Текст книги "Антоний и Клеопатра"

– Александрийский триумф и «раздел мира» – это только начало. Мне повезло, что у меня есть безупречный свидетель – Корнелий Галл.

Ливия Друзилла забеспокоилась:

– Но будет ли он верен тебе? Он ведь покинул тебя ради Антония два года назад.

– Это из-за амбиций и нужды. Он вернулся разъяренный, и я хорошо ему заплатил. Галл может присматривать за домом Нерона – это еще одно преимущество. Я думаю, он понимает свою выгоду.

– Ты, конечно, созовешь сенат.

– Конечно.

– И заставишь Мецената и твоих агентов рассказать всей Италии, что сделал Антоний.

– Само собой. Моя мельница слухов сотрет в пыль царицу Клеопатру.

– А что с мальчиком? Есть какой-нибудь способ дискредитировать его?

– Оппий ездит в Александрию. Никто не знает, что Клеопатра отказывается встречаться с ним. Я попрошу Оппия написать памфлет о Цезарионе, в котором будет сказано, что мальчик не похож на моего божественного отца.

– И что на самом деле он рожден от египетского раба.

Октавиан засмеялся:

– Может быть, мне надо поручить тебе написать этот памфлет.

– Я написала бы, если бы хоть раз побывала в Александрии. – Ливия Друзилла схватила его за руку. – О, Цезарь, мы никогда не были в такой опасности!

– Не беспокойся о своей красивой головке, дорогая! Это я – сын бога Юлия. И другого не будет.

Новость о триумфе и «разделе мира» потрясла Рим. Мало кто сразу поверил в это. Но постепенно и другие люди, кроме Корнелия Галла, возвратились лично или написали письма, которые долго шли по зимнему морю. Триста сенаторов Антония отвернулись от него и заняли нейтральную позицию в бурных дебатах, происходивших в сенате. Всадники-предприниматели также сотнями покидали ряды сторонников Антония. Но этого было недостаточно.

Если бы Октавиан сделал Антония мишенью своей кампании, он мог бы одержать внушительную победу, но он был слишком дальновидным. Это на Клеопатру были нацелены его стрелы, ибо он ясно видел свой путь. Если будет война, кажущаяся неизбежной, это будет война не с Марком Антонием. Это будет война с иноземным врагом – Египтом. Октавиану часто хотелось иметь кого-то вроде Клеопатры, чтобы раздавить Антония, не показывая при этом, что его истинная цель – Антоний. Теперь, присвоив трофеи и заставив Антония короновать ее и ее сыновей как правителей мира, Клеопатра стала врагом Рима.

– Но этого недостаточно, – мрачно сказал он Агриппе.

– Я думаю, это только первые струйки мелких камешков, которые в конце концов превратятся в лавину, и эта лавина снесет весь Восток, – успокоил его Агриппа. – Будь терпелив, Цезарь! И ты добьешься своего!

Гней Домиций Агенобарб и Гай Сосий прибыли в Рим в июне. Оба должны были стать консулами в следующем году, оба были сторонниками Антония, и это был его ход. Хотя все знали, что результаты выборов будут подтасованы, оба произвели сенсацию, появившись на улицах в белоснежных тогах с целью набрать побольше голосов.

Первым заданием Агенобарба было прочитать письмо Марка Антония сенату при открытых дверях. Было очень важно, чтобы как можно больше завсегдатаев Форума услышали слова Антония.

Письмо оказалось очень длинным, и это заставило Октавиана (и других, даже тех, кто не всегда симпатизировал ему) подумать, что автор нуждался в помощи для составления такого послания. Естественно, надо было прочитать его полностью, а это значило, что многие будут дремать. Поскольку Агенобарб в прошлом нередко засыпал на заседаниях, он хорошо знал эту тенденцию и понимал, как решить проблему.

