Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Ее охватил гнев. Она задрожала, дыхание у нее перехватило. «Значит, он хочет, чтобы я была свидетелем его господских милостей? Клянусь Сераписом, я не сделаю этого! Пусть он убьет меня, но этого не будет! Смотреть, как он назначает этого крестьянина царем, а того правителем? Ни за что! Ни за что, ни за что, ни за что! Когда я прибуду в Антиохию, Марк Антоний, я попрошу больше, чем может дать мне твоя власть. Но ты дашь мне то, чего я хочу, достаточно будет твоей власти или нет! Фонтей беспокоится о тебе, значит у тебя есть слабое место, настолько слабое, что Фонтей считает его опасным для тебя».

Ко второй половине ноября царица знала все о назначениях Антония в Антиохии. Они казались логичными, разумными и даже дальновидными. Кроме его последнего решения – сделать парфянина Монеса новым царем скенитских арабов. «Антоний, Антоний, ты дурак! Ты идиот! Независимо от того, действительно ли он убежал от разящего топора своего дяди или нет, ты не сделаешь Аршакида царем любых арабов! Это ниже его достоинства. Это оскорбление. Смертельное оскорбление. И если он – агент дяди Фраата, он будет смертельным врагом. Ты можешь править Востоком, но ты западный человек. Ты даже не пытаешься понять восточных людей, их чувства, их образ мыслей».

Войны с парфянами нельзя допустить, решила она. Только как убедить в этом Антония? Другой причины, почему она едет в Антиохию, нет. Рим был угрозой ее трону, но, если парфяне победят, она потеряет трон и Цезариона постигнет та же судьба, что и всех подающих надежды молодых людей, – казнь. Антоний разворошил муравейник.

В это время года ей придется ехать по суше. Трудное путешествие, потому что Египет должен ошеломлять каждую страну, через которую она и Цезарион будут проезжать. Громыхающие повозки с запасами и царскими личными вещами, тысячная царская охрана, телеги с мулами, гарцующие лошади, и для царицы ее паланкин с черными носильщиками. Целый месяц в пути. Она отправится в декабрьские ноны, ни на день раньше.

И за все это время Клеопатра ни разу не подумала о Марке Антонии как о мужчине, любовнике. Ее мысли были заняты тем, чего она хочет и как она это получит. Где-то в глубине души у нее остались слабые воспоминания, что он был приятным развлечением, но под конец несколько утомительным. Она так и не полюбила его. Он был для нее лишь средством. Она забеременела, Нил разлился, у Цезариона появилась сестра, на которой он сможет жениться, и брат, который его поддержит. На следующем этапе Антоний может дать ей только власть, а для этого нужно часть власти отнять у него. Трудная задача, Клеопатра.

IV
Царица зверей
36 г. до Р.Х. – 33 г. до Р.Х.

Клеопатра

15

В январские ноны, несмотря на необычно сильные, пронизывающие ветра, Клеопатра и Цезарион прибыли в Антиохию. Царица сидела в своем паланкине, как кукла Фонтея, с двойной короной на голове, с разрисованным лицом, в белом платье из плиссированного льна. Шея, руки, плечи, талия и ноги сверкали золотом и драгоценными камнями. У Цезариона на голове был военный вариант двойной короны. Он ехал рядом с паланкином матери на ретивом рыжем коне (красный – цвет бога войны Монту), в доспехах египетских фараонов из льняных полос и золотых пластин, с лицом, покрытым красной краской. На конях в богатой упряжи восседали офицеры и чиновники. Они ехали в окружении тысячи царских охранников, одетых в пурпурные туники и серебряные доспехи. Антиохия не видела подобного парада со времен Тиграна, когда он был царем Сирии.

Антоний не терял времени даром. Признав справедливость замечания Фонтея о том, что наместнический дворец напоминает постоялый двор, он снес несколько соседних построек и воздвиг флигель, в котором, по его мнению, можно было поселить царицу Египта.

– Конечно, это не александрийский дворец, – сказал он, сопровождая Клеопатру и ее сына, – но это намного удобнее, чем старая резиденция.

