Текст книги "Одна жизнь – два мира"

Вино, почему-то, сюда в магазины привозили в бочках, и мы его покупали и приносили в ресторан в чайниках. Однажды забросили сюда и «Тройной одеколон», который расхватали в мгновение ока, и несколько дней все благоухали. Питание здесь было не в пример всем остальным предприятиям намного лучше, но меня больше всего поражало, что в этом богатейшем рыбой крае рыбу к столу подавали очень редко.

А местные жители говорили, что когда огромные косяки кеты или иваси поднимались вверх по течению реки метать икру, можно палку поставить – стоять будет, или с одного берега на другой можно перейти пешком. А сколько ее погибало, тысячи тонн! А в столовых было пусто, и когда я спрашивала: «почему?», мне отвечали: «Очень просто, рыбоконсервные заводы программу не выполняют. Нет тары: бочек, стекла, соли, специй. И только после того как будет у них выполнена программа, они могут излишки передать в столовые на предприятия». Это тоже одно из тех же очередных «головотяпств». У меня даже начало все больше и больше закрадываться чувство, как будто кто-то умышленно это делает, вопреки всякому здравому смыслу.

И было обидно слушать, как рабочие грустно делились со мной воспоминаниями из своего житья-бытья.

– Вот я приехал сюда, как только концессия открылась, – рассказывал старый мастер завода. – Детишек ни много ни мало – пятеро, мне сразу дали материал на постройку дома, я вон какую домину отмахал… Прихожу как-то в контору на завод грустный, а управляющий спрашивает: «Что с тобой?» – «Да вот, – говорю, – детворы бог послал пятерку, а коровы-то нет, малы все, молока бы им надо». Вечером вызывает меня в контору: «Вот тебе деньги на корову». Я обрадовался страсть как… «Тебе ведь и сарай нужен, возьми, сколько нужно, материала на сарай, да и сена. Отработаешь!» Вот я и вкалывал. А сейчас дырки заделать в сарае прошу немного досок, не дают. Кругом тайга, а дерево, значит, «дефицитный материал».

А другой, облокотившись на стол, вздыхал:

– А кормили нас как! Хлеб на столе, ешь, сколь хошь, белый, пушистый, из муки «харбинки», масло шанхайское, сахар, и за все это даже платить не полагалось. И одежа тоже была, не то, что нынче. Я всю жизнь мытарился, жил под Рязанью, а тут думаю: «Вот куда меня счастливая звезда занесла». Да недолго длилось счастье, опять до щей пустых доехали. Народ загранишный и работать умеет и жить, не то что наша серость. Мы-то тут давнишние, а вон гляньте-ка на тех горемык, – он указал на тех, кто сидел в углу за столом, они недоверчиво смотрели на всех и жались друг к другу. – Их сюда пятьсот семей пригнали, спецпереселенцы, значить».

Потом я узнала, что этих людей расселили на так называемой Саманной площади в домах «скоростного строительства» – из саманного кирпича, но жить оказалось в них невозможно. Крыши протекали от малейшего дождя, а когда на втором этаже мыли полы, то на первом подставляли ведра. Зимой замерзали в них от холода, летом задыхались от жары. Строителей этих домов отдали под суд. Я приехала в разгар этого судебного разбирательства, которое проходило как раз вот в этом самом клубе. Оказалось, в Москве для работы на «Дальстрое» были завербованы всякие проходимцы. И бедным переселенцам пришлось расхлебывать это головотяпство. Главные организаторы этих строительных бригад собрали кругленькую сумму и исчезли, на скамье подсудимых сидела всякая мелочь. Среди жильцов этих домов не только улыбку, а часто даже слово было трудно выжать.

Но вот по комбинату разнеся слух, что в одну прекрасную ночь все мужчины собрались, оставили свои семьи и ушли в дебри, в лес, в горы, чтобы попасть на «большую землю». Для этого им надо было пересечь глухой, дикий, почти непроходимый Сихотэ-Алинский хребет. Дорог там никто, кроме диких зверей, не прокладывал. Вся связь с Тетюхэ осуществлялась морским путем, и оттуда зимой почти немыслимо было выбраться.

