Текст книги "Одна жизнь – два мира"

Действительно, поздно ночью, часов в 11, приехали три человека. Лидия Александровна познакомила нас с очень приятным, лет сорока, господином Джолисом, его женой Эвой, очень интересной испанкой, с которой нам гораздо легче было общаться по-испански, чем по-английски.

Лидия Александровна представила их нам как своих лучших друзей, идейно сочувствующих нашему положению и готовых помочь нам, как своим друзьям.

С ними был довольно симпатичный блондин, которого они представили нам как господина Морриса – очень известного, крупного адвоката по политическим вопросам, изъявившего желание нам помочь.

Сам Моррис представился нам как крупный адвокат, убежденный антикоммунист, всегда готовый помочь людям, бежавшим от коммунистического режима, что у него есть крупные связи в правительстве и что ему очень легко будет провести нашу легализацию в США, что он через конгрессмена Кудера проведет специальный билль (то есть закон) относительно нас.

Кирилл спросил у него:

– Зачем в нашем случае необходимо проводить специальный закон? Если американским властям будет ясно, кто мы, откуда мы и зачем мы находимся в этой стране, нам могут предоставить политическое убежище, так как мы являемся политическими эмигрантами.

Он на это ответил:

– Вы не должны забывать, что ваше положение не такое простое, как вы его себе представляете. Что ваше положение очень опасное, и что эмиграционные власти в любой момент могут выдать вас советскому правительству.

И что помочь нам может только такой адвокат, как он, имеющий большие связи в правительстве. И что в нашем случае нужно действовать не снизу вверх, а сверху вниз.

Тогда Кирилл спросил:

– Сколько ваши услуги будут стоить?

Для нас этот вопрос был далеко не праздный. Мы знали, что наша жизнь должна начаться с работы. Денег для жизни у нас было в обрез, в лучшем случае на месяц, максимум – полтора. И для нас работа, право на работу являлось главным условием нашего существования. Мы не получили расчета перед отъездом, мы даже не получили зарплату за последний месяц нашей работы.

Весь наш капитал, как я уже сказала, состоял из 1000 долларов, полученных за продажу машины, которые таяли как снег. Моррис не задумываясь быстро ответил:

– Меня ваше дело интересует только с политической точки зрения, а не с коммерческой. В дальнейшем я представлю вам счет за мои издержки по вашему делу в очень, очень скромных размерах.

При этом он вынул из кармана лист бумаги с уже напечатанным текстом и протянул нам для подписи, попросив еще раз не беспокоиться сейчас об оплате.

Я немного заколебалась, не зная, что мы подписываем, попросила отложить на денек и попробовать посоветоваться с Виноградовым. Кирилл меня поддержал.

Но все присутствующие, новые и старые друзья, наперебой стали уговаривать нас сейчас же, не теряя времени, подписать этот документ, который даст ему право выступать от нашего имени немедленно. Они уверяли нас, что это сущая формальность и что мы можем отказаться от услуг этого адвоката в любое время, если что не так.

Мы подписали этот документ, действительно, в нашем тяжелом положении долго думать было некогда.

Гости уехали далеко за полночь, говорили они долго и о чем угодно, но, к нашему удивлению, теперь уже наш адвокат, взявший на себя обязательство защищать нашу судьбу, не задал нам ни одного вопроса, не поинтересовался толком, кто мы, откуда мы, каким образом мы здесь очутились.

В то время как наш поступок был для нас вопросом жизни и смерти, мне показалось, он относится к нам, как к случайно проезжающим людям, решившим остаться в Америке и постараться получить право политического убежища.

Господи, подумала я, ведь он о нас ничегошеньки не знает, кроме наших имен, которые он с трудом произнес, когда внес их в тот лист бумаги, который мы подписали. Как же он собирается выступать, и перед кем, в нашу защиту?

Литературные страсти

Шуточки разведчика НЕВИ

На следующий день Лидия Александровна Голицына сообщила нам, что наше дело попало в хорошие руки, к тому самому адвокату, о котором мы уже слышали от Виноградова, и что адвокат Моррис приедет к нам в воскресенье.