Цезарион сиял от радости. Его огорчало лишь то, что он стал уже слишком большим для катания на коленях Антония. Сдерживаясь, чтобы не побежать вприпрыжку, он торжественно ступал, пытаясь выглядеть как подобает фараону. Нетрудно, со всей этой проклятой краской.

– Надеюсь, здесь есть ванна, – сказал он.

– Готова и ждет тебя, молодой Цезарь, – усмехнувшись, ответил Антоний.

До вечера они больше не встречались. Вечером Антоний устроил обед в триклинии, еще пахнувшем штукатуркой и свежей краской, поскольку унылые стены спешно покрыли фресками, изображающими Александра Великого и его ближайших военачальников на гарцующих конях. Было очень холодно, и ставни нельзя было открыть, и в комнате курились благовония, заглушающие неприятный запах. Клеопатра была слишком вежлива и надменна, чтобы говорить об этом, но Цезарион не стеснялся.

– Здесь воняет, – заметил он, забираясь на ложе.

– Если это невыносимо, мы можем переехать в старый дворец.

– Нет, скоро я перестану это замечать, а испарения уже потеряли свою ядовитую силу, – захихикал Цезарион. – Катул Цезарь совершил самоубийство, закрывшись в свежеоштукатуренной комнате с дюжиной жаровен. Все отверстия были закрыты, чтобы не проникал свежий воздух. Катул Цезарь был двоюродным братом моего прадеда.

– Ты изучил свою римскую родословную.

– Конечно.

– А египетскую?

– Вплоть до устных преданий, сложенных еще до появления иероглифов.

– Каэм – его наставник, – сказала Клеопатра, первый раз включаясь в разговор. – Цезарион будет самым образованным царем.

Обед так и прошел. Цезарион без умолку болтал, его мать иногда вставляла реплику, чтобы подтвердить какое-нибудь его суждение, а Антоний возлежал на ложе и делал вид, что слушает, иногда отвечал на какой-нибудь вопрос Цезариона.

Хотя мальчик нравился ему, он убедился в правоте Фонтея. Клеопатра ни в чем не ограничивала Цезариона. Она даже не пыталась привить ему представления о приличиях. А он был достаточно самоуверенным, считая, что может, как взрослый, участвовать в разговорах. Это бы еще ничего, если бы не его привычка бесцеремонно вмешиваться в разговор взрослых. Его отец пресек бы это на корню. Антоний хорошо помнил его в те времена, когда сам был в возрасте Цезариона! Но Клеопатра была любящей матерью, во всем уступавшей высокомерному, волевому сыну. Ничего хорошего.

Наконец, после сладкого, Антоний решил исполнить роль отца.

– А теперь, молодой Цезарь, оставь нас, – резко сказал он. – Я хочу поговорить с твоей матерью наедине.

Мальчик возмутился, открыл было рот, чтобы возразить, но увидел красную искру в глазах Антония. Он сник, как проколотый пузырь, пожал плечами и покорно удалился.

– Как ты этого добился? – с явным облегчением спросила царица.

– Говорил и выглядел как отец. Ты слишком потакаешь мальчику, Клеопатра. Позже он не поблагодарит тебя за это.

Она не ответила, занятая тем, что пыталась понять этого нового Марка Антония. Казалось, годы над ним не властны. Не было заметно никаких признаков старения. Живот плоский, бицепсы не свисают мешком, как у пожилых мужчин, а волосы такие же золотисто-каштановые, как и раньше, не поседели. Изменились только его глаза – в них появилась тревога. Но чем он встревожен? Потребуется время, чтобы узнать.

Это из-за Октавиана? Еще со времен Филипп он вынужден бороться с Октавианом, вести войну, которую на самом деле войной назвать нельзя. Это скорее поединок умов и воли, без меча, без единого удара. Он понимал, что Секст Помпей – его лучшее оружие, но когда появилась идеальная возможность объединиться с Секстом и использовать своих военачальников Поллиона и Вентидия, он ею не воспользовался. В тот момент он мог бы сокрушить Октавиана. А теперь это не удастся ему никогда, и он начинает это понимать. Пока он думал, что у него есть шанс справиться с Октавианом, он оставался на Западе. То, что он здесь, в Антиохии, говорит о том, что он отказался от борьбы. Фонтей понял это. Но как? Неужели Антоний доверился ему?

