Текст книги "Вацлав Нижинский. Новатор и любовник"

Не слишком тактичное высказывание, но в действительности ситуация была настолько исключительной, что участникам труппы приходилось изыскивать все возможные резервы такта, чтобы вежливо прореагировать на новость, переполнившую всех недоверием и смятением. «О, вот бы увидеть лица всех остальных, когда они услышат!» – воскликнула Ковалевская. В каюту Рамберг с этой новостью поспешила мадам Батон.

Мадам Б. Невероятная новость! Нижинский обручился с Ромо лой!

Она не увидела лица приятельницы, так как Мими с чувством огромной потери и внезапным осознанием своей любви к Вацлаву, чтобы скрыть слезы, сделала вид, будто что-то достает из чемодана, стоявшего под кроватью.

Когда большой, как медведь, Батон поднялся на палубу, чтобы поздравить счастливую пару, он так горячо сжал руку Ромолы, что Вацлаву пришлось прибегнуть к красноречивому вмешательству.

Н. Рейх toucher, pas casser![331]331
  Можно прикасаться, но не ломать! (фр.)


[Закрыть]

«Эйвон» причалил в Рио вечером в воскресенье 31 августа и должен был отчалить в 5:45 на следующий день, так что предполагалось организовать экскурсии. Людям обычно даровано в жизни только несколько дней абсолютного счастья. Если большую радость доставляют воспоминания о своем собственном счастье, то немалое удовольствие – обсуждать счастье других. В первый день своей помолвки Вацлав и Ромола наслаждались не только тем, что после длительного путешествия по морю сошли на берег – они впервые ступили на континент Нового Света, осмотрели залив Рио-де-Жанейро и окружающие горы. Могло ли что-нибудь – мухи, жара, застенчивость, присутствие Ковалевской, служившей им переводчицей, – испортить их бесконечное счастье? Шесть месяцев она с исключительной настойчивостью шла к своей цели, а Вацлаву Бог наконец послал девушку. Час завершения близился. Перед тем как покинуть город, они заехали в ювелирный магазин, и Вацлав, выбрав два обручальных кольца, заказал выгравировать на них имена и дату. Затем они отправились на гору Сильвестр, где позавтракали в роскошном отеле посреди тропического леса. Это был первый раз, когда Вацлав и Ромола сидели за одним столом. Они катались среди гор под усыпанными орхидеями деревьями. Ромола, сидя между богом танца и бывшей любовницей Ага Хана, ощущала себя школьницей на воскресной прогулке. Заехав за кольцами, они вернулись на корабль, где принимали поздравления. Этим вечером Ромола сидела рядом с Нижинским за столом капитана.

После ужина Больм отвел ее в сторону. Многие в труппе, возможно, предчувствовали несчастье, но Больм оказался единственным из числа не охваченных жаждой сватовства, чье положение и дружба с Ромолой придали ему храбрости и право вмешаться.

А. Б. Ромола Карловна, я слышал… не могу этому поверить… Что означают все эти разговоры о вас и Нижинском? Я никогда не мог себе представить… Вы как будто не интересовались им. Что произошло?

Р. де П. Ну, я не всегда говорю то, что думаю и чувствую.

А. Б. Но в конце концов выйти замуж за человека, которого вы не знаете, совершенно незнакомого, за человека, с которым вы даже не можете разговаривать…

Р. де П. Но я знаю Нижинского. Я много, много раз видела, как он танцует. Я знаю его гений, его характер – все.

А. Б. Вы – дитя. Вы знаете его как артиста, а не как мужчину. Он любезный молодой человек, приятный коллега, но, должен предостеречь вас, он абсолютно бессердечен.

Больм рассказал ей историю о реакции Вацлава, вернее, об отсутствии реакции на смерть Томаша Нижинского, утверждая, будто Вацлав лишен нормальных человеческих чувств.

Р. де П. Не обязательно. Нет, нет, я уверена, у него доброе сердце. Тот, кто танцует так, как он, не может быть жестоким. А впрочем, мне все равно.

