Текст книги "Наступление"

Таджикская ССР. Пограничная зона. Начало декабря 1987 года

Широка страна моя родная

Много в ней лесов, полей и рек…

Ни Скворцов, ни Шило даже не подозревали – насколько много.

Это были горы. Но это были необычные горы. Горы обычно подразумевают спокойствие, непоколебимость, какую-то монументальность. Черный монолит скалы, присыпанный снегом, гудящие от боли пальцы, удары альпинистского молотка, ощущение пустоты под тобой. Но – никак не такие горы.

Мертвые, пустые, со злобно гудящим ветром, сила которого может сбросить тебя со скалы, почти без растительности, потому что тут ничего не выживает – эти скалы просто не терпели, когда по ним шел человек и старались его убить – всеми силами старались. Вчера, проходя мимо заставы, они видели натянутые канаты – солдаты и офицеры, несущие здесь службу, передвигались, держась за эти канаты, чтобы их не сбросило ветром. Им же приходилось пользоваться альпенштоком, Басмач же шел безо всего, только со своей палкой с крюком.

Черт бы его побрал.

Басмачом они его назвали, чтобы не называть «Дух» хотя Дух подошло бы ему куда лучше. Просто Духом своего называть было нельзя, раз Дух – значит, надо убить. Назвали басмачом, по возрасту как раз подходил, басмачи в этих краях до шестидесятых годов были.

Басмача им представил их командир, майор Шекшеев, он был из асадабадского отряда, они – из джелалабадского, и между ними были проблемы, связанные с давними, афганскими делами – там не прикрыли, тут не помогли. Внешне это никак не выражалось – но Скворцов был уверен, что майор дал им самый трудный маршрут из возможных – от Чирчика они должны были дойти до Кундуза, да еще принести туда по двадцать килограммов мяса горного козла, для того, чтобы было чем отметить прибытие. Где они это мясо добудут – их личное дело, но если мяса не будет – то и ждать их никто не будет.

Сам Басмач был старым, тощим дедом с зубами желто-черными от дрянной табачной жвачки, которую он жевал. Он был настолько легким, что сначала и Шило и Скворцов удивлялись – как его не сдувает со скалы – но как-то не сдувало. Дед был одет в одежду, какую носят душманы, таскал с собой большое пуштунское покрывало, кустарно раскрашенное под каменный склон и старую винтовку Мосина тридцать седьмого года выпуска с открытым прицелом, к которой у него было двенадцать патронов. У них то у самих было по СВД с сотней патронов на каждую и по АПБ, к которому патронов чуть ли не цинк разобрали. Почему так много? Так по Афганистану идти, в пограничной зоне кто только не шляется. Козла опять таки убить надо и не одного, с одного козла сорок килограммов мяса наверняка не добудешь. Сам же этот дед, которого звали Асомутдин, по-русски почти ничего не понимал, когда майор его представлял, сказал только Асомутдин – я! И с видом бая ткнул себя пальцем в грудь. Все общение ограничивалось парой десятков наиболее ходовых русских слов, потом дед сбивался на таджикский, который ни Скворцов, ни Шило почти не знали. Странный, в общем, был дед, да уж какой есть…

Дед, а за ним и они передвигались по тропе неспешно, если посмотреть со стороны – даже нарочито медленно. Горы не любят спешки, горы коварны, горы – словно живые существа, словно норовистые кони, так и норовящие сбросить со спины седока.

Очередной порыв ветра злобно рванул рюкзак, повело влево – ветер завывал как грешник в аду, и в этот момент Скворцов понял, почему горцы верят в духов гор. Закрой глаза – и подумаешь, что это живое существо тянет тебя в пропасть, своими невидимыми, но цепкими руками.

Прижался к скале, замер, пережидая. Несмотря на всю подготовку, на то, что больше года по горам бегал – сердце бухало где-то в горле…

Примерно через полчаса они выползли на какую-то площадку – дед уже успел устроиться, постелил свое одеяло на землю, упер винтовку прикладом. Что делать – Скворцов уже знал, Шило тоже – за несколько минут их отгородила от ветра тонкая, но непроницаемая для вьюги стена верблюжьей шерсти. Как-то сразу стало тепло – вообще, на улице было не холодно, где-то в районе минус пяти-семи – но ветер свободно отбирал еще десять градусов.