Действительно, на следующий день, в воскресенье часа в 4 дня подъехали две машины, адвокат Моррис тут же предложил нам немедленно ехать с ними в Нью-Йорк. Он заявил, что оставаться нам здесь на ферме очень опасно, что у него есть все основания утверждать это и что он нашел для нас более надежное убежище. Кирилл попытался возразить:

– Что может быть опасного на ферме? Здесь так много людей, и ферму по ночам охраняют патрулирующие машины.

К нам на помощь пришла Александра Львовна Толстая. Она старалась уговорить адвоката:

– Оставьте их здесь. Я обещаю, если и когда будет в этом необходимость, хоть каждый день привозить их в Нью-Йорк.

Но Моррис так неумолимо стоял на своем, что нам стало ясно – мы уже в его руках, и если он что-то предпринимает, нам нужно помочь ему.

Мы распрощались, поблагодарив Александру Львовну за ее гостеприимство и участие.

Моррис быстро помог вынести пару наших чемоданов, позвать детей. Им очень не хотелось покидать ферму, но Моррис заявил, что нам нужно всем, всей семьей ехать в Нью-Йорк. Мы скоро поняли, что ему или им нужно было полностью взять нас под свой контроль.

Возле той машины, в которую мы должны были сесть, стоял молодой человек, который отрекомендовал себя: Мартин Ричмонд – адвокат, компаньон Морриса.

Детей посадили в машину Морриса. Мне и Кириллу Ричмонд предложил сесть в его машину, мы были удивлены, когда увидели в углу машины фигуру спокойно сидящего человека в форме морского офицера. Он поздоровался с нами по-русски и сообщил нам, что работал в Москве при американском посольстве в качестве морского атташе, где и научился вполне терпимо говорить по-русски, а также отрекомендовал себя работником секретной разведки НЕВИ.

– Очень приятно, – сказал Кирилл.

– Мне тоже очень приятно с вами познакомиться и узнать, не везете ли вы с собой атомную бомбу, – сказал он.

– Не одну, а две, – обернулась я к нему. – Вы знаете, они там, в машине Морриса. А кто мы и откуда, вы, наверное, тоже уже знаете.

– О, нет-нет, извините, я ведь просто пошутил насчет атомной бомбы, – ответил он.

Сколько Кравченко получил за книгу?

В это время Мартин Ричмонд вдруг обратился к нам с вопросом, не подписали ли мы с кем-нибудь контракт на книгу.

Несмотря на неожиданность такого вопроса, Кирилл вежливо ответил:

– Никакого контракта мы ни с кем не подписали, и никакой книги мы писать не собираемся.

– А вы знаете, сколько Кравченко получил за свою книгу? – продолжал Ричмонд.

– А вот что касается того, сколько Кравченко получил за свою книгу, этим вопросом я никогда не интересовался. Вы лучше спросите у него, если вас это так интересует.

Я никак не могла понять, какое отношение имеет к нам этот неожиданный, странный вопрос, тем более от совершенно постороннего нам человека.

Но Ричмонд не унимался и несколько раз настойчиво возвращался к тому же самому вопросу. И вдруг не выдержал и спросил:

– Почему Юджин Лайонс приехал на ферму к мисс Толстой? О чем же вы с ним разговаривали? И не подписали ли вы ему какие-либо бумаги?

«О чем он говорит и откуда он взял, что мы говорили с Юджином Лайонсом?» – недоумевала я.

– Почему вас это так волнует? – спросил Кирилл. – Я не успел с ними даже толком поздороваться.

Оказывается, когда Кирилл подошел попрощаться с Александрой Львовной, подъехала машина, из которой вышел Юджин Лайонс (главный редактор журнала «Риддер-Дайджест») с женой, они приехали на ферму по приглашению Александры Львовны, чтобы специально познакомиться с нами.

Честно, я даже очень пожалела, что не успела их повидать и познакомиться с ними. Но все, что происходило с нами в это время, происходило в какой-то сумасшедшей спешке, нас торопили так, как будто мы бежали от пожара.

