Текст книги "Одна жизнь – два мира"

Порт-Сиэтл (США)

Наш пароход, как будто обернувшись вокруг своей оси, проплыв бухту, подошел к пристани и, бросив якорь, врезался в чужую землю.

Чужой берег, чужие корабли, чужая пристань… И даже доски, обычные деревянные доски, выглядели чужими. Яркое солнце поливало щедрым светом раскинувшийся на горе, с полуутопавшими в зелени окраинами, город. Сиэтл – прозвучало незнакомо и чуждо.

На этом пароходе еще был наш советский мирок, но на берегу ходили незнакомые, чужие люди. В удивительно ладной спецовке, в перчатках они толкали тележки с грузом. То закрывались, то вновь открывались какие-то люки, выбрасывая аккуратно запакованные пакеты. Такая же упаковка была у товара, поступавшего к нам на пристань из-за границы, при нашей посадке на пароход она привела нас в восторг.

Чуть в стороне, за огромными зеркальными окнами, за блестевшими от чистоты столами, стояли белокурые, в синих блузах девушки и ловко что-то паковали. Это был рыбоконсервный завод. Вид их, для меня необычный, здоровый цвет лица, свежая краска на губах не вязались в моем представлении с положением работниц.

Несколько аккуратно причесанных женщин в синих брюках, наглаженных кофточках прошли по пристани. Запрокинув головы вверх, они старались разглядеть наши лица. Я оглянулась: весь экипаж нашего парохода, облепив перила, смотрел не отрываясь на берег. Члены партии, комсомольцы, беспартийные советские граждане забыли в эту минуту обо всем и с глубоким, нескрываемым интересом, так же, как и я, смотрели на «заграницу». Все мы старались увидеть что-либо уродливое, что успокоило, привело бы нас в нормальное состояние и оправдало бы наше представление о жизни в капиталистической стране.

Я понимала, что любой недостаток, замеченный нами, привел бы нас в чувство, и мы с большим облегчением принялись бы его горячо обсуждать. Но этого не случилось, и все стояли погруженные в свои мысли.

Меня, я помню, больше всего волновал и интересовал вопрос, как здесь люди могут работать на какого-то владельца той или иной фирмы, то есть на какого-то капиталиста отдельно, а не на государство вообще. У нас я всегда чувствовала, что я работаю на общую большую семью, то есть на государство, и так же как в своей маленькой семье, чувствуешь и думаешь, что работаешь на благо не одного отдельного члена семьи, а всей семьи.

Кирилл тронул меня за плечо, он, вероятно, звал меня долго, но только его прикосновение меня пробудило.

– Ты что же, уснула, что ли? – улыбнулся он.

За ним стояли Василий Афанасьевич и Надежда Васильевна. В их руках искрились бокалы с шампанским. Мы перешли на противоположную сторону парохода, где не было ни единой души.

– Ну что ж, за благополучный приезд и за счастливую работу.

Бокалы звякнули. И в ту минуту, когда я поднесла бокал к губам, сердце защемило — изменится ли после войны все у нас там, или все останется по-прежнему?

Кирилл поцеловал меня:

– Желаю счастья.

Счастье – это непривычное слово вывело меня из равновесия. Почему счастье должно прийти здесь? А не там, где оно могло и должно было прийти, там, где я хотела и мечтала о счастье, там, среди родных людей, среди родных полей, лесов и рек, но его не было. Понятие «счастье» было смутное и иллюзорное. О каком счастье я могла думать? И разве имела я право мечтать о нем среди океана слез и горя?

Ни Василий Афанасьевич, ни Надежда Васильевна так остро не реагировали, они уже в Америке не в первый раз. Но когда мужчины покинули нас, я, с трудом стараясь подавить в себе душившие меня слезы, со жгучей тоской смотрела на горизонт, туда, где исчезла земля, где исчезла страна, называемая моей Родиной.

Надежда Васильевна потихоньку произнесла:

– Страна здесь, Нина Ивановна, удивительная, как сказка.

– Да, но как бы я хотела, чтобы моя страна тоже была не разбитая, не искалеченная, не изуродованная, а так же хороша, как сказка.

