Текст книги "Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого"

– Что это за место? – нервно спросила она.

За всю свою жизнь она ни разу не побывала на кладбище: смерть внушала ей слишком сильный страх.

– Именно здесь я храню свои сокровища, – ответил я, и мой голос мне самому показался каким-то странным и резким, когда я сильнее обнял ее за стройную теплую талию. – Идемте со мной, моя возлюбленная! – Несмотря на все усилия, в моем голосе прозвучала горькая насмешка. – Со мной вам нечего бояться! Идемте. – И я повел ее дальше, слишком обессиленную, чтобы мне сопротивляться, слишком пораженную, чтобы говорить.

Я вел ее все дальше и дальше по густой влажной траве, мимо безымянных древних могил, пока не показалась низкая покосившаяся калитка пристанища моих покойных предков, обнимая с удесятеренной дьявольской силой в руках, дальше и дальше – прямо к ее погибели!

Глава 36

Луна скрылась за плотной пеленой облаков, и окружавший нас пейзаж погрузился в полутьму. Дойдя до двери склепа, я отпер ее. Она тотчас открылась и с внезапным лязгом распахнулась настежь. Жена, которую я сжимал в железных объятиях, отшатнулась и попыталась вырваться.

– Куда вы? – еле слышно спросила она. – Я… Я боюсь!

– Боитесь чего? – спросил я, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Темноты? Мы сейчас зажжем свет, и вы увидите… вам… вам… – и, к своему удивлению, я громко расхохотался. – Вам совершенно нечего бояться! Идемте!

Я быстро приподнял ее, перенес через каменную ступеньку у входа и поставил на пол внутри склепа. Наконец-то мы внутри, хвала небесам! Я закрыл и запер огромную дверь, и тут с моих губ снова невольно сорвался странный смех, каким-то неземным отчетливым гулом отдавшийся от стен и потолка усыпальницы. Нина прижалась ко мне в полной темноте.

– Почему вы так смеетесь?! – громко и нетерпеливо воскликнула она. – Просто ужас какой-то!

Усилием воли я взял себя в руки.

– В самом деле? Простите меня, простите! Я смеюсь, потому что… потому что, дорогая моя, наша прогулка при луне – такая приятная и… веселая… разве нет? – Я прижал ее к груди и страстно поцеловал. – А теперь, – прошептал я, – я понесу вас: ступени слишком неровные и крутые для ваших ножек – дивных, изящных, маленьких ножек! Я понесу вас, мое сладкое сокровище! Да, осторожно понесу в волшебную пещеру, где лежат драгоценности… Такие драгоценности… И все они для вас, моей возлюбленной жены!

Я подхватил ее с пола, словно малого ребенка. Уже не помню, пыталась она сопротивляться или нет. Я понес ее по осыпавшимся ступеням, ставя на них ноги с уверенностью хорошо знакомого с этим местом человека. Однако мысли у меня путались, во тьме перед глазами плясали красные круги, и мне казалось, что каждая жила в моем теле вот-вот лопнет. Сдерживаемые в душе моей ярость и мука достигли такой остроты, что я боялся сойти с ума или рухнуть замертво, так и не достигнув своей цели. Спускаясь, я чувствовал, как она прижимается ко мне, и ее влажные руки, обвившие мою шею, были такими холодными, словно кровь у нее застыла от ужаса. Наконец я достиг нижней ступеньки и, коснувшись пола склепа, осторожно опустил на него свою драгоценную ношу. Отпустив ее, я на мгновение застыл, тяжело дыша. Она схватила меня за руку и хрипло прошептала:

– Что это за место? Где свет, о котором вы говорили?

Я не ответил. Потом отстранился от нее, достал из кармана спички и зажег шесть свечей, которые расставил прошлой ночью. Ослепленная светом после кромешной темноты, она не сразу поняла, где находится. Я наблюдал за ней, по-прежнему закутавшись в плащ и низко надвинув шляпу, тем самым прекрасно скрывая свое лицо. Что за вид был у нее в этой обители тления! Красивая, нежная, полная жизни, со сверкающими из-под дорогих мехов бриллиантами, с откинутым назад капюшоном, открывавшим сияющее чудо ее золотистых волос.

