Текст книги "Наступление"

Он украдкой оглянулся… солдаты смотрели на дорогу… или на него?! Надо идти… просто надо идти, он почти у цели. Скоро будет автобус.

– Стой! – раздалось сзади. Кричали по-хазарейски.

О Аллах!

Усерган прибавил ходу, он не побежал, но пошел по быстрее, деревянные подошвы дробно колотили по подмороженному асфальту.

– Стой, говорю!

Усерган оглянулся. Солдат догонял его, но автомат с плеча он не снял, просто бежал за ним, неуклюже и развалисто. Афганцы плохо умеют бегать, это не их, здесь почти негде бегать – только горы и долины. И реки… кое-где.

Он побежал. Он видел, как остановилась впереди черная Волга, потом как человек, стоящий возле нее выхватил пистолет – и окончательно убедился, что на него и впрямь устроил засаду ХАД. По нему еще не стреляли, он бежал… и все перед глазами почему-то превращалось в разноцветные пятна… черное, желтое…

А потом дурак солдат дал длинную очередь и две пули попали аккурат в баллон с самодельной взрывчаткой, и то, что одна пуля попала хазарейцу Усергану в спину не имело теперь ровно никакого значения.

Ничего уже не имело никакого значения.

Водитель, везущий детей в школу, успел надавить на тормоз автобуса до того момента, как осколки выбитого взрывом лобового стекла хлестнули его по лицу.

Если бы подполковнику Советской армии Владимиру Викторовичу Басецкому сказали, что он сможет голыми руками, один перевернуть Волгу – он бы не поверил. Счел бы говорящего идиотом.

А вот – пришлось.

Так получилось, что Наташа оказалась в Афганистане. Сын был почти взрослый и учился на первом курсе ТВАККОКЗУ[197]197
  Эта дикая аббревиатура обозначает всего лишь Тбилисское высшее артиллерийское командное Краснознаменное ордена Красной Звезды училище


[Закрыть], будущий горный артиллерист, офицер – разведчик и корректировщик огня, наверное, это лучшее профильное училище в Союзе, где учат этому. А Наташу просто не с кем было оставить, не было в живых ни одной бабушки. Пришлось взять с собой.

История была простая и жизненная. Обычный гарнизон, приличное продвижение по службе. Очередь на квартиру, которая подойдет в двенадцатой, если не в тринадцатой пятилетке – а жить то хочется нормально, правильно ведь? Командование эти проблемы знало, и способы для их решения были. Можно даже сказать – подполковнику очень сильно повезло. В Афганистан, где выслуга идет год за два и год за три, и денежное довольствие соответствующее, да еще платят чеками, которые в Союзе можно и по десять номиналов обналичить, если знать, как и немного оборотистым быть. За два года – можно накосить на кооперативную квартиру в Москве, если не залетать и ни на что не транжирить. А тут еще супруга… сильный хирург – полостник, кандидатскую пишет, на работе ее зажимают, потому что у начальника кандидатской нет, и никогда не будет, и значит, у подчиненных кандидатских тоже быть не должно. Мало того, что работа за те же чеки и на повышенном окладе – так еще и рай для написания кандидатской, может и докторской – такого, что в Афганистане есть, ни в одной советской больнице не увидишь. И вот между шансом на нормальную жизнь, наконец – тем более что после Афгана запросто могли взять в Москву, в Арбатский военный округ, варианты были – встала Наташа, которую просто не с кем было оставить. Знали, что в Афганистане очень неспокойно, то что говорили по телевизору, показывали как военные вместе с афганцами какую -то аллею дружбы сажают – смотришь на это на все, а у тебя на кухне друг сидит, оттуда вернувшийся, который теперь бухает по-черному и спит только с включенным светом… нормально? И все-таки – решились, взяли. Делать было просто нечего, взяли. В конце концов – не они первые не они последние.

Кто же знал, что так будет?!

Как ни странно, Наташе в Афганистане понравилось, причем сразу. Она безболезненно перенесла переход в другую школу, ее ничуть не напрягали своеобразный местный климат, она не боялась разрывов ракет, когда моджахеды пускали их по Кабулу. Как то неожиданно у нее открылись способности к рисованию и теперь она с листами ватмана, которые отец утянул из штаба, целыми вечерами просиживала на балконе и рисовала… рисовала горы, Кабул, самолеты, афганцев, русских. Всех рисовала. Ее приняли в школе, у нее появились друзья среди афганцев, и даже кажется – мальчик из местных.

