Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Антоний отстранил от себя Цезариона и с удивлением оглядел его.

– Юпитер, тебя можно было бы принять за Цезаря! – заметил он, целуя Цезариона в обе щеки. – Ты стал мужчиной.

– Я рад, что хоть кто-то заметил. Моя мать отказывается признать это.

– Матери не хотят видеть, что их сыновья вырастают. Прости ее за это, Цезарион. Вижу, у тебя все в порядке. Много дел в эти дни?

– Да, я сейчас очень занят. Работаю над порядком раздачи бесплатного зерна беднякам Александрии.

– Отлично! Покажи мне.

И они вместе ушли, почти одного роста, настолько вырос Цезарион. Конечно, он никогда не станет Геркулесом, как Антоний, но зато будет выше, подумала покинутая Клеопатра.

Мозг ее усиленно работал. Она подошла к окну, выходящему на море – Их море, которое и останется Их морем, если ее муж ничего не предпримет. Теперь она поняла, что действовала слишком поспешно, но она рассчитывала, что Антоний снова запьет. Но нет. Ни единого признака возврата к пагубному пристрастию. Если бы он не был свидетелем ее действий в южной части Сирии, его было бы легче одурачить. Но эти действия привели его в ярость, возбудили желание доминировать в их браке. Этот отвратительный червяк Ирод! Что он наговорил Антонию, отчего тот так взбесился? А Малх и эти два финикийских города? Значит, доклады ее агентов были неточны, ибо нигде не упоминалось, что Антоний отдавал какие-либо приказы относительно ее владений, ничего не говорилось о его встречах с Малхом и Иродом, о Сидоне или о Тире.

О, как он прав! Без него она – ничто. Ни армии, ни талантов. Сейчас она отчетливее, чем раньше, понимала, что ее первая, а возможно, единственная задача – отвлечь Антония от его преданности Риму. Всему причиной эта преданность.

«Я не чудовище, каким он меня изображает, – думала она. – Я – монарх, и судьба дала мне власть в тот момент, когда я могу получить полную автономию, вновь вернуть Египту потерянные территории, стать выдающимся деятелем на мировой сцене. Все это не ради меня, а ради сына! Сына Цезаря. Наследника не только его имени. Его уже обессмертил титул – Птолемей Пятнадцатый Цезарь, фараон и царь. Он должен исполнить свое предназначение, но все происходит слишком быстро! Еще десять лет я должна бороться, чтобы защитить его и его судьбу. Я не могу тратить время на любовь к другим людям, таким как Марк Антоний. Он чувствует это. Долгие месяцы разлуки разрушили цепи, которыми я привязала его к себе. Что делать? Что делать?»

К тому моменту, как Антоний присоединился к ней, веселый, любящий, жаждущий любви, она приняла решение, как ей действовать. Надо уговорить Антония, заставить его понять, что Октавиан никогда не позволит ему стать Первым человеком в Риме, поэтому бесполезно хранить верность Риму. Она должна убедить его, трезвого, владеющего собой, что единственный способ добиться единоличного правления Римом – это начать войну с Октавианом, чтобы ликвидировать препятствие.

Прежде всего нужно было организовать для Антония парад в Александрии наподобие триумфа в Риме. Это было нетрудно, потому что единственным его товарищем здесь был Квинт Деллий, и Клеопатра приказала ему отговорить Антония отмечать триумф так, как это делают в Риме. В конце концов, у него не было с собой не то что легионов, но даже и когорты римских солдат. Не будет никаких роскошных платформ со сценами, решила она, только огромные плоскодонные повозки, которые будут тянуть украшенные гирляндами волы. На повозках будут выставлены все трофейные сокровища. И Антоний поедет не в древней четырехколесной колеснице римского триумфатора, а в двухколесной колеснице фараона в египетских доспехах. Не будет раба, держащего лавровый венок над его головой и шепчущего ему на ухо, что он лишь смертный человек. Лавров вообще не будет, ведь в Египте нет лавровых деревьев. Тяжелее всего было убедить Антония, что армянский царь Артавазд должен быть закован в золотые цепи и идти за ишаком как узник. Во время римского триумфального парада узники высокого ранга надевали свои царские регалии и шли, словно свободные люди. Антоний согласился на цепи, считая, что теперь все равно уже не осталось ни малейшего намека на римский триумф.