– С этого момента, – вдруг авторитетным голосом заявил Ричмонд, – никаких контактов и никаких встреч – ни с кем – вы не должны иметь, не поставив нас в известность.

«Кто он такой? И почему он с нами так разговаривает? Хорошо, он компаньон Морриса, но к нам-то он никакого отношения не имеет» – так думала я и, наверное, Кирилл.

– В дальнейшем, – сообщил нам по дороге уже близко к Нью-Йорку Ричмонд, – вы будете иметь контакт с НЕВИ через Морриса, он является сотрудником этой организации, а через меня – с ФБР. А теперь я везу вас к моим личным друзьям, там вы будете в полной безопасности.

Нью-Йорк. Пиратское убежище

Наконец, уже поздно вечером, часов в десять, мы подъехали на 51-ю улицу (Ист-сайд).

За нами подъехала машина Морриса, в которой ехали дети. В ней находился еще четвертый человек, который также приехал с ними на ферму и которого нам даже не представили. Здесь, в Нью-Йорке, нам дали понять, что он тоже из ФБР.

Прямо с улицы мы вошли в маленькую комнатку, два окна ее выходили на улицу на уровне тротуара. В этой мрачной полуподвальной комнате справа стояла одна узенькая кровать. Посреди комнаты вместо стола опрокинутая черная бочка, и вокруг четыре красные полубочки, раскрашенные какими-то экзотическими цветами. Кругом на стенах были развешаны головы пиратов, сделанные из каких-то засушенных тропических плодов. И мы как будто очутились в убежище пиратов на каком-то необитаемом острове, как в кинофильме. Но это было прямо в самом центре Манхэттена.

Как только мы вошли, в комнате сразу же появились еще какие-то два типа. Один толстый, второй худой. Нам сказали, что они из НЕВИ. Все они, видимо, давно уже здесь торчали, ожидая нашего приезда, и о чем-то таинственно перешептывались. Зашел еще один, высокий блондин, нам сказали – бывший русский. Перебросился с нами несколькими незначительными фразами и быстро ушел. В это время ехавший с нами офицер из НЕВИ внимательно изучал наши паспорта. Все было обставлено таинственно, все говорили полушепотом, как будто боялись кого-то спугнуть.

Когда все собрались уходить, я обратила их внимание на то, что здесь одна кровать. Как можем мы все четыре человека разместиться на ней? Ричмонд куда-то исчез и приблизительно через час притащил раскладушки, гордо показав нам надпись на них – НЕВИ. Какое это имело значение, я так и не поняла, но это уже было лучше, чем ничего.

Перед уходом Ричмонд снова обратился к Кириллу с вопросом, теперь уже сколько Кравченко заплатил Лайонсу за книгу. Я только слышала, что Кирилл ему ответил:

– Абсолютно ничего не знаю, 50 % или 150 %, какое мне дело до этого?

Прежде чем уйти, Ричмонд еще раз повторил свое категорическое требование, чтобы мы теперь все свои поступки согласовывали с ним. Без его разрешения никуда не ходили и, главное, ни с кем не встречались.

Когда наконец все ушли, мы выяснили, что туалет находится почти в спальне хозяйки, где она размещалась с пятилетним внуком и дочерью, которая была где-то в отъезде.

Утром нельзя было, пока они не встанут, ни помыться, ни побриться, как сказал Кирилл. А о том, чтобы приготовить что-нибудь для детей, и речи быть не могло. И за все эти неудобства, когда дети, по существу, спали без постели, надо было платить дороже, чем за двухкомнатный номер в гостинице, который мы сняли, зайдя туда прямо с улицы. Там в гостиной был раскладной диван, а в спальне две кровати, номер с ванной.

А уж в смысле безопасности, мне казалось, глупее придумать нельзя. Любой человек, проходящий мимо по тротуару, мог все, что угодно, швырнуть прямо в наши окна или, толкнув дверь, очутиться прямо у нас в комнате.