Мясо кромсали кордами – острыми, как бритва национальными ножами таджиков, сильно похожими на пчаки. Корды им дал дед, самодельные – но по сравнению с тем, чем снабжает советская промышленность даже спецназ – небо и земля. Не в пользе советской промышленности, конечно.

Мясо было от барана, которого вчера снял из СВД Шило – но тогда не было такого ветра как сейчас, они еще не поднялись в горы. Мясо нарезали на полосы, натерли солью и по совету деда открыто подвесили на рюкзаки, чтобы провялилось – делается просто, иголка, суровая нитка и все. Ни тот ни другой не знали – останутся ли они в живых после потребления таким вот образом приготовленного мяса – но дед ел уверенно.

Запили из фляжек талой водой. В темноте их походного шатра глаза деда влажно сверкали, как будто от слез.

– Слышь, дед. Идти долго до границы? – попытался выяснить Шило

– Долго, долго… – залопотал дед, он мог повторять какое-то вырванное из контекста слово, но друзья не были уверены в том, что он понимает его смысл.

– Близко до границы, спрашиваю?

– Близко, да…

– Твою мать… – выругался Шило – Иван Сусанин, б…

– Помолчи – отрубил Скворцов

– Чего?

– Если он понимает?

– Да что он понимает. Чурка он и есть чурка.

– И все равно – помолчи.

Самому Скворцову не нравился этот дед. Было такое впечатление, что он его где-то видел. Вспомнить бы еще, где именно.

– Щас нажремся, потом по следу нас искать будут.

– Компас глянь, следопыт.

Шило полез за компасом. Командир их маленькой группы говорил и с ним резче, чем обычно – и Шило знал, почему. Перед самым вылетом сюда, он опять попался – догадайтесь, на чем. Вот-вот. На том же самом, о чем щелкают пальцем по кадыку и понимающе подмигивают. Тут то они и узнали – что на их новом месте службы за провинность одного наказывают всех членов группы – хорошо, что их поставили пока работать вдвоем. Так что – повод был, и Шило смиренно терпел.

– Карту дай

Шило вытащил карту, Скворцов развернул ее, достал фонарик, который он привез из Афганистана, в нем была какая-то штука – ты его трясешь, и он потом работает, и батареек не надо. Включить не успел – дед ударил его по руке и что-то резко и зло заговорил. Потом отодвинул полог – вероятно, сказал он о том, что фонарем пользоваться нельзя.

И черт с ним…

* * *

Когда настала пора остановиться на обед – Шило нашел то, что найти здесь был не должен. Не должно было быть этого здесь.

Это была желтая, очень яркая пачка сигарет, на лицевой стороне было написано по-английски, на оборотной – арабской вязью. Пачку смяли и постарались схоронить – но неудачно – камень стронулся с места и желтый бок пачки был как сигнал.

Шило подал сигнал опасности, молча показал на пачку подошедшему Скворцову. Сам доставать не стал – может быть, эта пачка блокирует детонатор противопехотной мины. На этой каменной осыпи – костей потом не соберут.

* * *

Баран был большим. На вид в нем и сорок килограммов можно было наскрести, если освежевать, как следует. И еще – его совершенно не беспокоил ветер. Он стоял на камне – это было похоже на ожившую скульптуру, и смотрел в сторону Афганистана.

Скворцов смотрел на него, накрывшись присыпанным сверху сухой пылью одеялом.

 
Если морем мы уйдём,
Пусть поглотит море нас,
Если мы горой уйдём,
Пусть трава покроет нас.
О великий государь,
Мы умрём у ног твоих,
Не оглянемся назад[129]129
  Это уми-юкаба, одно из основных стихотворений Японии. Эти слова положили на музыку, и под нее уходили в бой камикадзе


[Закрыть].
 

Лепесток сакуры на ладони – как нарушение гармонии целого.

Ветер – как вестник смерти.

Сердце – как предательство в груди.

Джинба иттай… Единение воина и его оружия.

В последний момент, наведя винтовку в подсказанную подсознанием точку, много левее барана – Скворцов выстрелил. И закрыл глаза, чтобы не видеть смерти.

* * *

Баран упал со скалы. Пришлось доставить.

Он и в самом деле был огромным – круторогий, старый самец. Наверное, для него так было даже лучше – природа не содержит в себе ни капли жалости, а он был уже стар и мог в любой момент сорваться со скалы.

