Текст книги "Одна жизнь – два мира"

Такой жестокий приговор вынесла Мира Бродскому. А самое смешное было, когда какая-то ее соседка подарила ей книгу Иосифа Бродского, и возмущенная Мира вместо благодарности вернула ей книгу, упрекнув в отсутствии всякого вкуса.

Странный посетитель

Мы вернулись из музея, пообедали и решили отдохнуть. Кто-то позвонил. Володя открыл дверь:

– Папа, здесь какой-то незнакомый мужчина.

Подошел Кирилл:

– Вы говорите по-русски?

– Да. Вы извините, но я к вам с просьбой. Можно войти?

Кирилл вошел ко мне в спальню:

– Знаешь, зашел какой-то странный тип, просит денег доехать домой, не то пропился, не то обокрали – не пойму. Просит 1 доллар.

– Надо дать. А кто он?

– Понятия не имею, – ответил Кирилл.

Навстречу мне поднялся среднего роста плотный (упитанный) блондин. Круглое недурное лицо, только неприятные глаза, водянистые, маленькие, воспаленные, как у настоящих пьяниц. Протянул мне руку поздороваться и старался согнуться как можно ниже для поцелуя.

«С чего начать?» – промелькнуло у меня в голове.

– Вы давно в Америке?

– Один год и два месяца.

– Вы из Германии, Ди-Пи?

Он прищурился, устремив на меня свои маленькие бесцветные глазки, характерные для горьких пьяниц.

– Вы что на меня так смотрите? – не выдержала я.

Он еще несколько секунд смотрел на меня, как будто стараясь прочесть мои мысли, стоит ли отвечать на мой вопрос.

– Да знаете, мне еще трудно отвечать на этот вопрос, и пока я еще воздерживаюсь.

– На то ваша добрая воля. Только странно, уже год живете в Америке, и почему вам так страшно сказать, откуда вы.

– Видите ли, когда за вашей головой охотятся, так найдутся такие, кто и продать может.

– Ну тогда молчите. Чудак вы, во-первых, никто мне ничего за вашу голову не предлагал. Во-вторых, насколько мне известно, вы сами зашли к нам, никто вас не приглашал и никто не собирается охотиться за вами.

– Ведь вы не знаете, что там, в Германии, делалось, как за нами гонялись.

– Знаю, слышали. У нас много знакомых, и все рассказывают, а вы молчите и можете не говорить.

– Вы знаете, как нас выдавали советским?

– Кто?

– Конечно, американцы и англичане. Когда наш лагерь в Лиенце окружили, я бежал. Целый день провалялся в канаве под хворостом. Потом нашел меня английский солдат и сказал: беги, а то скоро сюда с облавой подойдут. А как я спасся? Чудом. Проезжали английские танки, раздавили у крестьянки 6-летнего мальчика. Так вот, собрали мы все его останки, свалили прямо на телегу и повезли на кладбище. Так я в качестве родственника пошел за подводой, нас так и пропустили через оградительную цепь.

– Вы что же, были в армии и как военнопленный или вас просто вывезли немцы?

Опять этот жуткий, противный взгляд. И мне как будто хотелось отряхнуть руку от какой-то нечисти. Теперь мне стало ясно, что ни в какой армии он и близко не был. Я подумала: человек он темный.

И вдруг:

– Я сын генерала!

– Где же ваш отец?!

– В Валли-Коттедж.

– На толстовской ферме, значит, в доме для престарелых?

– Да, на толстовской ферме, я немного плачу за него. А раньше жил в Советском Союзе, вернее в тюрьме в Советском Союзе.

Как они встретились, он промолчал. И снова впился в меня взглядом, от которого становилось не по себе.

– Простите, вы не еврейка?

– А что, это имеет какое-либо отношение к вашему рассказу?

– Они меня не любят, они меня преследуют.

– Это вам так кажется. Вы что, тоже сидели в тюрьме в Советском Союзе?

– Нет, я только был приговорен по 58-й статье.

– Ну и что же, как вам удалось избежать тюрьмы?