– Я скучал по тебе, – вдруг сказал он.

– Да? – спокойно спросила Клеопатра, словно это не очень интересовало ее.

– Да, все больше и больше. Смешно. Я всегда думал, что со временем скучаешь по человеку все меньше, но желание видеть тебя со временем только усилилось. И больше я ждать не мог.

Женская тактика:

– Как твоя жена?

– Октавия? Мила, как всегда. Самая восхитительная женщина.

– Такое о женщине нельзя говорить другой женщине.

– А почему? С каких это пор Марк Антоний влюблялся в женскую добродетель, великодушие или доброту? Я жалею ее.

– То есть ты думаешь, что она любит тебя.

– В этом я не сомневаюсь. Не проходит и дня, чтобы она не говорила, что любит меня, или не писала в письме, если мы не вместе. Здесь, в Антиохии, мой ящик для писем уже переполнен. – На лице его появилось скучающее выражение. – Она рассказывает мне о детях, о том, что делает Октавиан – по крайней мере, о том, что ей известно, – и обо всем, что, по ее мнению, должно меня интересовать. Но никогда ни слова о Ливии Друзилле. Она не одобряет отношение жены Октавиана к его дочери от Скрибонии.

– А сама Ливия Друзилла уже родила? Я не слышала об этом.

– Нет. Бесплодна, как ливийская пустыня.

– Так, может быть, это вина Октавиана.

– Да мне все равно, чья это вина! – в сердцах крикнул он.

– А тебе должно быть не все равно, Антоний.

В ответ он пересел на ее ложе, прижал ее к себе.

– Я хочу заняться с тобой любовью.

Ах, она уже забыла его запах. Как он возбуждал ее! Запах чистоты и загорелой кожи, без малейшего восточного оттенка. Он ел пищу своего народа, не злоупотреблял кардамоном и корицей, любимыми специями на Востоке. Поэтому его кожа не выделяла их остаточных масел.

Оглядевшись, Клеопатра поняла, что слуги ушли и что никому, даже Цезариону, не разрешат войти. Она взяла его руку, положила себе на грудь, пополневшую после рождения близнецов.

– Я тоже скучала по тебе, – солгала она, чувствуя, как желание растет в ней и заполняет ее всю.

Да, он нравился ей как любовник, и Цезарион только выиграет, получив еще одного брата. «Амон-Ра, Исида, Хатхор, дайте мне сына! Мне только тридцать три года, я еще не так стара, чтобы деторождение было опасным для представителя рода Птолемеев».

– Я тоже скучала по тебе, – повторила она. – О, это восхитительно!

Уязвимый, мучимый сомнениями, не знающий, что ждет его в Риме, Антоний вполне созрел для проведения в жизнь планов Клеопатры и сам, по собственному желанию, попал ей в руки. Он достиг того возраста, когда мужчине от женщины нужен не только секс. Он нуждался в партнере, а на эту роль не могли претендовать ни подруги, ни любовницы и менее всего римская жена. А эта царица среди женщин действительно была во всем равной ему, царю среди мужчин: власть, сила, амбиции пронизывали ее до мозга костей.

И она, сознавая это, использовала все время, чтобы осуществить свои желания, которые не касались ни плоти, ни духа. Гай Фонтей, Попликола, Сосий, Тиций и молодой Марк Эмилий Скавр – все были в Антиохии. Но этот новый Марк Антоний едва замечал их, как и Гнея Домиция Агенобарба, когда тот прибыл, оставив свое наместничество в Вифинии ради более важных дел. Он никогда не любил Клеопатру, и увиденное им в Антиохии только усилило эту неприязнь. Антоний был ее рабом.

– Это даже не сын с матерью, – сказал Агенобарб Фонтею, в котором чувствовал союзника, – это собака со своим хозяином.

– Он преодолеет это, – уверенно сказал Фонтей. – Сейчас он ближе к пятидесяти, чем к сорока годам. Он уже был консулом, императором, триумвиром – всем, кроме неоспоримого Первого человека в Риме. Во время его бурной молодости в компании с Курионом и Клодием он был знаменитым бабником. Но ни одной женщине он не открывал свою душу. Теперь настала пора, отсюда – Клеопатра. Пойми это, Агенобарб! Она самая могущественная женщина и сказочно богата. Она нужна ему, она как щит для него против всех.