А. Б. Ромола, я обязан предупредить вас. Я знаю ваших родителей, мне оказывали гостеприимство в вашем доме. Это мой долг. Дружба Нижинского с Дягилевым, хотя, возможно, вы этого и не понимаете, больше чем просто дружба. Вероятно, он не сможет полюбить вас, и это разрушит вашу жизнь.

Р. де П. (очень решительно). Благодарю вас. Я знаю, вы желаете мне добра. Но я выйду замуж несмотря ни на что, даже если вы правы. Пусть я лучше буду несчастлива, служа гению Нижинского, чем счастлива без него.

Больм низко поклонился и ушел.

Капитан и Гинцбург предлагали устроить свадьбу на корабле, но Нижинский хотел «настоящей церковной церемонии». И жених, и невеста были католиками. Когда этим вечером Вацлав проводил Ромолу до каюты, он думала, что он войдет к ней. В Венгрии обручальное кольцо давало право на добрачные отношения. Но Вацлав, улыбнувшись, поцеловал ей руку и пожелал спокойной ночи. Зайдя так далеко, он хотел сделать все должным образом. Она не знала, чувствовать ли себя польщенной или обиженной, и даже подумала, что Больм, возможно, и прав.

На следующий день Ромола с наслаждением получала поздравления от труппы и с удовлетворением обнаружила, что Григорьев, такой властный в отсутствие Дягилева, стал подобострастно вежливым. Она была далека от мысли, что послужит причиной раскола Русского балета, не представляла, как сильно полюбит Нижинского, и не предчувствовала долгих лет страданий, которые выявят в ней поистине героические качества, которых она в себе и не подозревала.

Телеграмма Эмилии Маркуш с просьбой руки Ромолы была переведена на литературный французский Гинцбургом и отправлена по радио.

Гинцбург организовал на борту торжественный обед в честь помолвки вечером 2 сентября, но корабль шел тогда через залив Святой Екатерины, знаменитый своими штормами, и по мере того, как усиливалась качка, участники труппы один за другим поспешно покидали столовую.

Мими Рамберг стояла на носу корабля, глядя вниз на бушующие волны, ветер ревел и трепал ее волосы и юбку, а она плакала навзрыд: «Я хочу утонуть! Я хочу утонуть!» В ее горе опасно было там находиться, она действительно могла лишить себя жизни, но почувствовала руку на своем плече. Это был ее поклонник Владимир Романов. Или из чувства сострадания, или надеясь воспользоваться случаем, он появился из темноты, чтобы спасти ее… для будущего.

«Эйвон» миновал Сантус и Монтевидео и приближался к Рио-ла-Плата, а в субботу 6 сентября высадил своих пассажиров в Буэнос-Айресе. Жизнь некоторых из них непоправимо изменилась за время путешествия, к лучшему или к худшему – неизвестно. Нижинский и Ромола остановились в отеле «Мажестик», он в люксе на первом этаже, она – в комнате на третьем. В воскресенье Нижинский отправился осмотреть сцену театра «Колон», которую счел большой и великолепной. Ромола поехала осматривать достопримечательности в парк Палермо с Батонами. Все встретились в тот вечер за ужином с Карсавиной, прибывшей ранее. Как и следовало ожидать, Ромола сочла Карсавину очаровательной. Поставленная перед fait accompli[332]332
  Свершившимся фактом (фр.).


[Закрыть], балерина была избавлена от необходимости принимать неприятное решение – стоит ли ей вмешиваться в ситуацию, что было бы ей крайне не по душе. Сейчас ей оставалось только быть, насколько это возможно, любезной и надеяться на лучшее. Карсавина размышляла: окажись она на борту «Эйвона», попыталась бы она убедить Нижинского в том, что его брак может обернуться бедствием для Русского балета? Ответа на этот вопрос у нее не было.

В понедельник 8 сентября состоялась первая репетиция труппы. Григорьев предоставил Ромоле роль в кордебалете в «Князе Игоре», «Клеопатре» и «Шехеразаде». У нее появилась возможность увидеть мельком новую грань характера ее жениха.