Точно такую же палатку поставили внизу. В три ножа начали разделывать барана. Шкуру и рога забирал дед, точно так же он забрал шкуру и рога предыдущего барана. Шкуру он тщательно, не допуская ни единого пореза, выскребал ножом, засаливал и привязывал к спине, свернув в узел. Рога прятал под камнями. Не стоило сомневаться – найдет.

Наступила ночь. Разобравшись с мясом – дед встал и пошел, махнув рукой. По этим горам и днем то мог ходить последний дурак – а ночью…

Хорошо хоть спустились – оказывается, есть путь и здесь, по ущелью, не надо рисковать жизнью на круче.

Переглянувшись, Скворцов и Шило последовали за ним. Пока разделывали барана – можно сказать, отдохнули…

* * *

До ночи – так и не успели дойти до границы. Пришлось располагаться на ночлег – в ущелье. Одеяло, похожее на пуштунское – это тебе и палатка и спальный мешок. Костер… вы что, шутите что ли? Горячего они не пили и не ели уже несколько дней. Каждые три часа – смена караула.

* * *

Засыпая, проваливаясь в горячий, обволакивающий как овсяный кисель сон Скворцов кое-что вспомнил. То, что не хотел бы помнить…

Если хочешь пулю в зад – поезжай в Джелалабад…

Джелалабад… Проклятый, залитый кровью, опасный – ничуть не безопаснее Кандагара. Афганистан в квадрате…

Ротным тогда у них был капитан Сивицкий, крепкий, старой закалки мужик, лет тридцать – а опыта на все пятьдесят, покувыркаться в Анголе успел, пока сюда не бросили. Ох, гонял. За провинности бил. Лично. Хочешь… отбивайся, если сможешь. Получишь еще больше.

Тот день… они были в воздушном патрулировании… его тогда только вводили. Два Крокодила, два Мишки и они, досмотровый взвод, облет, возврат, дозаправка, снова облет. Духи тогда наглыми были непугаными, караваны днем гоняли…

Получилось глупо – тогда зоны патрулирования подбирали можно сказать на глазок, Ми-8 машина такая, топлива много жрет, радиус примерно сто пятьдесят километров – но это примерно. На деле может быть по-всякому – полет на небольшой высоте, с маневрами уклонения, в высокогорной местности – топлива пожирает немеренно. Вот и получилось – возвращаясь, поняли, что до базы не дотянуть, запросили Землю, та их посадила рядом с советским гарнизоном, место довольно опасное, но все лучше, чем просто в горах, а тут даже танк имелся. Завтра придет с караваном наливник, в наливнике будет авиационное топливо, его придется заливать в баки, передавая ведра по цепочке и, в конце концов, все обольются керосином с головы до ног. Но это будет завтра… до завтра надо еще дожить.

Лейтенант Скворцов, только прибывший в часть на замену из Союза, вышел из землянки, где располагался командир заставы, прикрывавший стратегическое направление – Пешаварскую дорогу. Когда то здесь был виноградник… виноградари ушли в Пакистан, виноградник вырубили метров на сто, чтобы не загораживал сектор обстрела. У дувала – который вообще то назывался бруствером, но в Афгане его называли дувалом – в темноте рдяно алели светлячки сигарет, негромко переговаривались на смеси русского, матерного и пушту – типичного языка русского спеца. Скворцов прислушался к разговору, принюхался…

Когда он подошел к дувалу… никто и не подумал встать с корточек, как это подобает делать при приближении старшего по званию.

– Это наблюдение называется? – негромко спросил летеха – мать вашу так.

– Ты пригнись тащ лейтенант – с долей насмешки посоветовали ему – а то того и гряди, прилетит с гор. Тут душки с БУРами ходят, ненароком засветят еще. Жалко будет.

В спецназе, как и в любой другой серьезной части, командирами не назначали. Командирами становились.

Договорить насмешник не успел – с той стороны дувала что-то увесисто шлепнулось перед говорившим, и он вскочил на ноги, грязно матерясь. Следом повскакивали и остальные…

– Проверка бдительности, на!

С той стороны дувала встал Сивицкий, весь чем-то перемазанный – лицо, руки. Яростно сверкали только белки глаз.

– Тащ капитан.