Семьи этих горемык также собрали, погрузили в подошедший из Магадана теплоход и увезли на «большую землю».

Через некоторое время после моего приезда прибыли студенты-практиканты из Владивостока, из Хабаровска, стало шумно и весело. На производстве я была их начальником, а вечерами они все собирались у меня во дворе, где мы на расчищенной теннисной площадке разводили огромные костры, пытаясь дымом разогнать микроскопическую мошкару – гнусь, которая темной тучей, как столб, вилась над головой каждого из нас. От нее не трудно, а просто невозможно было избавиться, она залезала в нос, глаза, уши. Старожилы утверждали, что от нее даже спутанная на ночь лошадь где-то на пастбище задохнулась насмерть. Мы же ухитрялись весело проводить время, петь, читать стихи, придумывать всякие смешные истории и расходились далеко за полночь.

Мы также устраивали экскурсии по живописным окрестностям Тетюхэ. А смотреть здесь было на что, такая красотища вокруг, что дух захватывало.

Но приближалась осень, и я чувствовала, что мне нужно как можно скорее отсюда выбираться, иначе я застряну здесь на всю зиму. Директор комбината и главный инженер категорически не хотели меня отпускать, и все рабочие тоже крепко упрашивали меня остаться. На мои доводы, что я хочу поехать, чтобы в этом году защитить диплом, и после этого вернусь, главный инженер и директор комбината заявили:

– Никуда мы вас отсюда не отпустим. Мы пригласим сюда всех тех профессоров, кому вы должны сдавать диплом, мы создадим все условия, чтобы вы могли здесь, не отрываясь от производства, защитить дипломный проект, и это мы вам обещаем.

Защитить диплом прямо здесь, на производстве, и остаться жить в этом роскошном двухсемейном коттедже было чертовски заманчиво.

Я знала что никогда, ни в каком другом месте ничего подобного я не получу, так как повсюду были довольно примитивные условия, может быть, чуть-чуть лучше, чем в Красноуральске, и даже в Риддере, а кое-где могло быть даже еще хуже. Но выбраться отсюда, и как можно скорее, я должна была, мое положение здесь становилось все более и более невыносимым, когда за мной стали ухаживать три человека сразу, преследовавшие меня по пятам, они ходили за мной как тени. Как же мне вырваться из этих тройных тисков? Мне стало ясно, что никакие мои героические самопожертвования и никакие мои благородные идеалистические порывы не помогут, мне надо как можно скорее выбираться отсюда. Кирилл в это время тоже осаждал меня письмами: «Когда же ты, наконец, приедешь?» Боже, как выбраться отсюда, ведь не пешком же по морю?

Но о моем отъезде никто и слышать не хотел.

Выручил меня, понявший всю создавшуюся вокруг меня ситуацию и относившийся ко мне по-отечески, директор комбината. Раньше он и слышать не хотел о моем отъезде, а сейчас, поняв все, задумался:

– Откровенно говоря, мне очень жаль терять такого работника. Но я постараюсь вам помочь.

Но в последнюю минуту все вдруг спохватились, директор предприятия отказался дать расчет, партсекретарь снять с комсомольского учета, а начальник погранохраны выдать пропуск. Все трое приходили и настойчиво просили меня не уезжать. Мне самой так же очень жаль было покидать производство, где я работала с огромным удовольствием, и свои хоромы.

– Теперь вот что, – посоветовал мне директор комбината. – Переезжайте к нам на пристань, моя жена будет очень рада, а разговаривать с ними буду я. И спустя несколько дней сообщил:

– У меня для вас есть хороший выход. На днях сюда прибудет «Тобольск», я откомандирую вас с исследовательской партией в Магадан. Пароход «Тобольск» на обратном пути из Колымы в Тетюхэ не останавливается, и вы, может быть, сумеете на нем вернуться прямо во Владивосток.

Вот такой круг надо было сделать. А мне было все равно.