Сам он несколько раз прочитал письмо и отметил места, которые сенаторы должны внимательно выслушать. Поэтому, пока содержание не имело большого значения или изобиловало повторами (большой недостаток этого письма), он читал монотонно, и люди дремали. А когда начиналось что-то важное, раздавался рев, заставлявший сенаторов вздрагивать и внимательно слушать, что там читает Агенобарб своим знаменитым громовым голосом. Затем он снова читал на одной ноте, тихо, и все могли еще подремать. Оба лагеря – и Октавиана, и Антония – были так благодарны за эту тактику, что Агенобарб завоевал много друзей.

Октавиан сидел в своем курульном кресле перед возвышением для курульных магистратов и очень старался не заснуть, хотя, когда все погружались в дрему, он чувствовал, что тоже может подремать. В здании обычно царила духота, если не дул сильный ветер через верхние отверстия в стенах. Но сегодня, в начале лета, ветра не было. Однако Октавиану легче было бодрствовать. Ему было о чем подумать, и ему не мешал этот фон тихого храпа. Для него начало письма представляло особый интерес.

– «Восток, – писал Антоний (или Клеопатра?), – совершенно чужд римскому mos maiorum, поэтому римляне не могут его понять. Наша цивилизация – самая передовая в мире. Мы свободно выбираем магистратов, которые управляют нами. И чтобы ни один магистрат не считал себя незаменимым, срок его службы ограничен одним годом. Только в периоды серьезной внутренней опасности мы прибегаем к более длительному, диктаторскому правлению, как в данный момент, когда у нас три… простите, почтенные отцы, два триумвира наблюдают за деятельностью консулов, преторов, эдилов и квесторов, а порой и плебейских трибунов. Мы живем, руководствуясь законом, строгим и справедливым…»

На всех рядах послышалось хихиканье. Агенобарб подождал, пока шум не утих, и возобновил чтение, словно его не прерывали:

– «…и просвещенным в части наказаний. Мы не сажаем в тюрьму за любое преступление. За мелкие нарушения – штраф. За серьезные преступления, включая измену, – конфискация имущества и изгнание на определенное расстояние от Рима».

Агенобарб подробно остановился на системе наказания, классификации граждан, разделении римского правления на исполнительную и законодательную власть и на месте женщины в римском обществе.

– «Отцы, внесенные в списки, я подробно остановился на mos maiorum и на том, как римлянин понимает мир. А сейчас представьте, если можете, римского наместника с полномочиями проконсула, получившего восточную провинцию, скажем, Киликию, Сирию или Понт. Он считает, что жители провинции должны думать как римляне, и когда он отправляет правосудие или издает приказы, он думает как римлянин. Но, – взревел Агенобарб, – Восток не римский! Там другой образ мысли! Например, только в Риме, и нигде больше, бедные питаются за счет государства. На Востоке к беднякам относятся как к неудобству, позволяя умирать с голоду, если им не на что купить хлеба. Мужчин и женщин держат в заточении в отвратительных темницах, иногда за проступок, за который с римлянина возьмут только небольшой штраф. Чиновники делают что хотят, ибо не следуют законам, а когда применяют закон, то делают это избирательно, в зависимости от экономического или социального статуса обвиняемого…»

– То же самое и в Риме! – крикнул Мессала Корвин. – Марк Как из Субуры заплатит целый талант штрафов за то, что, одетый женщиной, пристает к мужчинам у храма Венеры Эруцины, а Луций Корнелий Патриций в нескольких случаях даже оправдан.

В зале раздался хохот. Агенобарб ждал, не в силах сам справиться с охватившим его весельем.

– «Казни распространены. У женщин нет ни гражданства, ни денег. Они не могут наследовать, и их доходы должны быть записаны на имя мужчины. С ними могут разводиться, но они не могут подать на развод. Официальные посты можно занять через выборы, но чаще это происходит по жеребьевке и еще чаще по праву рождения. Налоги взимают совсем по-другому, чем в Риме. Каждая провинция имеет собственную систему налогообложения».