– Cacat! – воскликнул не выносивший ее Агенобарб. – Это она использует его, а не он ее. Он размяк, как каша!

– Как только Марк Антоний покинет Антиохию и окажется на поле сражения, он станет прежним, – успокоил его Фонтей, уверенный в своей правоте.

К большому удивлению Клеопатры, когда Антоний сказал Цезариону, что тот должен вернуться в Александрию и править там как царь и фараон, мальчик уехал без малейшего протеста. Он не провел с Антонием столько времени, сколько надеялся, однако им удавалось несколько раз выезжать из Антиохии на весь день, чтобы поохотиться на волков или львов, которые проводили зиму в Сирии до возвращения в скифские степи. Но Цезариона нельзя было обмануть.

– Знаешь, я не идиот, – сказал он Антонию после их первого убитого льва.

– Что ты имеешь в виду? – спросил ошарашенный Антоний.

– Это населенная страна, слишком многолюдная для львов. Ты привез его из диких мест ради спортивного интереса.

– Ты чудовище, Цезарион.

– Горгона или циклоп?

– Совершенно новый вид.

Последние слова, сказанные Антонием перед отъездом Цезариона в Египет, были весьма серьезными.

– Когда твоя мать вернется, – сказал он, – ты должен будешь слушаться ее. Сейчас ты обращаешься с ней как деспот, не считаешься ни с ее мнением, ни с ее желаниями. Это в тебе от отца. Но в тебе нет его ощущения реальности, которую он понимал как нечто существующее помимо него. Развивай это качество, молодой Цезарь, и, когда ты вырастешь, ничто тебя не остановит.

«А я, – подумал Антоний, – буду слишком стар, чтобы волноваться о том, что ты сделаешь со своей жизнью. Хотя мне кажется, для тебя я был больше отцом, чем для своих сыновей. Но ведь твоя мать очень много значит для меня, а ты для нее – центр вселенной».

Она ждала пять рыночных интервалов, прежде чем нанести удар. К тому времени все вновь назначенные цари и правители уже посетили Антиохию, чтобы засвидетельствовать свое почтение Антонию. Не ей. Кто она такая, как не еще один монарх-клиент? Аминта, Полемон, Пифодор, Таркондимот, Архелай Сисен и, конечно, Ирод. Очень важничает!

Клеопатра начала с Ирода.

– Он не отдал мне ни денег, которые я одолжила ему, ни моей доли от доходов с бальзама, – пожаловалась она Антонию.

– Я и не знал, что он должен тебе деньги и долю от доходов с бальзама.

– Должен! Я одолжила ему сто талантов, чтобы он мог поехать в Рим со своим иском. Бальзам был частью уплаты долга.

– Завтра утром я отправлю с курьером письмо, в котором напомню ему.

– Не надо напоминать! Он не забыл, просто он не любит отдавать долги. Впрочем, есть способ заставить его вернуть долг.

– Правда? Какой? – осторожно спросил Антоний.

– Пусть уступит мне бальзамовые сады в Иерихоне и исключительное право добывать асфальт в Асфальтовом озере. Бесплатно.

– Юпитер! Это же половина доходов всего царства Ирода! Оставь его в покое вместе с его бальзамом, любовь моя.

– Нет, не оставлю! Деньги мне не нужны, а ему нужны, это правда. Но он не заслуживает того, чтобы его оставили в покое. Он жирный слизняк!

Какая-то мысль позабавила Антония. В его глазах появился блеск.

– Может, тебе нужно еще что-то, мой воробышек?

– Кипр, который всегда принадлежал Египту, пока Катон не аннексировал его в пользу Рима. Киренаика – еще одно владение Египта, украденное Римом. Киликия Трахея. Сирийское побережье до реки Элевтер – оно почти всегда принадлежало Египту. Халкида. Собственно говоря, пусть весь юг Сирии станет египетским, так что лучше уступи мне Иудею. Крит подходит. И Родос тоже.

Антоний застыл с отвисшей челюстью, широко раскрыв свои маленькие глазки, не зная, то ли расхохотаться, то ли разгневаться.