Он не знал, что Клеопатра велела Квинту Деллию написать письмо Попликоле в Рим.

Какой скандал, Луций! Царица зверей добилась своего. Марк Антоний отметил триумф в Александрии, а не в Риме. О, конечно, были отличия, но не такие, о чем бы стоило писать. Вместо этого я вынужден сообщить о сходстве. Хотя он говорит, что у него трофеев больше, чем у Помпея Магна после победы над Митридатом, правда в том, что они действительно велики, но не настолько. В любом случае они принадлежат Риму, а не Антонию. А он в конце парада по широким улицам Александрии под оглушительные приветствия тысяч глоток вошел в храм Сераписа и посвятил трофеи – Серапису! Да, они останутся в Александрии как собственность ее царицы и мальчика-царя. Кстати, Попликола, Цезарион – копия божественного Юлия Цезаря, и мне страшно подумать, что может произойти с Октавианом, если Цезариона когда-нибудь увидят в Италии, не говоря уже о Риме.

Было много доказательств, что царица зверей ко всему приложила руку. Армянского царя Артавазда вели в цепях, можешь себе представить? А когда парад закончился, его не задушили, а посадили в тюрьму. Это совсем не в традициях Рима. Антоний не сказал ни слова ни о цепях, ни о том, что Артавазду сохранили жизнь. Попликола, Антоний ее жертва, ее раб. Я могу только думать, что она опаивает его чем-то. Ее жрецы готовят какие-то снадобья, в которых мы с тобой, простые римляне, ничего не смыслим.

Оставляю тебе решать, в какой мере надо обо всем этом распространяться. Октавиан, боюсь, раздует эту новость до такой степени, что объявит войну своему коллеге-триумфатору.

«Вот! – подумал Деллий, положив тростниковое перо. – Это заставит Попликолу разболтать хоть часть того, что я сообщил, во всяком случае достаточно, чтобы слухи дошли до Октавиана. Это даст ему в руки оружие, но освободит Антония от обязательств. Если она хочет войны, пусть будет война. Но в случае победы в этой войне Антоний восстановит положение в Риме и сможет править единолично. Что касается царицы зверей, она будет предана забвению. Я знаю, что Антоний далеко не раб ее. Он все еще сам себе хозяин».

Деллий не обладал способностью понять самые потаенные намерения Клеопатры и почуять всю глубину проницательности Октавиана. Платный слуга двойной короны, он делал все, что ему говорили, не задавая вопросов.

Пока он искал человека и корабль, чтобы послать свое письмо в Рим Попликоле, ему представилась возможность написать длинный постскриптум.

Ох, Попликола, дела идут от плохого к худшему! Совершенно одураченный Антоний участвовал в церемонии в гимнасии Александрии. После восстановления города гимнасий стал больше, чем агора, и в нем теперь проходят все публичные собрания. В гимнасии был возведен огромный подиум с пятью тронами на его ступенях. На самой верхней ступени – один трон, ступенью ниже – второй трон, еще ниже – три маленьких трона. На самом высоком троне сидел Цезарион, в регалиях фараона. Я часто видел такое, но для тебя кратко опишу: на голове красно-белая двухъярусная штука, очень большая и тяжелая, называется двойной короной. Плиссированное белое льняное платье, широкое ожерелье из драгоценных камней и золота вокруг шеи и плеч, широкий золотой пояс, инкрустированный драгоценными камнями, много браслетов, ножные браслеты, кольца на пальцах рук и ног. Ладони и подошвы покрашены хной. Поразительно. Женщина-фараон, Клеопатра, сидела ступенью ниже. Такие же регалии, только ее платье было сделано из золотой ткани и прикрывало грудь. Еще ниже сидели трое детей, которых она родила от Антония. Птолемей Александр Гелиос был одет как царь Парфии: тиара, золотые кольца вокруг шеи, цветастая блуза, украшенная драгоценностями, и юбка. Его сестра, Клеопатра Селена, была одета в греческое платье с богатыми египетскими украшениями. Она сидела в середине. С другой стороны от нее сидел маленький мальчик, которому нет еще и трех лет, одетый как царь Македонии: широкополая пурпурная шляпа с диадемой, повязанной вокруг тульи, пурпурная хламида, пурпурная туника, пурпурная обувь.