Почему этого нет? А ведь я всю жизнь хотела этого, мечтала об этом и этим жила. И это давало силы, укрепляло желание работать и жить. Я верила и верю в то, что там тоже была бы самая лучшая сказка в мире, если бы ее не разрушила эта чудовищная, страшная, жестокая сталинская система… Страшнее которой не может создать человеческая фантазия.

– Товарищи, в салон, – дал команду культурный затейник, прославившийся среди пассажиров как ловелас.

Все быстро собрались. Дети, не унимаясь в своих играх, шныряли между ног и под столами, появился даже Костя, которого всю дорогу укачивало.

Напутственная инъекция

В центре за столом рядом с капитаном расположились очень плотный человек среднего роста и двое юношей, их одежда резко отличалась от наших «экипировочных» костюмов, в которых были одеты приехавшие дипломаты. Легкие светлые костюмы, узкие красивые галстуки, начищенные до зеркального блеска ботинки, это были представители торговой конторы в Сиэтле, в обязанность которых входило дать нам первую напутственную инъекцию, прежде чем мы коснемся ногой чужой земли.

– Товарищи, поздравляю вас с благополучным прибытием в Америку (с чем нас действительно можно было поздравить, так как дорога действительно была опасная)! – начал старший из них. – По этому поводу я хотел бы дать вам несколько напутственных советов, так как вам скоро придется покинуть пароход и дальше вы будете следовать железнодорожным транспортом. Но как только вы сойдете на берег, каждый из вас не должен забывать, что вы находитесь в чужом окружении.

– Американцы хорошие, они только по-русски говорить не умеют, – громким шепотом вдруг заметил Володя.

Все рассмеялись.

– Уходи наверх, – приказала я.

Но Надежда Васильевна, задыхаясь от смеха, взяла его к себе на руки.

– Американцы – наши союзники в войне, но здесь, – продолжал он, – за каждым вашим шагом будут следить, вы можете ожидать провокацию каждую минуту, вы должны быть бдительны и начеку. Что бы вам ни попалось на улице, не поднимайте. Это один из излюбленных видов провокаций. Недавно был случай, когда нашему работнику подбросили меховую шубу. И когда он поднял ее и подошел к полицейскому, чтобы вручить находку, его потащили к разбитой витрине магазина, откуда-то появились репортеры, и на следующий день газеты напечатали его фотографию у разбитой витрины с меховой шубой в руках.

Что-то подобное я слышала даже в Москве. Неужели правда? Мне не хотелось верить, и в то же время второй голос шептал: «А черт его знает, может быть, и да…» Во всяком случае, я была уверена, что попасть в такую историю нашему брату значило, что ему каюк.

– Так же точно бывает и с подарками – вам дарят вещь, а потом начинается шантаж и вымогательство… Имейте в виду, что все ваши вещи в отелях будут перетряхиваться и пересматриваться. Все ваши разговоры будут подслушиваться. Документы храните при себе… Не ходите большими группами, чтобы не привлекать к себе внимание, но ни в коем случае не ходите в одиночку.

Много всяких напутственных советов давал он, от которых настроение все более и более мрачнело. Значит, и здесь… А мы-то вечно жаловались, что хуже, чем у нас, нигде и быть не может.

– В ресторанах, в отелях при отъезде оставляйте на чай не меньше десяти процентов. К этому, товарищи, надо вам привыкнуть, так как у нас это считается унижением человеческого достоинства. А здесь же служащий получает нищенскую зарплату, и чаевые – их основной источник существования.

Он обратился к мужчинам:

– Не забывайте уступать женщинам место, а при входе и выходе открыть дверь и пропустить даму впереди себя.

Дальше пошли детали:

– Ежедневно бриться, ежедневно принимать ванну. Чистить обувь, ходить в выглаженных костюмах, при еде вилку держать в левой руке, нож – в правой. И главное – тихо разговаривать.

И сам говорил таким приглушенным голосом, что мне показалось, он боялся, что его услышат через броню парохода на берегу грузчики, увлеченные работой девушки с наружностью артисток и ласково плескавшийся океан.