Веки Октавиана опустились. Ясно, Антоний (или Клеопатра) сейчас остановится на мелочах. Амплитуда храпа увеличилась, Агенобарб стал читать монотонно. И вдруг он опять взревел:

– «Рим не может править Востоком! Правление должно осуществляться через царей-клиентов! Что лучше, почтенные отцы? Римский наместник, навязывающий римский закон людям, которые не понимают его, ведущий войны, которые ничего не дают местному населению, а обогащают только римлян? Или царь-клиент, который издает законы, понятные его народу, и которому вообще запрещено вести какие-либо войны? Чего Рим хочет от Востока? Это дань, и только дань. Было уже неоднократно доказано, что дань исправнее собирают цари-клиенты, чем римский наместник. Цари-клиенты знают, как собирать дань со своего народа, цари-клиенты не провоцируют восстаний».

Снова монотонное чтение. Октавиан зевнул, глаза заслезились. Он решил дать поработать голове – придумать, как можно очернить царицу Клеопатру. Он был занят этими мыслями, когда Агенобарб опять начал кричать:

– «Пытаться поставить римскую армию на гарнизонную службу на Востоке – это глупость! Солдаты перенимают местные обычаи и образ жизни, почтенные отцы! Посмотрите, что произошло с четырьмя легионами Габиния, оставленными охранять Александрию от имени ее царя Птолемея Авлета! Когда покойный Марк Кальпурний Бибул призвал их на службу в Сирии, они отказались подчиниться. Его два старших сына под защитой ликторов попытались убедить их. В результате солдаты убили их – детей римского наместника! Царица Клеопатра поступила примерно – она казнила зачинщиков и отослала все четыре легиона обратно в Сирию…»

– Давай продолжай! – презрительно крикнул Меценат. – В четырех легионах двести сорок центурионов. Как уже сказал Марк Антоний, центурионы – старшие офицеры легионов. Говорят, божественный Юлий плакал, когда погиб центурион, а не легат. А что сделала Клеопатра? Полетели десять наиболее некомпетентных голов, но оставшихся двести тридцать центурионов она не отослала в Сирию! Она держала их в Египте, чтобы они тренировали ее армию!

– Это ложь! – крикнул Попликола. – Возьми свои слова обратно, ты, надушенный сутенер!

– Порядок, – устало произнес Октавиан.

Сенаторы умолкли.

– «Некоторые территории романизированы или эллинизированы достаточно, чтобы принять прямое римское правление и гарнизонные римские войска. Это Македония, включая Грецию и береговую Фракию, Вифиния и провинция Азия. И это все. Все! Киликия никогда не считалась провинцией, как и Сирия, пока Помпей Магн не послал туда наместника. Но мы не пытались включить в число провинций такие территории, как Каппадокия и Галатия. И не должны этого делать! Когда Понтом управляли как частью Вифинии, такое правление было смехотворным. Сколько раз во время своего срока наместник Вифинии побывал в Понте? Один-два раза, если вообще был!»

«Вот! – подумал Октавиан, выпрямляясь. – Сейчас мы услышим, как Антоний будет извиняться за свои действия».

– «Я не приношу извинений за свои распоряжения на Востоке, ибо это правильные распоряжения. Я отдал некоторые из бывших римских владений под правление новых царей-клиентов и укрепил авторитет царей-клиентов, которые правили всегда. Прежде чем я сложу с себя обязанности триумвира, я закончу свою работу, отдав царям-клиентам всю Анатолию, кроме провинции Азия и Вифинии, а также всю материковую Малую Азию. Ими будут управлять способные люди, честные и преданные Риму, их сюзерену».

Агенобарб перевел дыхание и продолжил в полной тишине:

– «Египет – территория, зависимая от Рима больше, чем любое другое восточное государство. Он как двоюродный брат, слишком тесно связан с судьбой Рима, чтобы представлять для него опасность. В Египте нет постоянной армии, Египет не ведет войн. Территории, которые я отдал Египту от имени Рима, будут лучше управляться Египтом, поскольку все они раньше веками принадлежали Египту. Пока царь Птолемей Цезарь и царица Клеопатра занимаются установлением постоянного правления в этих местах, никакой дани в Рим поступать не будет. Но через какое-то время поступление дани возобновится».