В тот день подполковник спешил. Шла операция в Хосте, туда выехала большая группа офицеров, нагрузка на оставшихся возросла лавинообразно – потому что нагрузка нормальная только когда каждый делает свое дело и дела делаются – а тут несделанное скапливается в геометрической прогрессии. Домой он вырвался впервые за четыре дня – побриться, белье сменить, постираться, привести себя в порядок, в кой-то веки раз нормально поужинать и увидеть семью. Потом он будет корить себя за это – если бы он остался ночевать в министерстве, если бы он не поехал… да много тут всяких «если».

Очень много.

Оставив Наташу у посольства, они поехали в министерство – но востроглазый Переверзев как всегда крутящий головой во все стороны кое-что заметил.

– Викторыч! – весело сказал он, перекрикивая громкое тракторное бормотание мотора УАЗа – а ты что, с Достом породниться решил?

– Ты чего несешь? – недовольно сказал Басецкий

– А вон, глянь назад. Волжана, та самая. И доча твоя…

– Сань, ты бы замолк, а – сказал Юрий Копытников, полковник и старший по званию в машине – а то язык без костей, он, знаешь ли…

– А я чо? Я ничего…

– Мели Емеля, твоя неделя… – с усмешкой поддержал еще один офицер

А вот Басецкому кое-что не нравилось. Он смотрел назад в зеркало заднего вида – и видел и бегущего по проезжей части хазарейца с телегой, и, что самое главное – бегущего следом за ним солдата – машин на улице было еще мало, и транспортный поток обзор не загораживал. И все это ему сильно не нравилось…

– Петя, стой! – резко сказал он, перекрикивая простужено кашляющий мотор

– Викторыч, ты чего? – испугался Переверзев, подумав, вероятно, что Басецкий, психанув на сказанное, собирается остановить машину и набить ему морду

– Стой, сказал!

Подполковник дернул ручку двери – и в этот момент грохнуло…

Мало кто видел взрыв десяти килограммов тротила в относительной близости от себя любимого. Мало кто может описать, что происходит в этом случае – по причине того, что взрыв десяти килограммов тротила, да еще с болтами и гайками – это почти гарантированная смерть для всех, кто рядом. Тем не менее – счастливчики, которые видели и остались в живых – бывают…

Первое впечатление – это растерянность. Многие люди потом хоть убей не могут вспомнить момент взрыва, даже если в это время смотрели прямо на него. Ты стоишь… и вдруг ты лежишь, и не понимаешь, что произошло вообще, и что произошло конкретно с тобой. Момент взрыва стирается из памяти, ты не помнишь как ты оказался на земле, вот только что ты стоя, хоп – и ты лежишь. И хорошо – если живой.

Минно-взрывные травмы очень коварны, человек может умереть, даже если его не изрешетило болтами и гайками. Причины две: первая это контузия, вторая – это минно-взрывная травма легких и удушье. Опасное это дело – попасть под взрыв десяти килограммов тротила.

Подполковник Басецкий тоже не помнил момента взрыва, вот он открывает дверцу машины, потом как бы стоп-кадр, раз – и он вдруг шатаясь, бежит туда, где ничего не видно, где над дорогой повисло грязно-бурое облако

Рвануло здорово…

По секретному предписанию КГБ СССР, советское посольство в Афганистане уже вовсю готовили к функционированию в экстремальных условиях, то есть после вывода советских войск с территории ДРА, предусматривалась даже возможность функционирования посольства в условиях уличных боев в Кабуле в режиме «Укрытие» – то есть когда будет сорвана или по каким-то причинам невозможна экстренная эвакуация советского дипломатического персонала. Совпосольство в Кабуле и так было хорошо защищено толстым и высоким забором, там были две скважины, одна из них доставала воду с пятисотметровой глубины – сейчас туда завезли запас оружия, вкопали цистерну, наполнили ее солярой, укрепили ворота. Если раньше охрана на воротах стояла почти что открыто – то теперь охранник стоял в специальной будке с бронестеклом, а ворота выдержали бы таран автомобиля марки Урал. Усерган не добежал до ворот метров пятнадцать, но не больше – но и тут десять килограммов тротила есть десять килограммов тротила.