Гимнасий был переполнен. Говорят, он вмещает сто тысяч, хотя я, видевший Большой цирк, сомневаюсь. Для простых граждан были отведены специальные места. Их напор сдерживали атлеты. Сначала Клеопатра и ее четверо детей стояли у подножия подиума. Марк Антоний въехал на великолепном мидийском коне, сером в яблоках, с черными мордой, гривой и хвостом. Его кожаная сбруя была пурпурного цвета, украшена тиснением и отделана золотой бахромой. Антоний спешился и прошел к возвышению. На нем была пурпурная туника и пурпурный плащ, но, по крайней мере, его золотые доспехи были римскими. Я, его легат, сидел недалеко и все хорошо видел. Антоний взял Цезариона за руку, подвел его к верхнему трону и посадил. Толпа громко приветствовала это. Когда Цезарион сел, Антоний поцеловал его в обе щеки, потом выпрямился и громко крикнул, что властью, данной ему Римом, он провозглашает Цезариона царем царей, правителем мира. Толпа взревела. Затем он подвел Клеопатру к ее трону и посадил ее. Она была провозглашена царицей царей, правительницей Египта, Сирии, островов Эгейского моря, Крита, Родоса, всей Киликии и Каппадокии. Александр Гелиос (его крохотная невеста стояла на ступени рядом с ним) был провозглашен царем Востока – всех земель восточнее Евфрата и южнее Кавказа. Клеопатра Селена была провозглашена царицей Киренаики и Кипра, а маленький Птолемей Филадельф – царем Македонии, Греции, Фракии и земель вокруг Эвксинского моря. Я упомянул Эпир? Он его тоже получил.

В течение всей этой церемонии Антоний вел себя так торжественно, словно он и правда верил в то, что говорил, хотя позднее он сказал мне, что сделал это, чтобы прекратить нытье Клеопатры. Поскольку упомянутые земли в большинстве своем принадлежат Риму или парфянам, трудно вообразить себе этих пятерых правителями тех мест, они никогда не будут – и не смогут – там царствовать.

Но александрийцы думали, что это на самом деле, и были в восторге! Я редко слышал такие аплодисменты. После окончания церемонии «коронации» пять монархов сошли с возвышения и поднялись на повозку с плоским дном, на котором стояли пять тронов. Думаю, Египет купается в золоте, потому что все десять тронов были из цельного золота, инкрустированного множеством драгоценных камней. Они сверкали ярче, чем римская шлюха в стеклянных бусах. Эту невесомую для них повозку тянули десять белых мидийских коней. Повозка проехала по Канопской улице и остановилась у храма Сераписа, где главный жрец Каэм провел какой-то религиозный ритуал. А потом александрийцев угощали на десяти тысячах огромных столов, стонущих под тяжестью еды. Я понимаю, что раньше такого в Египте не бывало, и сделано это было по просьбе Антония. Это был еще более дикий пир, чем публичное угощение в Риме.

Два события – «триумф» Антония и «раздел мира», как я это назвал, между Клеопатрой и ее детьми – меня напугали, Попликола. Бедный Антоний! Клянусь, он попал в сети этой женщины.

Опять я оставляю на твое усмотрение, что именно ты решишь обнародовать. Конечно, Октавиан получит доклады от своих агентов, поэтому я не думаю, что ты сможешь долго утаивать эту информацию. Если ты предупрежден, у тебя больше шансов победить в сражении.

Письмо отправилось в Рим. А Деллий остановился в маленьком дворце на территории Царского квартала, чтобы провести зиму с Антонием, Клеопатрой и ее детьми.