Внезапно, испытав потрясение, она поняла назначение окружавшего ее мрачного зала: желтый дрожащий свет восковых свечей выхватил из темноты каменные ниши, полусгнившие обивки на гробах, источенные ржавчиной доспехи, жуткие очертания изъеденных червями гробов. С воплем ужаса она ринулась ко мне, неподвижному, словно статуя, обхватила меня руками и прижалась ко мне, обезумев от страха.

– Уведите меня отсюда, уведите! – простонала она, уткнувшись лицом в мою грудь. – Это же склеп… О, Пресвятая Мадонна… пристанище мертвых! Быстрее… быстрее! Уведите меня на воздух… поедемте домой… домой…

Она вдруг умолкла, а мое гробовое молчание еще больше встревожило ее. Она подняла на меня дикие, влажные от слез глаза.

– Чезаре! Чезаре! Говорите же! Что с вами такое? Зачем вы меня сюда привезли? Прикоснитесь ко мне, поцелуйте меня! Скажите хоть что-то, что-нибудь, только не молчите! – Ее грудь судорожно вздымалась: она рыдала от ужаса.

Твердой рукой я отстранил ее от себя. Потом заговорил – спокойно, с оттенком презрения:

– Тише, прошу вас! Здесь не место для истерик. Посмотрите, где вы находитесь! Вы верно угадали – это склеп, ваша усыпальница, прекрасная дама! Если не ошибаюсь, это родовое захоронение семейства Романи.

При этих словах ее рыдания стихли, словно застыв у нее в горле. Она смотрела на меня, онемев от страха и изумления.

– Здесь, – четким, размеренным голосом продолжал я, – покоятся великие предки семьи вашего мужа, герои и мученики своего времени. Здесь же упокоится и ваше прекрасное тело. Здесь же… – мой голос сделался тверже и решительнее, – …именно здесь шесть месяцев назад был похоронен и ваш муж Фабио Романи.

Она не произносила ни звука, но смотрела на меня, как прекрасная языческая богиня, обращенная фуриями в камень. После этих слов я умолк, наслаждаясь эффектом, который они произвели, поскольку стремился уязвить ее до глубины души. Наконец она разлепила сухие губы, голос ее прозвучал хрипло и неразборчиво.

– Вы, наверное, сошли с ума! – произнесла она с едва скрываемой злобой и ужасом. Затем, увидев, что я по-прежнему стою без движения, подошла и схватила меня за руку одновременно повелительно и просительно. – Идемте! – взмолилась она. – Идемте отсюда сейчас же. – Она с содроганием огляделась по сторонам. – Уйдемте из этого жуткого места. А что до драгоценностей – если вы храните их здесь, то пусть они тут и остаются, я ни за что на свете их не надену! Идемте же.

Я прервал ее, грубо схватив за руку. Потом резко повернул к лежавшему на полу рядом с нами темному предмету – моему разбитому гробу – и подтолкнул ее поближе к нему.

– Взгляните! – завораживающим шепотом произнес я. – Что это? Присмотритесь повнимательнее: это гроб из самого бросового дерева, в таких хоронят умерших от холеры! А что это за надпись краской? Нет, молчите! Это имя вашего мужа, его и похоронили в этом гробу. А тогда отчего же гроб открыт? Где он?

Я почувствовал, как она зашаталась: ее накрыло очередной волной всепоглощающего ужаса. Ноги ее не держали, и она опустилась на колени, машинально еле слышно повторяя за мной:

– Где он? Где он?

– Да! – прогремел под потолком склепа мой уже ничем не сдерживаемый голос. – Где он? Бедный глупец, жалкий и доверчивый простофиля, чья изменница-жена выступала куртизанкой под крышей его же дома, в то время как он любил ее и слепо ей верил. Где он? Здесь, вот здесь! – Я схватил ее за руки и силой поднял с колен. – Я обещал вам, что вы увидите меня таким, каков я есть! Я поклялся, что нынче вечером помолодею ради вас! И вот я держу свое слово! Посмотрите на меня, Нина! Посмотрите, моя дважды венчанная супруга! Посмотрите на меня! Разве вы не узнаёте своего мужа? – И, сбросив плащ и сняв очки, я предстал перед ней безо всякого камуфляжа!