– Шо, бля, пасти пораскрывали. Если бы душок – ща бы на собственных кишках валялись. Ферштейн?

– Так тащ капитан…

– О! Это кто гавкнул. Шило, небось, ты?

– Так точно.

– Зер гут. Собачью вахту ты стоишь, не слышу!

– Есть…

– Остальные, бля, мотню подобрали, и сделали так, чтобы я вас искал. Резко! Если, бля, кого на постах не будет – вломлю лично.

Спецура, резко подобрав барахло, покидала место сражения.

Капитан одним плавным, невероятно органичным и текучим движением перемахнул через дувал, мгновение – и он стоял перед молодым лейтенантом, который к нему был прикреплен, потому что, как выразился батя «в поле ветер в ж. е дым – в горах не канает».

– Пройдемся, лейт?

– Посидим, тащ капитан? Направление то… меня вон те развалины смущают.

– Меня они тоже смущают, лейт. Как десятиклассницу перед первым разом. Я там пару подарков оставил, для духов. Пошли, нечего ту ж…ми светить.

Капитан и лейтенант медленно пошли по лагерю. Это был их первый совместный боевой вылет, до этого только отработка взаимодействия там, на базе.

– Ты откуда, говоришь, лейт?

– С Москвы

– О! А я с Одессы.

– Дело хорошее.

– Еще бы. Как расплюемся – в гости приезжай.

– Приглашаете, тащ капитан?

– А то… одному скучно. В горы сходим. В Крыму хорошо. Ходить в горы пробовал?

– В пределах учебки.

– Тоже дело. А что в тебе такого особенного, что к нам прикомандировали?

Прикомандировали – было малозаметным оскорблением. Бывают малозаметные препятствия – а бывают малозаметные оскорбления. Понятные только посвященным.

– Направили потому что я два языка – от зубов отскакивает.

– Язычник…

– И не только. С СВД мухе яйца отшибу. В полете…

– А вот это – уже серьезнее. Звания есть?

– Мастер спорта. Дальше не успел.

– Призвали?

– Вроде того. Сам пришел.

– Ну-ну. Проверим при случае. Как личный состав?

– Раздолбаи, прости господи.

Капитан коротко хохотнул.

– Имей в виду, лейт – придет время, ты их примешь. Если копыта не бросишь.

– То есть?

– То и есть. Я в Академию[130]130
  Видимо, капитан писал рапорт о зачислении в Военно-дипломатическую академию – там готовили офицеров ГРУ


[Закрыть] – рапорт писал. Мобыть возьмут.

– Постарше меня званием есть.

– Ты не понял. Одна вещь – не в передачу. Батя так решил. Иначе бы он тебя ко мне не поставил в пару.

Сказанное было удивительным – тем более для молодого лейтенанта

– Я тут без году неделя

– Неважно. Батя людей видит. У него духи – как после сала[131]131
  Один из видов пыток. Мусульманам нельзя даже соприкасаться с любыми продуктами из свиньи, не то, что есть. Свинья – нечистое животное. Вот и говорили душку – если молчишь, у нас тут одному прапору с Украины гостинцев с дома прислали…


[Закрыть] колются. Если он тебя ко мне поставил, зная, что я готовлюсь группу сдавать – значит, тебе и сдавать.

– Быть не может.

Капитан словно не услышал последних слов лейтенанта

– Не обосрись. Пацаны – или ты их сломаешь, или они тебя. Если они тебя – скорее всего, домой грузом двести вернешься.

Прапор внезапно подал сигнал «Тихо», его шаг мгновенно перешел на крадущийся, тихий. Лейтенант автоматически сделал то же самое…

…

– А что… Душки и есть душки.

– Как тебе не стыдно, Забалуев. Это трусость.

– Слышь, не лечи… Нашелся… замполит, бля… Мне тут еще полгода… из-за твари зеленой я себе неприятностей огрести не хочу. Хватит того, что было.

– Ты же орденоносец. Коммунист. Стыдись! Мы здесь, чтобы им жилось лучше, а ты…

– А я забил на них большой и толстый. Понял, б… замполит…

Договорить наглец не успел – капитан змеей скользнул в укрытие, отрытое для полкового миномета, перехватил глотку тому, кто расслабленно вещал миру о своей системе ценностей. Левая рука почти перекрывала кислород, в правой был ПБ[132]132
  Бесшумный Макаров, спецпистолет


[Закрыть].