– Ты шутишь, – наконец промолвил он.

– Шучу? Шучу?! Кто твои новые союзники, Антоний? Твои союзники, а не Рима! Ты отдал бо́льшую часть Анатолии и приличную часть Сирии кучке негодяев, предателей и разбойников. Таркондимот – настоящий разбойник, а ты отдал ему Сирийские ворота и весь Аман! Каппадокию ты подарил сыну твоей любовницы, а Галатию – простому письмоводителю! Ты отдал свою дочь, в жилах которой течет кровь Юлиев, за грязного азиатского грека-ростовщика! Ты назначил вольноотпущенника править Кипром! Какой славой ты покрыл эту замечательную кучку союзников!

Она мастерски, постепенно усиливала свое возбуждение, в глазах появился дикий блеск, как у разъяренной кошки, губы растянулись, обнажив зубы, лицо превратилось в злобную маску.

– А где Египет среди всех этих блестящих назначений? – прошипела она. – О нем ни слова! Проигнорировали! Как, наверное, смеялся тот же Таркондимот! И Ирод, эта скользкая жаба, этот ненасытный сын пары жадных ничтожеств!

Куда девался его гнев? Его самое надежное оружие, молот, которым он сокрушал претензии более могущественных оппонентов, чем Клеопатра? Ни одна искра прежнего, знакомого огня не согрела его кровь, застывшую под взглядом Медузы. Но, смущенный и озадаченный, он все-таки оставался хитрым.

– Я поражен до глубины души! – выдохнул Антоний и взмахнул руками, словно отталкивая ее обвинения. – Я никого не хотел оскорбить!

Она позволила гневу утихнуть, но не смилостивилась.

– О, я знаю, что мне надо сделать, чтобы получить названные территории, – спокойно сказала она. – Твои бездельники получили земли бесплатно, но Египту придется заплатить. Сколько талантов золота стоит Киликия Трахея? Бальзам и смола – это долг, я отказываюсь платить за них. Но Халкида? Финикия? Филистия? Кипр? Киренаика? Крит? Родос? Иудея? Ты хорошо знаешь, Антоний, что казна моя переполнена. И ты все время был нацелен на нее, не так ли? Заставить Египет заплатить тысячи тысяч талантов золота за каждый плетр земли! Египет должен платить за то, что другие, менее заслуживающие этого, получили бесплатно! Ты лицемер! Ты низкий, несчастный обманщик!

Антоний не выдержал и заплакал – это всегда помогает добиться своего.

– Перестань плакать! – резко крикнула Клеопатра и бросила ему салфетку, как плутократ, швыряющий мелкую монету кому-то, кто только что оказал ему огромную услугу. – Вытри глаза! Пора договориться!

– Я не думал, что Египту нужны еще территории, – сказал он, не зная, какие разумные аргументы тут можно привести.

– Вот как? И что привело тебя к такому заключению?

Его вдруг пронизала боль: она совсем его не любит.

– Египет самодостаточен. – Он посмотрел на нее сквозь слезы. «Думай, Антоний, думай!» – Что бы ты стала делать с Киликией Трахеей? С Критом? С Родосом? Даже с Киренаикой? Ты правишь страной, которой очень трудно содержать армию для защиты своих границ.

Слова остановили его слезы, помогли обрести самообладание. Но не самоуважение, потерянное навсегда.

– Я добавила бы эти земли к царству, которое наследует мой сын. Я использовала бы их как учебную площадку для сына. Законы Египта высечены в камне, но другим местам очень нужен умный правитель, а Цезарион будет самым умным правителем.

Что ответить на это?

– Кипр я могу понять, Клеопатра. Ты абсолютно права. Он всегда принадлежал Египту. Цезарь вернул тебе остров, но, когда он умер, Рим возвратил его себе. Я буду рад уступить тебе Кипр. Фактически я хотел это сделать. Разве ты не заметила, что я никому его не отдал?

– Как ты великодушен! – язвительно воскликнула она. – А Киренаика?

– Киренаика – поставщик пшеницы для Рима. Никаких шансов.

– Я отказываюсь возвращаться домой, получив меньше, чем твои подлецы и льстецы!