От моих слов и моего вида ее словно внезапно настигла какая-то скоротечная болезнь, так что вся ее красота вдруг исчезла: лицо сделалось вытянутым и сморщенным, почти старческим, губы посинели, таращившиеся на меня глаза остекленели и вылезли из орбит. Даже руки стали тонкими и бледными, как у призрака, когда она воздела их в безумном умоляющем жесте. Изо рта ее вырвалось какое-то придушенное бульканье, когда она отшатнулась от меня, судорожно пытаясь заслониться рукой, и осела на пол, словно желая провалиться сквозь землю, лишь бы спрятаться от моего взгляда.

– О нет, нет, нет! – дико простонала она. – Не Фабио! Нет, быть не может… Фабио умер… умер! А вы… Вы сумасшедший! Это какая-то жестокая шутка… какой-то фокус, чтобы меня напугать! – Она умолкла, задыхаясь, и ее большие, полные ужаса глаза снова с недоверчивым и жутким удивлением встретились с моими.

Она попыталась подняться с пола, я шагнул к ней и с подчеркнутой вежливостью помог встать на ноги. От моего прикосновения она вся затряслась и медленно выпрямилась. Потом откинула со лба волосы и впилась в меня испытующим, полным боли взглядом. Она смотрела на меня сначала с сомнением, потом с ужасом и, наконец, – с полной и безнадежной уверенностью, поскольку вдруг закрыла лицо руками, словно скрываясь от некой отвратительной твари, и тихонько завыла, как от невыносимой физической боли. Я презрительно рассмеялся.

– Ну что, вы наконец меня узнали?! – воскликнул я. – Верно, я немного изменился. Волосы у меня были черные, если помните, а сейчас белые, они поседели от ужаса, который испытал оживший мертвец и который вам не дано вообразить. Однако… – тут я заговорил медленнее и выразительнее: —…вам, возможно, вскоре придется его испытать. Однако, несмотря на все перемены, думаю, вы меня узнали! Это хорошо. Рад, что тут память вам не изменила!

Очень тихо она то ли застонала, то ли всхлипнула.

– О нет, нет! – вновь бессвязно пробормотала она. – Такого не может быть! Это наверняка обман… какая-то коварная интрига… это не может быть правдой! А если это правда… О Боже! Тогда слишком жестокая и слишком страшная!

Я подошел к ней, оторвал ее руки от лица и крепко их сжал.

– Выслушайте меня! – произнес я решительным тоном. – Я хранил молчание, видит Бог, и очень долго терпел, но теперь… теперь я выскажусь. Да! Вы считали меня умершим, у вас были все причины так полагать, и были все доказательства, чтобы в это поверить. Какой же счастливой сделала вас моя предположительная кончина! Какое облегчение она вам принесла! Какое препятствие исчезло с вашего пути! Но… меня похоронили заживо!

Тут она слабо взвизгнула от ужаса и, с диким видом оглядевшись по сторонам, попыталась высвободить руки. Я сжал их еще крепче.

– Да, подумайте об этом, жена моя! Вы, для кого роскошь стала второй натурой, подумайте о моем бедном теле, беспомощно лежавшем в беспамятстве, которое потом подняли и втиснули вот в этот гроб, наглухо забив его гвоздями и лишив меня света и воздуха, казалось бы, навсегда! Кто бы мог вообразить, что во мне еще теплилась жизнь и оставалось достаточно сил для того, чтобы разломать доски, в которые меня заточили, и разбить их, как вы сами сейчас видите!

Она вздрогнула и с отвращением посмотрела на разбитый гроб, потом, снова попытавшись вырвать руки, бросила на меня горящий злобой взгляд.

– Отпустите меня! – прохрипела она, задыхаясь. – Безумец! Лжец! Пустите меня!

Я тотчас отпустил ее и выпрямился.