– Проверка бдительности, на! Что, деда, домой хочешь?

– … ы…

– Ща устрою. Засажу в колено – и домой поедешь. Хромать до конца жизни. И б…ям на танцах красиво в уши дуть. Хочешь?

– х-х-х-х…

Капитан чуть освободил захват, полузадушенный дел свалился под ноги.

– Хочешь? – повторил капитан

– Никак… нет… тащ… – прохрипел приходящий в себя дед.

– Чтобы пока я здесь – скрылся в нору и там сидел. Секешь? А то сделаю. Не слышу!

– Так… точно…

– Воины, б…ь. Да вы, ушлепки… любой дух вас…

Капитан сплюнул, оглядел стоящих перед ним солдат – совсем еще пацанов.

– Кто тут… про совесть этому ботал?

– Я, товарищ капитан… – шагнул вперед один из наблюдавших, невысокий и белобрысый.

– Пошли… прогуляемся. А вы – сидите. Повышайте уровень политической грамотности… на.

Они вышли из капонира. В небе горели крупные как вишни, ярко-белые звезды. И одна красная – над самым горизонтом.

– Лейтенант Скворцов – буркнул капитан – мой замок по группе.

– Младший лейтенант Зеленкин.

– Приятно познакомиться под звездами пустыни. Что этот душок натворил нехорошего? Расскажешь? А то жизнь что-то томная излишне.

– Да было дело, товарищ капитан.

Было видно, что разговор этот замполиту неприятен.

– Между нами. Завтра улетим – и как могила.

Опасения замполита были понятны… даже не совсем опасения. Просто – не дело, когда проблемы подразделения выносятся за пределы подразделения на какое-то обсуждение. Разбираться и помогать никто не будет – а вот наказать накажут запросто. Всех кто под руку попадется.

Но все равно – замполит чувствовал потребность выговориться, чтобы хоть кто-то понял. Потому что это – глодало его изнутри.

– Да тут получилось такое… Понимаете, тащ капитан, был тут такой Дост. Инженер Дост. Не из пятерки, нет[133]133
  Пятерка – руководящая группа в провинции или уезде. Губернатор, первый секретарь комитета НДПА, командир армейского соединения, начальник управления МГБ, командующий царандоя.


[Закрыть]. У него семья большая, он сам из уважаемой семьи. Но он честно на сторону революции перешел. Он все для односельчан делал, помогал, чем мог. Его местный исламский комитет к смерти приговорил за то, что он к нам ходит. А он честно помочь всем хотел. Он систему придумал, чтобы воду с гор собирать, баи, они же тут людей заставляли за воду платить, если бы могли – они бы и за землю платить заставляли. Он к нам приходил, говорил – я хочу, чтобы Афганистан жил так, как вы сейчас живете. Он таджик, на родине был, потом фотографии привозил, показывал, как в Таджикистане живут, его духи только за это ненавидели, потому что люди смотрели эту фотографию, и верили ему, а не мулле. Вот его за это духи убили. Он ночью шел, его встретили – он к нашему выносному посту побежал. А командиром там Забалуев был. Курченко хотел пойти, помочь, Забалуев ему приказал на месте сидеть и остальным тоже. А Дост… ему голову отрезали, понимаете? И звезду на груди вырезали, чтобы боялись. Он же нам верил, к нам бежал, верил, что мы поможем. А мы… Как же мы победим, если тут такие…

– Как Забалуев? А никак! Никак не победим.

Замполит остановился

– А… зачем тогда, тащ капитан…

– Зачем мы тут? Воевать. Знаешь, в чем твоя ошибка, Зеленкин. Ты думаешь, что вот этот вот Забалуев – его словами переубедить можно. Не-а. Ни хрена подобного. Ты ему сказал, он на них плюнул и дальше. Вот когда он в штаны наделает от страха, когда до кишок проймет – вон тогда он въедет. Разом!

– Но так же… Нельзя.

– Тогда этот буржуй тебя подставит. Или еще кого. Думай сам. И мышцу качай. Не ту, которая языком ворочает, а все остальные. Понял? Иди… строй личный состав. Мы тут с замком моим… словом перекинемся.

Когда Зеленкин ушел – капитан в упор посмотрел на Скворцова

– Понял?