Антоний и Цезарион очень подружились и решили все делать вместе, будь это охота на крокодила или бегемота на Ниле, военные упражнения, гонки на колесницах на ипподроме или купание в море. Как ни старалась Клеопатра, она не могла опять втянуть Антония в запой. Он отказывался даже от глотка, открыто признаваясь, что если он хоть раз попробует вина, то не остановится. То, что он не доверял ей и знал о ее намерениях, было ясно по тому, как он нюхал содержимое бокала, чтобы удостовериться, что в нем вода.

Цезарион замечал все это и был глубоко опечален. Общаясь с ними, он видел обе стороны. Его мать, он знал, делала все не для себя, а для него, Цезариона. А Антоний, влюбленный в нее, энергично сопротивлялся ее попыткам отвернуть его от Рима. Плохо было то, размышлял юноша, что он не уверен, хочет ли той судьбы, которую готовит для него мать. Цезарион не чувствовал своего предназначения, хотя у его отца и матери это чувство было очень сильным. Полученный опыт говорил ему, что в Александрии и в Египте надо сделать столь многое, что ему хватит работы до конца дней своих, даже если он будет жить сто лет. Как ни странно, он больше походил на Октавиана, чем на Цезаря, ибо хотел выполнять все со скрупулезной тщательностью и не желал взваливать на свои плечи дополнительный груз, что неизбежно помешает сделать все так, как надо. Его мать, наоборот, не терпела ограничений, и в этом не было ничего удивительного. Рожденная и взращенная в гнезде гадюк, подобных Птолемею Авлету, она считала, что ежедневную административную работу правителя должны выполнять другие, а те другие были преуспевающими подхалимами, а вовсе не способными чиновниками.

Он правильно оценивал возможности своей матери. Он также знал, почему она старается отвратить Антония от Рима, лишить его собственного мнения, независимости. Ее удовлетворит только мировое господство, и в Риме она видела врага. И правильно. Такая могущественная империя, как Рим, не подчинится ей без войны. Был бы он старше, он мог бы противостоять Клеопатре как равный. Он твердо сказал бы ей, что не хочет той судьбы, которую она для него готовит. Но пока он будет молчать, понимая, что она проигнорирует его мнение как мнение ребенка. Но он уже не ребенок, да никогда и не был ребенком! Обладая преждевременно развившимся интеллектом отца и царственным статусом с самого раннего детства, он набросился на знания, как голодная собака на лужу крови, потому что ему нравилось учиться. Каждый факт он отмечал, хранил в памяти, чтобы вспомнить при необходимости. И когда знаний по предмету было накоплено достаточно, наступало время для анализа. Он не был помешан на власти и не знал, было ли это свойственно отцу. Иногда он подозревал, что да. Цезарь поднялся на высоту Олимпа, потому что в противном случае его изгнали бы и вычеркнули бы его имя из всех анналов Рима. Такой судьбы Цезарь не мог вынести. Но он не цеплялся за жизнь. Цезарион чувствовал это. «Мой tata, которого я помню с тех пор, как начал ходить. И помню так хорошо, что и сейчас я могу представить как живого – его лицо, его сильное тело. Мой tata, которого мне отчаянно не хватает. Антоний замечательный человек, но он не Цезарь. Мне нужно, чтобы здесь был мой tata, способный дать мне совет, но это невозможно».

Набравшись смелости, он нашел Клеопатру и попытался рассказать ей о своих чувствах, но получилось так, как он и ожидал. Она посмеялась над ним, ущипнула его за щеку, нежно поцеловала и сказала, чтобы он занялся тем, чем занимаются мальчики его возраста. Уязвленный, одинокий, не имея никого, к кому он мог бы обратиться, Цезарион еще больше отдалился от матери и перестал являться к обеду. Ему ни разу не пришло в голову обратиться к Антонию. Он видел в римлянине жертву Клеопатры и не думал, что реакция Антония будет отличаться от ее реакции. Чем сильнее она запугивала мужа, тем чаще Цезарион не обедал с ними. Она обращалась с Антонием скорее как с сыном, чем как с партнером.