– Я не безумец, – спокойно произнес я. – И вам это известно так же хорошо, как и то, что я говорю правду. Выбравшись из гроба, я оказался запертым в этом самом склепе, в пристанище моих покойных предков, чьи кости, если верить старым легендам, способны восстать и отшатнуться от вас как от осквернительницы мертвых, чьим кредо была честь.

Ее глухие всхлипывания внезапно смолкли, и она впилась в меня горящим дерзостью и вызовом взглядом.

– В ту долгую жуткую ночь, – продолжал я, – я испытал здесь ужасные страдания. Я мог умереть от голода или жажды. Мне казалось, что никакие муки не могут сравниться с тем, что мне довелось пережить! Но я ошибался: меня ждали еще более невыносимые мучения. Я нашел способ выбраться отсюда, со слезами благодарности восхвалил Бога за спасение, за свободу, за жизнь! О, каким же я был глупцом! Но как же я мог помыслить, что моей смерти так сильно желали! Как мог знать, что мне лучше было бы умереть, чем вернуться в такой дом!

Губы ее шевельнулись, но она не произнесла ни слова, лишь задрожала, как от сильного холода. Я шагнул к ней.

– Возможно, вы не верите моему рассказу?

Она не ответила. Меня вдруг охватила ярость.

– Говорите! – свирепо прокричал я. – Или, клянусь Властителем Небесным, я вас заставлю! Говорите! – И я вытащил из жилетного кармана кинжал. – Хоть раз скажите правду, это будет нелегко для вас, любящей ложь, но на сей раз я добьюсь ответа! Скажите, вы меня узнаёте? Верите вы или нет, что я на самом деле ваш муж – ваш живой муж Фабио Романи?

Она стала хватать ртом воздух. Мой разъяренный вид, блеск острой стали у нее перед глазами, внезапность моих действий, ужас ее положения – все это заставило ее говорить. Она униженно бросилась к моим ногам, обретя наконец дар речи.

– Пощадите! Пощадите! – кричала она. – О Боже! Вы же меня не убьете? Все, что угодно, лишь бы не смерть, я слишком молода, чтобы умереть! Да, да, я знаю, что вы Фабио… Фабио, мой муж, Фабио, которого я считала умершим… Фабио… о! – Она содрогалась от рыданий. – Сегодня, во время свадьбы, вы сказали, что любите меня! Зачем вы на мне женились? Я и без этого была вам женой… зачем… зачем? О ужас, какой ужас! Понимаю, теперь я все понимаю! Но не надо, не убивайте меня, Фабио, – я боюсь умирать! – Она уткнулась лицом в пол у моих ног и осталась лежать. Так же быстро успокоившись, как до этого вскипел, я убрал кинжал и, понизив голос, заговорил с нарочитой учтивостью.

– Прошу вас, не тревожьтесь, – спокойно произнес я. – У меня нет ни малейшего желания вас убивать. Я не какой-то заурядный убийца, движимый животными инстинктами. Вы забываете: неаполитанцы – горячие и страстные натуры, но в то же время им присуще изящество, особенно если дело касается мести. Я привез вас сюда, чтобы возвестить о своем существовании и предоставить вам доказательства этого. Встаньте, прошу вас, у нас масса времени, чтобы поговорить. Немного терпения, и я все проясню. Встаньте!

Она подчинилась, нехотя поднявшись и издав долгий, прерывистый вздох. Когда она выпрямилась, я презрительно рассмеялся.

– Как! У вас не найдется для меня слов любви?! – воскликнул я. – Ни поцелуя, ни улыбки, ни ласкового взгляда? Вы говорите, что узнали меня… Что ж! Разве вы не рады видеть своего мужа? Вы, бывшая такой безутешной вдовой?

По ее лицу пробежала судорога, она заломила руки, но не сказала ни слова.

– Послушайте! – продолжил я. – Я много что должен вам сказать. Когда я вырвался из лап смерти, когда вернулся домой, то обнаружил, что мое место уже занято. Я явился как раз вовремя, чтобы стать зрителем очаровательной пасторальной пьесы. Сцена на дубовой аллее, а актеры – вы, моя жена, и Гвидо, мой друг!