– Так… точно – неуверенно сказал Скворцов

– Ни хрена не понял. Пока. Но поймешь. В группе – буржуев нет. Но это потому, что я – есть. А вот ты – можешь и развести. Буржуй, Скворцов – это такая тварь, из-за которой вся группа может погибнуть. А он выйдет к своим и дальше будет гадить. Его – не грех и случайной пулей.

– Не понял? – мрачно сказал Скворцов – то есть?

– То и есть. Иди… проверь посты. Замок.

* * *

Почему-то у многих сложилось такое впечатление, что в Афганистан нас никто не звал, никто нас там не ждал, и когда мы вошли – никого кроме врагов, тайных или явных – там не было. На самом деле это было не так. В Афганистане существовала прослойка людей – и эта прослойка росла с каждым годом нашего пребывания там. Эта прослойка, увы, росла за счет того, что в афганском обществе становилось все меньше и меньше равнодушных, оно все больше и больше раскалывалось и точно так же росли ряды душманов – но она росла. Это были люди, которые искренне хотели видеть Афганистан цивилизованным социалистическим справедливым государством, без рабства и угнетения, государством, где все трудятся и получают за свой труд справедливую плату. В стране появлялись люди, которые действительно – по крайне мере сами лично – шагнули из феодализма в современный мир, победили раба в душе своей и искреннее хотели помочь сделать это всем афганцам.

Увы – но такими были не все, далеко не все. И, что самое страшное – силами феодального мракобесия пользовались, лелеяли их, холили, вооружали – те люди, которые тоже относились к цивилизованному миру. Они забыли, что волк, который съел твоего врага – не стал от этого твоим другом. И завет о том, что не рой другому яму – они тоже забыли…

* * *

Что же касается капитана Сивицкого – то свои знания и умения он Скворцову передал. Но не все. Во время командировки в Асадабад его ранили, не так чтобы тяжело – но на лечение его отправили в Кабул, в Центральный военный госпиталь. Оттуда – он уже не вышел, ходили слухи, что капитан свернул с ума и его отправили в Союз. На группу поставили Скворцова, совсем зеленого еще, больше просто некого было. Может быть именно то, что он был совсем зеленый – помогло ему наладить отношения с группой. Во время войны все прекрасно видно, кто честный, а кто нет, кто надежный, а кто нет. Скворцов был и честным и надежным, кроме того, он был умным и хитрым, что редкость – не секрет, что в спецназ обычно попадали пацаны с не самых благополучных семей. Его замок, тот самый Шило, взял на себя часть командования, вся группа учила своего лейтенанта – а лейтенант учил свою группу, потому что, например, так стрелять из СВД, как стрелял он, никто в группе не мог, и так до конца и не научился. Так, постепенно, он и врос в группу. И больше в обиду его – никто бы не дал.

* * *

Утром прошел патруль – тут были такие хреновые места, река, потом дорога и потом сразу – стенка на пятьдесят метров. С той стороны – зеленка. Мутная, недобрая, быстрая река. С той стороны – иногда били духи. Ракетами. Поэтому пограничные патрули старались тут не задерживаться.

Когда патруль ушел – пошли на переправу.

Переправа – переправа, берег левый – берег правый…

Черная, стылая, быстро бегущая вода, остатки ледка на той, афганской стороне. Пока переправишься – либо подохнешь, либо с воспалением легких свалишься. Унести может – запросто, как два пальца об асфальт. Единственное – на той стороне зеленки нет, не вылезет в самой ответственный момент, ошалевший от наглости шурави дух, не ошпарит очередью в упор. С той стороны тоже – черная, стылая земля и горы. Чужие.

Чужая земля.

– Ну, чо? – Скворцов повернулся к Шило

– До Моста дружбы бегом марш – предложил Шило

– Тогда задание провалим.

– А тут – яйца отморозим.

– Они нам больше без надобности будут – после такого.

– Это ты – про себя. Мне то они к делу.

Дед залопотал что-то, прислушавшись, Скворцов опознал пушту

– Ты что, дед, пушту знаешь? Пашту поежи?

– На, на[134]134
  Нет, нет.


[Закрыть]…

Скворцов сплюнул

– Долдон. Говорит на пушту, говорит, что не знает.

Дед улыбался, как улыбаются люди, которые не понимают язык, и продолжал лопотать.

– Что говорит то?