– Какое утешение, – пробормотал Мессала Корвин.

Теперь заключительная часть, подумал Октавиан. К счастью, она будет короткой. Агенобарб хорошо читает, но письмо никогда не заменит личную речь, особенно такого оратора, как Антоний.

– «Все, чего на самом деле Рим хочет от Египта, – загремел Агенобарб, – это торговля и дань! Мои распоряжения увеличат и то и другое».

Он сел под приветственные крики и аплодисменты, но те три сотни сенаторов, которые покинули Антония после александрийского триумфа и «раздела мира», не кричали и не аплодировали. Антоний потерял их навсегда после заключительной части письма, которую все истинные римляне посчитали свидетельством того, что Антоний в руках Клеопатры. Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что остатки Анатолии и материковой Малой Азии должны перейти к этому замечательному двоюродному брату – Египту.

Октавиан поднялся, придерживая левой рукой складки тоги на левом плече, и стал искать глазами, куда падает луч солнца, проникавший в здание через небольшое отверстие в крыше. Найдя его, он встал на это место, и солнце осветило его волосы. Двигался луч – двигался и он. Никто, кроме Агриппы, не знал, что это он велел проделать в крыше отверстие.

– Какой удивительный документ, – сказал он, когда аплодисменты стихли. – Марк Антоний, этот безусловный авторитет на Востоке! Хочется сказать, уже почти восточный человек. Почему бы и нет, ведь он так любит возлежать на ложе, поглощая виноград как в жидком виде, так и в натуральном. Он любит смотреть на полуобнаженных танцовщиц и вообще предпочитает все египетское. Но повторяю, я могу быть не прав, ибо я не знаток Востока. Хм. Дайте посчитать, сколько лет прошло после Филипп, когда Антоний уехал на Восток? Около девяти. С тех пор он нанес три кратких визита в Италию, два раза заехал в Рим. И только один раз он оставался в Риме в течение какого-то времени. Это было пять лет назад, после Тарента, – конечно, вы помните, почтенные отцы! Затем он возвратился на Восток, оставив мою сестру, свою жену, на Коркире. Она была на последних месяцах беременности. Но к счастью, Гай Фонтей привез ее домой. Да, за девять лет Марк Антоний действительно стал экспертом по Востоку, должен признать это. В течение пяти лет он держал свою римскую жену дома, а свою другую жену, царицу зверей, у себя под боком, поскольку не может выносить долгой разлуки с ней. Она занимает почетное место в системе царей-клиентов Антония, ибо она, по крайней мере, продемонстрировала свою силу, свою решимость. Увы, я не могу сказать то же самое об остальных его царях-клиентах – жалком сборище. Аминта – секретаришка, Таркондимот – разбойник, Ирод – дикарь, Пифодор, зять Антония, – отвратительный грек, Клеон – бандит, Полемон – подхалим, Архелай Сисен – сын его любовницы. О, я мог бы продолжать и дальше!

– Хватит, Октавиан! – крикнул Попликола.

– Цезарь! Я – Цезарь! Да, жалкое сборище. Правда, что дань наконец начинает поступать из провинции Азия, Вифинии и римской Сирии, но где дань хоть от одного из царей-клиентов Антония? Особенно от этой великолепной драгоценности – царицы зверей? Той, которая предпочитает тратить свои деньги на покупку зелий, которыми она опаивает Антония, ибо мне трудно представить, чтобы Антоний в здравом уме мог отдать Египту трофеи Рима как подарок. Или отдать весь мир сыну царицы зверей и жалкого раба.

Никто его не прервал. Октавиан молчал, стоя точно под солнечным лучом, и терпеливо ждал комментариев, но их не было. Значит, надо продолжать, сказать о легионах и предложить свое решение проблемы солдат, «перенимающих восточные обычаи и образ жизни», – занять легионеров гарнизонной службой и перемещать из провинции в провинцию.