– Они не подлецы и не льстецы, они приличные люди.

– Сколько ты хочешь за Финикию и Филистию?

Ладно, корыстная meretrix! Он понимал, что сорок тысяч сестерциев из денег Секста Помпея можно ждать годы. А здесь сидела царица Египта, готовая и способная платить. Она нисколько его не любила – это больно! Но она могла дать ему великолепную армию прямо сейчас. Хорошо. Ему стало легче, по крайней мере, голова прояснилась.

– Давай обговорим цены. Ты хочешь полного суверенитета и все доходы. С каждой территории ты будешь получать сто тысяч талантов золотом. Мне ты будешь платить один процент, в рассрочку. По тысяче талантов золотом за Финикию, Филистию, Киликию Педию, Халкиду, Эмесу, реку Элевтер и Кипр. Ни Крита, ни Киренаики, ни Иудеи. Бальзам и асфальт – бесплатно.

– Итого семь тысяч талантов золотом. – Она потянулась, издала тихий мурлыкающий звук. – Согласна, Антоний.

– Я хочу получить семь тысяч талантов прямо сейчас, Клеопатра.

– В обмен на официальные бумаги, подписанные и с твоей печатью триумвира, отвечающего за Восток.

– Когда я получу золото – и сосчитаю его, – ты получишь бумаги. Печать Рима плюс моя печать триумвира. Я даже поставлю мою личную печать.

– Этого достаточно. Утром я пошлю курьера в Мемфис.

– Мемфис?

– Это быстрее, поверь мне.

После этого они не знали, что делать дальше. Она приехала, чтобы получить хоть что-то, а получила больше, чем надеялась. Он очень нуждался в ее силе и руководстве, но ничего не получил. Физическая связь была непрочной, а духовная вообще отсутствовала. Молчание затянулось. Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом Антоний вздохнул и заговорил:

– Ты совсем меня не любишь. Ты приехала в Антиохию, как любая другая женщина, – за покупками.

– Это правда. Я приехала, чтобы получить долю, полагающуюся Цезариону, – ответила Клеопатра. Ее глаза снова стали человеческими, даже немного печальными. – Но я, наверное, люблю тебя. Если бы не любила, то по-другому решала бы свои проблемы. Ты этого не понимаешь, но я пощадила тебя.

– Оградите меня, боги, от Клеопатры, которая меня не пощадит!

– Ты плакал, а это означает, что я превратила тебя в женщину. Но никто не может этого сделать, Антоний, кроме тебя самого. Пока Цезарион не вырос – по крайней мере еще лет десять, – Египту нужен мужчина, а я знаю только одно имя – Марк Антоний. Ты не слабый человек, но у тебя нет цели. Я вижу это так же ясно, как это, наверное, увидел Фонтей.

Антоний нахмурился:

– Фонтей? Вы обменивались мнениями?

– Конечно нет. Просто я чувствовала, что он беспокоится о тебе. Теперь я понимаю почему. Ты не любишь Рим, как любил его Цезарь. И соперник твой в Риме на двадцать лет моложе. Если он не умрет преждевременно, он переживет тебя. А я не вижу Октавиана рано умершим, несмотря на его астму. Убийство? Идеальное решение, если оно осуществимо. Но это невозможно. С Агриппой и германской охраной он неуязвим. Чтобы Октавиан, как Цезарь, отпустил своих ликторов? Никогда, даже если ему на золотом блюде преподнесут голову Секста Помпея. Если бы ты был старше, тебе было бы проще, но двадцати лет разницы недостаточно, хотя и много. Октавиану в этом году исполняется двадцать шесть. Мои агенты говорят, что он возмужал, исчезла юношеская неловкость. Тебе сорок шесть, а мне исполнилось тридцать два. По возрасту мы больше подходим друг другу, и я хочу вернуть Египту прежнюю силу. В отличие от Парфянского царства, Египет относится к Нашему морю. С тобой как моим супругом, Антоний, подумай, чего мы сможем достигнуть за десять лет!