Она подняла голову и тихонько вскрикнула от испуга. Я сделал к ней пару шагов и заговорил быстрее:

– Слышите? Светила луна и пели соловьи – да, декорации были великолепными! Я наблюдал за развитием комедии. С какими чувствами – вы сами можете себе представить. Я узнал для себя много нового. Мне стало известно, что для дамы с таким большим сердцем, как у вас, и с такой чувственной натурой одного мужа недостаточно. – Тут я положил руку ей на плечо и посмотрел ей в глаза, расширенные от ужаса и в отчаянии воздетые ко мне. – Я также узнал, что через три месяца семейной жизни со мной вы обзавелись еще одним мужем. Нет-нет, отпираться бесполезно! Гвидо Феррари был вам мужем во всем, кроме имени. Я взял ситуацию в свои руки и принял чрезвычайные меры. Обман за обман, комедию за комедию! Остальное вы знаете. И не можете отрицать, что я прекрасно сыграл роль графа Оливы! Я ухаживал за вами во второй раз, но не так настойчиво, как вы обхаживали меня! Я женился на вас во второй раз! Кто посмеет отрицать, что вы целиком моя – душой и телом, пока смерть не разлучит нас?

Я разжал руки, и она рванулась от меня, как блестящая раненая змея. Слезы у нее на щеках успели высохнуть, лицо ее сделалось неподвижным и приобрело восковой оттенок, как у трупа. Сверкали лишь ее темные глаза, казавшиеся неестественно огромными, лучившиеся зловещим сиянием. Я отступил в сторону, повернул свой гроб набок и уселся на него с таким безразличием, словно это было мягкое кресло в гостиной. Взглянув на нее, я увидел, как ее лицо на мгновение озарилось. Судя по всему, ей в голову пришла какая-то мысль. Она стала медленно отходить от стены, к которой прислонилась, со страхом глядя на меня. Я продолжал сидеть на своем месте.

Медленно, очень медленно, не сводя с меня глаз, она маленькими шажками двинулась вперед и прошла мимо меня. А затем внезапно рванулась, добежала до лестницы и торопливо взлетела по ступенькам, словно загнанный олень. Я улыбнулся сам себе. Я слышал, как она трясла решетку двери, изо всех сил напрягая свои нежные руки, и несколько раз громко позвала на помощь. Ответом ей стало зловещее эхо склепа и яростный вой ветра, бушевавшего в кронах кладбищенских деревьев. Наконец она завизжала, словно дикая кошка, шелест ее шелкового платья быстро скатился вниз по ступенькам, и, прыгнув, словно молодая тигрица, она оказалась передо мной с лицом, злобно налитым кровью и вернувшим себе часть былой красоты.

– Отоприте дверь! – вскричала она, яростно топнув ногой. – Убийца! Предатель! Ненавижу вас! И всегда ненавидела! Отоприте дверь, говорю вам! Вы не смеете меня здесь держать, у вас нет права меня убивать!

Я холодно взглянул на нее. Поток ее словоизлияний внезапно стих: что-то в моем лице ее напугало. Она вздрогнула и отшатнулась.

– Нет права! – насмешливо отозвался я. – Я от вас кое-чем отличаюсь! Мужчина, женившись на женщине, обладает некоторыми правами на жену, а женившийся на одной и той же женщине дважды обладает над ней вдвое большей властью! Что же до «не смеете», то нынче ночью для меня эти слова не существуют.

Тут я поднялся и подошел к ней. Кровь моя кипела от негодования, я крепко схватил ее белые руки и сильно их сжал.

– Вы говорите об убийстве, – гневно прошептал я, – вы, которая безжалостно убила двух человек! Да падет их кровь на вашу голову! Я хоть и уцелел, но чувствую себя живым трупом того, кем был прежде. Надежда, вера, покой – все хорошее и доброе во мне уничтожено вами. Что же до Гвидо…

Она прервала меня громким, полным слез криком:

– Он любил меня! Гвидо любил меня!