«Нижинский репетировал и прислал мне записку, где просил, чтобы я не снимала тренировочный костюм, так как он хотел дать мне урок. Я пришла в ужас, попыталась уклониться, но не сумела. Дрожа подошла и чуть не плача стала делать упражнения à la barre [333]333
  У перекладины (фр.).


[Закрыть]. Я подняла на него глаза – передо мной стоял чужой человек. Он словно не узнавал меня – отстраненный взгляд мастера на ученика. Я перестала быть его невестой, я была просто танцовщицей. Я ожидала криков и ругани à la maestro, но вместо этого нашла бесконечное терпение… Он всегда останавливал меня, когда я хотела форсировать какое-нибудь движение».

Пока Облакова ездила по магазинам, покупая приданое и свадебные подарки, Гинцбург преодолевал формальности, связанные со свадебной церемонией, которая должна была состояться в среду. Осложнения возникли в связи с тем, что Нижинский был российским, а Ромола – австрийской подданной. Во вторник Гинцбург отвез их в церковь на исповедь. Нижинский исповедовался священнику, который не говорил ни по-русски, ни по-польски, а Ромоле пришлось дать обещание, что она попытается уговорить своего будущего супруга не танцевать в «аморальной» «Шехеразаде».

Гражданская церемония состоялась в среду в час дня в ратуше в присутствии нескольких близких друзей. На Ромоле было темно-голубое плиссированное платье из тафты с розовыми муслиновыми розами на талии и нарядная черная шляпка с загнутыми полями и синей лентой. Мэр обращался к счастливой паре на испанском языке. Они подписали искусно разукрашенное свидетельство и стали мужем и женой.

Вся труппа пришла на свадебный завтрак в отель «Мажестик». Манингсова позже так вспоминала об этом: «Это событие вызывало чрезвычайно большую неловкость, так как ни один из присутствующих, за исключением, возможно, Гинцбурга, не мог по-настоящему искренне поздравить жениха и невесту». Если бы Манингсова знала о том, как произошла помолвка, то сделала бы исключение для Облаковой и Ковалевской тоже. Карсавина, никогда не совершавшая непродуманных поступков, произнесла прекрасную речь. Больм, выступая, заметил, что «Нижинский исполнил множество замечательных прыжков в жизни, но ни один из них не был настолько значительным, как сегодняшний». А вечером должны были последовать церковное бракосочетание и генеральная репетиция. В тот же самый день! Ромола устала и, выйдя из-за стола, попросила Мими Рамберг подняться с ней наверх. Мими к этому времени успокоилась и смирилась со своей потерей. Нижинский вскоре последовал за ними и принес Ромоле кусок свадебного торта, который она съела, сидя на кровати, а Вацлав «клевал» крошки с ее пальцев, целуя их один за другим.

В церковь Сен-Мигель Ромола прибыла с опозданием. На ней было шелковое платье цвета слоновой кости, наскоро сделанная тюлевая фата и белые туфли, купленные в этот же день. Она увидела, что Нижинский огорчен ее опозданием. В аргентинской церкви, переполненной священниками в богатых облачениях и странными толстыми, но модно одетыми дамами, австро-венгерскую невесту повел к алтарю друг, наполовину русский, наполовину еврей, под музыку вагнеровского «Лоэнгрина» и вручил ее руку обрусевшему поляку, язык которого она не знала, а церемония проводилась на латыни и испанском, которых не понимали они оба. Оттуда в экипаже новобрачные отправились в свой отель, где их ждали фотографы, и по дороге он подарил ей желтовато-розовую жемчужину. А затем на репетицию, где новобрачная должна была станцевать партию Альмеи перед критическим взглядом мужа, возлежащего в роли Негра-раба у ног султанши, и не удержалась от падения. Наконец, самое тяжелое испытание – ужин в спальне отеля, неловкое молчание и сомнения по поводу того, что должно произойти позже. Путешествия заканчиваются союзом любящих. Да, Нижинский получил наконец девушку (если это именно то, что он хотел), и Ромола осуществила свои честолюбивые мечты. Мог ли его сексуальный импульс выдержать все эти церемонии? А что касается ее, имели ли смысл ее домогательства? «Мы ели молча… Он только улыбался и внимательно обслуживал меня. Мы оба были так смущены, что не могли объясняться с помощью привычной пантомимы. И когда после ужина Нижинский, поцеловав мне руку, ушел, я почувствовала такое облегчение, что чуть не заплакала от благодарности». Давайте заглянем вперед и посмотрим, что произошло в дальнейшем с некоторыми из тех, кто принимал участие в путешествии на «Эйвоне», так как не всех из них мы встретим на последующих страницах книги. Во время войны 1914–1918 годов Гинцбург отправился с поручением на Кавказ и не вернулся, по-видимому, он был там убит восставшими казаками. Рене Батон стал дирижером оркестра Паделу, сделал карьеру второстепенного композитора и прожил до 1940 года. Больм оставался с Дягилевым до вторых гастролей в США, состоявшихся во время войны, затем остался в Америке, где работал хореографом и преподавателем, умер в Голливуде в 1951 году. Григорьев и Чернышева оставались с Дягилевым до его смерти, она стала одной из его ведущих танцовщиц. Манингсова превратилась в знаменитую Лидию Соколову. Федоров, возлюбленный Майкерской, оставался с Дягилевым до конца и средствами пантомимы исполнил роль отца в «Блудном сыне» Баланчина во время последнего дягилевского сезона в 1929 году, позже в Париже у него украли все сбережения, и он повесился. Хилда Бьюик вышла замуж за знаменитого персидского дипломата генерала Арфа, Ольга Хохлова – за Пикассо.