Наконец пришел долгожданный «Тобольск». Это был тот последний рейс, после которого навигация прекращалась надолго. Митя быстро погрузил мои чемоданы на вагонетку, толкнул ее с горы вниз и, пролетев З0 километров, приблизительно через час доставил их на пристань.

Пароход стоял далеко на рейде, надвигавшаяся буря не давала ему возможности подойти поближе к берегу, и для безопасности капитан торопился скорее выйти в открытое море.

Охотское море – самое неспокойное из всех морей. На нем постоянно блуждают воздушные вихри, и воздух бурлит, как в котле. Над Охотским морем сталкиваются теплое воздушное течение и холодное полярное, образуя тяжелые туманы, которые поднимаются на огромную высоту. Так мне объяснил капитан парохода. Охотское море не изменило своей славе – оно клубилось тяжелым туманом и грозило штормом. Мне, для того чтобы оформить мой отъезд, пришлось не просто договариваться, а вынести целую битву.

Начальник порта заявил:

– Скорее получайте документы. Если пароход уйдет раньше, вам придется догонять его на катере.

Но после вмешательства директора комбината я получила документы и в последнюю минуту на катере быстро догнала уже набиравший скорость пароход. Сверху спустили сетку, и я вздохнула с облегчением, оказавшись на палубе огромного «Тобольска».

«Золотая» Колыма

В 1935 году прошло только четыре года со дня организации «Дальстроя» в бассейне таежной реки Колыма. Основное производство «Дальстроя» – добыча золота. За четыре года своего существования «Дальстрой» сделался одним из наиболее мощных трестов нашей золотодобывающей промышленности.

Буря усилилась. Пароход трепало, как щепку. Большинство вольнонаемных пассажиров, ехавших зарабатывать «длинные рубли» на Колыму, лежали пластом.

«А что же делается там внизу, в трюмах?» – думала я.

На этом пароходе перевозили также тех, кого на долгие, долгие годы отправляли в ссылку, а может быть навсегда, как это было позже, уже в 1937 году с моим очень близким знакомым, бывшим следователем уголовного розыска, мужем моей приятельницы Сонечки Смоткиной Федей Сторобиным, который там же и скончался.

Мы причалили в порт Нагаево в бухте Нагаево в Охотском море. На берегу злой, жестокий ветер, налетая ураганными порывами, рвал и трепал все, что преграждало ему путь. Буря бушевала уже несколько дней, и все устали, и не было, кажется, здесь никого, кто не жаловался бы на головную боль. На зубах скрипел песок, и шумело в ушах. Редкие прохожие пролетали мимо друг друга, не останавливаясь и не здороваясь. Удержать что-либо в руках в эту зверскую погоду было почти невозможно. Пароход стоял здесь довольно долго.

Капитан с трудом выпускал нас на берег, но мы и сами торопились побыстрее вернуться обратно на пароход. На нашем «Тобольске» собралась большая шумная компания. «Харбинка Наташенька», так ее все называли, так как она вернулась из китайской эмиграции еще до того, как было продано в марте 1935 года КВЖД правительству Маньчжоу-го. У нее был замечательный голос, и здесь на Колыме она давала концерты. Два инженера возвращались на большую землю, как они говорили, в длительный отпуск. Две влюбленные пары, одна из которых – мой сосед из Тетюхе Иван Алексеевич Алексеев (тогда еще не мой однофамилец) со своей возлюбленной Марией. Он занимал вторую половину нашего двухсемейного коттеджа, и в своей половине этого коттеджа ночью храпел так, что, если у меня было открыто окно, я не могла уснуть. Из Владивостока до Москвы пришлось ехать с ними в одном спальном вагоне, где все пассажиры взбунтовались, и его куда-то переселили.

Еще с нами плыл славный веселый молодой человек Юрий, сын или племянник Сергея Лазо, да, да, того самого Лазо, главкома Красных войск, установившего советскую власть на Дальнем Востоке и в Приморье. Того самого, которого японские интервенты и белогвардейцы вызвали на совещание в штаб японских войск, арестовали, пытали, замучили и живого сожгли в паровозной топке в 1920 году. Юра всю дорогу развлекал нас всех, играл на гитаре и перепел нам все песенки Вертинского не хуже самого Саши Вертинского.