– Да, он любил вас, о дьявол в женском обличье! Он вас любил! Идите сюда, сюда! – И в ярости, которую уже не мог сдерживать, я потащил ее, почти понес в угол склепа, где свет факелов едва рассеивал темноту, и показал наверх. – Прямо у нас над головами, чуть левее, покоится тело вашего молодого и сильного возлюбленного, медленно разлагаясь во влажной земле, – и все из-за вас! Его благородную красоту сейчас уничтожают черви с красными пастями, а его пышные локоны расчесывают мерзкие насекомые, на месте его бедного хрупкого сердца зияет огромная рана…

– Это вы его убили… вы в этом виноваты, – лихорадочно простонала она, пытаясь отвернуться.

– Я его убил? Нет-нет, не я, а вы! Он умер, когда узнал о вашей измене, когда узнал, что вы отвергли его ради брака с предположительно богатым пришельцем. А мой выстрел лишь положил конец его мучениям. Вы, вы радовались его смерти, радовались ей так же, как и моей! И вы говорите об убийстве! О, подлейшая из женщин! Если бы я мог, я бы убил вас двадцать раз. Но что с того? Ваши грехи перевешивают любую кару! – И я с презрением и отвращением оттолкнул ее.

На сей раз мои слова попали прямо в точку. Она в ужасе съежилась, плащ с соболями распахнулся, едва прикрывая ее, ее бальный наряд предстал во всей своей красе, а бриллианты у нее на груди вздымались вверх и вниз, когда она тяжело дышала от волнения, ярости и страха.

– Не понимаю, – угрюмо пробормотала она, – почему вы обвиняете меня! Я ничем не хуже других женщин!

– Не хуже! Не хуже! – вскричал я. – Позор вам за то, что вы этим оскорбляете свой пол! Уясните себе, наконец, что мужчины думают о неверных женах, – возможно, вам это неизвестно. Романы, которые вы читали в полные роскоши и праздности часы, возможно, поведали вам, что в неверности нет никакого греха. Это лишь незначительный проступок, который легко можно простить или исправить бракоразводным процессом. Да! Нынешняя литература и драматургия учат именно этому: там мир перевернут с ног на голову и пороки выглядят добродетелями. Но я скажу то, что может показаться вам странным и удивительным! Для настоящего мужчины нет животного, предмета или явления природы более омерзительного, отталкивающего и отвратительного, чем неверная жена! Трусливый убийца, поджидающий жертву в темноте за дверью и бьющий ее ножом в спину, когда та безоружной проходит мимо, – он, говорю я вам, куда больше заслуживает пощады, нежели женщина, которая берет имя мужа, его честь, положение в обществе и репутацию среди людей своего круга и, прикрываясь ими, неразборчиво и бесстыдно выставляет напоказ свою красоту, словно некий товар, на потребу тому, кто даст наибольшую цену! Да, пусть французские романы и подобное им чтиво утверждают все, что им угодно, – измена остается преступлением, низким и жестоким, как убийство, если не хуже, и заслуживает столь же сурового наказания!

Внезапно в ней вспыхнула гордость. Она выпрямилась и дерзко нахмурила ровные брови.

– Наказания! – высокомерно воскликнула она. – Как вы смеете меня судить? Что я сделала плохого? Если я красива, моя ли в этом вина? Если мужчины – глупцы, что я могу поделать? Вы меня любили, и Гвидо любил – могла ли я этому помешать? Его я не любила, а уж вас – тем более!

– Знаю, – с горечью ответил я. – Способность любить никогда не отличала вашу натуру. Наши жизни были для вас всего лишь чашами вина, испитого вашими лживыми устами. Когда-то его букет вам нравился, но теперь… Теперь не кажется ли вам, что у него холодноватый привкус?

Под моим взглядом она съежилась, наклонила голову и, подойдя к выступавшему из стены камню, присела на него, прижав руку к сердцу.

– Ни сердца, ни совести, ни памяти! – воскликнул я. – Боже правый! И такое существо живет и называет себя женщиной! Омерзительнейший из зверей вызывает больше сочувствия! Слушайте: прежде чем умереть, Гвидо узнал меня, и даже моя дочь, брошенная вами, в предсмертных муках узнала своего отца. Она, будучи невинной, скончалась с миром… но он! Вообразите, если можете, те ужасные мучения, в которых он умирал, зная все! Как же его отлетевший дух, наверное, вас проклинает!

