Текст книги "Одна жизнь – два мира"
Автор книги: Нина Алексеева
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 60 (всего у книги 64 страниц)
Разочарование
Женщина-металлург?!!
Я тут же решила – была не была! – и пошла ходить по агентствам заполнять анкеты, но скоро поняла, что женщина с моей специальностью попасть на работу по специальности не может.
Тогда я решила пойти к главе горно-металлургического факультета Колумбийского университета профессору Келлогу. Был ли это тот самый профессор Келлог, научные работы которого мы изучали еще в институте, я не знала, но фамилия показалась мне очень знакомой.
Принял он меня моментально. Я рассказала ему подробно не о нашем теперь уже статусе, а о том, где училась, что кончила, где работала, короче говоря, все, что касалось моего образования и моей специальности.
Я должна сказать, к чести нашего образования, когда я ему перечислила все, что мы проходили в институте, он был поражен и сказал, что здесь даже у человека, получившего докторскую степень, нет такой широкой подготовки.
И что в Колумбийский университет на этот горно-металлургический факультет, насколько он помнит, поступили всего две или три девушки, но и те не закончили, сбежали.
Я сказала ему, что я не удивляюсь, так как из своего опыта знаю, что женщин по моей специальности предприниматели на работу не берут.
Он удивленно заявил:
– Как не берут?!! Я знаю, что по вашей специальности специалисты очень нужны. Сейчас проверим.
Он поднял трубку и начал звонить по разным предприятиям. Все отвечали, что да, им нужны специалисты по моей специальности. В нескольких местах ему даже сказали, какое жалованье они дают таким специалистам.
– Вот видите, – шепнул он мне, уверенный, что все сразу образуется. Но как только профессор Келлог упоминал, что этим специалистом является женщина, они тут же, по-видимому даже зная его очень хорошо, как я чувствовала по разговору, отказывали.
Мне даже стало забавно: если ему (который обращался с ними, как у нас бы сказали, запанибрата) отказывают, что же я могу ожидать? В то время еще не подавали так часто в суд за дискриминацию, да мне бы это и в голову не пришло при нашем советском воспитании.
Он был искренне смущен. Он так уверенно хотел доказать мне, что я не права.
– Теперь вы понимаете, почему ваши женщины бегут с этого факультета? Вот поэтому я и пришла к вам посоветоваться, я уже все испытала.
United Metallurgical Petroleum Society
Тогда он позвонил в «Юнайтед-металлурджикал-петролиум-сосайети» Роберту Шерману и объяснил ему всю ситуацию. Мистер Роберт Шерман, как я позже узнала, был одним из тех, кто стоял во главе этой почтенной организации.
В тот же день я поехала к мистеру Роберту Шерману на собеседование. Наш разговор был очень короткий, значит, профессор Келлог сообщил ему все до моего появления. Господин Шерман сам спустился со мной в роскошную библиотеку, представил меня целой группе специалистов, работавших при библиотеке. Здесь были специалисты из разных стран, которые изучали техническую литературу своей страны и составляли аннотации, интересующего здешних заказчиков.
Самая большая и важная была русскоязычная секция. Я занималась литературой, поступавшей из Академии наук СССР, и была поражена при нашей якобы сверхъестественной секретности, той откровенности, с какой описываются все наши эксперименты, даются подробные анализы: зачем, почему и для чего, как будто каждый пишущий ту или иную научную статью хотел показать свою грамотность и легко и просто выдавал все секреты.
Этого нет у иностранцев, они говорят и пишут много, но сути дела, самого существенного никогда не выдадут, иначе вылетят с работы в два счета. Например, кто работает на третьем этаже, не знает ничего о тех, кто работает на втором или на любом другом этаже и даже в соседней комнате.
Я помню, когда Кирилл, работая на предприятии, спросил у рабочего, что это за деталь, которую он делает, тот, удивленно посмотрев на него, ответил: 15 лет я здесь работаю и никогда не думал об этом, мне говорят: сделай, и я делаю.
Еще один пример. Когда был запущен советский спутник, в Америке поднялась тревога: ведь нам потребуется не меньше десяти лет, чтобы догнать советских. В школах, университетах начали пересматривать все учебные программы и пришли к заключению, что здесь в школах очень мало внимания уделяется математике и, вообще, серьезным предметам. Во всех колледжах и институтах начали преподавать русский язык – паника была нешуточная. Но когда мне попали в руки материалы издания Академии наук, я сразу сказала: через год здесь запустят спутник. Там было все как на ладони изложено, а здесь в неограниченном количестве были деньги.