– Я не намерен превращать ваш день в тяжкое испытание, мои коллеги-сенаторы. Поэтому я закончу тем, что скажу: если легионы Марка Антония – его легионы! – уже обжились в Египте, почему он ждет от меня, что я найду им землю в Италии? Я думаю, они будут счастливее, если Антоний найдет им землю в Сирии. Или в Египте, где, кажется, он намерен сам осесть навсегда.

Впервые с тех пор, как он вошел в сенат десять лет назад, Октавиан услышал искреннее одобрение. Даже около четырехсот сенаторов Антония хлопали, а его собственные сторонники и триста человек, соблюдавших нейтралитет, устроили ему длительную овацию. И никто, даже Агенобарб, не посмел освистать его. Он всех задел за живое.

Октавиан покинул зал под руку с Гаем Фонтеем, который стал консулом-суффектом в майские календы. Свои консульские полномочия Октавиан сложил на второй день января, подражая Антонию, который поступил так же за год до этого. Будут еще консулы-суффекты, но Фонтей должен будет продолжить службу до конца года. Выдающаяся честь. Консульство превратилось в триумфальный подарок.

Словно читая мысли Октавиана, Фонтей вздохнул и сказал:

– Жаль, что каждый год сейчас так много консулов. Ты можешь представить Цицерона, отказавшегося от должности ради того, чтобы другой занял его место?

– Или божественного Юлия, коли на то пошло, – усмехнулся Октавиан. – Я согласен, несмотря на собственный поступок. Но то, что больше претендентов получают консульскую должность, умеряет блеск длительного триумвирата.

– По крайней мере, тебя нельзя упрекнуть в том, что ты рвешься к власти.

– Пока я триумвир, у меня есть власть.

– Что ты будешь делать, когда триумвират закончится?

– Это произойдет в конце года. Я сделаю то, чего, полагаю, не сделает Антоний. Поскольку я больше не буду иметь этого титула, я поставлю свое курульное кресло в первый ряд. Мои auctoritas и dignitas настолько неопровержимы, что я не буду страдать из-за потери полномочий. – Он хитро посмотрел на Фонтея. – Куда ты сейчас пойдешь?

– В Карины, к Октавии, – просто ответил Фонтей.

– Тогда я пойду с тобой, если ты не возражаешь.

– Я буду рад, Цезарь.

Путь через Форум, как всегда, преградила толпа, но Октавиан жестом подозвал ликторов, а германские охранники сомкнули ряды перед ними и позади них, и они пошли быстрее.

Проходя мимо резиденции царя священнодействий на Велии, Гай Фонтей снова заговорил:

– Как ты считаешь, Цезарь, Антоний когда-нибудь вернется в Рим?

– Ты думаешь об Октавии, – сказал Октавиан, знавший, какие чувства Фонтей питает к его сестре.

– Да, но не только о ней. Неужели он не понимает, что все быстрее и быстрее теряет свое положение? Я знаю сенаторов, которые даже заболели, когда услышали об александрийском триумфе и «разделе мира».

– Он уже не прежний Антоний, вот и все.

– Ты серьезно веришь в то, что Клеопатра имеет власть над ним?

– Я признаю, что этот слух был пущен в политических целях, но получилось так, что желание стало реальностью. Его поведение трудно объяснить чем-то другим, кроме влияния Клеопатры. Но я так и не пойму, чем она держит его. Прежде всего я прагматик, поэтому склонен отвергнуть версию о зельях как невероятную. – Он улыбнулся. – Но я не знаток восточной премудрости, поэтому, возможно, такие зелья и существуют.

– Это началось во время его последнего похода, если не раньше, – сказал Фонтей. – Однажды на Коркире одной ненастной ночью он излил мне душу. Он говорил о своем одиночестве, растерянности, он был убежден, что потерял удачу. Даже тогда я считал, что Клеопатра его терзает, но не думал, что это так опасно. – Он презрительно фыркнул. – Умно придумано, царица Египта! Мне она не нравилась. Но ведь и она не в восторге от меня. Римляне зовут ее гарпией, но я считаю ее сиреной – у нее очень красивый, завораживающий голос. Он зачаровывает, притупляет чувства, и человек верит всему, что она говорит.