Литературные страсти накаляются

Но не успели мы прийти в себя, как рано утром к нам приехала Лидия Александровна. Она взволнованно спросила:

– Вы что, сказали вчера вашим адвокатам, что вы видели Лайонса и заключили с ним контракт на 50 % на вашу книгу? Ричмонд вчера ночью позвонил к нам на ферму и просил выяснить этот вопрос.

– Что за глупости! Даже в голову мне такая вещь не приходила, – ответил Кирилл. – Ричмонд всю дорогу и весь вечер изводил меня вопросом, сколько Кравченко уплатил Лайонсу за книгу. Я ответил, что понятия не имею, 50 % или 150 %, какое мне дело. И потом, с какой стати его так волнует этот вопрос? Он же не писатель. Значит, это простое недоразумение, «языковые издержки».

Промучившись еще одну ночь до утра, стараясь устроиться как-нибудь поудобнее, мы решили, что из этого пиратского убежища нам надо немедленно убираться.

Морриса мы не видели, парадом командовал почему-то Ричмонд. И при первом его появлении мы заявили, что не можем оставаться здесь с детьми и что нам надо возвращаться либо на ферму, либо в гостиницу. Мы не можем держать закупоренными детей в этой комнате, здесь опаснее, чем ходить по улице.

На что он категорически ответил: «Нет!»

Таинственные шаги адвоката Морриса

Наконец накануне Рождества появился наш адвокат Моррис, с ним пришли господин Джоллис с женой, г-н Бармин с женой и Л. А. Голицына. Мы считали, что из всех, здесь присутствовавших, лучше всех понимает наше состояние г-н Бармин, так как он был таким же политическим эмигрантом, как и мы.

К нему и обратился Кирилл:

– Спросите, пожалуйста, у г-на Морриса, что он собирается предпринять или уже предпринял по нашему делу. И я хотел бы знать, сколько будут приблизительно стоить нам его услуги.

Генерал Бармин, поговорив с Моррисом, сказал:

– Я вам передаю точно, слово в слово, то, что сказал г-н Моррис. Он сказал, что уже предпринял кое-какие шаги в отношении вашего дела, а об оплате просит вас не беспокоиться, после окончания вашего дела он представит вам очень скромный счет. И что это не самое важное.

Какие таинственные шаги он предпринял, нам было совсем неясно, так как ни единого вопроса по существу нашего дела он ни разу нам не задал.

Но всем присутствующим стало абсолютно ясно, что здесь оставаться нам, действительно не только не удобно, но и опасно.

Меры безопасности

Мадам Джоллис обратилась к нам с просьбой:

– Пожалуйста, потерпите еще денек, после праздника мы что-нибудь придумаем.

Я чувствовала, что она так искренне, от всей души сочувствует нам и хочет помочь, что обещала выдержать еще денек.

Мадам Джоллис действительно пришла к нам на следующий день после праздника и сказала, что детей она возьмет к себе, а мы с Кириллом будем у ее очень хороших друзей – у доктора Дэвиса в Бронксе.

Мы снова повторили наше настойчивое желание никого не беспокоить, тем более совершенно незнакомых людей, вернуться вместе с детьми на ферму и ждать там, что уже предпринял или что собирается предпринять наш адвокат Моррис.

Но адвокаты категорически заявили, что они настаивают, что мы постоянно должны находиться под их наблюдением.

Дети уже изнывали взаперти. Кирилл заявил:

– Никуда больше мы не поедем. Александра Львовна предложила сегодня же заехать за нами, и мы поедем к ней на ферму.

И он ушел договориться о нашем к ней возвращении.

Я тем временем решила, с разрешения хозяйки, постирать пару детских вещей.

Когда я вернулась в комнату, была поражена – в комнате было полно народу: г-н Джолис, Моррис, Ричмонд и с ними тот офицер из НЕВИ, который ехал с нами в машине с фермы, но уже в гражданской одежде. И еще какой-то г-н Франк Нельсон, толстый, довольно несимпатичный, но очень подвижный, они представили его как журналиста из газеты «Херальд-Трибюн». Он с каким-то хищным интересом рассматривал нас.