Она подняла руки к голове и откинула со лба белокурые локоны. Взгляд у нее был голодный, затравленный, почти разъяренный, она пристально смотрела на меня.

– Глядите, – продолжал я, – вот вам еще доказательства правдивости моего рассказа. Вот это положили мне в гроб. – И я бросил ей на колени медальон с цепочкой, коробочку для визитных карточек и кошелек, который она мне подарила. – Вы, несомненно, их узнаете. А вот это… – Я показал ей распятие монаха. – Это положили мне на грудь уже в гробу. Возможно, оно вам пригодится – вы сможете вскоре перед ним помолиться!

Она прервала меня взмахом руки и заговорила словно во сне.

– Вы вырвались из этого склепа? – тихо спросила она, жадно оглядываясь по сторонам. – Скажите, каким образом… и… где?

Я презрительно рассмеялся, прочитав ее мысли.

– Это не имеет значения, – ответил я. – Обнаруженный мною лаз теперь закрыт и надежно завален. Я сам этим занимался! Ни одно живое существо, оставленное здесь, не сможет выбраться моим путем. Бегство невозможно.

Она издала сдавленный стон. Потом бросилась к моим ногам, беспорядочно рассыпав по полу доказательства того, что я жив.

– Фабио! Фабио! – вскричала она. – Спаси меня, пожалей меня! Выведи меня к свету, на воздух, позволь мне жить! Протащи меня через весь Неаполь, пусть толпа глазеет на мое бесчестие, пусть клеймит меня последними словами, пусть изгонит меня! Лишь позволь мне чувствовать биение крови в жилах! Я сделаю и скажу что угодно, стану кем угодно – только позволь мне жить! Я не выношу холода и темноты… жутких… страшных спутников смерти! – Она содрогнулась и вновь прижалась ко мне. – Я ведь так молода! И, в конце концов, неужели я так омерзительна? Есть женщины, счет любовникам которых идет на десятки, и все же их никто не обвиняет. Почему же я должна страдать больше, чем они?

– Почему? Почему? – яростно откликнулся я. – Потому что в кои-то веки муж берет правосудие в свои руки, в кои-то веки обманутый муж настаивает на справедливости, в кои-то веки он осмеливается покарать измену, запятнавшую его честь! Будь побольше таких, как я, стало бы меньше таких, как вы! Счет любовников на десятки! Не ваша вина, что у вас был всего один! Хочу сказать еще кое-что, касающееся вас. Не удовольствовавшись одурачиванием двух мужчин, вы попробовали так же развлечься и с предполагаемым третьим. Ага, дрожите! Пока вы думали, что я граф Олива, когда вы обручились со мной, вы писали Гвидо Феррари в Рим. Весьма очаровательные письма! Вот они! – Я швырнул их на пол рядом с ней. – Они мне больше ни к чему – я их все прочел!

Она не притронулась к письмам, и они остались лежать на полу. Она по-прежнему жалась к моим ногам, и от этих беспокойных движений плащ ее сполз с плеч, открыв драгоценности, сверкавшие на ее белой шее и руках, словно искорки света. Я коснулся ободка с бриллиантами у нее в волосах – а потом сорвал его.

– Это мое! – воскликнул я. – Так же как и кольцо, что у меня на пальце, ваш любовный дар Гвидо, который вы потом вернули мне, его законному владельцу. А это – драгоценности моей матери. Как вы посмели их надеть? Камни, которые я вам подарил, чрезвычайно вам к лицу: они краденые, сорванные с жертв кровавыми руками самого жестокого разбойника в Сицилии! Я обещал вам больше – так смотрите же! – И я откинул крышку гроба, в котором хранились остатки сокровищ Кармело Нери.

Гроб стоял на видном месте, и я разложил все так, чтобы золотые украшения и драгоценные камни сразу же бросились ей в глаза.

– Теперь вы видите, – продолжил я, – откуда взялось богатство предполагаемого графа Оливы. Я обнаружил спрятанные здесь сокровища в ночь после своих похорон. Тогда мне и в голову не приходило, для какой страшной цели они мне понадобятся! Они хорошо мне послужили и еще не иссякли – все оставшееся в вашем распоряжении!