Все знают, что произошло с Мириам Рамберг, ставшей Мари Рамбер, но не каждый знает, какую роль сыграл Нижинский в ее судьбе. Вместо обычной способности рассуждать судьба наделила его таинственным и чудесным инстинктом. На борту «Эйвона», на пути к браку, нервному расстройству и безумию, он дал Рамберг совет: «Не оставайтесь в труппе Дягилева. Это не для вас. Ваша работа – где-то в другом месте». После южноамериканских гастролей она никогда больше не общалась с ним, но последовала его совету. Она оставила Дягилева и основала британский балет.

Глава 7
1913–1917
(Сентябрь 1913 – ноябрь 1917)

Буэнос-Айрес показался танцорам городом с узкими улицами и непримечательными зданиями. «Улицы были переполнены, – писал Григорьев, – но только мужчинами; женщин вообще было видно очень немного. Позднее мы обнаружили, что женщины в Буэнос-Айресе передвигались не пешком, а только в экипажах». Несмотря на предупреждения, что за границей прогуливающиеся пешком девушки могут быть похищены и проданы в рабство, балерины, к удивлению местных жителей, позволяли себе бродить по городу в поисках жилья. Рамберг, подыскивая квартиру, случайно наткнулась на некий бордель, который ей порекомендовал человек, плывший вместе с Русским балетом на «Эйвоне».

Первое представление труппы – «Павильон Армиды», «Шехеразада», «Призрак розы» и «Князь Игорь» – состоялось 11 сентября. Всего было дано 18 спектаклей, два из которых – в пользу абонентов оперных сезонов театра «Колон». Это было первой встречей города с балетным искусством, и первоначальный вежливый интерес светской публики вскоре перешел в восторг.

К ролям в «Князе Игоре», «Шехеразаде» и «Клеопатре» Ромолу подготовили Маэстро и Ковалевская, но ее первым официальным выступлением в составе труппы была мимическая партия Невесты Принца в «Лебедином озере». Ее волнение, вызванное дебютом, было развеяно Больмом, исполнявшим партию Принца и развлекавшим ее на сцене разговорами. Но когда эту роль исполнял Нижинский, он «больше не был моим мужем, он был самым настоящим Принцем». На сцене между ними не существовало никаких других взаимоотношений, кроме вытекающих из роли. Отделение искусства от повседневной жизни было настолько присуще ему, что существовало и за пределами сценического пространства, она это хорошо поняла, когда оказалась мягко выдворенной из его гримерной перед спектаклем. В такие моменты, когда Нижинский «входил в роль», Ромола ощущала «некую неописуемую дистанцию» между мужем и собой.