Появились еще какие-то два типа из НЕВИ, которые однажды уже заходили к нам. Все они очень шумно и возбужденно что-то обсуждали.

В это время вдруг вошла Ева Джолис и заявила, что мы находимся в опасности, что все время, пока она шла к нам, ее сопровождал какой-то подозрительный тип.

Тут же за ней вошел Кирилл и не мог понять, что произошло и что происходит.

– Возможно, это кто-то из ФБР, кого приставили следить за нами, – высказал предположение Кирилл.

Тем не менее сразу же вызвали еще двух полицейских, вооруженных детективов. В комнате негде было повернуться.

Решили: отсюда немедленно надо выбраться. Я пошла собрать вещи и расплатиться с хозяйкой. Когда я вернулась, то сказала, что мы готовы немедленно вернуться с Александрой Львовной на Рид-фарм и что г-жа Толстая должна за нами скоро заехать.

Все в один голос закричали: ни в коем случае, детей г-н Джолис отвезет к себе, а мы поедем в Бронкс, и что там уже нас ожидают. Г-жа Джолис заявила, что нам будет хорошо у доктора Дэвиса, и мы, не желая огорчать ее, пообещали подумать.

Но это надо сделать сейчас и немедленно, – в один голос заявили все.

И мы решили опять: если адвокатам так нужно, мы должны сделать все, чтобы им помочь и облегчить их задачу.

Г-н Джолис увез детей к себе, а мы с целой кавалькадой машин с полицейскими детективами, долго петляя по каким-то дорогам, почти в полночь подъехали к очень милому домику, где нас встретили очень симпатичные господин и госпожа Девис.

Полицейские и детективы исчезли, по-видимому ушли на охрану снаружи. С нами остались г-н и г-жа Джолис, адвокаты Моррис и Ричмонд и журналист из «Херальд-Трибюн» Франк Нельсон, а также супруги Девис.

Ночное интервью

Моррис вдруг заявил, что с нами здесь находится г-н Франк Нельсон, которому мы немедленно должны дать интервью, которое будет напечатано завтра в газете «Херальд-Трибюн».

– В час ночи, после такой суматохи о каком интервью может идти речь? – заявили мы. – Мы сами напишем все, что мы хотели бы сказать, переведем и отправим в печать. И пожалуйста, отложите это на завтра.

– Нет, нет, – заволновались наши адвокаты, – это надо сделать сегодня, сейчас и немедленно.

Мы уже настоятельно повторяли, что для нас это очень, очень тяжелый и даже смертельно опасный шаг, и давать интервью в час ночи без переводчика это просто несерьезно, так как каждое написанное нами слово должно быть хорошо продумано.

На нас налетели все, кроме доктора Дэвиса.

– Мы уже договорились, завтра ваше интервью будет напечатано. Чего вы боитесь? Вот Кравченко (опять Кравченко, что он не дает им покоя? – никак не могли мы понять) дал интервью, и ничего страшного с ним не произошло, – уже почти вопил Франк Нельсон.

– Может быть, у Кравченко другие обстоятельства, – настаивал Кирилл. – И вообще, никакого интервью мы без русского переводчика не можем дать.

Мы чувствовали, что наши доводы не производят на них никакого впечатления, они не могут понять, как можно отказаться от рекламы, от возможности попасть в печать.

Когда все страсти на минутку утихли, Ричмонд, посоветовавшись с журналистом Франком Нельсоном, заявил:

– Я обещаю вам, что завтра в 11 часов утра г-н Нельсон привезет вам русский текст, в который вы внесете свои поправки, и только после этого он будет напечатан в газете «Херальд Трибюн».

Кирилл, не выдержав натиска, согласился.

Началось интервью: г-н Нельсон задавал вопросы мадам Джоллис по-английски, она переводила эти вопросы нам на испанский, мы отвечали ей по-испански, она переводила ему их на английский.

Наш испанский был намного лучше нашего английского, который мы знали на институтском уровне и который был более или менее необходим для инженера, чтобы суметь прочитать и перевести со словарем инструкцию, приходящую с иностранным оборудованием.