– Интересно, – задумчиво произнес Октавиан. – Ты знал, что они выпустили монеты со своими портретами на обеих сторонах?

– С двойным портретом?

– Ага.

– Тогда он действительно пропал.

– Я тоже так думаю. Но как мне убедить в этом безмозглых сенаторов? Мне нужны доказательства, Фонтей, доказательства!

V
Война
32 г. до Р.Х. – 30 г. до Р.Х.

Марк Випсаний Агриппа

23

– «Твои действия до сих пор не узаконены, – вслух читала Клеопатра письмо от Агенобарба. – Я сразу начал выступать в твою пользу, как только стал старшим консулом. Но у Октавиана есть ручной плебейский трибун, Марк Ноний Бальб, противный пиценец, который накладывает вето на все, что я пытаюсь сделать для тебя. Затем, когда в февральские календы фасции перешли от меня к Сосию, тот выступил с предложением осудить Октавиана, обвиняя его в том, что он блокирует твои восточные реформы. Отгадай с трех раз, что последовало: Ноний наложил вето».

Положив письмо, она взглянула на Антония. В ее желтых глазах горело холодное пламя, которое предупреждало, что львица готова к прыжку.

– Единственный способ сохранить твое положение в Риме – выступить против Октавиана.

– Если я это сделаю, я буду агрессором в гражданской войне. Я буду предателем, и меня объявят hostis, врагом народа.

– Ерунда! Так делал Сулла, так делал Цезарь. В результате оба они правили Римом. Кто вспомнит о hostis, когда все успокоится? Декрет, объявляющий человека вне закона, беззубый.

– Сулла и Цезарь правили незаконно, как диктаторы.

– Это не имеет значения, Антоний! – резко возразила она.

– Я отменил диктаторство, – упрямо заметил Антоний.

– Когда ты победишь Октавиана, снова узаконь его! Просто как временную целесообразность, мой дорогой, – вкрадчиво посоветовала она. – Конечно же, ты понимаешь, Антоний, что, если Октавиана не остановить, он выступит с предложением не ратифицировать твои действия на Востоке. И ни один плебейский трибун не посмеет наложить вето на его предложение. После этого он сможет назначить своих клиентов, которые будут править во всех восточных владениях. – Она перевела дыхание, глаза ее сверкали. – Он еще предложит аннексировать Египет как провинцию Рима.

– Он не посмеет! И я не позволю нарушать мои планы! – сквозь зубы возразил Антоний.

– Ты должен сам поехать в Рим, чтобы подбодрить твоих сторонников, а то они как-то сникли, – с иронией заметила она. – И в это путешествие тебе лучше захватить с собой армию.

– Октавиан потерпит крах. Он не сможет продолжать пользоваться правом вето.

В голосе Антония послышались нотки сомнения, и Клеопатра почувствовала, что начинает преодолевать его упорство. Она отказалась от мысли уговорить Антония напасть на Италию. Он не возражал, когда Октавиана называли врагом, но Рим оставался для Антония священным. Александрия и Египет нашли место в его сердце, но Рим они оттуда не вытеснили. Ну и ладно. Каков бы ни был мотив, лишь бы Антоний наконец выступил. Если он не выступит, тогда она действительно ничто. Ее агенты в Риме сообщали, что Октавиан расселил всех своих ветеранов на хорошей земле в Италии и Италийской Галлии и что его поддерживают большинство италийцев. Но пока он не сумел добиться господства над сенатом, разве что может манипулировать трибунским вето. С четырьмястами сторонниками и тремястами нейтральными сенаторами Антоний все еще имеет перевес. Но достаточно ли этого перевеса?

– Хорошо, – сказал Антоний спустя несколько дней, раздраженный сверх всякой меры. – Я размещу свою армию и флот ближе к Италии. В Эфесе. – Он исподлобья взглянул на Клеопатру. – То есть если у меня будут деньги. Это твоя война, фараон, значит тебе и платить за нее.