Когда напутственный доклад кончился, мужчины, не обращая внимания на дам, как обычно, полезли вперед, считая, что эти правила относятся к поведению на американской территории, здесь же они все еще чувствовали себя дома. Значит, и привычки менять было незачем. И вдруг Володюшка, опередив всех, остановился у выхода, оттеснил мужчин, открыл дверь и вежливым жестом пропустил женщин вперед.

– Вам же сказали, женщин пропускать первыми, – укоризненно заметил он растерявшимся мужчинам.

Его поступок вызвал снова взрыв дружного смеха. Молодец, вот, оказывается, с какого возраста эту науку прививать надо.

И как только капитан увел инструкторов к себе угощать, появились таможенные чиновники, и после проверки документов пассажирам было разрешено спускаться на берег.

Народ группами, которые организовались с момента выезда из Владивостока, быстро стал отправляться в город. И через несколько часов все уже преобразились.

Преображение

После того как, собрав вещи, я вошла в салон, я увидела необычную картину. Везде сидели люди и ели, разостлав бумажки на коленях, на столах, огурцы, помидоры, апельсины, черешню. Млел от удовольствия Костя, которого всю дорогу укачивало, теперь он ожил и весело носился по палубе.

Мимо меня проходили новые незнакомые фигуры. В ярких трикотажных платьях, с умопомрачительными цветами. И только когда они оборачивались, я узнавала, что это наша Маша или Наташа.

Ребятишки носились по палубе в светлых платьицах и ботиночках.

– Вы чьи же это будете? Что-то я вас и не узнаю, – шутил над ними врач парохода.

Ребята со счастливыми, улыбающимися рожицами становились в шеренгу перед ним и, указывая друг на друга пальцем, перечисляли: Ваня, Таня, а это Маня…

– Узнаю, узнаю, бегите… – смеялся врач.

– Игрушек-то сколько… – разговаривали дети. – Велосипеды, пароходы и кораблики… настоящие… всего, чего хочешь.

– А куклы… – с восторгом говорили девчонки. – Подумаешь, кораблики настоящие… Мне мама все обещала купить.

«Боже, как это просто, народ в одну минуту преобразился», – глядя на радостное волнение ребятишек, думала я.

Те же женщины с широкой размашистой походкой и резкими движениями рук. Те же незатейливые прически, так же скупо подкрашенные губы маленьким бантиком. Но ладно сшитое дешевое американское платье делало их менее знакомыми и более подтянутыми. На мужчинах сразу же появились сногсшибательные галстуки и шляпы с широкими полями. Непривычно было видеть их в шляпах, да еще незнакомого фасона.

После обеда кое-кто вынул из кармана сигары и закурил.

– Вонищу-то какую развели! – сморщилась жена ехавшего в Канаду дипломата.

– Кому не нравится, может на палубу отправляться, – усвоив первые уроки вежливости, предложил молодой человек.

– И как эту пакость сосут? – проворчала недовольно женщина и вышла.

– Вот вам и привезли за границу культурность… Эх, и серость же… – обратился один из обладателей сигары ко мне, ища сочувствия.

– Если вы имеете в виду, Николай Иванович, замечание женщины, то вам следовало бы вежливо извиниться и выйти или бросить сигару. Она женщина, и притом старше вас.

Ему это раньше, вероятно, и в голову не пришло.

– Нина Ивановна, извините, но ведь я здесь впервые… – начал оправдываться он. – Вы уже бывали, вам все это знакомо.

Я рассмеялась:

– Я тоже за границу попала первый раз в жизни. Но для того чтобы знать, как себя вести, не нужно бывать за границей, а просто уважать друг друга.

– Чего вы скрываете, ведь мы всю дорогу наблюдали за вами, и все решили, что за границей вам не впервые бывать… Вы одеваетесь не как другие и ведете себя по-другому.

– И тем не менее, кроме Советского Союза, я нигде не была. Значит, и у нас можно кое-чему научиться, было бы желание.

