Текст книги "Наступление"

Афганистан, Кандагар. Район Дих Квайя. Ночь на 23 марта 1988 года

– Ну давай же… Давай!

– Давай… Здесь никого нет. Давай…

Танк, по-видимому, М60, американский, с прожектором над стволом – полоснул лучом по выщербленным пулями стенам, луч скользнул дальше, в дымную темноту улицы. Там догорал кочующий миномет – сто двадцать миллиметров в кузове Зил-130. Миномет этот работал весь день – но все же под вечер попал под случайный гаубичный разрыв.

Танк пополз вперед. Странное шипение мотора и лязг гусениц заглушал команды – танк сопровождала пехота…

Только бы не заметили…

В проломе показалась гусеница танка, надгусеничная полка – и …

Танк был слишком большим, он совершенно был не похож на советские, афганские и даже американские танки, какими их показывали на занятиях. Он был слишком большим… прямые линии надгусеничной полки, шепчущий двигатель и башня… намного выше, чем обычно…

Луч света мощного, аккумуляторного фонаря высветил провал, снова раздались гортанные, хорошо слышимые слова команд – и прапорщик понял: пора. У него был гранатомет РПГ-29 и единственный кумулятивный заряд к нему. Он занял позицию в расчете на один– единственный выстрел, который должен быть точным и сделанным с минимального расстояния. Выстрел – и все, надо уходить. У них от роты осталось восемь человек, в разгромленном, чужом и насквозь враждебном городе им не удержать позиций.

Когда проем осветило светом фонаря, и кто-то что-то крикнул – прапорщик понял, что ждать больше нельзя ни секунды, прицелился – и нажал на спуск. Гранатомет рявкнул, в ушах привычно поплыло, его окатило горячей волной от сгоревшего гранатометного заряда. За провалом что-то бухнуло – но прапорщик ничего этого уже не слышал. Бросив на позиции ненужный уже гранатомет, он бросился бежать…

Маршрут отхода он знал хорошо, прошел по нему дважды. Прежде чем командовавший пакистанской пехотой офицер успел скомандовать и за дувал полетели гранаты – прапорщик Мельничук нырнул в полуразрушенный, оставленный хозяевами дом, пробежал до пролома в стене, прикрытого циновкой, отбросил ее – и вывалился на соседнюю улочку, как и все в старом Кандагаре кривую и узкую. Поскользнувшись – он все-таки удержался на ногах, бросился прочь, за спиной суматошно трещали выстрелы, потом впереди что-то хлопнуло – и автоматная очередь веером вымела улицу. Спасаясь от пуль, прапорщик упал на землю, перекатился в тень дувала. Потом вскочил – и бросился до одному ему известного пролома в стене.

А вот и он.

– Свои! – гаркнул он, потому что знал, что на пролом нацелен автомат. Он – последний, больше никто не выйдет.

– Да-да-да! – простучала короткая автоматная очередь с крыши, прапорщик сделал несколько неверных шагов и не упал, а буквально рухнул в проем. На руки своих…

Кто-то дал длинную очередь куда-то вверх, по крышам. Кто-то подхватил прапорщика, в которого попали все три пули, и потащил в темноту. Он чувствовал, как его тащат, тяжело сопя и ругаясь – он не хотел, чтобы его тащили. Он хотел, чтобы его положили на землю и дали отдохнуть, ведь он так устал за целый день…

Его вытащили на улицу, положили в УАЗ-таблетку, в которой был фельдшер – и в этот момент прапорщик умер. Все, что он мог сделать на сегодня – он сделал.

* * *

Танк, который подбил прапорщик – это был не М60. Это был М1 Абрамс, один из трех, которые поставили американцы в пакистанскую армию и которые пакистанцы решили проверить в боевых условиях, включив в состав авангарда.

Проверили.

Пакистан, дорога Джелалабад – Пешавар. За несколько дней до часа Ч

Есть вещи поважнее мира

Рональд Рейган

Опасайся гнева терпеливого человека…

Эти слова сказал Джон Драйден, английский поэт семнадцатого века – и сейчас кое-кому предстояло убедиться в их справедливости.