Усергана разорвало на клочки – от него не осталось ничего, даже чтобы в могилу положить. На миллисекунду дольше жил незадачливый сорбоз – его тоже разорвало. Руку его, верней не руку, а часть кисти – нашли потом на территории посольства. Взрывом размазало об бок БТР второго солдата и хазарейского авторитета, который некстати остановился поболтать с соплеменниками.

Забор устоял – на совесть был сделан, был рассчитан на возможный штурм посольского комплекса. Устояли и ворота.

Охранник, почувствовав опасность толкнул генерала Доста и накрыл его собой – у афганцев не принято в первую очередь спасать детей, детская жизнь почти ничего не стоит, и если ты к примеру сбил ребенка – то за это не предусмотрена даже уголовная ответственность, заплатил семье выкуп и все. Советские долго не могли понять этого… впрочем, советские так и не поняли Афганистан так и не увидели его до самого ухода. Тем не менее – Рохан поступил не так, как должен был поступить. Жизнь женщины в Афганистане тоже ничего не значит по сравнению с жизнью мужчины и воина – но рядом с Роханом было человеческое существо, которое он любил по-настоящему, это была первая девочка, которая к нему так хорошо относилась, которая помогала ему – и это была первая любовь, такая, какая может быть только у детей. Поэтому – Рохан, когда началось – понял, что дело плохо и успел толкнуть Наташу на тротуар и закрыл ее собой, подарив ей еще немного жизни.

Потом на них обрушилась перевернутая вверх колесами взрывом Волга…

Из своей будки шатаясь, вышел очумевший прапорщик КГБ, стоявший на воротах – бронестекло и бронированная будка сохранили все же ему жизнь, хотя он был тяжело контужен. Шатаясь, он пошел к месту взрыва – и тут увидел, что в пыли, там, где только что произошел взрыв – кто-то есть.

Прапор передернул затвор – он соображал плохо, в голове шумело, из ушей текла кровь, и выглядел он так, что хоть картину рисуй – выжившие после Апокалипсиса.

Видно не было ничего – почти ничего. Едкий запах взрывчатки лез в нос, в глаза, дышать было совсем нечем…

– Стой!

Человек не обратил на него внимания

– Стой, стрелять буду! Стой!

Человек начал что-то делать… не было ничего видно, все как в тумане. В отвратительном, душащем тумане….

Голова у прапорщика закружилась, и он потерял сознание.

Где? Где?!!!

– Наташа! Наташа!!!

Подполковник схватил гарь ртом, носом, дышать было нечем, его выворачивало наизнанку. Но он все же искал… искал в этом облаке, от гари слезились глаза – но он все равно искал, шаря руками как слепой.

– Викторыч!

Отстаньте!

Его рук на что-то наткнулись… какое-то большое, рваное, с режущими руки краями железо. Он схватил за него и потянул… оно не поддавалось, а он все тянул и тянул. Потому что – знал.

– Викторыч. Ты…

Потом ему сказали, что он перевернул вставшую на крышу Волгу.

Один.

Ехать было некуда. Дорога только одна – в сторону Министерства обороны, там – тупик. Обратный путь перекрыт бронетранспортером, солдатами и взрывом…

Но свое дело он сделал. Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, его именем он покарал проклятых муртадов, и мунафиков, и мухарибов[198]198
  Те, кто не участвуют в войне, но каким-либо образом содействуют воинам. В трактовке ваххабитов к мухарибам относятся и дети воинов, и потому их тоже можно и нужно убивать.


[Закрыть], он покарал тех, кто поработил Афганистан и афганцев, кто разругает мечети и насаждает безбожие, кто сорвал с афганских женщин паранджу и отобрал у афганских мужчин золото.

Смерть им!

А ему – надо уходить.

Зардак вдавил газ, старый мотор Волги (машина была списана в одном из министерских гаражей и, конечно же, пущена налево) с дребезгом начал набирать ход.