– Видите ли, я в Советском Союзе был крупным человеком, я занимал большой пост, получал большое жалованье, кроме жалованья я имел другие работы, я преподавал в институте, и мне платили за все это отдельно. У меня была машина и шофер Мишка. Я был главный инженер гидромелиоративного проекта. Когда мы кончили и сдали проект, секретарь обкома сказал: «Ну, крутите дырочку в пиджаке», а через несколько дней всех работников, и секретаря обкома в том числе, арестовали, а меня и еще несколько человек держали под следствием.

– Откуда вы знаете, по какой статье вас привлекли к ответственности? – поинтересовался Кирилл.

– Да я видел на папке у следователя.

– И как же вы спаслись? – спросила я.

– Однажды мой помощник позвал меня к себе распить бутылочку хорошего вина. Вино действительно было хорошее, но вдруг мы услышали, как в другой комнате бабы заголосили. Мы туда, но они нас не пустили.

А на другой день ко мне на работу прибежала жена. Я в Союзе был женат, не венчались, конечно, а так, где-то расписались. И пристала: «Пойдем, Гриша, домой». Оказывается, у жены моего помощника была приемная сестра (только, пожалуйста, не смейтесь, тогда расскажу). Вот эта сестра обладала даром ясновидения. Так она как увидела меня, заявила, что у меня печать смерти на лице. «Поедем к ней сейчас, и она тебе все сама расскажет», – умоляла жена. Приехали, она заявила: «Да, я вижу, вы должны немедленно уехать отсюда» (мы расхохотались). Вот видите, я тоже не поверил. Но она вдруг рассказала мне такую вещь, которую только я знал с детства. Короче, я решил уехать. На мое место был прислан молодой комсомолец, ничего не знавший, но человек очень хороший, когда я заявил ему, что хочу уехать, и сегодня, так он даже задержал бухгалтера и выдал мне полный расчет, даже за отпуск выписал, получил я 4500 рублей и уехал в Москву.

Там он без прописки, без работы прошатался от одних знакомых к другим, пропил, прокутил деньги, пока не устроился на работу. Работа была неплохая, ездил в командировки между Москвой и Уралом.

– Вы знаете, на Урале есть такой город Уфа, туда многих в ежовские времена ссылали. Там я видел, как по колено в воде в котлованах заключенные работали. Как-то мой знакомый говорит: «Хочешь, я покажу тебе одну интересную картину?» Идем, зашли в какой-то дом, на стуле сидит и плачет ребенок, а жутко измученная женщина на коленях моет пол. «Это жена Тухачевского, – сказал мне товарищ, – а хочешь, я покажу тебе и других жен?» – «Нет, – сказал я, – хватит».

– А как вы здесь устроились? Где работаете, по специальности?

Специальностей у него оказалось много. Кроме гидромелиорации он, оказывается, певец – тенор и композитор. Окончил Московскую консерваторию, даже здесь две пластинки его продаются. И грибовод. Как он стал грибоводом, я прослушала, но он заявил, что, если бы был у него участок земли, он стал бы разводить лисички, подберезовики, маслята. Лисички жиды очень любят, и он бы разбогател на них.

– Америка, Америка, чудная страна.

Если бы не «железный занавес»,

На кой черт нужна она, – вдруг продекламировал он.

– Это что, тоже ваше, вы и поэт, оказывается, – расхохоталась я.

Смех его не обидел. Он продолжал свою повесть:

– Когда я приехал в Америку, то устроился садовником к какой-то очень богатой американке. Ходил, поливал, подрезал цветы. Но вот однажды пришла горничная и заявила: «Хозяйка спрашивает, почему вы такой грустный. Она просила передать, что она платит деньги людям и хочет видеть их счастливыми, веселыми, а вы очень мрачный». – «Передай своей хозяйке, что я продаю ей не свою душу и улыбки, а свою мускульную силу». Через несколько дней я получил расчет.