Однако в отеле Нижинский был веселым и шаловливым; он посылал ей каждое утро розы, доставляемые вечно хмурым Василием. Сближение их шло медленно, но благодаря кропотливой опеке Гинцбурга Нижинский становился все откровеннее и со временем рассказал жене и о характере его прежних взаимоотношений с Дягилевым, и об истории своего брата Станислава: «Он душевнобольной. Ты должна это знать». Он отослал Дягилеву письмо с сообщением о своей женитьбе, в котором подчеркивал как неизменную дружбу, так и преданность Русскому балету. Дягилев так чуток, наивно полагал Нижинский, что даст им свое благословение. Ромола не была в этом так уверена, но она не могла себе представить, как Русский балет сможет существовать без Вацлава.

Дягилев получил это известие в Венеции. В то утро Мися Серт была приглашена в его гостиничный номер, чтобы проиграть ему только что полученную партитуру. Она застала его в ночной рубашке и домашних туфлях. «Неуклюже прыгая по комнате, охваченный восторгом, он схватил мой зонт и открыл его. Я сразу прекратила играть и велела закрыть его, так как открытый в помещении зонт приносит несчастье, а Дягилев был безумно суеверен. Едва я успела произнести свое предупреждение, как кто-то постучал в дверь. Телеграмма… Дягилев смертельно побледнел…»

В истерике он вызвал Серта, Бакста и других. «Когда «военный совет» собрался, ужасное событие было обсуждено с величайшим спокойствием. Каким было настроение Нижинского, когда он уехал? Казался ли он озабоченным? Нисколько. Грустным? Разумеется, нет». Дягилев решил немедленно телеграфировать и запретить обручение. «Увы! Многочисленные подтверждения продолжали прибывать: венчание состоялось, это было непоправимо. Мы немедленно отвезли Дягилева, упивающегося печалью и гневом, в Неаполь, где он пустился в неистовый разгул. Он был безутешен»*[334]334
  *По воспоминаниям Стравинского, он присутствовал при получении Дягилевым сообщения о женитьбе Нижинского (но в качестве места действия указал «Монтрё Палас-отель»). «…На моих глазах он превратился в безумца, которого мы с женой не могли оставить одного».


[Закрыть]. Кроме разочарования, постигшего его как любовника, и крушения надежд, возлагаемых на труппу и будущее Нижинского в качестве балетмейстера, это событие явилось для великого Дягилева еще и сокрушительным ударом, исподволь нанесенным 23-летней девчонкой.

Сообщения о женитьбе Нижинского начали появляться в прессе. Одна из французских газет поместила сардонический заголовок «Un manage bien… parisien». «Le danseur marie»[335]335
  «Брак вполне… парижский». «Женатый танцор» (фр.).


[Закрыть] – восклицала другая, делая поспешное заключение о том, что бывшая ученица Нижинского Ромола Пульски отныне стала его звездой. Бенуа писал из Петербурга Стравинскому в Швейцарию.

Бенуа из Петербурга Стравинскому в Швейцарию, (?) сентября 1913 года:

«…Сергей находится черт знает где. После нашего обсуждения балета на музыку Баха в Бадене он должен был приехать увидеться со мной в Лугано и привезти с собой Равеля. Но от него ничего не слышно, и, так как он пропал без вести, я склонен верить этим прелестным сплетням (возможно, они дошли до тебя тоже) о том, что Вацлав женился на венгерской миллионерше, а Сергей с горя продал труппу какому-то импресарио. Есть ли у тебя какие-нибудь новости о нашем беспутном гениальном Сергее? Валечка, который уехал в Париж (проклиная свою судьбу, бедняжка), также ничего не знает». Стравинский подтвердил слухи.