Однако случались и хорошие дни, а иногда даже целые периоды. В январе царица вывела «Филопатора» из укрытия и поплыла по Нилу к первому порогу, хотя сезон для проверки нилометра еще не наступил. Для Цезариона это было замечательным путешествием. Он и раньше плавал по Нилу, но тогда он был младше. Теперь он стал достаточно взрослым и мог оценить каждый нюанс этой поездки. И свою божественность, и простоту жизни по берегам Нила. Факты он сохранял в памяти. Позднее, когда он станет настоящим фараоном, он даст этим людям лучшую жизнь. По его настоянию они остановились в Копте и по суше продолжили путь к Миос-Гормосу на Аравийском заливе. Цезарион хотел пройти еще дальше к югу, до Береники, но Клеопатра не пожелала. От Миос-Гормоса и Береники египетский флот плавал в Индию и Тапробану и возвращался сюда с грузом специй, перца, океанского жемчуга, сапфиров и рубинов. Здесь же в гавани останавливался флот, который вез слоновую кость, корицу, мирру и фимиам с африканского побережья вокруг мыса Горн. Особый флот вез домой золото и драгоценные камни, доставленные к заливу по суше из Эфиопии и Нубии, поскольку местность была труднопроходимой, а Нил изобиловал порогами и водоскатами и не годился для судоходства.

По пути домой, плывя по течению, они остановились в Мемфисе и вошли на территорию Птаха. Им показали тоннели с драгоценностями, которые разветвлялись, направляясь к пирамидам. Ни Цезарион, ни Антоний раньше их не видели. Каэм, их проводник, постарался, чтобы Антоний не подсмотрел, где вход и как его открывать. Ему завязали глаза. Он думал, что это просто забавная шутка, но, когда повязку сняли, был ослеплен сокровищами Египта. Для Цезариона это стало еще большим потрясением. Он не знал, что богатство столь огромно. Весь обратный путь домой он поражался скупости своей матери. Она могла досыта накормить всю Александрию, а ей было жалко отдать малую долю бесплатного зерна!

– Я не понимаю ее, – пробормотал он Антонию, когда «Филопатор» входил в Царскую гавань.

Антоний только рассмеялся.

22

Завоевание Иллирии заняло три года, причем первый из них – тот год, когда Антоний должен был стать старшим консулом, – оказался самым трудным, поскольку понадобилось время, чтобы понять, как лучше всего решить эту проблему. По своему обычаю Октавиан тщательно все продумал и разработал детальный план кампании. Гай Антистий Вет, наместник Италийской Галлии на период кампании в Иллирии, должен был разобраться с беспокойными племенами, живущими в долине салассов на северо-западной границе. Хотя они обитали во многих сотнях миль от Иллирии, Октавиан не хотел, чтобы часть Италийской Галлии была отдана на милость варварским племенам, а салассы все еще доставляли неприятности.

Сама кампания в Иллирии была поделена на три отдельных театра действий – один на море и два на суше.

Снова снискавший расположение Менодор был назначен командовать флотом на Адриатике. Ему было поручено отвоевать острова вдоль побережья Истрии и Далмации и прогнать либурнийских пиратов с моря. Статилий Тавр командовал группой легатов, которые шли восточнее Аквилеи через перевал горы Окры к городу Эмона и затем к верховьям реки Сав. Здесь жили тавриски и их союзники, которые постоянно совершали набеги на Аквилею и Тергесту. Агриппа должен был войти юго-западнее Тергесты в земли далматов и в город Сения. Там Октавиан возьмет командование на себя, повернет на восток, пересечет горы и спустится к реке Колапис. От реки он пойдет к Сисции, стоящей в месте слияния Колаписа и Сава. Это была самая дикая, малоизведанная местность.