А главное, ведь здесь было все: все материалы немецкого ФАУ-2 и сам доктор БРАУН со всей своей свитой. И поэтому все искренне удивлялись, как это американцы при наличии всего этого упустили возможность стать первыми, и даже ставшее им ненавистным слово «спутник» быстро назвали «сателайт», и полет на Луну первыми был компенсацией за этот промах.
Чет, нечет
Г-на Шермана я часто встречала в кафетерии этого учреждения, он всегда присаживался к моему столу, как старый знакомый. Однажды в разговоре об ООН, находившейся через дорогу от нас, я сказала, что с удовольствием пошла бы туда работать, но меня не примут.
– Вы действительно хотели бы туда попасть? – спросил он как-то озадаченно.
Я рассмеялась:
– Скажите Роберт, а кто бы отказался от такой возможности?
Прошло некоторое время, и он, как всегда присев к моему столику, сказал:
– Вот вам визитная карточка, позвоните по этому телефону. Этот господин работает в отделе кадров ООН и я уверен, вас обязательно примут, хоть мне лично будет очень грустно расставаться с вами, но там вам будет лучше, а ведь это самое главное.
Так через некоторое время после встречи с этим начальником отдела кадров ООН, меня приняли по временному контракту на испытательный срок. Очень скоро временный перешел в продолжительный.
Несмотря на все, мне было грустно и очень, очень больно как за себя, так и за Кирилла, расходовать свои знания где-то на чужбине.
Кирилл, который блестяще защитил дипломный проект под бурные аплодисменты всех присутствовавших и был тут же сразу зачислен в аспирантуру, будучи еще студентом, был уже главным конструктором первого и единственного нового предприятия огромного военного значения в СССР. Благодаря ему ни одного агрегата не было заказано за границей, все было изготовлено на наших отечественных предприятиях по его чертежам. После окончания строительства этого завода он сразу же был назначен главным инженером этого предприятия.
И в день открытия предприятия один из крупнейших, как мы тогда говорили старых ученых в этой области тов. Карасев (когда он скончался, некролог о нем был на первой странице газеты «Правда») сказал мне: «Я преклоняю голову перед гением вашего мужа», и, глядя на наших детей, он продолжал: «У вас двое детей, а у вашего мужа трое. Завод, который он построил, – это его детище, и какое детище!»
И когда этот первый и единственный в Советском Союзе завод, оснащенный нашим, советским, а не иностранным оборудованием, был пущен в эксплуатацию, все эксперты считали, что качество продукции этого завода выше иностранного.
Поэтому, когда я работала в ООН, у меня все еще было чувство, что я работаю не для какого-то хозяина, а для людей, населяющих нашу планету, и что моя работа нужна и полезна. Кирилл же просто погубил свой талант, и ему было еще больнее, чем мне.
Проработала я там до пенсии. В ООН существует потолок, уходить на пенсию надо было в 60, максимум в 62 года, из-за географического распределения, так как каждая страна желает продвинуть свои кадры.
Эпилог
Находясь здесь, за границей, мы встречались с сотнями эмигрантов из Советского Союза, которые очутились, по тем или иным причинам, во время войны в Европе и которые даже после немецких концлагерей боялись вернуться к себе на Родину, чтобы не попасть в концлагеря снова уже у себя на Родине.
Все спрашивали: «Зачем мы все торчим здесь, почему мы не дома?» И если бы не дикая боязнь снова очутиться в лагерях, то многие, многие вернулись бы.
Вернулись бы даже те, кто, может быть, и думал сначала: хоть с чертом, но, может быть, будет лучше, чем со Сталиным. Но, помотавшись по заграницам, почти все хотели вернуться, и снова Сталин решил без суда и следствия всех сослать в лагеря, утверждая, что у нас нет военнопленных, а только изменники.
Да, были такие, которые ринулись к немцам в пасть, и опять же не потому, что они готовы были стать изменниками своей родины, а потому, что хоть с чертом, но лишь бы избавиться от сталинщины. Ведь у всех, буквально у всех до единого, кого встречала я здесь, кто-то из близких и родных был арестован, расстрелян или сослан. И все они плакали и твердили одно и то же, что они хотят вернуться домой.