– Да что-то про тот берег. Про пещеру. Э, дед, что ты там говорил. Пещера? Дар[135]135
  пещера (пушту)


[Закрыть]? Поежи?

– А, а! Дар! – закивал дед

– Черт бы все побрал. Он говорит, что там есть пещера.

– Ты ему веришь?

– Ему тоже переправляться.

– Ему, по-моему, уже до дверцы. Парванис.[136]136
  Все равно, одно из выражений, которое знали почти все.


[Закрыть]

Двое сослуживцев посмотрели на стремительно текущую реку.

– Но переправляться надо – подвел итог Скворцов.

* * *

Лейтенант Скворцов перед тем, как переправляться – разделся догола, в мокрой одежде потом по горам идти – не дело. Уходя на дело, каждый спецназовец брал пару больших пакетов, в них можно было много что сделать, в том числе и одежд вот так положить, можно было сделать что-то типа плота и не плаву держаться. Хорошая вещь пакет, в общем.

В жизни всё фальшиво.

Есть только одна истина,

И эта истина – смерть[137]137
  Харагурэ. Сокрытое в листве.


[Закрыть].

Шило размотал веревку – в принципе длины той веревки, которая была у каждого, хватало, сращивать не пришлось…

Однажды господин спросил у Мусаси:

– Что означает «Тело словно скала»?

Мусаси ответил:

– Пожалуйста, велите позвать моего ученика Тэрао Рюмасукэ.

Когда Тэрао явился, Мусаси велел ему немедленно покончить жизнь вскрытием живота. Тэрао уже занес меч, но тут Мусаси остановил его и сказал господину:

– Вот что такое «Тело словно скала».

Жизнь есть вечное ожидание смерти. Самое главное в жизни – с честью умереть. Если перед тобой есть выбор – жизнь или смерть – лучше всего выбрать немедленную смерть и шагнуть ей навстречу. Вот чему учил Скворцова и таких пацанов как он, тех, кого он увидел как воинов в стрелковой секции мудрый московский сенсей.

– Старшой. Ты чего на холоде стоишь?

Для Скворцова – не было холода. Не было страха. В конце концов – именно так переправлялись самураи в двенадцатом веке через горные реки, которых в Японии немало.

Ничего не говоря – лейтенант обвязал вокруг пояса предложенный конец веревки – и шагнул в ледяную воду.

Течение реки захватило его, властно и плавно повлекло за собой. Японцы верили, что в каждой реке есть Бог и в каждом дереве есть Бог и у каждой деревушки, какой бы малой она не была – есть небесный покровитель. Когда он шагнул в ледяную воду – он пошел против природы, против ее законов и сил, потому что вода не для того, чтобы человек плыл в ней, и река, тем более зимняя река – не место для человека. Вспарывая бурлящую воду короткими, резкими гребками, он плыл к противоположному берегу, таща за собой веревку – а вода с температурой около нуля обнимала его тело как горячее мокрое полотенце. Вот что такое – тело как скала.

Когда почувствовал, что больше не может – просто закрыл глаза и продолжал грести. Нужно просто делать… делать это так, как будто ты хочешь переплыть океан…

Серые, шуршащие, давно высохшие камыши врезались в руки, он схватился за них, пополз на берег. Вода властно тянула его назад, не желая отпускать добычу.

Когда по тросу на тот берег переправили пакет с одеждой – он не смог сазу ее одеть. Все закоченело, даже скорее задеревенело…

* * *

Когда переправились Шило и дед – Скворцов как сумасшедший метался по берегу. Собирал высохший камыш, складывал в кучу.

– Ты чего? – вытаращился на него Шило

– Собирай. Там костер разожжем – еле выговорил Скворцов– иначе подохнем.

* * *

Пещера и в самом деле была совсем недалеко, до пещеры добрались легким бегом, почти ничего не видя перед собой и таща в охапке кучи сорванного сухого камыша. Наверное, если бы душманы задумали в этот момент остановить их автоматным огнем – они бы и то прорвались к пещере.

Пещера была маленькой, всего на несколько человек – но сюда не задувал ветер, и было тепло. Тепло было от костра, который разожгли – удивительно – но тут был готовый очаг, видно было, что им уже пользовались. Дым от разожженного костра уходил куда-то вверх, в трещины – они вышли и не увидели, чтобы было заметно костер по дыму. Видимо, природа здесь устроила своего рода дымоход, который охлаждал и рассеивал дым.