От министерства обороны на Дар уль Амман выскочил новенький БТР-80, на броне сидели вооруженные до зубов бойцы в пятнистом камуфляже…

Коммандос! Четыреста сорок четвертый полк, постоянный пост охраны министерства.

Увидев мчащуюся по направлению к министерству машину, бронетранспортер резко развернулся, перекрывая дорогу, быстрые как волки, пятнистые коммандос на ходу прыгали с брони, передергивая затворы автоматов.

– Дреш! Дреш, фаери мекунам!

Зардак панически нажал на тормоз, оглянулся назад – там не было ничего кроме большого дымного облака. Вперед… не прорваться, изрешетят из автоматов. Коммандос будут стрелять на поражение, это не рядовые сорбозы.

Выхода не было. Зардак нащупал кольцо гранаты в кармане, он знал, что коммандос не дадут ему выйти из машины, как только он сунет руку в карман – они откроют огонь.

Коммандос бежали к нему, целились в него автоматами. Он спокойно ждал. Первый из подбежавших коммандос рванул на себя ручку двери такси…

– Аллах Акбар! – истерически крикнул Зардак и дернул кольцо

Грохнуло…

Подполковник Советской армии Владимир Викторович Басецкий сидел на втором этаже здании центрального военного госпиталя, обхватив голову руками, ничего не видя, не слыша – и даже не думая. Два года назад во время одной из операций он получил контузию… голова как чумная и шум в ушах, ничего кроме шума. Но сейчас было еще хуже… намного хуже.

Хуже некуда.

Ниже, на первом этаже санитарки откачивали жену. Он же не имел право проявить слабость. Никакую.

Застекленные двери операционной стукнули, выпуская врача, врач был русский, большой, под потолок и добрый, он вышел к офицерам, успев снять только перчатки, на халате были следы крови. Его лицо сказало больше, чем кто-то хотел бы услышать.

… Володя… ты… сделаем… сиди… никого… нельзя… сейчас…

Какие-то обрывочные, бессмысленные слова… Подполковник Басецкий вдруг обнаружил, что кто-то не дает ему пройти… почему… он же просто хочет выйти и подышать свежим воздухом. Отодвинув незнакомого человека в форме, который неизвестно зачем удерживал его в этом тесном, душном и мрачном коридоре, подполковник пошел туда, где над дверью горела лампочка и там что-то было написано. Он просто хотел выйти на улицу, сесть в машину и поехать за Наташей, потому что занятия закончились и ее надо забрать домой… надо забрать домой из школы, как вы не понимаете, ребенку опасно одному идти по улицам Кабула, в любую минуту может начаться обстрел… Наташе нельзя одной на улице, как же вы все этого не понимаете…

Подполковник Басецкий пришел в себя на первом этаже, у него посему то была порезана рука и текла кровь. Он стоял у какого-то окна и смотрел на улицу, а рядом стоял незнакомый человек, среднего роста и в штатском, но с военной выправкой.

Человек протянул белоснежный платок.

– Возьмите. У вас кровь.

Человек этот видимо здесь лечился, у него были желтые, словно кошачьи глаза, видимо желтуха… как косой косит, проклятая.

– Спасибо… – сказал подполковник, и удивился, как он сам слышит свой голос. Как будто он висит где-то под потолком в большой и очень гулкой комнате, где звук «гуляет» от стены к стене – но все равно возвращается к тебе.

– Не за что. Мои соболезнования.

Подполковник молчал

– Нам нужно поговорить, подполковник – сказал человек с желтыми, кошачьими глазами

Внезапно Басецкий повернулся и схватил человека, который стоял с ним рядом. Притиснул к стене. Они были одни в этом коридоре, у этого окна, и под стальными пальцами трещала и рвалась ткань пиджака.

– Где вы все были… – прохрипел Басецкий, выплескивая свой гнев, еще немного, и он разорвал бы его на части, а так он видел хоть кого-то, на которого можно излить, кто был виноват – где вы все были, когда…

– Никто не может знать все. Отпустите. Отпустите, ну!

Подполковник смотрел в глаза незнакомца – и не видел в них ничего, кроме собственного, искаженного гневом лица. Как в зеркало смотришь… в зеркало, с желтой амальгамой

– Отпустите, подполковник. Я не ашрар!