Пошел в «ейдженси», там требовался «хенди мен», но с женой. Я и ушел. По дороге меня догнала интересная, лет 35–40 женщина, из Белграда, и говорит на чистом русском языке: «Послушайте, скажите, что я ваша жена, вместе и устроимся». Устроились. Поехали в Лейквуд. Она горничная, а я унитазы мою, мусор убираю. Шесть месяцев там прожил. Деньги она в банк клала, мне только 25 долларов в месяц на карманные расходы давала.

Приехал я на уикенд в Нью-Йорк, встретил знакомого. «Хочешь, – говорит, – переезжай сюда, будешь здесь работать». Заполнил анкету в Кембриджский институт по изучению Советского Союза. Там нужны люди, но их нужно найти: колхозников, рабочих, тех, кто хотел бы дать показания. Я согласился.

Снял комнату за 55 долларов, надел белую рубашку, галстук и пошел работать зазывалой. Нашел им колхозников, рабочих и всех, кого они просили. В это время приехала моя жена из Германии. Прихожу я к ней и говорю: «Поедем, Женя, со мной». – «Хорошо, – говорит, – пойду босса спрошу». Вернулась и говорит: «Недели через две, когда зав. найдет мне замену». Приезжаю я через две недели. – «Где жена?» – спрашиваю у босса. – «Как где? Она давно уже уехала». – «Куда?» – «Не знаю, и вещи взяла с собой». Я и ушел. Но решил проверить, через месяц приезжаю снова, перелез через забор, смотрю в окно, она подкрашивает губы, брови, в комнате с ней еще кто-то. Я стучал, мне не открыли. Потом ушли куда-то. Я пошел в бар, выпил и вернулся. Выбил окно, вошел – пусто, сел и жду. Заснул. Кто-то толкает за плечо, открыл глаза – полицейский. – «Пойдемте со мной». – «Куда? Я к жене пришел». – «Вы окно разбили». А босс выглядывает из-за его спины. Уволокли в тюрьму. Суд у них по пятницам, а это в субботу случилось, я и сидел там до пятницы. Жена так и не пришла. В пятницу суд оштрафовал на 10 долларов и 10 дней отсидеть. Я уже отсидел неделю, надо было досидеть еще четыре дня, и все, но я не смог объясниться и просидел честно еще все 10 дней, вместе с рэкетирами и убийцами.

Демократическая Америка – она, может быть, и свободная страна, а в тюрьму лучше не попадать здесь.

– Бьют? – спрашиваю.

– Всяко бывает. Убийцы, которые сидели со мной, платили по 100 долларов за наркотики и еще за что-то. Денег у меня не было, так я ночью в унитазе им белье стирал, за это они мне папиросы давали, днем работал на кухне.

– Что ты его держишь, дай ему деньги, и пусть уходит, – предложил Кирилл.

Но я предложила ему поужинать с нами, и он охотно согласился, по-видимому, не очень торопился уйти.

– После этого я здесь жениться тоже пытался. Ходил по объявлению «Нового русского слова»: «Дама средних лет ищет знакомства с целью брака». Вхожу – старуха, посадила меня и ушла – жду невесту. Входит она снова и спрашивает: «Сколько вам лет?» – «Сорок один», – отвечаю. Она давай хохотать: «Вы знаете, что это я давала объявление? Вы должны знать, что дама средних лет в Америке – это 55 и выше». А ей, оказывается, уже 70, и с хвостиком.

Пошел я в агентство тоже по объявлению «Нового русского слова». Сидит девушка, говорящая по-русски, начала заполнять анкету. «Вам какую? Молодую, пожилую, блондинку, брюнетку, с деньгами? И если найду вам по вкусу – за услуги 100 долларов надо заплатить». Послали к еврейке, аптекарше. Толстая в два обхвата, а я не люблю толстых.

Потом попал к агенту-немцу, он дал мне два письма перевести (я ведь говорю на пяти языках). Одно из них от светлейшего князя (фамилию не буду называть, вы, наверное, его знаете). Он пишет, что его род идет еще от Рюриковичей и что ему нужно 150 тысяч, за которые он хочет продать свой титул. Он может не видеть невесту или развестись с ней на другой же день.

После Рюриковичей меня уже другое его письмо не интересовало, и я отвлекла его внимание: что же он собирается делать дальше?