А когда провожали меня шумной толпой из Владивостока, он, стоя на перроне, пел песню Вертинского: «Часы считать, часами мерить. Я научусь в разлуке жить. Я буду жить, я буду верить, я буду помнить и любить». Это был год, когда Вертинским увлекались все, как тогда говорили, «взахлеб».

И когда поезд тронулся проводник, грустно сказал: «Так это вы одна едете, а я думал, что вся эта веселая компания с нами поедет».

Евгений Львович

Курорт в Крыму

Вернувшись с Дальнего Востока, я готова была уже через пару месяцев защищать дипломный проект. Но вдруг поняла, что я жду ребенка, а первые месяцы беременности я переносила так тяжело, что мне потребовался не только отпуск, а даже санаторное лечение, и скорым поездом «Москва – Севастополь» я выехала в Крым.

Рано утром сошла в Севастополе с поезда, иду к автобусу, дальше в Симеиз – приморский климатический курорт недалеко от Ялты на южном берегу Крыма, а в какой санаторий идти, еще не знаю. Тащу чемодан к автобусу, к нему привязаны ремнями валенки, крымские ребята бегут за мной, тычут пальцем в валенки и спрашивают:

– Тетенька, что это?

В Крыму никто в валенках не ходит, но из Москвы я выехала в трескучий мороз.

От Севастополя до Симеиза, кажется, 70–80 км. Автобус мчался все время вверх, как по спирали. Дорога невероятно крутая, чувствуешь себя, как на карусели. И вдруг на самой высокой точке, на самой живописной вершине нашего путешествия водитель сообщил: «Остановка, перекус!»

Знаменитые Байдарские ворота, высота 503 метра – перевал через Крымские горы, отсюда спуск вниз от Байдарской долины к Черному морю. Все с облегчением вздохнули, радостно вылетели из автобуса и помчались в ресторан.

Рестораном оказалась церковь, стоявшая с незапамятных времен на этой скале. Кому пришла в голову идея закрыть ее и переоборудовать в чебуречную? Стены внутри расписаны ликами каких-то угодников, старинными изречениями, написанными славянской вязью, кто-то усиленно старался прочесть вслух, что там написано, но ни я, ни кто-либо другой из сидящих вокруг меня, я уверена, ничего в этом не поняли.

Все быстро расселись вокруг столов, чебуреки были замечательные, а головокружительная красота вида на море и на все окрестности с этой возвышенности просто захватывала дух. Но когда наш автобус пошел винтить дальше по дороге вниз, произошло что-то невообразимое. Всех укачало, всех тошнило и рвало. И когда водитель остановил автобус и выкрикнул «Алушта», все не вышли, а просто вывалились из автобуса. А вокруг уже бегали турки в черных бараньих шапках с нарезанными на подносах ломтиками лимона и кричали во всю глотку «Скорая помощь! Скорая помощь!» Очнулись мы только тогда, когда очутились на распределительном пункте. На этом закончился первый этап нашего путешествия.

Огромная приемная, народу много. По-видимому, кроме нас, сюда уже раньше приехало несколько автобусов.

Распределение шло очень быстро, за столом сидел человек, задавал пару незначительных вопросов и отправлял вас в соответствующий санаторий. Одних в туберкулезный, других в невралгический и т. д.

Меня «распределили», как тогда мы говорили, в Симеиз в невралгический санаторий «Красный Маяк». Санаторий роскошный, главный корпус в каком-то старинном «замке». С двух сторон новые пристройки: слева для медицинских процедур, справа мужской корпус и административные помещения. И вся эта красота стоит на высоком берегу Черного моря.

Окружен этот санаторий всевозможными субтропическими деревьями и растениями. В январе в цвету орхидеи, олеандры, зеленеет магнолия. И зима здесь такая редкость, что когда вдруг однажды чуть-чуть не то запорошил снежок, не то просто побелело от утреннего инея вокруг, все уже пели песенку Вертинского не «Как дикая магнолия в цвету», а «Как дикая магнолия в снегу». А через полчаса вновь засияло солнце, иней растаял, и птицы запели во все голоса.