Бенуа из Петербурга Стравинскому в Швейцарию, 28 сентября 1913 года:

«Дорогой Игорь Федорович,

Я был в Москве и обнаружил твое письмо только по возвращении. Известие о женитьбе Нижинского поразило меня подобно удару молнии. Когда это произошло? Ни одного из наших друзей сейчас в городе нет, и я не знаю никого, кто мог бы дать мне какую-либо информацию об этом, так как я не хочу говорить с посторонними людьми вроде Светлова. Я видел Сергея и Вацлава почти накануне отъезда Вацлава в Аргентину, но тогда не было даже намека на надвигающееся событие. Нижинский вместе с нами очень внимательно штудировал Баха, готовясь к постановке балета. Возможно ли, что тогда у него еще не возникало и мысли об этом? Будь добр и скажи мне одну вещь: было ли это совершенной неожиданностью для Сергея или он был готов к этому? Глубоко ли он был потрясен? Их роман подходил к завершению, и я сомневаюсь, что он действительно был убит горем, но если он страдал, то, я надеюсь, не слишком ужасно. Однако я представляю, в какое затруднительное положение это поставило его как руководителя труппы. Но почему Нижинский не может быть одновременно и балетмейстером, и венгерским миллионером! Вся история настолько фантасмагорична, что иногда я думаю, будто все это мне приснилось, а я, как идиот, поверил».

Отчаяние Дягилева не мешало ему заниматься делами. Хуго фон Гофмансталь находился в Венеции, и переговоры по поводу балета на музыку Штрауса должны были продвигаться, даже если Нижинский и не мог больше рассматриваться в качестве хореографа.

Гофмансталь из Мюнхена Штраусу в Гармиш, 30 сентября 1913 года:

«В Венеции я часто встречался с Дягилевым, Бакстом и очаровательной леди Рипон, и разговор вновь и вновь велся вокруг «Иосифа»… Я полностью одобряю намерение Дягилева пригласить Фокина, а не Нижинского в качестве постановщика этого балета».

В Париже потерпела крах грандиозная затея Астрюка с Театром Елисейских полей. Приглашенные им художники признавали его благородные деяния на благо музыки, оперы и балета. Было решено, что 6 ноября здесь состоится заключительное представление «Бориса Годунова», и каждый будет выступать бесплатно. Дягилев, прервав свои оргии в Неаполе, посетил спектакль. Затем он отбыл в Петербург. 17 ноября труппа Астрюка прекратила существование.

Ромола чувствовала, что ее танец улучшается под неусыпной опекой Нижинского. Он провел с ней не только традиционные уроки, но и другие, изобретенные им самим. «Самые трудные па становились легче, если я тщательно копировала его движения. Главным фактором являлось чувство гармонии в движении». Она успешно справилась со своим волнением, и ее исполнение роли одной из Нимф в «Фавне» вполне удовлетворило Нижинского. Но когда она танцевала в «Князе Игоре», в котором он не принимал участия, она пыталась отговорить его от просмотра. Он настаивал на том, что должен посмотреть спектакль, дабы оценить его в целом. Страх Ромолы перед Нижинским-артистом возвратился, и, «когда я увидела его в кулисах, я в панике убежала со сцены!». К ее большому огорчению, ее на неделю отстранили от спектаклей, а когда она обсуждала с Нижинским свои успехи, он сказал, что она слишком поздно начала танцевать, чтобы отработать совершенную технику: «Но ты смогла бы очень красиво исполнять танцы, которые я сочиню для тебя».

Ромола приняла благоразумное решение продолжать занятия с мужем, но никогда больше не танцевать перед публикой: она сможет лучше служить ему, если не будет отвлекать своими проблемами танцовщицы. Это решение еще более отдалило ее от жизни труппы. А также и Вацлава.

При посредничестве Гинцбурга Ромола теперь обсуждала с мужем вопрос о ребенке, и Гинцбург перевел ей решение Вацлава: «В течение пяти лет мы будем жить ради искусства и нашей любви, но высшее счастье, вершина жизни и брака – ребенок, и потом, когда мы окажемся в своем постоянном доме, ребенок у нас будет».

Через месяц из Буэнос-Айреса труппа переехала в Монтевидео, где были даны только два представления, хотя публика была более восприимчивой. Следующее путешествие последовало в Рио-де-Жанейро, где первый спектакль состоялся 17 октября. Турне закончилось в начале ноября. В Монтевидео Ромола плохо себя чувствовала, но в Рио они с Нижинским ездили на прогулку в лес, где их восхитили цветы, птицы, бабочки и особенно вездесущие маленькие обезьянки. Им меньше нравились змеи, которые иногда проникали в их высокогорный отель.