Домой – это слово всегда вызывало грусть и боль даже у тех, у кого, как и у меня, многие годы не было не только «дома», а даже койки в полном смысле этого слова, и в лучшем случае была какая-нибудь комнатка в какой-нибудь коммунальной квартире. Но все равно, это был дом, для меня вся наша страна была моим домом, и я скучала, тосковала и, как Лермонтов, всегда твердила:
Но я люблю – за что, не знаю сам
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее подобные морям…
Люблю дымок спаленной жнивы,
Вдали кочующий обоз,
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
И вот на этой до боли любимой родине у меня нет даже родной могилы. Где погиб, где похоронен мой отец, я не знаю. Погибло ведь много, много людей, и кто-то когда-то должен дать ответ: за что? И почему? Тем, кто до сих пор остался жив, и тем, кто таким трагическим образом ушел из жизни, и тем, кто долгие годы был приговорен к мукам вечной неизвестности. Разве эти люди не вправе спросить: №Где могилы погибших? И куда девались, куда исчезли трупы расстрелянных, или умерших, не выдержавших испытаний в лагерях и тюрьмах? Если их сжигали, то какие крематории надо было соорудить, чтобы в них исчезло, сгорело такое гигантское количество людей? Но если их хоронили в братских могилах, то где находятся эти братские могилы, к которым можно было бы подойти родным и близким и молча уронить горячую слезу или положить цветок на холодный камень?»
Ведь это были трупы отцов, матерей, дочерей и сыновей. Они ведь не могли исчезнуть так прямо, бесследно от выстрела пули. Во всех странах мира трупы даже самых отъявленных преступников после суда и казни могут быть выданы родным и близким на погребение, а здесь уводили человека из дома – и он исчезал навсегда.
Где погиб мой брат, я знаю, а где его могила, я не знаю. И когда умерла моя мать, мне хотелось иметь маленький кусочек нашей родной земли, за которую так горячо и так бескорыстно воевали мои родные, – и этого я не имею.
Смерть моей матери для меня была не просто утратой близкого человека, с ней вместе ушла одна маленькая капля великой, неповторимой истории нашей родины.
С какой силой, с каким энтузиазмом она спасала беспризорных детей после Гражданской войны! Это были сотни, сотни, которые называли ее мамой. Главной целью ее жизни после Гражданской войны было спасение детей, ведь дети – наше будущее, наше сокровище, ради них, ради их будущего, считала она, шла война, и приносились миллионные жертвы. У нее всегда хватало сил поддерживать и помогать всем, кто в этом нуждался.
И когда она скончалась, оказалось, не так просто в Москве найти не только клочок земли, где похоронить ее, но даже нишу в стене для урны не так просто было достать. И когда кто-то сказал, что за взятку можно получить могилу на любом кладбище в Москве, я ужаснулась, так как я считала, что самым большим оскорблением памяти моих неподкупных родителей было бы получить кусочек земли для их могилы за взятку.
Подводя итоги
У нас было много веселого, жизнерадостного
Побродив по свету и повидав многое, я должна сказать, что в этой новой системе было так много хорошего, жизнерадостного, веселого. А энтузиазма было столько, что, казалось, хватило бы сил весь мир перестроить!
Начиная с детских лет, вспоминаю эти веселые стайки октябрят и пионеров. Лагеря, когда летом пустели от детворы города. Пионерские дворцы, где любой ребенок мог заниматься тем, чем хотел, и проявить свои способности под руководством прекрасных преподавателей и руководителей. «У нас "культ ребенка"», – сказал мне однажды культурный, образованный журналист. И это была правда. И эта правда была во многом залогом нашей победы во время Второй отечественной войны.
Немцы, которые намеревались за два месяца, одним дыханием свергнуть Советскую власть, вдруг поняли, что этого так просто сделать нельзя из-за того общего чувства коллективизма, которое стало уже нормой. Вот цитата из письма моего брата с Ленинградского фронта: «Насчет друзей моих я могу написать одно – это прекрасные люди, с которыми я вместе работаю, живу, сплю, кушаю и хожу в бой». Так вот, эти прекрасные люди своими жизнями отстояли, спасли не только Ленинград, а всю страну и всю Европу.