Слово ашрар означало враг, сеятель зла, от него подполковника Басецкого словно током ударило. Он разжал пальцы.

– Кто вы такой?

– Какая разница? – неизвестный одернул пиджак, поморщился, поняв, что пиджаку конец – отомстить хотите?

– Отомстить?

– Да, отомстить.

Подполковник пошел к двери, сделал несколько шагов, потом вернулся. Плюнул на пол.

– Да пошли вы…

– Это ты во всем виноват!

Подполковник смотрел на супругу, с которой они прожили без малого двадцать лет так, как будто впервые ее видел.

Увы… люди по-разному реагируют на беду. Когда такое происходит – некоторые сближаются, забывают про старые обиды, стараются как-то помочь друг другу, чтобы не было так больно, чтобы не выворачивало наизнанку. А есть те, которые наоборот – когда что-то происходит, стараются найти виноватого. И находят – в лице самого близкого человека, на которого можно излить. Выплеснуть.

Изливают. Выплескивают. Забывая про то, что перед ними – тоже человек. И ему – так же больно. А может – и еще больнее.

Ирина продолжала орать. Она никогда так не скандалила, даже когда в семье и в самом деле было плохо. Сейчас – она выплеснула все, что было в душе, она стояла в позе разгневанной базарной бабы – руки в боки, ноги широко расставлены, агрессивное выражение лица – и говорила о нем все, что она думает.

Он плохой муж. Еще мама отговаривала ее выходить за него замуж – но она, дура – не послушалась.

Он плохой семьянин. Для него работа была на первом месте, семья как всегда на втором. Или даже на третьем – после дружбы с собутыльниками.

Он плохой отец. Никогда он не уделял достаточного внимания детям.

Это все из-за него. Он придумал эту дурацкую поезду в Афганистан, он настоял, чтобы они ехали, несмотря на то, что Наташе пришлось поменять школу в середине учебного года.

Он просто идиот. Как же вообще можно было везти ребенка в Афганистан – здесь же стреляют и взрывают. Он скрыл от семьи то, что происходит в Афганистане.

Если бы не он – вообще ничего не произошло бы, и Наташа осталась бы жива.

На последних словах он встал из-за стола, посмотрел жене прямо в глаза. Потом отстранил ее и вышел из кухни. Одел что-то с вешалки, вышел в подъезд, не закрыв за собой дверь. За спиной – крики и плач, но он не хотел все это слушать.

Возможно потому, что Ирина была права. Он хотел заработать денег, купить квартиру и перевестись служить в Москву. Ради этого он подверг Наташу опасности – и теперь его дочь мертва. Окончательно и бесповоротно.

Мертва…

На лестнице ему встретился какой-то мужик. Русские всегда отзывчивы к чужому горю, но сейчас мужик понял, что для соболезнований не время – и просто молча посторонился.

На улице – подполковник Басецкий понял, что он забыл ключи от машины. Вот черт… машина стоит, а ключей нет. Нехорошо…

Подниматься наверх, чтобы выслушать очередную порцию исторических оскорблений ему не хотелось. Поэтому – он пошел до министерства обороны пешком.

Темнело…

Внизу, на проходной дежурный хоть и взглянул на него с удивлением – но ключ выдал, он привык, что русские ведут себя очень странно, то иногда с работы сорвутся часов в четырнадцать, то работают до глубокой ночи, то приходят на работу – в ночь. Он слышал про взрыв, и теперь видел, что у шурави – офицера, который стоял перед ним – что-то неладно. Но эти два события он не соотнес и просто выдал шурави ключ.

Подполковник Басецкий поднялся не в зал боевого управления – а в каморку, которую кто-то по недомыслию назвал кабинетом, и в которой он сидел вдвоем с еще одним офицером, который сейчас находился в Хосте. Здесь были два стула, два стола, два телефона, кипятильник с банкой и сейф – вопреки инструкции один на двоих.

Какое-то время подполковник просто сидел на столе, чего он в жизни себе не позволял и тупо смотрел на стену. Потом – открыл сейф, достал из него пистолет – пистолеты обычно тут и лежали, брали только на операции, мало ли, чем дальше от оружия, тем лучше. Положив пистолет на стол, он открыл ящик стола, зашарился там в поисках бумаги и ручки.