Первые впечатления о загранице

– Да что там говорить, вот у нас все время так и твердили «заграница», да «за границей», как там, как «за границей»… Так я и думал, что здесь все как зеркало, все так и блестит, а вошел в город, ну поверите?.. Грязища на улицах… Упади – и носа не расшибешь. Мусор, бумаги, газеты, так и гуляют по ветру. Эх, подумал я, кабы этот город да русским достался… Вот бы конфетку сделали, весь мусор бы подлизали, сукины дети.

– Бумаги, газеты… А откуда им взяться? – вставила остроносая Аня, ехавшая в военную миссию в Лондон. – Я вот зимой, Нина Ивановна, – обернулась она ко мне, – иду по Красной Пресне и вижу хвост у нашего магазина, решила – что-то дают, и встала. Спрашиваю выходящих: что есть в магазине? Крупа – отвечают. А у меня, Нина Ивановна, ничего нет, кроме карточек. Больше часа стояла, ломая голову, – во что возьму? И вдруг решила, зашла в темный угол, сняла кофточку, завязала рукава… ну вот и пакет готов. Но крупа окончилась, начали соль давать. Так я соли насыпала в рукав. А по сахарным талонам пастилу можно было получить. Я так и не взяла, никто клочка бумаги не одолжил. Да разве я когда выбросила бы на улицу газету?

Воспоминания стали переплетаться с впечатлениями об Америке. Было очень интересно слушать их, но ко мне подошел капитан нашего парохода.

– Пойдемте ко мне, нас хотят фотографировать, а потом мы вместе сойдем на берег.

Я с трепетным волнением ждала этого момента. Сойдем на берег… До сих пор кругом была вода, и наш пароход как наша земля под ногами. И вот первый раз в жизни надо было ступить на другой континент, на чужую землю на противоположной стороне земного шара. Полагалось бы готовиться к этому моменту, как к торжественному событию. Мы за границей. Разобрать свой гардероб, но все оказалось чрезвычайно просто, при наличии одного костюма, одного платья и одной пары обуви.

Тем не менее наша группа была довольно живописная. Два красавца капитана (они вместе кончали морское училище во Владивостоке) – капитан нашего корабля Павел Федорович и Василий Афанасьевич в очень красивой морской форме. А мы – я, мой муж и моя приятельница, жена Василия Афанасьевича – в синих экипировочных костюмах, полученных в одном и том же спецмагазине, в общем, выглядели довольно торжественно.

В Москве, даже в том же специальном магазине, я ничего летнего для ребят достать не могла.

Пришлось купить два шерстяных костюмчика, которые у меня здесь же выпросила моя приятельница.

– Ты поедешь в Америку, – уговаривала она меня, – разве ты там такие костюмы детям не достанешь?

И моей маме пришлось перешивать им наряды. Но она с такой любовью постаралась, что не только в Америке, но даже в Мексике меня спрашивали, где я такие чудные детские вещи достала и неужели в Советском Союзе есть такие.

Не прошли мы и двух кварталов по городу, как встретившийся нам пожилой американец, увидев наших капитанов, вдруг вскочил на какую-то тумбу и, приподняв шляпу, громко на всю улицу на ломаном русском языке прокричал: «Да здравствует доблестному русскому офицерству, ура-а-а!!!» Это было так неожиданно и так приятно. Значит, есть здесь люди, которые знают, как сейчас тяжело нашему доблестному русскому офицерству где-то там, в далекой отсюда России.

Тем временем американец спокойно сошел со своей «трибуны» и как ни в чем не бывало продолжал свой путь дальше.

У первой же витрины, у которой мы остановились, стояли молодые люди с двумя детьми. Я с удовольствием смотрела на их светлые, приятные лица, а ребятишки с нескрываемой завистью смотрели на их туфельки.

Дальше я увидела мусорные бочки, в которых лежала старая брошенная обувь. У нас носили бы ее годы, а ведь я слышала, что обувь в Америке продают по карточкам.

Мои спутники мне объяснили, что здесь ее полагается две или три пары в год.