В те самые тяжелые постреволюционные годы, пока Сталин не наложил свою кровавую лапу, было много живого, красивого, веселого и радостного. Потому что: «Велика страна МОЯ РОДНАЯ, много в ней лесов, полей и рек»… И это все было наше, наше.
То, что Советская власть это террор, было сущей неправдой. Я всегда, с моих самых юных лет слышала и запомнила, что Ленин и вся его политика были против ТЕРРОРА, так как он считал, что террор – это неэффективный метод борьбы, что на смену убитому чиновнику, как правило, приходит более реакционная и более жестокая личность. И поэтому я уверена, что при Ленине к власти никогда не пришел бы самый страшный за всю историю России террорист.
Диспуты журналистов
Нас часто приглашали журналисты на свои диспуты, которые происходили в каком-то особняке на Риверсайд-Драйв. И вот однажды, во время возникшего между ними спора по вопросу:
Что такое Советская власть?
Какую роль играет в ней Сталин?
Как с ней бороться?
Когда спор зашел в тупик, они обратились к нам с вопросом: против кого им следует бороться, против советского коммунистического строя или против Сталина?
И когда мы в один голос сказали:
– Конечно, против Сталина, – произошло странное замешательство. Я даже спросила у нашего друга: «В чем дело?»
Кирилл догадался сразу, что мы сказали то, что им не хотелось услышать.
– Видите ли, все они считают, что бороться нужно с советской системой, со всей коммунистической идеологией, а не со Сталиным, – ответил наш друг. – Он был им не страшен, его в одно мгновение можно было бы убрать.
Значит, Сталин делал все то, к чему стремились империалисты всего мира: не жалея сил и средств, уничтожить, задушить не только великую идею, но и наилучшую в мире народную советскую систему.
Разве мог умный дальновидный человек натворить столько кровавых дел в своей стране, превратив ее благородные лозунги и ее великую идею, за которую боролся не только наш народ и готовы были бороться народы всего мира, в насмешку?
Ведь злодеяния Малюты Скуратова при Иване Грозном, о которых я с таким ужасом читала в детстве, меркли перед злодеяниями Сталина, которые происходили у нас на глазах. Тот расправлялся с непокорными боярами, оставив в покое простой люд, а наш Иосиф Грозный не оставил никого в покое, вплоть до пастухов. Потому что где-то кто-то считал, что недовольство надо создать во всех слоях общества, не только на верхах. Это я тоже вычитала из инструкции, изданной в самой богатой стране мира специально для тех, кто должен был бороться с неугодными ей правительствами.
А сколько расплодилось в эти годы льстецов и подхалимов, которые подхватывали его бредовые идеи, составляли и подсовывали списки тех, кого надо уничтожить для чистоты будущей «сталинской социалистической системы»!
Никто, никто, ну буквально никто другой, кроме Сталина, не мог, не смел и не в состоянии был прекратить эту кровавую вакханалию. Он один, и только он, взял на себя всю власть и все эти открытые, закрытые суды, расстрелы в 24 часа после вынесения приговора, не дав никому опомниться. Все зависело от Сталина, и только от Сталина, как при Ягоде, так и при Ежове, при Берии и при всех других, тоже «главных исполнителях массовых репрессий».
Разговор по душам
Высказав свою неприязнь к Сталину, я вдруг услышала, по существу, то, о чем, мне казалось, я только догадывалась.
Мы беседовали с одним очень активным организатором и руководителем группы НТС (Народный трудовой союз). Он усиленно уговаривал нас примкнуть к ним, бахвалясь и с гордостью подчеркивая, какую огромную работу проводила эта организация в борьбе с большевизмом, коммунизмом и Советской властью. Он рассказывал, как они подготавливали и отправляли в Советский Союз людей.
Многие погибли, но многим удалось не только выжить, но и работать и даже занимать очень крупные, ответственные посты в правительстве.
– Как выдерживали ваши посланцы тот сталинский террор, который он учинил? – спросила я.
Он ответил, что их люди знали все его слабости, все его недостатки. Ведь и Ленин в свое время тоже предупреждал о них, но никто не обратил на это внимание, а они здесь очень крепко над этим работали, очень тщательно изучали все.
– Они знали, что он жестокий, мстительный, не терпел никаких возражений, любил власть, и не просто власть, а власть, где он мог проявить свою жестокость и мстительность, это хорошо он продемонстрировал, когда решил выслать Троцкого и затем ликвидировать его, – сказал он.
