная армия. И они сильно истоптали дорогу. Да еще эти дожди. Наши солдаты пойдут по грязи. – Он замолчал, вопросительно глядя на Антония. – Я так понял, что мы будем отступать?

– Ты правильно понял. Ты вернулся как раз в нужный момент, Тиций. Через день ты не застал бы нас.

– У тебя что-то еще? – спросил Канидий.

– Не похоже, будто они рвутся в бой. Скорее они станут обороняться. Да, они будут нападать на нас, но, если Монес не лучший полководец, чем я думаю, понаблюдав, как он важно разъезжает на своем коне, мы сможем отражать их вылазки, если будем заранее знать о них.

– Нас не нужно предупреждать, Тиций, – сказал Агенобарб. – Мы будем идти agmen quadratum, а где не сможем, будем двигаться квадратом.

Собрание перешло в спокойное обсуждение организационных вопросов: какие легионы пойдут впереди, какие будут замыкающими, как часто должны меняться местами люди на флангах и в середине, какого размера должны быть квадраты, сколько вьючных мулов нужно для каждого квадрата минимального размера. Тысячу решений надо было принять, прежде чем нога, обутая в калиги с носками, сделает первый шаг.

Наконец Фонтей задал вопрос, на который больше никто не отважился:

– Антоний, у нас тридцать тысяч вспомогательной пехоты. Что будет с ними?

– Если они не смогут поспевать за нами, они пойдут в арьергарде, квадратом. Но они не будут поспевать, Фонтей. Мы все это знаем. – В глазах Антония показались слезы. – Мне очень жаль. Как триумвир Востока, я отвечаю за них. Но легионы надо сохранить любой ценой. Я все время думаю, что их у нас шестнадцать, хотя, конечно, не столько. Двух легионов Статиана уже давно нет.

– Еще сорок восемь тысяч нестроевых. Достаточно, чтобы организовать сильный фронт, если они смогут идти строем. У нас четыре тысячи галлов и четыре тысячи галатов для защиты их флангов, но, если не будет травы, у них начнутся неприятности, не пройдем мы и половины пути, – сказал Канидий.

– Пошли их вперед, Антоний, – предложил Фонтей.

– И размесить землю еще больше? Нет, они пойдут с нами, на наших флангах. Если они не будут справляться с лучниками и катафрактами, которых пошлет Монес, они смогут перейти в середину квадратов. Моя галльская конница особенно дорога мне, Фонтей. Они сами изъявили желание участвовать в этой кампании, и сейчас они на расстоянии в полмира от своего дома, – сказал Антоний и поднял руки. – Хорошо, все свободны. Уходим с рассветом, и я хочу, чтобы с восходом солнца мы уже были на марше.

– Людям не нравится отступать, – заметил Тиций.

– Я знаю! – огрызнулся Антоний. – Поэтому я сделаю то, что делал Цезарь. Я буду идти с каждой колонной, говорить с каждым лично, даже если на это уйдет целый день.