Мы в центре города. Море света, магазины ломятся от товаров. Народ ходит нарядный. Вид у всех праздничный. А какие лица… Как будто к ним не прикасалось дуновение ветерка. Я давно не видела такой свежести, беззаботности, я давно не слышала такого искреннего смеха на улице.

На тенистом бульваре пела женщина. В черном элегантном костюме, белой блузочке. В ушах серьги, на пальце кольцо, губы подкрашены. Она перебирала струны гитары маникюрными пальцами.

– Это американская нищенка, – видя мое недоумение, подсказала Надежда Васильевна.

– Но она так хорошо одета, кто же ей подаст?

На такую нищую на улице Горького в Москве с завистью оглядывались бы москвички.

Мне казалось, что в этот тихий теплый летний вечер всю толпу прохожих только что выпустили из магазина, одев во все новое.

– Давайте купим чулки, – предложила я Надежда Васильевне, проходя мимо небольшого магазинчика, на окне которого было написано «99 центов пара». Цифра эта мне показалась смехотворной. Я зимой сама покупала за 400 рублей пару.

Но как только мы вошли в магазин, раздалась русская речь:

– Очень рады, заходите. Вы с советского парохода?

«Откуда она знает? Что, у нас на носу, что ли, написано?» – подумала я.

Большой универсальный магазин, в который мы попали, поразил меня пышным блеском и богатством товаров. Но меня больше всего поразили люди, их беззаботное состояние, как будто нигде в мире ничего не происходит. Это меня не только удивило, а прямо потрясло. Уже четвертый год шла не просто какая-то война, а мировая война, и вдруг я попала в страну чудес, где даже намека на войну не видно. А вот в магазине, несмотря на все, как мне показалось, несметное богатство, я ничего не купила.

На обратном пути наши мужчины зашли в какую-то забегаловку выпить по кружке пива, меня поразили соленые орешки. Почему соленые? Никогда в жизни не предполагала, что орехи могут быть соленые.

Наступили уже глубокие сумерки, когда мы возвращались к себе на пароход, мимо нас проходила беззаботная молодежь, и редко, очень редко попадались военные. Ни одного искалеченного человека, ни одного раненого. «Л ведь сколько калек уже бродит по моей стране! И эта страна как будто тоже воюет?» – почти с отчаянием, думала я, вспоминая свою за океаном, их измученные лица, без смеха и радости.

Прощальный вечер на корабле

– Что вас поразило больше всего? – спросил меня вдруг вечером за ужином Павел Федорович, капитан нашего парохода.

– Веселые старушки в девичьих шляпках, – ответила я.

Эту последнюю ночь мы решили провести в кругу своих друзей на пароходе. Ужин был роскошный. Повар на этом пароходе был просто художник, он готовил с такой любовью, я ни в одном ресторане никогда не ела так вкусно.

Наш капитан Павел Федорович с улыбкой заметил:

– Нина Ивановна, я внимательно смотрел на вас и видел, как вы скептически перебирали вещи, и ни одна вещь не привлекла ваше внимание. Я не первый раз в Америке, поэтому хочу вас предупредить: не ищите здесь те качественные вещи, которые вы хотели бы приобрести. Их здесь нет. Американцы покупают вещи на один сезон. Здесь ничего не покупают на ощупь, как мы привыкли. Чтобы вещь была добротной. Такого понятия здесь нет. Я просто хотел предупредить вас, не трате на это время.

И действительно, все вещи показались мне просто дешевкой. Много, пестро, но ни одной крепдешиновой блузочки или платья, ни одних приличных шерстяных брюк я не видела, сплошная синтетика, к которой мы еще не привыкли, и эти изделия показались мне просто тряпками, на которые было жалко тратить деньги.

Но все-таки на следующий день мы с Надеждой Васильевной, чтобы предать себе надлежащий вид и быть менее заметными, отправились в магазин купить себе что-либо из одежды.

Я от души смеялась над тем, что среди такого огромного количества товаров я ничего купить не хотела. Выбрать вещь по вкусу – нашему, конечно, – оказалось не так просто. Перемерено было столько платьев, сколько я за всю свою жизнь не имела.