Осуществимо ли то, о чем она говорит? Она не предложила ему Рим, но Рим и так ускользает от него, как кольца дыма в благоухающем восточном воздухе. Да, он был смущен, но не до такой степени, чтобы не понимать, что́ она предлагает и каковы будут последствия. Его влияние на сторонников в Риме слабеет. Ушел Поллион, и Вентидий, и Саллюстий, все большие военачальники, кроме Агенобарба. Сколько еще он сможет надеяться на семьсот сенаторов-клиентов, если не будет часто и надолго приезжать в Рим? Стоит ли это усилий? Какие еще нужны усилия, если Клеопатра не любит его? Не будучи человеком рассудительным, он не мог понять, что она сделала с ним. Он только понимал, что любит ее. С того дня, как она приехала в Антиохию, он потерпел поражение, и это была загадка, недоступная его уму.

Клеопатра снова заговорила:

– Из-за необходимости нанести поражение Сексту Помпею пройдет несколько лет, прежде чем Октавиан и Рим будут в состоянии взглянуть, что же происходит на Востоке. Сенат – это сборище кудахчущих старых куриц, неспособных отнять правление у Октавиана – или у тебя. Лепида я не беру в расчет.

Она соскользнула со своего ложа и пересела к Антонию, прижавшись щекой к его мускулистой руке.

– Я не за бунт, Антоний, – сказала она мягким, вкрадчивым голосом. – Вовсе нет. Я только говорю, что вместе со мной ты сможешь сделать Восток лучше и сильнее. Разве это навредит Риму? Разве это унизит Рим? Наоборот. К примеру, это помешает подняться другим Митридатам и Тигранам.

– Клеопатра, я не раздумывая стал бы твоим супругом, если бы мог поверить, что хоть отчасти это предложение продиктовано твоим отношением ко мне. Неужели все только ради Цезариона? – спросил он, щекоча губами ее плечо. – В последнее время я понял, что, прежде чем умру, я хочу стоять в полный рост под яркими лучами солнца – и никакой тени за мной. Ни Рима, ни Цезариона. Я хочу закончить свою жизнь как Марк Антоний, не римлянин и не египтянин. Я хочу быть неповторимым. Я хочу быть Антонием Великим. А этого ты мне не предлагаешь.

– Но я предлагаю тебе именно величие! Конечно, ты не станешь египтянином. Это невозможно. Если ты римлянин, только ты сам можешь от этого отречься. Это просто кожа, которую ты скинешь, словно змея. – Губы ее коснулись его лица. – Антоний, я тебя понимаю, поверь. Ты хочешь превзойти Юлия Цезаря, а это значит, надо завоевать новые страны. Но парфяне – это чуждый тебе мир. Повернись к западу, не иди дальше на восток. Цезарь никогда по-настоящему не покорял Рим – он подчинялся Риму. Антоний может получить звание Великий, только завоевав Рим.

Это был лишь первый раунд борьбы, которая продолжалась до марта, когда в Антиохии наступила весна. Титаническая борьба, проходившая во тьме сложных эмоций, в тишине неозвученных сомнений и недоверия. Полная секретность. Агенобарб, Попликола, Фонтей, Фурний, Сосий и любой другой римлянин в Антиохии не должны были догадаться, что Антоний навсегда продал территории, которые принадлежат Риму и отдаются царям-клиентам в обмен на дань. Если его соратники узнают, то могут прийти в такую ярость, что закуют Антония в цепи, посадят на корабль и отправят в Рим. Проданные Клеопатре территории должны казаться переданными бескорыстно, пока власть Антония не укрепится. Итак, соратникам говорилось одно, и только Антоний и Клеопатра понимали, что дело обстоит совсем по-другому. Для римлян это были обычные переговоры с целью получить золото для финансирования армии. Когда он станет непобедимым на Востоке, уже не будет иметь значения, кто что знает. Она пыталась убедить Цезаря сделаться царем Рима. Ей это не удалось. Антоний более податлив, особенно в его теперешнем состоянии ума. А Восток нуждается в сильном царе. Кто подходит для этого лучше римлянина, знающего законы и умеющего управлять, не подверженного капризам и не любящего устраивать казни? Антоний Великий превратит Восток в грозную силу и сможет бороться с Римом за мировое господство. Об этом мечтала Клеопатра, хорошо сознавая, что пройдут годы, прежде чем она сумеет сокрушить Антония Великого в пользу Цезариона, царя царей.