– А почему он решил выслать Троцкого, когда он мог бы ликвидировать его прямо здесь, на месте? – спросила я. – Это было бы проще.
– Потому что в то время он не набрал еще достаточно сил и не чувствовал себя достаточно крепко и уверенно во власти, а также не успел еще полностью прибрать к рукам все органы, чтобы доверить им ликвидацию такого лидера. И даже когда он решил ликвидировать НЭП, он не мог сделать это сразу быстро и без раздумий. А вот когда он взялся за проведение коллективизации, он не проводил это мероприятие просто так, он проводил его уже с угрожающим ожесточением, доведя этот процесс до точки кипения, и утих, только переметнувшись на чистку партийных рядов, где разгул его жестокости превзошел все наши ожидания, – продолжал свой рассказ наш собеседник. – Он жаждал власти, жестко, жестоко и безапелляционно. Ему нельзя было ни в чем возражать. А самой его уязвимой слабостью была подозрительность. И на этом можно было играть как на струнах. Подозрительность болезненная, маниакальная. Он был настоящий параноик, такой диагноз был поставлен очень известными психологами после того, как были испытаны, изучены многие его качества и поступки в его борьбе с Троцким и троцкистами за власть.
Его параноидальная жестокость, испытанная на таких примерах, как коллективизация и полное уничтожение не только боевых соратников, но и самых близких родственников и членов семьи Аллилуевых и Сванидзе, тогда как для нормального кавказца семья – это неприкосновенный очаг, – все это не мог сделать нормальный человек.
Мой собеседник также утверждал, что самое главное было – дать ему идею, подсказать, а остальное его болезненное воображение доводило до желаемого предела без труда.
– То же самое, – сказал он, – было с различными уклонами. Нащупав его слабости, они решили ими воспользоваться: – И знаете, с нашей стороны даже интересно было за ним наблюдать, и, как только его ретивость чуть-чуть утихала, мы подливали масла в огонь, и костер разгорался с новой силой. Я должен сказать, что результаты превзошли все наши ожидания.
Я, по-видимому, смотрела на него таким взглядом, что он не выдержал:
– Что вы на меня так смотрите? Ничего удивительного здесь нет, такими методами пользуются правительства разных стран. Особенно Германия. У нас там (то есть в России) были «свои» люди.
О том, что в имеются «свои люди» этом я уже не один раз слышала и из разных источников.
– Так как же все это было возможно? При его подозрительности, как же он не мог догадаться, что его окружают «свои люди» и все, что делается вокруг него, это подвох? – спрашивала я.
– Очень просто, – ответил он. – Зная его тщеславие, его любовь к лести, к сладкословию, – вот на этом мы и играли. Там были наши люди, которые задавали тон в печати, писали стихи, сочиняли дифирамбы. А подхалимы? Ну, где же их нет? Они всегда находились на месте, если знали, что это принесет им тоже почет и какую-нибудь материальную пользу. Вот они-то и превозносили его до небес, обожествляли, и чем больше мы убеждались в правоте наших анализов, тем больше и глубже мы искали и находили пути, как бороться с большевистским режимом.
– Вы называете это борьбой с большевистским режимом? А разве вы не понимали, как тяжело народу? Вы хоть раз подумали о невыносимых страданиях народа?
– О, да! – сказал он. – Конечно, думали.
Но они считали, что чаша терпения народа в один прекрасный день будет переполнена сталинскими художествами и тогда наступит конец большевизму.
– Мы ведь не были против народа, мы собирались сохранить все привилегии, такие, как образование, здравоохранение и многие другие социальные услуги, – все это в нашем уставе есть, нам надо было только свергнуть большевистскую тиранию.
Кирилл не выдержал:
– Но я прочел ваш устав и вашу программу, и она ничем не отличается от фашистской. Что же вы собираетесь предложить русскому народу, неужели эту галиматью, которую я только что прочитал?
– Мы против фашизма, но их программа для немецкого народа заслуживает внимания.
– Скажите, а вот аресты, расправы с ленинской гвардией, со всеми старыми маршалами и командирами Красной Армии в тридцатые годы до начала Второй мировой войны – это тоже входило в эту схему борьбы с большевистским режимом? – спросил Кирилл.