Меня поместили в главном корпусе с видом из окна прямо в парк. Вход в нашу комнату был также прямо с высокого крыльца, по углам и на ступеньках которого стояли огромные вазы, полные пахучих, цветущих растений.

На моей кровати у окошка лежало чистое постельное белье. Я быстро застелила кровать и собиралась выйти в сад, как в комнату вошла высокая, стройная женщина, себя я еще в то время считала девчонкой, а она мне показалась солидной лет 30-ти дамой.

– Наталья Николаевна, – протянула она мне руку, – вот видите, я вас нашла. – Заметив мое удивление, она улыбнулась и продолжала: – Знаете, как это вышло? Вы уехали, а когда подошла моя очередь, я попросила распределителя: «Отправьте меня тоже туда, куда вы отправили девушку в красном плаще». Он немного подумал и вспомнил: «В Симеиз, в санаторий "Красный Маяк"». – Так, пожалуйста, туда и меня отправьте. Так я очутилась здесь. Здесь я так же заявила главному врачу: «К вам недавно прибыла девушка в красном плаще» – «Да помню». «Так, пожалуйста, – взмолилась я, – поместите меня вместе с ней в одну комнату». И вот я здесь.

– Так, значит, будем знакомы. Меня зовут Нина.

На меня она произвела такое приятное впечатление, что я готова была обнять ее.

Мы вместе вышли, болтая о разных дорожных пустяках. Вместе пошли ужинать. Главный врач оказался таким чутким, что даже посадил нас за один и тот же стол. В этом санатории кормили на удивление вкусно и обильно. На ужин были поданы нам такие вкусные морковные и капустные котлеты со сметаной, что я готова была заказывать их каждый день. К концу дня вывешивалось меню, и каждый получал то, что заказывал. Вечером перед сном, после прогулок или после кино, в столовой на столе лежали печенье, булочки, кувшин с молоком. Я попросила йогурт вместо молока, так мне прямо в комнату ставили баночку йогурта с печеньем.

На следующий день после тщательного осмотра врач назначил нам всевозможные процедуры, которые должны были оздоровить и укрепить наше здоровье.

Через несколько дней, после акклиматизации, наступили дни прогулок и экскурсий, все здесь было бесплатно – концерты, кино. Вечером билеты в кино лежали у каждого отдыхающего прямо на столе. Мы с Натальей Николаевной часто отказывались от кино, а просто отправлялись бродить по аллеям, любоваться морем и дышать, дышать таким сладким ароматным воздухом, который, казалось, можно пить просто рюмками.

За нашим столом сидело шесть человек, все молодые здоровые ребята, рабочие со всех концов нашей страны, один был даже с Дальнего Востока, другой – веселый казах, всех смешил необыкновенными выдумками, ленинградец – токарь с какого-то завода. Это был обыкновенный санаторий для всех, а не какой-то специальный, которых тогда еще было не так много.

Потрясающий красавец

Мы с Натальей Николаевной очень подружились и все время ходили, как привязанные друг к другу. Однажды после прогулки мы зашли к главному врачу. В приемной у него сидел потрясающе красивый молодой человек, в какой-то задумчивой, скучающей театральной позе. По дороге в столовую Наталья Николаевна, не выдержала:

– Господи, ведь есть же на белом свете такие красавцы, а я-то думала, что только в кино такие бывают.

Ужин уже подходил к концу, когда вошел главный врач с этим красавцем. Главный врач посадил его прямо напротив нас с Натальей Николаевной и, обращаясь ко всем, представил его:

– Евгений Львович Невзоров, прошу любить и жаловать.

Все хором ответили:

– Очень приятно.

На следующий день шла картина «Граница на замке», и мы решили посмотреть. В кинозале мы заняли наши места согласно билетам, между мной и Натальей Николаевной оказался пустой стул. Я решила, что это ошибка, быстро пересела на это место.