Антонию удалось обмануть своих коллег. Агенобарб и Попликола поставили подписи на документах Клеопатры, даже не читая, смеясь над ее легковерием. Так много золота!

Но существовал еще более серьезный конфликт, о котором Антоний никому не мог сказать. Царица была категорически против парфянской кампании, оплаченной ее золотом. Она не хотела, чтобы парфяне обескровили его армию так, что она стала бы небоеспособной и не смогла бы пойти войной против Рима и Октавиана. Свои планы она не раскрывала Антонию, но постоянно держала в голове. Цезарион должен править миром Антония, а также Египтом и Востоком. И никто, даже Марк Антоний, этому не помешает.

К своему ужасу, Антоний узнал, что Клеопатра намерена принять участие в его кампании и рассчитывает, что решающее слово на военных советах будет за ней. Канидий ждал в Каране после успешной вылазки на север, на Кавказ. А она так хочет увидеть Кавказ, твердила Клеопатра. Как Антоний ни старался убедить ее, что его легаты будут против ее участия, она была непреклонна.

За несколько дней он избавился от людей, которые стали бы возражать против ее присутствия. Он послал Попликолу в Рим, чтобы тот расшевелил его семьсот сенаторов, а Фурния отправил управлять провинцией Азия. Агенобарб вернулся в Вифинию, а Сосий оставался в Сирии.

Антония спасло самое естественное и неизбежное событие – беременность. С огромным облегчением он смог сказать своим легатам, что царица проедет с легионами только до Зевгмы на Евфрате, а потом вернется в Египет. Обрадованные и успокоенные, его легаты подумали, что любовь царицы к Антонию так велика, что она не может вынести разлуку с ним.

Таким образом, довольная Клеопатра поцеловала Марка Антония в Зевгме и отправилась в долгий обратный путь в Египет. Она могла плыть по морю, но у нее была веская причина отказаться от плавания. Эта причина носила имя Ирод, царь евреев. Узнав о потере бальзама и асфальта, он галопом прискакал из Иерусалима в Антиохию. Но, увидев Клеопатру, сидящую рядом с Антонием в зале для аудиенций, повернулся и уехал домой. Его поступок сказал Клеопатре, что Ирод предпочел подождать, пока он не сможет встретиться с Антонием наедине. Это также значило, что Ирод увидел то, чего римляне не замечали: она подчинила себе Антония, он стал глиной в ее руках.

Однако независимо от его истинных чувств Ирод вынужден был приветствовать царицу Египта в своей столице и устроить ее в новом роскошном дворце.

– Я вижу, везде возводятся новые здания, – сказала Клеопатра своему хозяину за обедом, думая про себя, что еда ужасная, а царица Мариамна некрасивая и скучная, зато плодовитая: уже два сына. – Одно строение подозрительно похоже на крепость.

– Это на самом деле крепость, – спокойно ответил Ирод. – Я назову ее Антонией в честь нашего триумвира. А еще я строю новый храм.

– Я слышала, ведется еще несколько строек в Масаде.

– Там моя семья была в изгнании, но само место находится близко. Я строю для города лучшее жилье, амбары, продовольственные склады, водохранилище.

– Жаль, что я не увижу этого. Вдоль берега ехать удобнее.

– Особенно для женщины с ребенком.

Взмахом руки он отпустил Мариамну, которая поднялась и немедленно ушла.

– У тебя острый глаз, Ирод.

– А у тебя ненасытный аппетит на земли, согласно моим сведениям из Антиохии. Киликия Трахея! Для чего тебе нужна эта каменистая береговая полоса?

– Помимо других причин, чтобы возвратить Ольбию царице Абе и роду Тевкридов. Но я не получила один город.

– Киликийская Селевкия слишком важна для римлян в стратегическом отношении, моя дорогая амбициозная царица. Кстати, ты не можешь пока получить долю с моего дохода от продажи бальзама и асфальта. Мне сейчас очень нужны средства.

– Ирод, и бальзам и асфальт уже мои. Вот приказ от Марка Антония отдать мне полученный доход, – сказала она, вынимая бумагу из золотого сетчатого кошелька, украшенного драгоценными камнями.