– Вы знаете, Кирилл Михайлович, вот за Нину Ивановну вам нечего опасаться, но посмотрите, посмотрите на мою Наденьку, как она носится. Накупит сейчас всякой всячины, которую потом надеть нельзя будет… Ну, так и знал, уже шляпку тащит.

Меня удивило, что, как только мы вынимали наши доллары для расплаты, нам их немедленно меняли и спрашивали, нет ли у нас еще таких долларов.

Часам к пяти усталые, но довольные мы вернулись на пароход.

Здесь нам капитан сообщил, что он получил распоряжение отправиться в Такому на погрузку. Наступили грустные минуты прощания.

Пропал Володя!!!

В целях экономии государственных денег почти все должны были жить на пароходе до тех пор, пока не получат билеты на поезд. Почему-то нам было сделано исключение, наши вещи без таможенного осмотра были отправлены прямо в гостиницу.

– Странно, – недоумевала я. – Разве здесь багаж не просматривают? А у нас проверяли всех без исключения. Логично, казалось, должно быть наоборот.

– Не волнуйтесь, – ответил капитан, – где нужно, проверят все до ниточки.

Провожали нас тепло, все просили писать. Надежда Васильевна расплакалась:

– Я бы так хотела с вами в Мексику. Я без вас буду скучать.

Мне жалко было покидать их. Это были свои, русские люди. Капитан уже стоял на своем мостике и готов был дать команду поднять якоря, когда я вдруг заметила, что мой Володя исчез.

– Павел Федорович, мой сын исчез, – крикнула я капитану.

– Отставить! – прозвучала команда капитана. – Искать ВОЛОДЮ!!!

– Есть искать Володю! – ответили матросы и бросились вверх и вниз по лестницам.

Прошло почти полчаса томительного ожидания, я не на шутку была перепугана.

– Найдем, – успокаивали меня все, – ведь только что он был здесь.

Обыскали все каюты. Каюту друга Володи – врача. «Облазили все люки, – докладывали матросы, – Володи нигде нет». Стало нестерпимо страшно. А вдруг утонул? Я обошла кругом корабль, смотрела со всех сторон в воду, как будто что-то надеясь увидеть там.

В это время появился механик корабля – толстый, добродушный моряк. Кличка его «старый морской волк» не клеилась к нему, с его ласковой улыбкой. Узнав, чем вызвана суматоха, он заявил:

– А ну-ка я поищу.

И вскоре он вывел заплаканного, бледного Володю.

– Где ты пропадал? – бросились к нему все.

А механик, заливаясь от смеха, рассказывал:

– В шкафу у меня спрятался. Вы его оставьте здесь, у нас, мы его юнгой сделаем.

– Я не уйду с парохода. Я останусь здесь. Я не хочу ни в какую вашу Америку, я вернусь к бабушке, домой, – категорически, безапелляционно заявил Володя.

«Балхаш» вернулся!

К нам спустился капитан Павел Федорович и твердо пообещал Володе, что, как только завтра утром пароход вернется обратно из Такоми в порт, он сейчас же придет к нам в гостиницу и увезет его обратно с собой. И даже после этого, когда мы наконец спустились с парохода, Володюшка был безутешен. Весь вечер просидел он на подоконнике в гостинице и с глубокой тоской смотрел на море, туда, где уж давно скрылся наш советский пароход «Балхаш». Расставание было очень тяжелое не только для Володюшки, но и для нас. Обрывалась последняя ниточка, когда мы еще стояли на палубе нашего парохода, мы как будто еще держались на своей земле. Сойдя с парохода, мы потеряли нашу почву под ногами и оставались одни в этом огромном, незнакомом, чужом океане.

В гостинице мы старались успокоить Володюшку.

– Вовочка мы тебе купим велосипед, купим машину с педалями!

Боже, чего мы только не «купили» ему в этот день, но он молча, сжав колени руками и положив на них голову, глядел не отрываясь из окна в море.

Это не был каприз, это была глубокая печаль и тоска о покинутом корабле, знакомых, милых людях, с которыми он провел всю дорогу и был всеобщим любимцем. Спал он нервно, все время вздрагивал и всхлипывал во сне. И когда я рано утром, часов в пять, открыла глаза, то увидела его опять во вчерашней позе, сидящим на подоконнике.