– Вы знаете, ведь я был миллионером, – вдруг заявил он.

Я удивленно взглянула на него. Нет, все-таки он ненормальный. Без копейки денег ходить попрошайничать – и был миллионером.

Но он продолжал:

– А было это при немцах в Новочеркасске. Я руководил там джазом. Вскоре после прихода немцев я приобрел у них дворец, большой ДВОРЕЦ ПИОНЕРОВ – роскошное здание.

Вначале не было ни копейки. Но в пионерском дворце были большие мастерские с великолепным оборудованием, с хорошими станками, так я их продал и купил столы, стулья, кровати и кое-как вначале изворачивался.

Внизу устроил ресторан. Набрал красивых молоденьких девушек, каждая имела свой стол, убирала и обслуживала. Знаете, ведь я их от немцев спас, они все равно вывезли бы их в Германию.

На втором этаже варьете с джазом и артистической программой, а на третьем – номера гостиниц. Через два месяца я стал самым богатым человеком в Новочеркасске. Денег было столько, я не знал, куда их девать и что делать с ними.

Этот рассказ показался мне самим жутким из всех.

– А немцы, видно, учуяли, что мое предприятие выгодное, однажды пришел комендант, осмотрел все и заявил: «Мы забираем это помещение у вас. Внизу будет дойче-ресторан для немецких офицеров. Второй этаж – кафешантан и игорный клуб для немецких военнослужащих, а на третьем этаже – ну вы сами понимаете».

Мне назначили жалованье. Навезли из каких-то немецких притонов «сестер» смотреть за порядком. Наши девушки потихоньку разбежались. И пошли немцы хозяйничать по-своему. Превратили пионерский дворец в немецкий вертеп. Я покрыл все стулья лаком, так они заставили вымыть их горячей водой, ну они и облезли все, – вздохнул он грустно, – да и много еще такого.

Все это было сказано спокойно, а меня охватил ужас. Он даже спел какой-то советский романс:

– Это из города Ростова-на-Дону. Вы там были когда-нибудь?

– Нет, – ответила я.

Мне даже жутко было подумать, что можно было быть в том же самом месте, где обитало вот такое чудовище. Нет, в таком Ростове я, к счастью, не была и таких людей, кажется, тоже не встречала.

Мы кончили ужин, я дала ему деньги:

– Вы знаете, я сегодня чуть не бросился с моста в Гудзон, так тяжело было. Верите ли, я видел смерть в глаза, но сегодня я впервые плакал, как ребенок, – он даже прослезился, потом запел: «Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу. Сегодня ты, а завтра я…»

В лагере он, правда, занимался безобидным делом – продавал землянику.

– Вы знаете, что такое земляника? – спросил он у меня.

Я слушала его и все время думала: «Вот вам еще один "Бег" Булгакова и даже, пожалуй, похлеще тараканьих бегов в Константинополе».

С его женой Женей, о которой он вспоминал и 10 дней сидел в тюрьме за дебош, кстати, очень неприятной особой, все на нее жаловались за грубость, мы встретились на пятой авеню в Нью-Йорке в книжном магазине «Форконтинент», где она работала.

Опять двадцать пять

Кирилл сообщил:

– Я зашел к доктору, он был очень внимателен и долго со мной говорил. Он сказал мне: «Мы никого не можем заставить», но считает, что ты немедленно должна лечь в госпиталь, что там есть свободное место, что это хороший частный госпиталь. Там есть комната на троих, это лучшая комната. Он сказал: «Я буду лично наблюдать за ней и надеюсь, ей будет там неплохо. Около года – и она будет здорова» – так сказал мне доктор.

Легко сказать, около года… Год тому назад мне тоже сказали, что через год, а сколько я мучилась, терпела, и снова – через год. Уйти из дому, оставить опять одних детей в этом положении. Хочется не только кричать, а хочется уснуть и никогда больше не проснуться.

Несмотря на то что я не хотела даже думать о понедельнике, я все-таки решила все перебрать и приготовиться, привести в порядок весь пустой ребячий гардероб. Мои милые, хорошие, как же они будут одни без меня? Мне даже трудно объяснить, как тяжело и больно мне было оставить детей.