Пропаганда началась задолго до начала кампании, ибо подчинение Иллирии было частью плана Октавиана показать народу Рима и Италии, что лишь он один заботится об их безопасности и благополучии. Когда Италийская Галлия будет освобождена от всякой внешней угрозы, весь раструб италийского «сапога», окруженный Альпами, окажется в безопасности.

Оставив Мецената управлять Римом при полном бездействии консулов, Октавиан поплыл из Анконы к Тергесте и оттуда поехал по суше к легионам Агриппы как их номинальный командующий. Иллирия потрясла его. Хотя ему доводилось бывать в густых лесах, он чувствовал, что эти леса – влажные, мрачные, почти непроходимые – больше напоминали чащобы германцев, чем рощи в Италии или в других цивилизованных землях. Неровная земля под кронами гигантских деревьев была лишена солнечного света, и там могли расти только папоротники и грибы. Люди охотились на оленей, медведей, волков, туров, диких кошек, не только ради еды, но и защищая свои жилища. Лишь на немногих просеках они разрабатывали землю и выращивали просо и пшеницу-спельту, из которой делали белый хлеб. Женщины держали немногочисленных кур, но в целом пища была однообразная и не особо питательная. Единственным центром торговли был Навпорт. Торговали медвежьими шкурами, мехом и золотым песком, который намывали в реках Коркора и Колапис.

Октавиан нашел Агриппу в Авендоне, городе, сдавшемся при виде легионов и ужасных осадных машин.

Авендону суждено было стать их последней бескровной победой. Когда легионы начали переходить горный хребет Капелла, на их пути встал такой густой подлесок, что пришлось прорубать себе дорогу.

– Неудивительно, – сказал Октавиан Агриппе, – что страны, расположенные намного дальше от Италии, были укрощены, а Иллирия оставалась непокоренной. Я думаю, даже мой божественный отец побледнел бы при виде этого ужасного места. – Он вздрогнул. – Мы тоже идем – если можно употребить это слово, – рискуя подвергнуться нападению. Из-за подлеска невозможно увидеть ловушки, поджидающие нас.

– Правильно, – кивнул Агриппа и стал ждать, что предложит Цезарь.

– Что, если мы пошлем вперед несколько когорт по обе стороны нашего продвижения? У них может появиться шанс заметить нападающих, которые пересекают просеки.

– Хорошая тактика, Цезарь, – сказал довольный Агриппа.

Октавиан усмехнулся:

– Думал, что я на это неспособен, да?

– Меня нельзя упрекнуть в том, что я тебя недооценивал, Цезарь. Ты полон сюрпризов.

Посланные вперед когорты обнаружили несколько ловушек. Терпон пал, впереди лежал Метул, самое большое поселение на этой территории, с неприступной деревянной крепостью на вершине двухсотфутовой скалы. Население закрыло ворота и отказалось сдаться.

– Думаешь, ты сможешь ее взять? – спросил Агриппа Октавиана.

– Не уверен, но ты точно сможешь.

– Не смогу, потому что меня здесь не будет. Тавр не знает, продолжать ли ему идти на восток или повернуть на север к Паннонии.

– Поскольку Рим нуждается в мире и на востоке, и на севере, Агриппа, тебе лучше пойти к нему на помощь. Но мне будет не хватать тебя!

Октавиан внимательно осмотрел местность и решил, что самое лучшее будет построить насыпь от долины до бревенчатых стен крепости на высоте двухсот футов. Легионеры быстро соорудили насыпь из земли с камнями до нужной высоты. Но жители Метула, несколько лет назад захватившие у Авла Габиния осадные машины и механизмы, умело использовали их и сделали несколько подкопов под насыпью. В результате она рухнула. Октавиан восстановил насыпь, но не вплотную к утесу. Теперь она возвышалась отдельно и с каждой стороны была обнесена крепкими досками. Рядом с ней была сделана вторая насыпь. Мастера на все руки, армейские механики начали строить деревянные леса между утесом и двумя насыпями. Когда леса достигли высоты стен, на них положили по два продольных моста с насыпей до стен крепости. На каждый мост могли встать в ряд восемь человек, что позволяло сделать штурм массированным и эффективным.