Собрались у костра – все втроем. Тут были деревья, немного, но были – немного обогревшись, они вышли, наломали веток, принесли в костер. Камыш сгорал очень быстро, хоть и давал тепло.

Сели – спиной к зеву пещеры, чтобы не выпускать тепло.

– Хорошо… – сказал Шило, и это были первые его слова больше чем за час. До этого он не говорил – стучал зубами.

– Выживем.

– А деду – хоть бы хны.

– Привычный… Они все тут – через границу лазают.

– Чего лазать то. Через мост Дружбы – забашлял и провез.

– Дурь.

– А что. За дурь просто больше забашлять надо.

Шило был прав – война, когда она длится долго это скучно. Так сказал Наполеон. А конец двадцатого века подтвердил – не только скучно, но и гибельно для армии, для тех, кто воюет. Когда война длится долго, когда она из чрезвычайного превращается в будничное и обыденное – тогда нарастают связи. Где можно достать спиртное и дурь, куда можно толкнуть топливо, а куда – и патроны, где можно дуканы пошмонать. Начинается разложение… особенно страшное, когда начинают забывать, ради чего воюют. Армия после восьми лет войны – уже не совсем армия.

– Долго идти еще, как думаешь?

– У деда спроси.

– У него спросишь… Э, дед, чанд саат рах аст[138]138
  Сколько займет путь?


[Закрыть]?

– Нис, нис… кам-кам[139]139
  Нет, нет. Немного…


[Закрыть]…

– Говорит что немного.

– Немного это сколько?

– День, два. Думаю и впрямь – немного.

Вопрос был вполне оправданным, хотя бы они и знали конечную точку маршрута. Дело было в том, что в этой провинции они не воевали и местных троп не знали. В горах километр – это только на карте километр, его можно идти целый день, и так и не пройти.

– Подождем?

– А что? Подождем, отдохнем…

Что-то стукнулось, скатилось со стуком вниз – разомлевший от тепла прапор не сразу обратил на это внимание. Только через секунду скосил взгляд, думая, что упал от тепла камень.

У НОГИ ЛЕЖАЛА ГРАНАТА.

В следующее мгновение, Скворцов бросился вперед и накрыл гранату своим телом. Раз, два… только когда он досчитал до десяти, понял – что-то не так.

– Э, шурави! Руки таки в гору! – раздалось от входа в ущелье

Басмач положил руку на автомат готового стрелять Шила, с силой пригнул вниз.

– Не надо – сказал он по-русски

– Кто там? – крикнул Шило – стрелять буду!

Дед подошел к Скворцову, все еще лежащему на гранате, хлопну его по спине.

– Вставай. Молодец.

* * *

У выхода из пещеры их ждал небольшой отряд – восемь человек. Пулеметчик, снайпер, гранатометчик. На всех автоматах – подствольные гранатометы, что большая редкость. Афганская форма «коммандос» без знаков различия, китайские разгрузки-лифчики, обветренные, суровые лица. Бороды – длинные, отпущенные не вчера и даже не месяц назад. Чалмы вместо обычных головных уборов, причем повязанные правильно.

– Товарищ полковник! – вытянулся один из них, видимо старший перед Басмачом

– Вольно… – сказал Басмач – принимайте пополнение. Экзамен сдан.

Скворцов, еще не отошедший от гранаты, пристально всмотрелся в одного из боевиков.

– Товарищ капитан… – с сомнением в голосе протянул он

– Здесь нет никаких капитанов – отрезал Басмач – чем раньше ты об этом забудешь, тем лучше. В колонну по одному. Начать движение!

* * *

– Говорили… вы с ума свернули, тащ капитан…

Капитан Сивицкий, у которого давно не было уже ни настоящего имени, ни звания, пыхнул последний раз косяком, потом решительно бросил недокуренную козью ногу на землю, растоптал чувяком. Удивительно – но в этом странном месте в ежедневный рацион военнослужащего входил косяк с коноплей, который курили под вечер. По желанию. Спиртное было запрещено, а косяк – пожалуйста.

– Говорят, в Москве кур доят… – резко ответил капитан – ты поменьше верь тому, что слышишь. Тут такие асы… наплетут с три короба. Как группа?

– Не могу знать, тащ капитан.