Наутро я заявила:

– Знаешь, Кира, не лежит у меня душа снова идти в госпиталь. И честно сказать, я даже смысла не вижу опять мотаться по госпиталям. И для меня и для врачей ясно, что нужно для меня и что мы не можем себе позволить.

– Нинок, но доктор сказал, что у них есть возможность поместить тебя в хороший санаторий, надо пойти, надо же лечиться. Нам хочется, чтобы ты скорее поправилась.

В час дня мы очутились у огромного серого здания, занимавшего почти два квартала. У входов полицейские, идем по длинному как подвал коридору, поднимаемся на второй этаж. За столом регистрации девушка дает нам заполнить анкету. Несмотря на уже приобретенный большой опыт, меня не перестает удивлять куча вопросов, с моей точки зрения никому не нужных: «Ваша религия? Имя и фамилия ваших родных? Чем они занимаются? Где вы родились? На какие средства живете? Есть ли у вас сбережения»? И сотня других подобных.

Католическая больница «Сен-Жозеф» в Бронксе

И так я попала, как говорят, из огня да в полымя.

Всю ночь бушевала буря. В плохо закрепленные рамы со свистом проникал в палату ветер, всю ночь – гу-гу-гу, фю-фю-фю-фю, соседка всю ночь, бедная, кашляла так, что уснуть было невозможно. Третья соседка Стела, рыжая, с зелеными глазами, храпела вовсю. Я всю ночь промучилась, не могла уснуть. Это была «лучшая» угловая комната на троих. Когда вторая соседка пошла в туалет, кашель прекратился, я старалась уснуть, но в это время раздался колокольчик, и все, кто мог, выходили в коридор на утреннюю молитву, а тех, кто не мог ходить, выносили на носилках. Так продолжалось каждое утро. Я через открытую дверь старалась понять, о чем исповедуются или молятся все.

Сестра читала молитвы быстро, задыхаясь, без передышки, почти злым голосом.

Я решила спросить соседку:

– Скажите, Стела, о чем она молится каждый день?

– Она молится обо всем и обо всех, – ответила она.

– Я стараюсь разобрать и понять…

– И не старайтесь, я уже год здесь и с трудом это делаю. Там все: и бейсболисты, и боксеры, и карточные игроки, и наркоманы, и о тех, кто пьет, обо всех у нее молитва одна и та же. Вы католичка? – спрашивает она у меня.

– Нет, – отвечаю.

– Я тоже нет, я принадлежу к методистской церкви. Но сестра моей матери переменила религию на католическую и, поверьте мне, ходила исповедоваться почти каждый день, а домой возвращалась – и ей ничего не стоило голову человеку снять. «Для чего ты переменила религию?» – спрашивает ее моя мать. Разве не все равно, где молиться? Бог ведь один – небо одно.

Зашла сестра, принесла лекарства и заявила про новенькую:

– Она хорошая женщина, но она не католичка.

Удивительно, чтобы не католик и вдруг оказался хорошим человеком.

Счастье Стелы

Вечером зашла женщина, черная как смола, широкое скуластое лицо, приплюснутый нос, на жесткие курчавые волосы низко, почти на глаза, надвинут берет.

Она принесла дочери орешки, яблоки, вареную кукурузу.

Вот так метаморфоза, трудно поверить. Не только трудно поверить, но даже представить что-либо подобное. Стела, рыжая, веснушчатая, молочно-белое тело, не могу себе представить Стелу среди всей этой черноты.

Соседка говорит:

– Это ее мать, а вот ее дядя или еще какие-то там родственники – так те прямо как черти.

Теперь я понимаю, почему в нашу комнату часто заходят негры: она покупает у них лотерейные билеты, просит меня подсказать номер, у нее за год, видно, иссякли все комбинации.

Вечером играет с монашками и монахами в бинго, выигрыш от которого идет в пользу церкви, находящейся в этом же здании внизу. Туда больные, которым разрешалось ходить, по три раза в день бегали Богу молиться, а вечером играли там в бинго.