Агриппа вернулся как раз вовремя, чтобы стать свидетелем атаки на стены Метула. Он внимательно осмотрел осадные работы.

– Аварик в миниатюре, и намного слабее, – сказал он.

Октавиан был обескуражен.

– Я сделал все неправильно? Это не то, что надо? О, Марк, не будем напрасно терять жизни! Если это неправильно, давай все снесем! Ты придумаешь что-нибудь получше.

– Нет-нет, все хорошо, – успокоил его Агриппа. – В Аварике стены были галльской кладки, и даже богу Юлию понадобился месяц, чтобы построить бревенчатую платформу. А для Метула достаточно и этой.

Для Октавиана эта иллирийская кампания имела не только политическое значение. Восемь лет прошло после Филипп, но, несмотря на победу над Секстом Помпеем, некоторые по-прежнему считали, что он трус и боится встретиться лицом к лицу с врагом. Астма наконец прошла, и Октавиан надеялся, что в этом влажном лесном воздухе она вряд ли возобновится. Он верил, что брак с Ливией Друзиллой исцелил его, ибо он помнил, как египетский врач его божественного отца, Хапд-эфане, говорил, что счастливая домашняя жизнь – лучшее лекарство.

Здесь, в Иллирии, ему необходимо завоевать репутацию храброго воина. Не военачальника, а человека, который сражается с мечом и щитом в руках. Так же, как неоднократно сражался его божественный отец. Нужно найти возможность биться в первых рядах, но до сих пор это ему не удавалось. Поступок должен быть спонтанным и геройским, настоящим подвигом, о котором молва разлетится от легиона к легиону. Если это случится, позорное клеймо будет стерто. Его боевые шрамы должны увидеть все.

Такая возможность появилась, когда на рассвете следующего дня после возвращения Агриппы начался штурм Метула. Отчаянно желавшие избавиться от присутствия римлян, жители незаметно прорыли путь из своей крепости и посреди ночи проникли к основанию лесов. Они подпилили главные опоры, но не до конца. И утром мосты рухнули под весом легионеров.

Три из четырех мостов не выдержали, солдаты попадали на землю. К счастью, Октавиан находился близко к уцелевшему мосту. Когда его солдаты дрогнули и начали отступать, он схватил щит, меч и побежал к передней линии.

– Давай, ребята! – крикнул он. – Здесь Цезарь, вы сможете это сделать!

Вид его сотворил чудо. Призвав на помощь Марса Непобедимого, солдаты сплотились и с Октавианом во главе двинулись по мосту. Они почти сделали это, но под самой стеной мост с грохотом провалился. Октавиан и солдаты попадали на землю.

«Я не могу умереть!» – мысленно повторял Октавиан, но голова его оставалась ясной. Падая с сооружения, он ухватился за конец обломанной распорки и держался за нее, пока не нашел другую под собой. Так постепенно он спустился с высоты двухсот футов. У него было вывихнуто плечо, ладони и руки в занозах, правое колено сильно повреждено, но когда он лежал на мшистой земле под грудой древесины, он был очень даже живой.

Испугавшиеся за него солдаты разрыли эту груду и сообщили своим товарищам, что Цезарь поранился, но жив. Когда они бережно вытащили его, прибежал побледневший Агриппа.

Испытывая сильную боль, но стараясь не показать себя неженкой, Октавиан взглянул на кольцо лиц, склонившихся над ним.

– Что это? – спросил он. – Что ты здесь делаешь, Агриппа? Постройте еще мосты и возьмите эту проклятую маленькую крепость!

Агриппа, знавший о кошмаре, преследующем Октавиана, усмехнулся.

– Цезарь тяжело ранен, но приказывает взять Метул! – громко крикнул он. – Давайте, парни, начнем сначала!

Для Октавиана сражение закончилось. Его положили на носилки и понесли к палатке хирурга, уже переполненной пострадавшими. Не вмещавшиеся туда ложились прямо на землю вокруг палатки. Некоторые были пугающе неподвижны, другие стонали, выли от боли, громко кричали. Когда носильщики стали расталкивать раненых, чтобы врач немедленно осмотрел Октавиана, он остановил их.