Почему-то все считают русский, а потом и советский народ миролюбивым. Да, наверное, в каком то смысле это так – приняв на себя удар первой, а потом и второй мировой войны, спалив в пламени мирового пожара лучший свой генофонд, русский, теперь уже советский народ научился ценить мир, как никто другой. Тем же американцам этого не понять. Сто пятьдесят лет на своем мировом острове без войны – это все-таки много, и поджигая очередную заварушку где-нибудь – американцы тем самым показывают, что не ценят мир. Есть вещи поважнее мира – сказал действующий президент Рональд Рейган, и он действительно так думал. Но он, говоря это, и помыслить не мог о том, к чему может привести разожженная им война. Американские и пакистанские инструкторы подготовили убийц, которые взорвали в Кабуле автобус, чтобы убить русских детей. Пакистан собрал на своей территории зверей со всего Востока для того, чтобы они убивали советских солдат. При этом, убивая, отрезая головы, взрывая и сжигая колонны – никто даже не думал – а что будет если и Советский союз снимется с тормозов? Что будет, если и СССР шагнет за грань, отринет все нормы и условности цивилизованного государства, как их давно отринули муджахеддинов, и начнет отвечать кровью за кровь и смертью за смерть?

Именно это – готовящемуся к вторжению Пакистану и предстояло узнать.

Белый пикап с наклеенными на него логотипами международной гуманитарной миссии «Американский красный крест» остановился рядом с придорожной чайханой в гуще раскрашенных, выглядящих как передвижной храм пакистанских траков. Из него вышел человек, среднего роста, в военной форме без знаков различия, безразлично огляделся по сторонам. На стоянке никого его появление не удивило – американский Красный крест работал в Пакистане очень плотно, распространял литературу, опрашивал беженцев на предмет развединформации, организовывал медицинскую помощь раненым и увечным боевикам и даже помогал простым беженцам, когда на это хватало времени. Интересная, в общем, организация – многие ее считают первой американской спецслужбой, созданной задолго до ЦРУ и ФБР[354]354
  Американский красный крест плотно работал в Российской империи до революции, потом – контактировал с Лениным и Троцким. Вероятно, это все же законспирированная спецслужба


[Закрыть].

Осмотревшись, поняв, что здесь никому нет дела до него самого, есть дело только до содержимого его бумажника – человек вошел внутрь.

Внутри все было точно так же, как и в любой другой придорожной чайхане – грязный земляной пол, кособокая, собранная вручную мебель, стеганые одеяла на полу – это там, где накрывается настоящий достархан, он накрывается не на столе, а именно на полу, на толстом стеганом одеяле. Вкус жареной баранины, приправ и специй, запах чая, который здесь подают как у кочевников – с растворенным жиром, получается что-то вроде бульона. Диссонансом здесь выглядел самовар – большой, двухведерный, закопченный, питающийся щепками, которые в топку постоянно подкладывал маленький бача. Явно русский – нигде больше таких самоваров не было. Когда то давно, когда не было ни войны, ни Советского союза – Российская Империя активно торговала здесь, и иногда, в вещах кочевников можно найти утюг, а в чайхане – самовар еще с императорским гербом. Но дружба давно кончилась, здесь теперь ничем кроме смерти с русскими не торговали – а самовар остался.

Человек этот прошел к тому месту, какое можно было бы назвать раздачей, если бы не убогость и грязь, заговорил по-английски с важно восседающим там хозяином. Хозяин покачал головой, показывая что не понимает – но как только человек достал десятидолларовую купюру – выражение лица хозяина изменилось. Он что-то повелительно крикнул – и подскочивший бача повел человека за руку туда, где было что-то похожее на стол со стульями. Десять долларов – большие деньги в этих местах, а что еще нужно иностранцу в чайхане, как не покушать? В конце концов, любому селовеку нужно есть, и ради этого он и приходит в чайхану, язык для этого знать не обязательно.

Человеку этому подали суп в глиняной пиале, густой и очень острый, но без мяса, потом и мясное блюдо – баранину со специями. Налили чаю и принесли местных пресных лепешек, которые делались из гуманитарной муки. Чай налили не как положено, в пиалу – а в неизвестно откуда взявшуюся кружку, вполне цивилизованного вида и с ручкой. Горячий чай – спасение здесь, потому что здесь не привыкли к холодам, а сейчас из-за ветра было очень холодно. Человек к десятке баксов добавил еще немного местных рупий – бакшиш.

Подполковник сидел. Ел. Смотрел по сторонам. И не понимал.