Зазвонил телефон. Коротко и резко. Подполковник выругался, глядя на проклятый, дребезжащий аппарат, надеясь, что он умолкнет.

Но он не умолкал.

Подполковник досчитал до тридцати, как это он обычно делал, когда надоедал звонок – но телефон не умолкал, и он все же снял трубку

– Да! – рявкнул он

– Не нужно этого делать – отозвалась трубка

– Что?!

– Не нужно этого делать. Не стоит.

Голос был ровный и размеренный… где-то он его слышал

– Накажите их, вместо того, чтобы наказывать себя.

– Какого черта вам надо!? – не сдержался подполковник

– Никакого. Я сейчас приду. Дождитесь меня.

По барабанным перепонкам ударили гудки.

Подполковник несколько секунд так и стоял, держа в руках гудящую трубку. Потом чертыхнулся, задвинул ящик стола, спрятал пистолет в карман, включил обе ламп и начал внимательно осматривать стены и потолки…

Стук в дверь раздался меньше чем через две минуты значит, человек, который ему звонил, сидел на одном и том же с ним этаже. Подполковник открыл дверь – на пороге стоял человек, которого он видел в больнице, человек с желтыми, больными глазами. На нем был мундир генерал-лейтенанта и не единой орденской планки.

– Разрешите?

– Что вам нужно? – не отступил в сторону подполковник

– Поговорить. Можем и в моем кабинете, подполковник, если вам там будет удобнее.

Басецкий отступил в сторону, незнакомый генерал-лейтенант прошел в кабинет. Быстро и цепко огляделся, присел за свободный стул.

– Присаживайтесь – показал он на соседний стол, как будто был хозяином этого кабинета – в ногах правды нет.

Басецкий остался стоять.

– Постою. Вы следите за мной?

– Да – генерал подтвердил это кивком головы.

– И здесь?

– Везде. Мы умеем работать, подполковник.

– А если я набью вам морду?

– Набейте.

Подполковник был не робкого десятка, не раз и сам выезжал на операции. Но сейчас – глядя в глаза неподвижно сидящего генерала он вдруг понял, что попытаться набить ему морду будет ошибкой. Нет, это была не трусость. Именно – понимание.

– Что вам от меня нужно? – спросил подполковник, садясь за стол. Столы были так близко друг от друга, что, перегнувшись, можно было достать собеседника рукой.

– Для начала, чтобы вы перестали делать глупости.

– Да…

Генерал молча сидел и смотрел на подполковника, матерящегося самыми страшными словами, какие он только знал.

– Я генерал-лейтенант Главного разведывательного управления Генерального штаба Куракин Владимир Дмитриевич, заместитель начальника специального отдела ГРУ, прикомандирован к оперативной группе министерства обороны. На данный момент передо мной и моей группой поставлена задача по ликвидации террористической угрозы советскому персоналу в Афганистане, а так же содействие в вопросах предупреждения возможных террористических актов на территории самого СССР.

– Поздно начали, не кажется? – сказал подполковник, выговорившийся, перегоревший и не поднимающий глаз от щербатой столешницы

– Начали два часа назад. Дело о взрыве у посольства СССР в Афганистане взято на контроль Политбюро ЦК КПСС и лично членом Политбюро ЦК КПСС, министром обороны СССР маршалом Соколовым. Поставлена задача найти и уничтожить террористов, где бы они не скрывались.

– Наташу этим не вернешь.

Глаза генерала зло сузились.

– Давно стали пацифистом, Владимир Викторович?

– Вчера.

– Вчера… А о тех пацанах и девчонках, кто спасся – подумали? Тех, кто был в автобусе? Тем, кому еще здесь жить – подумали о них?

– А о нас кто подумал? Вот о нас – кто подумал?! Когда, б… сюда посылают на квартиру зарабатывать… Когда, б…ь

Генерал поднял руку

– Стойте! – резко сказал он, и подполковник сам не зная, почему остановился как конь с рысей, тяжело дыша и глядя мутными от злости, от накопившейся боли глазами – дальше можно не продолжать. Я в вас ошибся. Можете продолжать в том же духе.