Наверху, где я лежу, это какой-то частный католический или полукатолический госпиталь, в котором кроме докторов всем заправляют монашки.

Стараюсь быть проще, говорить с ними о тех вещах, которые их волнуют. Однажды я спросила у Стелы после ее рассказа какие чудные арбузы на юге:

– А ты хотела бы поехать туда?

– Ни за что, там негров смертельно ненавидят, хотя что бы они делали, если бы не было негров, которые их обслуживают и делают всю грязную работу за них?

Утром передавали по радио негритянскую музыку. Стела слушала и тихонько плакала. Господи, подумала я, если бы вдруг я услышала вот здесь русские мелодии, я бы тоже разревелась.

Стеле предстояла операция, так как ее болезнь лечению не поддавалась. Ей дали «отпуск» на 10 часов попрощаться или вообще отвлечься.

– Знаете, я домой не пойду, – заявила Стела, – а то когда через несколько часов надо возвращаться, все ревут, как на похоронах. А так пойду, похожу по улицам, по городу, поглазею на витрины, потом пойду в кино, в ресторан, съем «френч фрайтс» – жареную картошку и вернусь к восьми часам обратно.

Прямо как в тюрьме.

Когда она вечером, еле держась на ногах от усталости, вернулась, она, захлебываясь от восторга, твердила:

– О, я была такая счастливая, такая счастливая! Я замечательно провела время. Я была в кино, потом в баре, встретила кузена бывшего мужа и его друга, у меня не было времени даже покушать, – говорила она, уплетая с жадностью сэндвич с сыром. Друг ее кузена занимается чем-то, но это «тайна». Позже она рассказала мне про свою жизнь, про наркотики, но это уже другая история, сама по себе целый роман.

Зашел доктор:

– Я знаю, вам здесь многое не нравится, но надо потерпеть.

– Я и стараюсь, доктор, изо всех сил.

– О, я знаю, – пожал мне руку и ушел.

Былое и думы

Позвонил Александр Федорович Керенский:

– Ниночка Ивановна, можно вас навестить?

– Очень рада буду. Но учтите, место отвратительное и настроение такое.

– Что вам привезти, чтобы вас порадовать?

– «Былое и думы», – вырвалось как-то у меня.

– Герцена? – спросил он.

– Былое можно Герцена, а думы ваши, – он рассмеялся. И действительно принес мне «Былое и думы» Герцена.

Через пару дней зашел навестить меня князь Урусов. Высокий, статный, мне он очень понравился, сидел он у меня долго.

Про него мне сообщили, что он из православия перешел в католичество, и не так просто, как рядовой католик, а имеет какой-то католический сан. И я, атеист и безбожник, все время лежала и думала, почему он, один из (кажется, 16-ти) самых знатных, древнейших потомков княжеского рода из православия перешел в католичество. Чтобы сменить одну веру на другую, надо быть очень глубоко верующим. Была ли это в какой-то степени, чуть-чуть, может быть, подсознательная месть за страшную судьбу фанатичных старообрядок боярыни Морозовой и княгини Урусовой, которых, боясь придать более жестокой казни из-за их знатности, уморили прямо в земляной яме голодом? Княгиня Урусова умерла 11 сентября 1675 года, в тот же день, когда погиб мой брат, стараясь прорвать фашистскую блокаду, чтобы спасти население Ленинграда от голодной смерти.

Он принес мне какую-то душеспасительную литературу. По-видимому, ему кто-то сказал, в каком душевном состоянии я нахожусь, и так же как отец Даффи, сообщил мне, что Бог за меня молится и что он тоже будет молиться.

Увидев у меня на столе «Былое и думы» Герцена, произнес:

– Ах вот какая философия вас интересует.

– Вы знаете, читаю ее с огромным удовольствием.

Хотела сказать, что принес мне ее Александр Федорович Керенский, и спохватилась, так как понятия не имела, как может князь Урусов относиться к Керенскому. Я только знала, что бывшее высшее сословие терпеть не может не только его, но, почти все бывшее Временное правительство, поэтому никогда не видела их вместе, водораздел между ними был огромный.