Однажды, пишет Григорьев, Гинцбургу сказали, что Нижинский не будет танцевать вечером. Барон указал Григорьеву, что танцор нарушает контракт, а это создавало большую проблему, так как у Нижинского не было дублера в роли Арлекина в «Карнавале», входившем в эту программу. Неужели никто из них не знал, что у Нижинского не было контракта? Режиссер немедленно велел Гаврилову репетировать роль Нижинского, а сам отправился к Вацлаву и Ромоле, которые оба были непреклонны в своем решении, что Нижинский не будет танцевать этим вечером, вопреки предостережениям Григорьева. Нижинский не дал никаких объяснений по поводу своего поведения и на следующий день танцевал как обычно. О случившемся Дягилева поставил в известность Гинцбург. Таков рассказ Григорьева. Ромола Нижинская отрицает, что Нижинский пропустил спектакль, но, однако, в телеграмме, посланной Дягилеву в Петербург за подписью Григорьева, согласно воспоминаниям последнего, нарушение контракта было приведено как основание для увольнения Нижинского. Но Нижинский не имел контракта с 1909 года. Григорьев пишет, что много думал об этом инциденте и женитьбе Нижинского на корабле, когда возвращался в Европу: «Мне казалось, что Нижинский и Русский балет почти неразделимы. Наш теперь уже значительный репертуар был в большой степени создан с расчетом на Нижинского; то обстоятельство, что Дягилев всегда сосредоточивал рекламу на нем, привело к отождествлению Нижинского с нашим балетом в общественном мнении. Более того, сотрудничество Дягилева с Нижинским вызвало к жизни новое течение в хореографии, о котором так много было сказано и написано. Короче говоря, я не представлял, как можно заменить Нижинского, и все же за пять лет общения с Дягилевым я осознал всю сложность его характера. Он абсолютно не зависел от других людей, как бы они ни были ему необходимы, и теперь, когда Нижинский женился, я не мог представить, каким образом будет продолжаться их сотрудничество. Однако моя вера в огромные возможности Дягилева подсказывала мне, что он разрешит эту проблему…»

Нижинский в «Карнавале». Рис. Жана Кокто

Нижинский и Ромола плыли в Европу вместе с труппой*[336]336
  *По свидетельству Григорьева, они плыли на другом судне.


[Закрыть]. Ромола, обнаружившая еще в Бразилии, что беременна, страдала от морской болезни, а мысль о предстоящем рождении ребенка приводила ее в ужас. Вацлав ободрял ее, говоря, что ребенок, которого он называл «негритенком» в память о Южной Америке, будет замечательным танцором. Они постепенно обретали способность поддерживать беседу на ломаном русском и французском языках, но до конца жизни, даже если Ромола обращалась к нему по-русски, Вацлав отвечал по-французски. Ромола восторженно говорила о красивой одежде, шляпах и драгоценностях, а также о блестящей светской жизни, которую, по ее убеждению, ей предстоит теперь вести, став женой великого танцора. Вскоре она поняла, что Вацлав не разделяет ее энтузиазма по поводу светских удовольствий. Он сказал ей: «Я только артист, а не принц, но все, что у меня есть, – твое. Если эти вещи сделают тебя счастливой, я дам их тебе». Корабль причалил в Кадисе, и Нижинские решили добраться отсюда в Париж на поезде, а труппа продолжила свое морское путешествие в Шербур.

Они планировали ненадолго заехать в Будапешт, поскольку Вацлав хотел познакомиться с матерью Ромолы, а затем отправиться навестить Элеонору в Петербург, где Броня в октябре родила дочь Ирину. Но прежде всего они намеревались встретиться в Париже с Дягилевым.

«При пересечении границы в Эндайе мы обедали в вагоне-ресторане, как вдруг Вацлав побледнел, вскочил и выбежал вон. Я последовала за ним и обнаружила его в нашем купе, в обмороке. Я попыталась немедленно вызвать врача, но в поезде ни одного врача не оказалось. Начальник поезда принес лед и нюхательную соль, и когда Вацлав пришел в себя, то пожаловался на сильную головную боль, которую он часто испытывал в длительном путешествии на поезде. С этого времени я бросила курить, так как он не переносил даже запаха сигарет».