Никогда, ни при каких обстоятельствах не пользуясь разговорной речью, мы чувствовали себя абсолютно беспомощными.

Испанский для нас тоже был чужой язык, и не настолько хорошо мы его знали, чтобы свободно, как по-русски, в три часа ночи давать такое ответственное интервью. Мы чувствовали и понимали, что многие вещи Еве Джолис трудно было понять, а нам трудно было объяснить.

Были такие моменты, когда ни мы не знали, как перевести на испанский то, что мы хотели сказать, ни Ева не знала, как перевести это на английский. И ей, и нам было трудно.

– Зачем такая спешка? Почему не отложить на день и не сделать это с русским переводчиком? – снова попросили мы.

Ричмонд начал нервничать:

– Я же обещал, мы все сделаем. Давайте, давайте, продолжайте, продолжайте, – настаивал он.

Журналист становился все более и более агрессивным, не мог усидеть на месте, бегал по комнате с ручкой в одной руке и с блокнотом в другой.

Сенсацию! Сенсацию!

И вдруг наконец он не выдержал:

– Ну, давайте, давайте скорее!!! – нетерпеливо торопил он нас.

Я думала, что его раздражает то, что мы долго стараемся объяснить Еве Джолис, чтобы она точно поняла то, что мы хотим сказать. А у него на уме, по-видимому, было что-то другое.

– Ну давайте, давайте же, скорее, скорее! Сенсацию! Сенсацию! Сенсацию!!! – уже кричал он.

– Какую сенсацию?! – удивились мы.

– Чемодан, чемодан документов, как у Гузенко! У него уже куча денег! Он уже ферму купил!

И среди этих раздраженных адвокатов, нервничающего журналиста нам вдруг стало ясно, что у них уже имелся план о каком-то сенсационном заявлении, который мы якобы должны им дать, а мы вдруг расстроили все их планы. И это их бесит.

– Сенсацию! Сенсацию! – почти хрипел уже журналист Нельсон. – Скорее, скорее, – и никак уже не мог успокоиться.

Я не могла больше вынести этой пытки.

– Какую им нужно сенсацию?! Если я пойду повешусь, достаточная ли эта будет сенсация для них? – заявила я.

Уже было 3 часа ночи, и доктор Девис очень вежливо начал просить их удалиться.

Они ушли, твердо пообещав завтра, то есть это уже было сегодня, в 11 часов утра принести русский перевод нашего заявления до его появления в печати. Всю ночь я глаз не сомкнула. Плакать тоже уже не было слез.

Шутка ли, нам, советским людям, уже пережившим столько, умевшим хранить в себе так много, умевшим молчать, слово «реклама» было совершенно чуждо, а сенсаций мы вообще боялись как огня!

Это возбужденное, агрессивное поведение адвокатов и журналиста, требовавших от нас сенсаций, приводило меня в ужас. Мне казалось, что наше выступление в печати, наше заявление в печати на весь мир, что мы не согласны со сталинским режимом, – уже достаточная сенсация.

Мы хотели, чтобы каждое слово, которое появится в печати, было достаточно весомое, правдивое и отражало бы все, что мы хотели сказать.

Я так нервничала, ожидая 11 часов, что не могла ничего проглотить за завтраком. Но, к сожалению, это были только цветочки.

То, что ожидало нас дальше, вообще не укладывалось в наше представление.

После 11 часов мы каждую минуту ожидали, что вот-вот приедут. И только в час дня позвонила Лидия Александровна Голицына и взволнованно сообщила, что как только она прибыла в Нью-Йорк, то позвонила адвокатам, и те заявили, что прочитают ей текст материала, который собираются отправить в печать, по телефону по-английски, а она переведет нам его по телефону на русский язык.

– Как же я могу это сделать, ведь я звоню им из автомата, с улицы, – нервничала глубоко расстроенная Лидия Александровна.

Мы остолбенели. Такого дикого, такого жестокого непонимания в погоне за сенсацией от представителя печати мы не могли себе представить. Как можно так издевательски небрежно относиться к такому выступлению, когда для нас, и не только для нас, это был почти вопрос жизни и смерти. В этот момент я была в таком ужасном состоянии, что легко могла это сделать.