– Мамочка, вернемся туда… Я хочу к бабушке, к Жене, к Боре, ведь здесь нас все равно никто не понимает.

– Успокойся Володюшка, как только пароход вернется…

– Тогда можно, мама, я буду здесь ждать?

Его не соблазнили прогулка, его любимые фрукты. Даже арбуз лежал нетронутым. И вдруг он счастливый и радостный бросился ко мне и закричал с восторгом:

– Мамочка, мама, я вижу «Балхаш», наш «Балхаш» идет сюда!

– Успокойся, Володя, пойдем гулять.

– Нет, мама, посмотри, я не вру, это мачта нашего «Балхаша»!

Действительно, в далеком тумане, среди леса мачт я увидела силуэт приближавшегося к этому берегу парохода.

– Может быть, это американский?

– Нет, мама, правда… какая ты невнимательная, – обиделся он за свой любимый пароход. – Я по мачтам его узнал, пойдем к берегу, ты убедишься, что я прав.

А когда к нам в номер вошел Павел Федорович, капитан нашего парохода, то Володя, сквозь слезы смеясь от счастья, повис у него на шее.

Павел Федорович провел с нами почти весь день. В зоопарке, куда мы поехали гулять все вместе, Володя крепко держал его за руку, стараясь добиться от него честного слова, что он не оставит его и не уйдет один во Владивосток. Ни слоны, ни львы, ни тигры его в этот день не интересовали. Он равнодушно смотрел на купающихся в бассейне среди зеленой лужайки ребятишек, где с большим восторгом плескалась уже Ляля.

– Эти лужи только для девчонок годятся, – заявил он на предложение тоже поплескаться.

Дочь же ко всей новой обстановке относилась спокойно и рассудительно и, признаюсь, удивила меня, когда сказала мне:

– Знаешь, мама, по разговору в Москве я думала, что Америка лучше.

Прочитав книгу Джема Вилларда Шульца «В Скалистых горах», она также с нетерпением ждала встречи с настоящим индейцем. Она пыталась даже успокоить Володю, что прежде нужно посмотреть настоящего индейца, а потом уехать из Америки.

Наш капитан Павел Федорович ужасно мучился, не зная, как уйти на пароход, чтобы не огорчить Володю, и когда он пообещал, что подождет Володю на пароходе и без него не уплывет, Володя со слезами, но поверил. Нам было также тяжело расставаться с ним.

Начеку

Прогуливаясь по городу, я с захватывающим интересом смотрела на кинорекламу. Мне бросилась в глаза огромная разница, как представляют в этой области искусства женщину у нас в СССР и в Америке. У нас вы видите женщин, пасущих овец, убирающих урожай в колхозе, управляющих трактором, стоящих у доменных печей, летающих на самолетах и спускающихся на парашютах. Здесь их изображали изящными и женственными.

Но, не скрою, я смотрела на них с недоумением, с сожалением и даже немножко с презрением.

Наконец, просмотрев всю рекламу, мы решили с Кирой вечером посмотреть совершенно незнакомый нам жанр – мистическое кино. Таких вещей я в жизни не видала. Не помню уже название картины, но только помню, что в ту минуту, когда в темную ночь из могилы вылез человек с крыльями летучей мыши, головой вампира и готовился к уничтожению своей очередной жертвы, мне стало вдруг страшно за спящих в гостинице детей. И схватив мужа за руку, я быстро выбежала из кино. Какие мы дураки – в чужом городе, в гостинице, оставили детей одних.

Тишина и безмятежный сон наших детей быстро отрезвили нас, и мы, взглянув друг на друга, расхохотались.

– Тьфу ты черт, ну и картинка, мне даже не по себе стало, – смущенно оправдывался Кирилл.

Первые дни мы ходили, вечно оглядываясь и стараясь в каждом человеке распознать шпиона. Стоило кому-нибудь более, чем нужно, задержать свой взгляд, как мы уже решали – вот это и есть тот самый, который должен следить за нами.