– Нет-нет, садись на свое место, я просто хочу узнать, кто из сидящих за нашим столом ребят решил нас с тобой разлучить, – попросила Наталья Николаевна, так как многие из них настойчиво и упорно старались за нами поухаживать.

Например, люди всегда ведь чем-то недовольны, вот и я несколько раз посетовала:

– Почему не подать нам на стол жареной рыбки, живем же на берегу Черного моря.

Не прошло нескольких дней, как однажды вечером раздался стук к нам в окно. Подняв занавеску, я увидела наших ребят с огромной не «золотой», а с серебряной рыбиной, которую они показывали мне в окно. Где они ее раздобыли? Я даже подумала, что это просто шутка, но все мои сомнения улетучились, когда на следующий день всем сидящим за нашим столом подали к обеду вкусную жареную рыбу.

И вот в полутьме, когда картина шла уже в полном разгаре, вошел и сел между нами наш новый пока еще незнакомец. Когда картина кончилась, и зажгли свет, Н. Н. спросила:

– Ну, как, понравилось?

– Ничего, бывает и хуже, – ответила я.

– Как приятно слышать откровенное мнение, – произнес наш незнакомец и быстро вышел из театра. Мы с Натальей Николаевной направились к нашему любимому месту, к высокой каменной ограде, откуда могли долго часами при лунном освещении любоваться зеркальной поверхностью моря и игрой дельфинов. Дельфинов было очень, очень много, они прыгали, кувыркались, нарушая спокойную серебристую гладь моря и разбрасывая вокруг себя хрустальные всплески воды. Это все было так красиво, что от этого зрелища трудно было оторваться.

– Можно к вам присоединится? Евгений Львович, – протянув нам руку, отрекомендовался он. Мы так же ответили, и с этого момента он очень вежливо, ненавязчиво, старался все время быть с нами после наших бесконечных экскурсий, на которые он никогда не ходил.

И вдруг Наталья Николаевна получила телеграмму, очень тяжело заболела ее мать. И она немедленно уехала. С этого момента Евгений Львович стал моим неизменным спутником. Каждое утро он встречал меня на ступеньках нашего корпуса, и расставались мы с ним только перед сном и на короткие моменты процедур, которые, кстати, очень часто пропускали, если уходили куда-нибудь на далекие прогулки.

Однажды, выходя после процедуры, я встретила главного врача:

– Как это вы одна? Вот не ожидал, вас ведь водой не разольешь.

– Виноваты вы. Вы же нам разные процедуры прописали, – пошутила я.

А самая красивая, как все называли ее, «аппетитная», сестра каждый раз, когда я приходила на процедуры, с мольбой обращалась ко мне:

– Ну, скажите, когда же наконец вы уедете, ведь такое сокровище не так часто к нам залетает. Я уж постараюсь, чтобы он без вас здесь не скучал.

Я чувствовала, что женщины с завистью смотрят на меня и ждут отъезда.

Нам действительно было приятно и весело быть вместе, мы никогда не скучали, отправлялись в какие-то далекие прогулки, лазали по горам, любовались на море и болтали, болтали обо всем без конца.

Он был необыкновенно красивый, и мне было очень приятно просто смотреть на него. Не такой, как некоторые красавцы грузины, которые тоже пытались за мной ухаживать, от красоты которых, говорила я, меня даже тошнит. Евгений Львович был мужественно красивый, в него трудно было не влюбиться.

А мне просто было очень приятно проводить с ним время, и, наверное, я влюбилась бы в него по уши, если бы не была так сильно влюблена в своего мужа.

Он рассказывал мне о себе все, как будто исповедовался передо мной, я же очень мало говорила о себе. Знал он самое главное: что я замужем, живу в общежитии, готовлюсь сдавать диплом и кое-что из самых житейских мелочей. Я вообще никогда ни с кем, ни при каких обстоятельствах не любила и не умела говорить о себе.