– Я буду счастлива заплатить – при условии, что стану сокомандующим. Я хочу присутствовать на всех военных советах, хочу иметь право голоса. Хочу равного статуса с тобой. Это значит, что мое мнение будет более весомым, чем мнение любого римлянина, кроме твоего.

Им овладела огромная усталость. Ну почему вечно какие-то условия? Неужели он никогда не освободится от Клеопатры-повелительницы? Она ведь могла быть такой обворожительной, ласковой, такой хорошей собеседницей! Но каждый раз, когда он думал, что эта ее сторона победила, вдруг проявлялась темная сторона. Клеопатра жаждала власти больше, чем любой мужчина, кого он знал, от Цезаря до Кассия. И все это ради сына Цезаря! Да, он чрезвычайно одаренный мальчик, но рожденный не для власти, – Антоний чувствовал это. Что она будет делать, когда Цезарион откажется от судьбы, уготованной ему Клеопатрой? Она совершенно не понимает своего ребенка.

И совершенно не понимает римлян, зная близко только двоих. Ни Цезарь, ни Антоний не были типичными римлянами. И она обнаружит это, если будет настаивать на праве командовать. Ему казалось вполне справедливым, что она получит равные с ним права, поскольку финансирует это предприятие. Но никто из его товарищей не согласится предоставить ей такую привилегию. Антоний открыл было рот, чтобы сказать ей, чего она добьется, но все же решил промолчать. Суровое выражение ее лица говорило, что она не потерпит возражений. В ее глазах зарождалась буря. Если он попытается намекнуть ей, чего стоит ожидать, последует одна из многочисленных ссор. Родился ли на свет человек, способный справиться с женщиной-деспотом, обладающей неограниченной властью? Антоний сомневался. Покойный Цезарь, быть может, но он знал Клеопатру, когда она была совсем юной. Вот он действительно имел на нее такое влияние, что она так и не смогла от него освободиться. Теперь, спустя годы, она превратилась в камень. Еще хуже то, что она видела Антония в его самом плохом состоянии, доходившем почти до беспамятства, и воспринимала это как демонстрацию слабости. Да, он мог возразить ей, что у нее нет ни армии, ни флота для достижения цели, но на следующий день она снова начинала его изводить.

«Я пойман, – думал он, – попал в ее сети, и нет способа выпутаться, не отказавшись от попытки получить власть. В каком-то смысле мы хотим одного и того же – падения Октавиана. Но она пойдет дальше, попытается уничтожить сам Рим. Я не позволю ей сделать это, но в данный момент не могу противостоять ей. Я должен выждать, сделать вид, что дам ей все, чего она хочет. Включая и совместное командование».

– Я согласен, – решительно сказал он.

Пусть все будет, как хочет Клеопатра, – некоторое время. Опыт научит ее. Его штаб отвергнет ее. Но может ли он сам отвергнуть ее? Живя с ней, проводя с ней ночи в одной постели, может ли он ее отвергнуть? Время покажет.

– Ты хочешь командовать, – продолжал он, – ты хочешь быть равной мне на военных советах.

Он чуть не всхлипнул.

– Я согласен, – повторил он.

Мосты были сожжены. Пусть все будет так, как хочет Клеопатра. Может быть, тогда он обретет покой.

Антоний сразу сел писать письмо Агенобарбу, используя свой теперь уже не существующий титул триумвира. В письме он подробно перечислил свои требования к сенату и народу Рима: полная власть на Востоке, независимость от сената; право собирать дань так, как он считает нужным, и назначать правителей-клиентов, командовать любыми легионами, которые Рим пошлет восточнее реки Дрина; ратификация всех его действий, и еще одна ратификация – земель и титулов, которые он дал царю Птолемею Цезарю, царице Клеопатре, царю Птолемею Александру Гелиосу, царице Клеопатре Селене и царю Птолемею Филадельфу.

– Я назначил царя Птолемея Цезаря царем царей и правителем мира. Никто не может возразить мне. Более того, я напомнил сенату и народу Рима, что царь Птолемей Цезарь – законный сын бога Юлия и его наследник. Я хочу, чтобы это признали официально.