Он не понимал – что хотят эти люди. Вот эти самые люди, которые сидят и едят в чайхане – чего они хотят? За что они сражаются? Они живут в хижинах с земляным полом, и хорошо еще несли так, он видел лагерь беженцев, где жили в палатках, по-видимому уже несколько лет, разве что камней подвалили по бокам. Нищие, грязные, завшивленные, больные – чего они хотят? Он уже видел попрошаек на улицах Пешавара, понял по разговору, что это – пуштунские бачата, которых послали на улицу, чтобы хоть что-то заработать. Неужели в Афганистане хуже? Неужели все что строится – для них строится! – им не нужно? Неужели они так ненавидят нас за то, что мы пытаемся помочь им, помочь жить лучше, в нормальном доме и работать на нормальной работе?

Подполковник не понимал. Но не переставал ненавидеть. То, что они сделали – не прощается.

Подняв руку, он жестами попросил подскочившего бачонка еще чая, кинул несколько мелких монет, рассудив, что этого хватит. Он не знал, с кем должен был встретиться – но знал, сколько он должен здесь просидеть и что делать потом.

Время еще было. Принесли чай.

Старики, неизвестно откуда взявшиеся здесь на дороге, водители – молодые, коренастые, кривоногие. Неспешный разговор под наргиле, рис, который берут рукам. Утробный рев моторов за окном – здесь очень мало нормальных машин, самые распространенные – шестидесятых годов, списанные и проданные сюда, изношенные до предела.

За окном темнело.

Посмотрев на часы – пора – подполковник резко поднялся и вышел из чайханы на воздух. Его машина стояла на месте, рядом с ней никого не было.

Провал? Может быть, ему предписано появляться здесь в строго определенный день недели и в строго определенное время. Значит – время еще не пришло.

Когда он уже сел в свою машину, завел мотор – в дверцу со стороны пассажира постучали.

– Масауль-хэйр, эфенди[355]355
  добрый вечер, господин (арабск)


[Закрыть]…

Сказано было на арабском. Судя по голосу – человек был пожилой

– Салам – ответил подполковник – исмак э[356]356
  Привет. Как тебя зовут? (арабск)


[Закрыть]?

– Ана Махмуд. Мумкен ат-тахузни ат-тарук илля Пешавар, эфенди? Била фулюс[357]357
  Меня зовут Махмуд. Можете подвезти меня до Пешавара, эфенди? Бесплатно (арабск)


[Закрыть]?

Подполковник хмыкнул. На этой дороге никого не подвозили бесплатно.

– Саидуни, эфенди. Джазакумуллах хайран – взмолился старик.

Джазакумуллах хайран… Да воздаст вам Аллах добром…

– Аллаху Акбар! – подполковник протянул руку, открыл пассажирскую дверь изнутри – здесь везде делали в машинах так, чтобы двери кроме водительской, можно было открыть только изнутри.

– Шукран, эфенди… – сказал старик, садясь на пассажирское сидение – йерхамук Аллах. Иа кабули, радиаллаху анх[358]358
  Спасибо, господин. Да смилостивится над тобой Аллах. И человек из Кабула, да будет доволен им Аллах (арабск)


[Закрыть].

Йа кабули. Человек из Кабула!

– Йа Кабули – осторожно сказал подполковник – эшт анти калак[359]359
  Человек из Кабула. Как он поживает? (арабск)


[Закрыть]?

– АльхамдулиЛляху[360]360
  Слава Аллаху (в смысле, хорошо)


[Закрыть] – ответил старик по-арабски, и добавил на русском – езжай к Пешавару, где свернуть покажу.

Подполковник Басецкий не поверил старику. Его предупреждали – когда будешь на холоде – не верь никому. И он – не верил. Слишком велики были ставки в игре.

– Мааза культ? Ля афхамукум[361]361
  Что вы сказали? Я вас не понимаю (арабск)


[Закрыть].

– Ва лакум фи аль-осаси хайятун я ули аль альбаби ла Аллахум таттакун – зловеще сказал старик, и тут же перевел – для вас в возмездии – основы жизни, о обладатели разума! Быть может, вы станете богобоязненными[362]362
  Корова:179


[Закрыть].

Подполковник все понял – старик знал, что сказать. Снова прихватило сердце, как тогда в госпитале.

– Что сказал человек из Кабула? – спросил подполковник тоже по-русски.

– Ничего. Человек из Кабула не любит слов. Но он прислал кое-что для тебя. Следи за дорогой, мы едва не слетели…

* * *

– Погаси фары – приказал старик

Подполковник подчинился. Они свернули с дороги и уже с полчаса ехали по какому-то нагорью, продуваемому ледяным ветром. Он не знал, куда они едут.

– Можем свалиться куда-нибудь – проговорил он, инстинктивно сбавляя скорость

– Здесь не свалимся. Езжай прямо, я вижу, куда мы едем.