– А по-другому нельзя было, ведь вся власть находилась у него в руках, вокруг него была уже целая армия людей, среди них были и наши, которые не за страх, а за совесть славословили его, выполняли каждое его желание. В руках наших борцов с Советской властью он стал очень удобным оружием. Никто не в состоянии был бы сделать лучше его то, что мы хотели сделать. Он же развалил сельское хозяйство, разгромил партию, уничтожил ее лучшие руководящие кадры, обезглавил армию. Ну кто бы мог лучше его сделать это? И до чего оказалось все легко и просто! Мы даже убавили свой пыл, делали это с большим тактом, чтобы, не дай бог, не вызвать каких-либо подозрений со стороны. Хотя те, кто мог бы это сделать, давно уже были от этого отстранены.
– Почему же вы не убили Сталина?! Я же днем и ночью думала: господи, хоть бы нашелся кто-нибудь.
– Это была бы самая большая глупость, если бы мы это сделали. Мы же боролись с советским режимом, с коммунизмом, а не со Сталиным. Сталин оказался самым лучшим оружием для осуществления этого. Если бы мы его убрали, а всех остальных не тронули, Советская власть была бы в тысячу раз сильнее.
Этот разговор я привожу почти дословно с очень (как я уже сказала) видным членом НТС, организатором, создателем. Если он даже бахвалился и преувеличивал, то все равно какая-то доля правды в этом есть. Он еще много и долго говорил и о тех, кто был послан туда и там погиб.
«А ведь он прав, – подумала я, слушая его. – Действительно, если бы его, то есть Сталина, убрали и все остальные погибшие остались на своих местах, счастливее нашей страны не было бы. Пусть потом посмертно его даже обожествили бы.
А я удивлялась и никак не могла понять, откуда появлялись все эти нелепые, которые даже трудно придумать, обвинения, которые предъявляли заключенным, какую надо было проявить изобретательность, чтобы выдумывать их. И расстрелы всех осужденных в 24 часа, не давая осужденным время даже опомниться. Ну, скажите на милость, кому и какой они могли бы нанести вред, если бы даже недельку просидели за решеткой в тюрьме после приговора? Значит, кто-то торопил покончить со всеми как можно скорее, чтобы скорее спрятать концы в воду, а то вдруг кто-то передумает, опомнится.
И после этого откровенного разговора я вспомнила, что еще в Москве я слышала, что немцы подсовывают Сталину фальшивые доносы на самых крупных военных деятелей и что на маршала Тухачевского немцы тоже состряпали фальшивый донос, за который Сталин якобы заплатил дорого, но фальшивыми деньгами. И когда Сталину сообщили, что его деньги фальшивые, он спокойно ответил:
– Да, но ваши доносы тоже фальшивы.
Так значит, все это правда. И этот «кавказский ишак» (как все за глаза называли его) покорно выполнял волю тех, кто всех нас ненавидел, кто мстил и боролся с Советской властью и с коммунизмом. Он действительно точно действовал по принципу «пока я у власти, а после меня хоть потоп».
Никакая антикоммунистическая пропаганда никакой страны не сумела бы скомпрометировать в такой степени советскую систему, нанести такой вред, такой сокрушительный удар коммунистической идее, коммунистическому движению во всем мире, какой нанесли злодеяния Сталина над своим собственным героическим народом. И многие честные, преданные коммунисты во всех странах мира с горечью, болью и со слезами на глазах отшатнулись и ушли из партии.
И наша страна, к сожалению, никогда и никак не сможет смыть это кровавое сталинское пятно из своей истории.
Но разве это не парадокс, что сталинские злодеяния стали трагедией для всего человечества? Как это случилось? Как это могло случиться? Чтобы первое в мире государство трудящихся возглавил человек, по существу не имевший никакого отношения к происходившим в то время событиям, даже при неукротимом желании приписать ему такие заслуги, которые он никогда не совершал. А те интеллигентные, образованные люди, которые могли и хотели сделать из страны сказку, были все уничтожены.
А ведь если бы он, только один он просто пальцем шевельнул, вся эта кровавая вакханалия прекратилась бы и все эти невинно пострадавшие вернулись к мирному созидательному труду. Сколько миллионов жизней сохранил бы этот поступок, сколько пользы принесли бы они не только нашей стране, но и всему человечеству во всех странах мира, но он не сделал это до самой своей смерти.