Клеопатра была поражена. Темная сторона ее мгновенно исчезла.

– О, мой дорогой Антоний, они же перепугаются!

– Они обкакаются со страху, моя дорогая. А теперь подари мне тысячу поцелуев.

Она стала целовать его, вне себя от радости, что победила. Теперь все исполнится! Антоний начнет войну. Его письмо сенату было ультиматумом.

Два документа помчались в Рим: письмо и завещание Марка Антония. Гай Сосий отдал завещание весталкам, хранительницам завещаний всех римских граждан. Последняя воля считалась священной, документ можно было открыть только после смерти завещателя. Весталки хранили завещания еще с царских времен. Но когда Агенобарб сломал печать на письме Антония и прочел его, он выронил свиток, словно обжегшись. Прошло какое-то время, прежде чем он молча передал его Сосию.

– О боги! – прошептал Сосий и тоже бросил письмо. – Он что, с ума сошел? Ни один римлянин не имеет права совершить даже половину того, что сделал он! Незаконный сын Цезаря – царь Рима? Гней, ведь он это хочет сказать! А Клеопатра будет править от его имени? Он действительно сумасшедший!

– Или сумасшедший, или постоянно под действием каких-то зелий.

Агенобарб принял решение:

– Я не буду читать это письмо, Гай, это невозможно. Я сожгу его, а вместо него произнесу речь. Юпитер! Какое оружие это дает в руки Октавиану! Весь сенат немедленно встанет на его сторону! Ему ничего не придется делать для этого!

– Ты не думаешь, – неуверенно предположил Сосий, – что Антоний специально поступает так? Это же объявление войны.

– Риму не нужна гражданская война, – устало проговорил Агенобарб, – хотя я подозреваю, что Клеопатра с удовольствием повоевала бы. Разве ты не понял? Не Антоний писал это, а Клеопатра.

Сосия охватила дрожь.

– Что нам делать, Агенобарб?

– Сделаем, как я сказал. Мы сожжем письмо, и я произнесу речь всей моей жизни перед этими жалкими, выжившими из ума стариками в сенате. Никто не должен знать, до какой степени Антоний во власти Клеопатры.

– Защищать Антония всеми силами, да. Но как освободить его от Клеопатры? Он слишком далеко от нас… О проклятый Восток! Это же все равно что пытаться достать радугу! Два года назад все выглядело так, словно возвратилось процветание, – сборщики налогов и предприниматели радовались этому. Но в последние месяцы я заметил перемены. Цари-клиенты Антония вытесняют римскую коммерцию. Прошло восемнадцать месяцев с тех пор, как в казну поступала дань с Востока.

– Клеопатра, – мрачно промолвил Агенобарб. – Это Клеопатра. Если мы не сможем оторвать Антония от Клеопатры, мы погибли.

– И он тоже.

К середине лета Антоний двинул свою огромную военную машину из Карана и Сирии в Эфес. Кавалерия, легионы, осадное оборудование и обоз медленно продвигались по Центральной Анатолии, потом вдоль извилин реки Меандр и к Эфесу. Вокруг этого небольшого красивого городка были построены лагеря для размещения людей, животных и техники. Все постепенно успокаивалось, а местные купцы и крестьяне делали все возможное, чтобы извлечь хоть какую-то выгоду из той катастрофы, какой были армейские лагеря. Плодородная земля, на которой росла пшеница и паслись овцы, превращалась в бесплодную грязь и пыль в зависимости от погоды, а младшие легаты Антония были бесчувственными людьми и отказывались обсуждать состояние дел с местными жителями. Процветали грабеж и насилие, множились убийства из мести, потасовки – активное и пассивное сопротивление оккупантам. Цены подскочили. Началась эпидемия дизентерии. Каким образом римскому наместнику в прошлом удавалось выколачивать большие деньги? Он грозился, что в противном случае разместит свои легионы в городе. Пришедшие в ужас горожане кое-как собирали нужную сумму.