Кирилл опомнился первый:

– Лидия Александровна, пожалуйста, не волнуйтесь, передайте адвокатам, что мы категорически запрещаем печатать что-либо до тех пор, пока мы не увидим, не прочтем и не подпишем то, что появится в печати.

Отношение адвокатов к этому вопросу мы считали просто возмутительным. Ведь мы не авантюристы, и тот рискованный шаг, который мы вынуждены были предпринять, возлагал на нас слишком большую ответственность.

Мы порывали со сталинским режимом, мы выступали против Сталина в тот момент, когда весь мир считал, что Сталин освободил все человечество от фашизма, от Гитлера. И никто, никто не поднял голос в защиту сотен тысяч людей, которые вынуждены были остаться на оккупированной немцами территории, тех, кого немцы вывозили на принудительные работы в Германию, военнопленных и особенно тех, кто, пройдя весь ад войны, рискуя жизнью каждую секунду, после возвращения попал в сталинские лагеря. Сталин был кумир. А мы рискнули выступить против этого воспеваемого на весь мир кумира.

И на этом фоне все, что мы хотели сказать, должно было быть максимально правдиво и убедительно. А ту боль и тот вред, которые это заявление должно было нанести нашим родным и близким, находящимся там, трудно было представить и никакими словами нельзя было передать.

А вместо хотя бы небольшого, отдаленного понимания нашего положения вокруг нас носятся какие-то субъекты, которых ничего не интересует, кроме сенсации, чемодана документов и денег, денег, особенно таких, какие получили Кравченко и Гузенко. Это нам стало ясно.

Кирилл снова повторил:

– Лидия Александровна, пожалуйста, передайте этим господам, если у них нет времени перевести и дать нам проверить материал, который они собираются отдать в печать, мы категорически запрещаем им печатать о нас что-либо сегодня.

Но в это время начались нервозные, почти истеричные звонки журналиста Нельсона, он не кричал, а в истерике орал:

– Газета выходит сегодня через несколько часов, там уже на 1-й странице оставлено место для вашего «стейтмента»!

– Мы запрещаем, категорически запрещаем отдавать в печать что-либо без нашей проверки русского текста и без нашей подписи, – заявил Кирилл.

Адвокаты просто взбесились.

– Мы тогда отказываемся от их дела, – заявили они Лидии Александровне.

– Слава богу, может быть, это к лучшему – передайте им, – ответил Кирилл.

В этот день газета вышла без нашего «стейтмента».

Доктор Девис никогда не видел этих адвокатов раньше, но, глядя на эту картину, возмущался: гангстеры, настоящие гангстеры.

К нам немедленно примчались знакомые Кирилла меньшевики Борис Иванович Николаевский, Давид Абрамович Далин с женой, Денике и Моррис, им уже сообщили все о случившемся.

– Почему вы отказались от выступления в печати? – недоумевали они тоже.

И нам пришлось даже им объяснять, как все это происходило.

– Мы же не авантюристы и не собираемся создавать из нашего поступка дешевую сенсацию. Мы отдадим в печать только то, что мы должны и хотели бы сказать. Но адвокаты поставили нас в такое положение, что мы должны были отказаться. А вам, господин Моррис, наверное, сообщили уже, что они отказываются от нашего дела. И мы приняли их отказ с облегчением.

– Что вы, – закричали все в один голос, – нельзя: у этих адвокатов имеются колоссальные связи в правительстве!

Нам трудно было, почти невозможно было понять, причем в нашем деле связи.

Но все уверяли нас, что здесь надо иметь крепкие связи, без связей мы ничего не добьемся. Логично мы понимали, что это абсурд, но если вас 10 человек стараются убедить, вы начинаете верить.

Страна для нас новая, и нравы тоже. Все наше несчастье было в том, что нас окружали люди, сами только что попавшие в Америку, напуганные, как и мы, и почти ничего не знавшие о ее правах и законах.