– Нет! – крикнул он. – Поставьте меня в очередь! Я подожду своей очереди.

И разубедить его не удалось.

Кто-то туго перевязал ему ногу, чтобы остановить кровь. Потом он лежал и ждал. Солдаты старались дотронуться до него на удачу. Кто мог, подползал к нему, чтобы взять его за руку.

Это не значило, что, когда подошла его очередь, его сбыли помощнику хирурга. Главный хирург Публий Корнелий лично осмотрел его колено, а помощник стал вынимать занозы из ладоней и рук.

Сняв повязку, Корнелий хмыкнул.

– Плохая рана, Цезарь, – заметил он, осторожно щупая колено. – Ты раздробил коленную чашечку, и осколки торчат наружу. К счастью, главные кровеносные сосуды не порваны, но кровотечение сильное. Я должен вынуть фрагменты. Это болезненный процесс.

– Вынимай, Корнелий, – усмехнувшись, сказал Октавиан, понимая, что все присутствующие в палатке наблюдают и слушают. – Если я закричу, садись на меня.

Откуда у него взялись силы вынести эту процедуру, длившуюся целый час, он не знал. Пока Корнелий занимался его коленом, Октавиан разговаривал с другими ранеными, шутил, не показывая своих страданий. Фактически, если бы не эта сильная боль, все случившееся можно было бы считать приключением. «Сколько командиров приходит в палатку хирурга, чтобы своими глазами посмотреть, что может сделать война с людской плотью? – думал он. – Увиденное мною сегодня – еще одна причина, почему, став неоспоримым Первым человеком в Риме, я сверну горы, лишь бы не было войны ради войны, ради того, чтобы обеспечить себе триумф по окончании срока наместничества. Мои легионы будут гарнизонными, они не будут вторгаться в чужие земли. Они будут сражаться, только если иначе нельзя. Эти люди очень храбрые и не заслуживают напрасных страданий. Мой план взятия Метула был плохим. Я не рассчитывал на то, что враг догадается проделать такое. А значит, я дурак. Но дурак удачливый. Поскольку я был тяжело ранен вследствие моей плохой работы, солдаты не поставят мне это в вину».

– Теперь ты должен вернуться в Рим, – сказал Агриппа, когда Метул сдался.

Мосты снова были построены на более прочных лесах, а для пущей уверенности, что жители Метула не повторят своих вылазок, была выставлена охрана. Ранение Цезаря придало людям силы взять крепость, которая сгорела вместе с жителями. Ни трофеев, ни пленных для продажи в рабство.

– Боюсь, ты прав, – с трудом выговорил Октавиан, сжимая руками одеяло. Боль стала еще сильнее, чем сразу после падения. Лицо у него осунулось, глаза запали. – Тебе придется продолжать без меня, Агриппа. – Он криво усмехнулся. – Я знаю, никаких препятствий к успеху не будет. Ты сделаешь это даже лучше.

– Пожалуйста, не вини себя, Цезарь, – нахмурился Агриппа. – Корнелий сказал, что колено воспалилось, и просил меня убедить тебя принять маковый сироп, чтобы уменьшить боль.

– Может быть, когда я буду далеко от этого места, но не раньше. Я не могу. Для рядового легионера маковый сироп недоступен, а некоторые из них еще в худшем положении, чем я. – Октавиан поморщился, шевельнувшись на походной кровати. – Если я хочу изгладить из памяти Филиппы, я должен держаться.

– До тех пор, пока это не грозит твоей жизни, Цезарь.

– Я выживу!

Потребовалось пять нундин, чтобы перевезти носилки с Октавианом в Тергесту, и еще три – чтобы доставить его в Рим через Анкону. В рану попала инфекция, и во время перехода через Апеннины он бредил. Но помощник хирурга, который сопровождал его, вскрыл образовавшийся абсцесс, и к тому времени, когда его внесли в собственный дом, он уже чувствовал себя лучше.