Подполковник выскочил за дверь тогда, когда она уже закрылась за спиной генерала. Тот шел к лестнице, пустой в это время суток.

– Стойте! Владимир… Товарищ генерал-лейтенант

Куракин обернулся

– Заприте кабинет. И идите за мной. В этом кабинете невозможно дышать, не то, что говорить. Поговорим у меня

Кабинет генерала Куракина находился как раз у лестницы, по размерам он бы лишь немного больше, но Куракин сидел в нем один. В кабинете было чистенько, но по всему было видно, что хозяин бывает здесь лишь изредка. Это было удивительно – рабочих мест не хватало, отдельный кабинет, любой, даже такая каморка был роскошью. Отдавать кабинет человеку, которого постоянно нет на месте – роскошь, доступная лишь немногим, очень влиятельным людям. Почему-то считалось, что у советского офицера, если он не командир высшего ранга, или не секретчик, не может быть отдельного кабинета.

Диссонансом выглядел лишь кипятильник, бодро булькающий в какой-то жиже. В понимании подполковника – генералу и чай принести могут.

Куракин достал кипятильник из банки, прихватив его какой-то тряпочкой. Потом той же тряпочкой прихватил и банку, разливая напиток в два обычных граненых стакана без подстаканника. В каждом действии генерала чувствовалась основательность и выверенная точность – кипятильник он положил не абы куда, а в предназначенное для него место, наливая, не пролил ни капли.

– Это чай. Из Индии друзья присылают, и… еще кое-какие травки в нем. Поостынет немного – и пить можно.

– Марихуана, товарищ генерал? – глупо и невпопад предположил подполковник

Генерал искренне рассмеялся

– Полно вам… Кто ж марихуану в чай то класть будет? Ее курить потребно. Нет, из моих запасов травка. Индейская…

Дальше генерал эту тему развивать не стал – да и подполковник поопасался расспрашивать, почему чай индийский, а травка – индейская. Советский Союз много в каких местах присутствовал, и там где индийцы, и там где индейцы.

– На квартиру накопили уже? – безжалостно ударил поддых генерал

– При чем тут это? – мрачно и подавленно спросил подполковник

– Да при том. Что-то сильно держава наша… оскотинилась… Не находите? Смотришь на людей, и видишь, зачем они сюда приехали. Бабы… передком зарабатывать, пора уже медаль вводить, за половые заслуги. Мужики… квартиру, да продвижение по службе отбивать. Как в Баграме борт приземляется, начинается разгрузка – звон на всю ивановскую. Недавно видел… мужик умница, в бензобаке еще один бензобак сделал, спиртягу там возит. Молодец!

Подполковник не знал что ответить. И правду говорил генерал, и слушать… в петлю проще, а то тошно как…

– Это кстати не только в армии такое. Везде… б…ство такое развелось. Очень хорошее слово – б…ство. Распущенность. Только не половая, а душевная. Вот я только думаю, вот если бы мы с этим со всем б…ством, и во вторую мировую – то как? Выиграли бы?

Генерал потрогал стакан, проверяя можно ли пить. Стаканы исходили ароматным, не чайным дымком.

– Наверное, победили бы. Потому что в войне – этому б…ству места нет. Тут берут – и е..т. Без разговоров. Пейте, остыло уже.

Подполковник не притронулся к своей кружке, а генерал с аппетитом отхлебнул. Даже причмокнул.

– Стакан этой дряни выпил – горькая, зараза – и целый день сна ни в одном глазу. Индейцы в сельве на этом держатся, когда на охоту идут.

– Вы, товарищ генерал, мне политинформацию не читайте – сказал Басецкий – мне ее… прочитали уже.

Нет… Еще не прочитали. А если и прочитали, – то не поняли еще. Как думаете – почему мы, великая держава, так ее мать, здесь девятый год барабаемся? А все – из-за б…дства. Только теперь – игра по другим ставкам пошла. Или нас от…ут – или мы их всех… раком и во все места.

Генерал внезапно шарахнул кулаком по столу, да так что кружка полная подскочила, и чуть не опрокинулась.

– Война идет! Народная, б…ь! Понял – нет!? Народная! Война!