Сталинский «трест»
Когда-то я прочла, что после разгрома Красной Армией белой армии удалось значительную часть, около 160–170 тысяч человек, под командованием генералов Врангеля и Деникина морским путем перебросить в Турцию. Где их никогда не покидала надежда, перевооружившись, при помощи иностранных держав (а не своего народа) под колокольный звон въехать в Россию, уничтожить народную Советскую власть и перевешать всех большевиков тогда еще во главе с Лениным и Троцким.
В то, что народную Советскую власть можно уничтожить при помощи иностранных держав, крепко верила правая монархическая часть эмигрантов. Поэтому основная часть монархически настроенной эмиграции, объединив свои силы, избрала Высший монархический совет (ВМС), который возглавил генерал Врангель.
Генерал Врангель и все его окружение, так же как и во время Гражданской войны, пытаясь сохранить армию от распада, старались держать ее вне политики и проводить в жизнь монархическую программу под лозунгом «непредрешенчества». Они считали, что наше дело – избавить страну от большевизма, а что дальше – видно будет, потом разберемся.
Но была и другая группа, которая считала, что Советскую власть нельзя ликвидировать военным путем, тем более извне, и что этот путь уже потерпел поражение. Теперь же ставку надо делать на антисоветские, антибольшевистские силы внутри страны. Там ведь осталась и живет основная часть монархически настроенного населения. Не могли же все они так внезапно за 15–20 лет перемениться после трехсот лет дома Романовых!
Почему монархисты считали, что основная часть населения России монархически настроена? Если бы это было так, то тогда бы они легко победили в Гражданскую войну. А ведь тогда уже видно было как ясный божий день, что в нашей многомиллионной стране против царского режима, помещиков и буржуазии вообще боролась основная часть населения, и если не вполне, то в достаточной степени сознательно.
Ведь крестьяне громили и жгли помещичьи усадьбы задолго до того, как услышали о большевиках. Вообще, что такое большевизм, никто понятия не имел, а о Ленине тем более никто даже слыхом не слыхивал.
Да, собственно говоря, и те несколько десятков тысяч, в основном малограмотных тогда, коммунистов на всю нашу огромную страну вряд ли сами толком понимали, что такое коммунизм, а тем более что такое большевизм. Поэтому народ боролся и шел на смерть за одну и ту же простую идею: за будущее счастье жить на земле, которая бы по праву принадлежала всем в равной степени, а не посланным богом небожителям. «Долой, долой монархов, раввинов и попов». Им хотелось даже на небо залезть и разогнать всех «богов», на глазах которых была создана такая несправедливая жизнь на этой земле.
А вот что именно русские монархисты и аристократы в то время не поняли это то, что им надо было уменьшить свой аристократический пыл и гонор, выучить получше свой родной русский язык и снизойти со своих поднебесных вершин и постараться понять и поговорить с народом. Я подчеркиваю – с НАРОДОМ, тогда не было бы Гражданской войны и не было бы жестокости с обеих сторон.
Известный русский писатель Роман Гуль вот что пишет в своих воспоминаниях о русской аристократии:
«После записи в армию гвардии полковник Пронский обращается к нам с речью… Картавя и не по-русски, а по-петербургски… растягивая слова, он говорит:
– Поступая в нашу (ударяет на этом слове полковник) армию, вы должны прежде всего помнить, что это не какая-нибудь «рабоче-крестьянская», а офицерская армия.
Я гляжу на его шевроновые узкие, как чулки, сапоги, на золотое кольцо на бледном дворянском пальце, на колодку орденов над карманом хорошо сшитого френча и с чувством подлинной горечи думаю: «Так неужели ж он не хочет, чтобы наша армия стала действительно рабоче-крестьянской?… А нас всего человек четыреста молодежи. И вот мы, эти двадцатилетние мальчики, мечтающие ввести всероссийский потоп в государственные берега, должны противостать миллионной большевистской России».
Обратите внимание, это пишет доброволец, дворянин: «Нас всего человек четыреста молодежи… и мы должны противостать миллионной большевистской России».
Но они, наши русские аристократы, поступили и поступали, так же как и Николай II Кровавый в то страшное Кровавое воскресенье, где он в своем дневнике про расстрел рабочих 9 января 1905 года написал: «ОНИ ДОЛЖНЫ БЫЛИ СТРЕЛЯТЬ» – и вслух сказал: «не жалея пуль». Это он, правда, в дневнике не написал, но приказал устно – стрелять в идущий к нему народ «не жалея пуль».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.