Дягилева в Париже не было. Тем не менее краткое пребывание Нижинских в Париже сопровождалось чередой развлечений. Затем они проследовали в Вену, где их встретила сестра Ромолы, и далее в Будапешт, где мать Ромолы Эмилия Маркуш организовала множество приемов и фотосъемок. Эту «шумиху» Нижинский нашел утомительной.

Эмилия Маркуш и ее врач уговаривали Ромолу избавиться от ребенка. Однако в последний момент Ромола решила, что даже смерть предпочтительнее аборта. Вацлав был счастлив. «На его лице отразились облегчение и радость. Он нежно поцеловал меня и прошептал: «Слава Богу. То, что Он дал, никто не вправе уничтожить». Ромола, скорее сильно увлеченная Нижинским, чем по-настоящему любившая его до женитьбы, теперь начинала все сильнее любить его за доброту.

Беспокойство Нижинского относительно завершения двух балетов, «Иосифа» и балета на музыку Баха, над которыми он работал, возрастало. Вся подготовительная работа была закончена (частично на «Эйвоне»), но репетировать в Южной Америке было невозможно из-за ужасной жары, и Нижинский действительно был нездоров, с тех пор как покинул Рио. По прибытии в Будапешт он послал Дягилеву телеграмму с вопросами о том, когда начнутся репетиции, когда он сможет приступить к работе над новым балетом, и настоятельной просьбой освободить танцоров от других обязанностей на период репетиций. В ожидании ответа Вацлав готовился провести Рождество со своей семьей.

В Шербуре Григорьев и путешествующая с ним часть труппы получили приветственную телеграмму от Дягилева. Не успел Григорьев прибыть в Петербург, как его вызвал к себе Дягилев, который, показав телеграмму Нижинского, накрыл ее рукой, «как он всегда поступал с раздражавшими его сообщениями», а затем написал ответ и попросил Григорьева подписать его. Так недобрые предчувствия Григорьева подтвердились. «Поручая мне ответить на телеграмму Нижинского, он желал показать, что их прежняя дружба теперь ничего не значит и что их отношения отныне стали чисто официальными».

Телеграмма пришла в Будапешт за два дня до запланированного отъезда Нижинского в Россию.

Григорьев из Петербурга Нижинскому в Будапешт (подписанный текст), 3 декабря 1913 года:

«В ответ на Вашу телеграмму господину Дягилеву сообщаю Вам следующее. Господин Дягилев считает, что, пропустив спектакль в Рио и отказавшись выступить в балете «Карнавал», Вы нарушили контракт. Поэтому в Ваших дальнейших услугах он не нуждается. Сергей Григорьев, режиссер труппы Дягилева».

Имея в виду, что Дягилев прекрасно знал об отсутствии у Нижинского контракта (поэтому он просто не мог его нарушить), даже если Григорьев и не знал этого, представляется возможным, что последняя история с пропущенным спектаклем, послужившая поводом для увольнения Нижинского, была полностью выдумана. Тем не менее уведомление об отставке все-таки было послано. Первой реакцией Нижинского на послание, безотносительно его формулировки, было недоумение, а его жена расплакалась. «Только теперь мне впервые пришло в голову, что я, возможно, совершила ошибку: я разрушила то, чему всячески хотела помогать». Но Вацлав утешил ее: «Не печалься. Это какая-то ошибка, но даже если это и правда, я – артист и могу работать самостоятельно». Он послал вызывающую телеграмму Астрюку.

Нижинский из Будапешта Астрюку в Париж, 5 декабря 1913 года:

«Пожалуйста, проинформируйте газеты, что я не буду далее работать с Дягилевым».

В течение некоторого времени, все еще отказываясь поверить в реальность своего увольнения, Нижинский пытался выяснить у бывших коллег, что в действительности на уме у Дягилева. Несколько дней спустя он писал Стравинскому (которого не видел со времени «Весны священной»).