Подполковник вздрогнул. В его понимании генерал был форменным психом. Законченным, форменным психом…

Когда человек находится в таком шоке, в каком сейчас находился подполковник Басецкий – есть два пути оживить человека, вернуть его из мира мертвых, куда он ушел, по сути, по своей воле – в мир живых. Первый – в рожу, да смертным боем, до юшки, до зубов выбитых, и до легкой контузии. Второй – наоборот, отсюда – первым же транспортником с Кабула в Ташкент, а из Ташкента – в Сочи. В ведомственный санаторий. Первый вариант, как ни странно эффективнее, да и легче применим.

Но тут получилось, что генерал нашел и применил третий способ, ничуть не менее эффективный. Гнев, ярость, накопленная злоба – это как взрывчатка, копящаяся в душе. И горе тому, кто подберет к этому ко всему детонатор.

Подполковник, нарушая все нормы и правила, что субординации, что просто общения – перекинулся через стол, сшиб остывающий стакан с неизвестной бурдой, схватил генерала за грудки. В глазах его плескалось мутное и черное как нефть безумие.

– Ты меня не лечи, понял! Вы, б…ь. Конструкторы человеческих душ. Если кто и просирает страну – так спрос с вас вдвое. Мне, б….ь дочь – важнее всей страны целиком, понял!?

Генерал смотрел прямо в глаза подполковнику

– А мне важнее те, кто еще жив. В тысячу раз важнее.

Подполковник хотел ударить. Но не ударил. Расплескал… выпустил в пар. Поздно было. Все, просрали, все и вся…

– Как я уже сказал – как ни в чем не бывало, сказал генерал, приводя в порядок одежду – поставлена задача не допустить совершения новых террористических актов и покарать исполнителей старых. И заказчиков – это обязательное условие. Тех, кто погиб уже не вернешь, ни за что и никак, важно то, что есть живые. Те, кого надо спасать. Если сейчас не ответим, не выцепим эту гниду, не заставим в крови плавать – завтра в Москве рванет. В Ленинграде. В Ташкенте. Я создаю еще одну группу. Требование одно – не на страх, а на совесть. Понятно? Мне нужны те, кто не б…и!

Подполковник вдруг захохотал, истерическим больным, захлебывающимся смехом, захохотал, чуть не падая со стула.

– Ой… не могу… Это что же…

– Что смешного?

– Да ничего… Б…ь ровным счетом ничего. В сорок втором было: «Коммунисты, вперед!»… А теперь… Все, кто не б…и, вперед!!! Сдохнуть можно.

Генерал дождался, пока подполковник не просмеется, той же тряпкой аккуратно протер стол, положил лист бумаги и ручку.

– Пишите.

– Что писать то?

– Обычное. Я, подполковник Советской армии Басецкий Владимир Викторович, одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года рождения, уроженец города Куйбышев, проходящий службу в Демократической республики Афганистан на должности военного советника, исходя из высших интересов советского государства… Пишете? Исходя из высших интересов советского государства, добровольно соглашаюсь сотрудничать…

Через несколько дней подполковник Басецкий Владимир Викторович, военный советник покончил с собой. Его автомобиль нашли на дне ущелья, солдаты показали, что водитель сознательно направил его в ущелье, это было на дороге Джебаль ас Сарадж – Кабул. Машина, у которой был почти полный бак, прокувыркавшись по каменному склону более двадцати метров, вспыхнула, когда подняли из ущелья – оказалось, что в машине был всего один человек, тело обгорело так, что опознать было невозможно. По номеру автомобиля установили, что машина записана за подполковником Басецким, тут же вспомнили, что в профилактических целях у него отобрали пистолет, потому что несколько дней назад при террористическом акте у него погибла дочь. Прибыл его сосед по кабинету, открыли сейф, нашли там записку – прошу никого в моей смерти не винить, решение принял сам, сослуживцам прошу помочь супруге. Чтобы замять эту неприятную историю – из фондов министерства обороны супруге немедленно выделили двухкомнатную квартиру в новом доме в Балашихе, рядом с Москвой – никто не мог припомнить такой щедрости со стороны государства, обычно с семьями погибших обходились куда хуже. Тело подполковника отправили на родину в цинковом гробу и захоронили под залп салюта, рядом с дочерью, которую он пережил всего на девять дней.