Он был ко мне очень внимательный, ласковый, нежный. Но мы ни разу даже не поцеловались. Я помню, как мы однажды взбирались на какую-то крутую, хаотичную гору, и я поскользнулась, он испугано подхватил меня почти на руки и все, что он сделал, – радостно взял мои руки в свои и крепко поцеловал.

Настал день моего отъезда, мой автобус уходил в Севастополь в 6 часов утра. Я очень просила его не провожать меня. Мы попрощались накануне вечером, но когда я вышла в 5.30 утра, он уже стоял на крыльце. Когда мы распрощались у автобусной остановки, он долго стоял, как пригвожденный, пока наш автобус не скрылся. Женщина, сидевшая рядом со мной и наблюдавшая за нами, обратилась ко мне:

– Вы что, с ума сошли – оставить такого мужа на курорте, куда вы едете? Да я бы 24 часа с него глаз не спускала.

Вернувшись в Москву, я окунулась в работу, надо было наверстать упущенное. Проведенное в санатории время приятно было вспомнить, но никаких особых волнений у меня оно не вызывало.

И вдруг пришло письмо, в нем было так много грусти и нежности, и заканчивалось оно словами: «По горам лазаю один… Ваш, искренне ваш Евгений».

«Значит все эти дамы, с таким нетерпением ожидавшие моего отъезда, вздыхали впустую», – улыбнулась я.

После нескольких писем у меня промелькнула мысль: «Неужели он в меня влюблен, я же никакого повода к этому не давала, мы даже на «ты» не перешли и я его только по имени-отчеству называла. Нет, какая-то ерунда, этого быть не может, это мне только кажется. Вернется, окунется в свою артистическую среду, а там этих красоток тьма-тьмущая, на любой вкус – все и пройдет».

Семейная жизнь

Мы с Кириллом жили раздельно. Он продолжал жить в семье, в очень стесненных жилищных условиях. Даже я в это время в общежитии была в лучшем положении, чем он. Всем дипломникам теперь уже до сдачи дипломного проекта полагалась отдельная кабинка, вместо второй кровати у меня стоял чертежный стол. Но жить у меня Кирилл не мог, так как считали, что у него, как у москвича, есть жилплощадь в Москве.

8 марта – женский день

Весь день 8 Марта я проторчала в библиотеке. Когда вернулась домой, в моей кабинке девчата празднично накрыли чертежный стол: закуски, бутылки, цветы. Самая свободная комната была моя, и все решили отпраздновать 8 Марта здесь, у меня. Вечер прошел шумно, весело, разошлись в 2–3 часа ночи. У меня осталась ночевать моя подруга Галя, она жила так далеко, что добраться ей к себе уже не было никакого транспорта.

Об уборке не могло быть и речи. Чтобы вымыть посуду, надо было тащиться далеко в душевую, где были рукомойники, горячую воду надо было тащить снизу из кубовой, короче говоря, мы решили лечь спать, оставив все бутылки, тарелки, остатки еды на столе и под столом. Девчата обещали прийти утром помочь убрать.

Рано утром в восьмом часу Галина ушла на работу, а я, подумав минутку, решила до того, как придут мои помощницы, поспать.

Не успела я закрыть глаза, как раздался в дверь тихий, очень деликатный стук. Никто из нашей компании так деликатно не стучал. Девчата вбегали вообще без стука, а ребята грохали так, как будто внутри были все глухие.

Поэтому я, быстро накинув халат, приоткрыла дверь и буквально остолбенела. За дверью стоял… Евгений Львович.

– Евгений Львович, вы можете подождать минут 10–15, я быстро оденусь и впущу вас, – попросила я.

Легко сказать, быстро оденусь или приведу себя в порядок в таком абсолютном беспорядке.

– Да, да, пожалуйста, сколько угодно. Вы, ради бога, извините меня, не спешите, я подожду.

Господи, как же я приглашу его в эту кабинку, где стоит такой ералаш и вот-вот должны прийти девочки помочь убрать. А мне ведь тоже нужно хоть как-то, с грехом пополам, привести себя в порядок, умыться, одеться, да и гардероб мой был такой убогий, что не так просто было быстренько набросить на себя что-нибудь по такому случаю. Но мне обязательно, обязательно надо как можно скорей увести его куда-нибудь, пока девочки кончат уборку.