Выступление в печати

Для меня лично выступить в печати было все равно что веревку набросить себе на шею.

После того как мы отправили наше заявление в печать, оно было напечатано на следующий день утром, и тоже не без клюквы, но уже не такой страшной, и без сенсации с чемоданом документов, как у Гузенко из Канады. Такой сенсации у нас не было, но в тот же вечер, как на крыльях, к нам влетели Ричмонд и Моррис. Вид у них был победителей.

Ричмонд был на седьмом небе, таким веселым, возбужденным мы его никогда не видели. Он как будто вырос на целую голову. Он заявил, что целый день не отходил от телефона, что ему звонили со всех концов, даже из Лондона, из Мексики, отовсюду. Его осаждали просьбой созвать пресс-конференцию. Он в одно мгновение из неизвестного Ричмонда стал знаменитостью. Они действительно не ожидали, что наше выступление может вызвать такой интерес и к ним посыпется столько запросов.

Ричмонд был в ударе, в газете был дан адрес фирмы и имя Ричмонда по той причине, что Моррис, будучи секретарем конгрессмена Куддера, не мог якобы выступать в нашем деле открыто. Хотя в то время мы ничего Ричмонду не подписывали и считали Морриса, а не Ричмонда пока нашим адвокатом. Но они были партнеры, и мы думали: это их дело, кто чем будет заниматься.

На фоне всего этого всеобщего возбуждения я чувствовала, что для меня это был один из самых страшных, тяжелых дней в моей жизни. Наше выступление в печати означало, что мы подписали сами свой смертный приговор. Если бы не дети, я бы не выдержала этого испытания, боюсь сказать, но я была на грани, когда могла покончить с собой.

Уйти из страны, куда, вы знаете, возврата вам больше нет. Принести невыносимую боль родным, близким и даже хорошим знакомым было нестерпимо больно. Меня уже меньше волновало, что будет с нами. Но какое-то шестое чувство мне уже подсказывало, что ничего хорошего нас впереди не ждет.

Мне не хотелось никакого шума, никаких пресс-конференций, никаких интервью, никаких фотографов, никакой известности, а просто чтобы все потихоньку о нас забыли, дали возможность, как и миллионам других людей, тихо, спокойно устроиться на работу и заняться воспитанием своих детей. Понять мое состояние мог только тот человек, который пережил это.

До тех пор пока мы не выступили в печати, советские тоже молчали, и мне казалось, что они именно этого хотели. И я знала, что, как только мы выступим в печати, они сразу же предъявят какие-либо обвинения и немедленно потребуют нашей выдачи Советскому Союзу.

Наша милая хозяйка напоила всех чаем. Во время чаепития Ричмонд вдруг заявил:

– Я добьюсь получения денег за ваш замечательный «стейтмент».

Кирилл удивленно ответил:

– Я не за деньги давал этот «стейтмент». Такие вещи не продаются.

– Но вам деньги нужны, и нам деньги нужны для ведения вашего дела, – твердо заявил Ричмонд.

– Деньги, я знаю, всем нужны, но заработать их я собираюсь не этим путем.

Тактические соображения

К этому времени к нам уже приехала Лидия Александровна Голицына. Все перешли в гостиную. Ричмонд закурил, любезно предложил всем сигареты и, усевшись поудобнее в кресло напротив нас, вынул из портфеля напечатанный лист бумаги и протянул нам для подписи.

– Что это? – спросили мы.

Посмотрев на эту бумажку, Лидия Александровна сказала:

– Это то же самое, что вы уже подписали Моррису.

– Зачем? Нам не нужен второй адвокат, нам вполне достаточно Морриса. А они как партнеры пусть сами разбираются, – сказала я.

Ричмонд заволновался:

– Передайте, – обратился он к Лидии Александровне, – что я компаньон Морриса и от нашей фирмы буду выступать я. Моррис по тактическим соображениям (опять же из-за конгрессмена Куддера) должен стоять в стороне. И это сущая формальность. Но так как моя фамилия уже опубликована в печати, все будут обращаться ко мне.