Через некоторое время нам показалось, что нашей персоной не столь сильно интересуются американцы. Никаких гидов нам не навязывали, никаких маршрутов нам никто не указывал. И мы решили, что бояться здесь нам, может быть, нужно своих же, русских.

В магазине, который нам рекомендовали наши, мы познакомились с дамой, служившей там переводчицей. Она очень понравилась детям – приветливая. Видно, и дети понравились ей. Она много рассказывала им о парках, музеях. Приглашала нас в гости. Обещала показать дом, где они живут, университет, который окончила ее дочь.

– Мамочка, почему ты отказываешься к ней пойти, ведь она так просит, – спрашивали дети.

Как я могла им объяснить, что я боюсь – а вдруг она по заданию советского консульства хочет нас спровоцировать. Донесет, что мы так просто согласились к ней зайти, и тогда нас могут, не дав доехать до Мексики, тем же пароходом отправить обратно.

– Как ты думаешь, может она быть советским шпионом? – спрашивала я у Кирилла. – Откровенно говоря, я очень хочу зайти к ней.

– Кто ее знает, лучше быть осторожней, – ответил Кира.

Но любопытство взяло верх. Желание увидеть, как живут здесь, в Америке, заставило меня накануне отъезда из Сиэтла принять приглашение и пойти к ней на обед.

Подкупила она нас тем, что угадала наши сомнения:

– Я знаю, что советским не очень разрешается общаться с иностранцами, заходить в частные дома. Но, право, я была бы счастлива, если бы вы зашли к нам.

Мы решили встретиться с ней в парке. Здесь мы встретили ее мужа и дочь. Эта молодая девушка на фоне пышной зелени парка показалась мне красавицей. Добродушный папа растянулся на зеленом ковре и рассказывал детям что-то занимательное. Они с восторгом слушали его.

Какая чистота, сколько цветов! А главное – зелень, по которой народ свободно ходил, лежал, и нигде ни одного объявления «по траве ходить запрещается».

Я вспомнила наш Парк им. Горького. В этот парк мы часто ходили, и не только для того, чтобы погулять, а также, постояв в очереди, купить килограмм яблок или сосисок. По траве там нельзя было ходить.

Тишина, чистота, зелень, цветы… Океан, голубое небо. И я вспомнила рассказы наших бабушек о рае. Милые, милые бабушки умерли… Попали ли они в тот рай, о котором мечтали всю свою земную, тяжелую жизнь? Или это только была мечта, облегчавшая их земное существование.

А вот мне казалось, я увидела рай. С золотыми яблоками, с райскими птицами и белыми лебедями. Все здесь есть, и живут в этом раю люди, простые смертные люди. Не чудо ли это?

Милые, родные… Если бы вы видели, как здесь красиво, я, наверное, не слышала бы так часто из ваших уст: «Ох, хоть бы Господь прибрал меня скорее».

Я думала, что мысль о смерти пугает всех тех, кто живет в этой стране, здесь народ хочет жить, а там у нас зовут смерть.

Так влияют условия жизни на психику людей. Ничего не поделаешь, бытие определяет сознание.

Во время нашей прогулки я убедилась, что нахожусь среди честных, милых людей. Чувство страха, под которым я находилась, показалось мне унизительным, и я свободно поехала к ним на обед.

Как живут в Америке

Домик, в котором они жили, привел меня в восторг. Комнаты как игрушки. Кухня, блестевшая чистотой. Вентилятор, рефрижератор, стиральная машина… Об этих удобствах мы еще даже не мечтали.

– Сколько вы получаете? – не выдержала я.

– Пятьсот долларов.

Пятьсот долларов… И так можно жить. Если бы у нас даже десять тысяч получал обыкновенный гражданин, ему и во сне не приснилось бы то, что я увидела здесь. Держала я себя до чрезвычайности сдержанно, чтобы, не дай бог, не подумали, что я чему-то удивляюсь. Тем временем муж осматривал все строительные детали этого дома. Нам все было интересно. Вплоть до того, как мусор выбрасывается в Америке.