Когда я вышла, он спокойно прогуливался по нашему длинному коридору. Увидев меня, он быстро и радостно бросился ко мне навстречу, а я подумала – «Что случилось? Почему и зачем в такую рань он появился здесь?»

– Извините, извините, тысячу раз прошу вас извинить меня, но я должен был, – сказал он.

– Евгений Львович, успокойтесь, я очень рада вас видеть. Единственно, я не могу пригласить вас зайти ко мне в комнату, там даже присесть негде, – и, приоткрыв дверь, я показала, что там творится.

– Вот и хорошо, очень хорошо. Можете вы сейчас поехать со мной, в ресторане мы позавтракаем, а потом придумаем, что нам дальше делать, – радостно попросил он.

Погода была солнечная, на удивление теплая. Мы прогулялись, потом поехали завтракать в гостиницу «Националь». После завтрака пошли в музей, и снова гуляли по набережной. Обедали в «Метрополе». Вечером он просил меня пойти с ним в «Дом кино» на просмотр какой-то картины. И весь день он говорил о том, что приехал только вчера вечером и всю ночь не мог уснуть, не мог дождаться утра:

– Я так соскучился, я так хотел вас повидать, я все время только и думал о вас. Я даже приготовил вот письмо и думал, что если… то я вам передам письмо и скажу «от брата», но я должен, должен был вас увидеть.

Мне было лестно и странно, что такой элегантно одетый красавец, на которого, даже торопясь на работу, женщины оглядываются, таким необычным образом объясняется мне в любви.

Ведь не мог же человек так просто, ни с того ни с сего, встать утром ни свет ни заря и из центра города совершить такое длинное путешествие ко мне в восьмом часу утра, на другой конец города, в наш 2-й Донской проезд, и даже с риском, что со мной будет муж, а он якобы только заскочил, чтобы передать мне письмо от брата.

И я даже всему этому не придала никакого серьезного значения, а отнеслась к этому, как к странному эпизоду.

Проводил он меня до общежития, взяв с меня слово, что я разрешу ему снова со мной повидаться.

Когда я вернулась, кабинка моя была убрана, на столе цветы, принесенные вчера ребятами по случаю 8-го Марта. Любочка и Тамарочка сидели за столом, пили чай и ожидали меня.

– Спасибо, девочки, я так рада вас видеть.

На столе пирог и еще какие-то закуски. И я с удовольствием налила себе чай.

– Ну вот, заворожила еще одного, – задумчиво произнесла Тамарочка.

– Да ты что? Наша Нинка, да она с ребятами чуть-чуть потеплее айсберга с Северного полюса, это они все тают от нее, как лед от тропического солнца. Никогда не видела, чтобы к такой льдине и столько хлопцев липло, – ответила Любочка.

– Ты знаешь, вышла я утром, – продолжала Тамара, – и вижу, по коридору медленно прогуливается такой красавец, такой красавец! Я бегом к Верочке, ну скажи, к кому бы это ни свет ни заря такой красавец в гости пожаловал?

– Как к кому, к нашей Нинке, – сразу догадалась Верочка.

– Девочки, это очень хороший мой знакомый. Я же не могла его принять в нашей кабинке после нашего вчерашнего «банкета», мне даже посадить его некуда было.

– Вот я и говорю, заворожила, заворожила, – продолжала Тамарочка. – Ну, если бы нет, разве мог такой солидный, интересный мужчина в восьмом часу утра появиться – ну где, сама посуди, – в нашем студенческом общежитии в «Доме коммуны».

Что же мне делать? Как быть дальше? Мне никак не хотелось обидеть его.

Мы с ним переслушали почти все оперы, изучили все музеи, и наконец, я решила познакомить его с Галей. Она недавно вернулась из-за границы. Была в Голландии, Норвегии, навезла чудесные наряды, очень интересная, чемпионка по фигурному катанию, и я лелеяла надежду, что, если он ею увлечется, мне будет легче с ним расстаться.