Еще десять минут движения – теперь уже без фар, наощупь. Кабину выстудило ледяным ветром нагорья, и кожа лица уже онемела. Старик был одет куда легче его, в простую пуштунскую одежду с накинутым поверх шерстяным одеялом – но холода, казалось, не чувствовал.

– Долго еще ехать?

– Нет. Приехали. Стой. И не выходи из машины.

Сейчас из темноты выстрелят – и поминай, как звали. К весне найдут.

Старик вышел на пронизывающий ветер, оглядывался какое-то время, потом махнул рукой. Можно выходить…

Это было нагорье, почти безлюдное, караванные тропы проходили южнее, тут если кто и мог бродить – так это душманы, и точно – не зимой. Зимой здесь не было жизни, и пейзаж – если бы сейчас светила луна – показался бы лунным. Но луны не было.

Когда глаза Басецкого привыкли к темноте, он увидел машину, стоящую метрах в пяти от пикапа, как она тут оказалась – непонятно, тем более что это был Мерседес-Бенц, а не полноприводная машина. Разглядел он и человека – тот сам шагнул к ним из темноты. Коренастый, почти квадратный, роста среднего, одет как местные. Черная чалма на голове.

– Ас саламу алейкум! – сказал этот человек, акцент у него хоть небольшой, но присутствовал. Подполковник не был лингвистом – но подобный он слышал в северных провинциях. Узбек?

– Хватит – раздраженно сказал старик по-русски – давайте перегружать. Здесь нельзя долго находиться. Иди тоже… помоги перетащить.

Коренастый открыл багажник Мерседеса, достал оттуда что-то, напоминающее уложенный парашют. Какой-то мешок из грубой брезентовой ткани, две широкие и прочные лямки, чтобы носить его – или как сумку, или как рюкзак. Не воспользовавшись помощью Басецкого, он перенес сумку из багажника Мерседеса в кузов пикапа.

– Распишитесь в получении – сказал коренастый тоже по-русски

Подполковник достал из кабины небольшой фонарик, посветил в кузов. Страшная догадка пришла в голову

– Что это?

– Устройство – коротко ответил старик

– Оно?

– Оно самое. Семь десятых килотонны.

Саперная ранцевая ядерная мина, модель РА-60, масса шестьдесят килограммов, имплозивного типа, мощность взрыва – примерно семьсот тонн в тротиловом эквиваленте. Предназначена для создания зон разрушений, завалов, пожаров, затопления и радиоактивного заражения местности, нанесения ударов по живой силе и технике противника. Может устанавливаться заранее или непосредственно во время боевых действий. Подрыв ядерной мины производится при помощи стандартной саперной машинки по проводам, по радиоканалу или автоматически…

– Ва лакум фи аль-осаси хайятун я ули аль альбаби ла Аллахум таттакун… Разве ты с этим не согласен?

Подполковник откашлялся. От холода его начало знобить.

– Когда?

– Скоро. Местные собираются напасть на Афганистан. По нашим данным – штаб будет на аэродроме в Пешаваре. Там и сделаешь.

– А Уль-Хак?

– Там будет и уль-Хак. Он обязательно приедет, он воин и глава армии. Разберешься со всеми разом.

* * *

Когда пикап, с трудом развернувшись, скрылся в ночной пурге – к двоим, провожающим его взглядом, коренастому и старику подошел третий. Выше коренастого, тоже одетый как местный и со снайперской винтовкой Драгунова в руках.

– Ну? – спросил старик

– Он не нажмет – ответил коренастый

Старик усмехнулся

– Нажмет. Еще как нажмет. Он сейчас думает, что не нажмет – а потом вспомнит дочь и нажмет. А ты что думаешь? – обратился он к снайперу

– Я думаю, что замерз как суслик

– Да, холодно. Поехали отсюда, надо успеть спрятать вторую.

– Я хоть папой то потом буду? – усмехнулся коренастый – жинка с хаты сгонит, если что.

– Жинки-то нету у тебя.

– Так будет.

– Вот будет – тогда и будешь думать. Поехали.

* * *

Советская разведка играла игру, которая была беспроигрышной. Тут даже не имело значение – попадется Басецкий или нет. Живым – вряд ли, а вот бомба может оказаться в руках пакистанцев. Но тут возникает три «но». Первое – американцы попытаются ее забрать, пакистанцам выгодно будет оставить ее у себя. Будет конфликт. Второе – сам по себе факт появления советской бомбы в Пешаваре послужит пакистанским элитам последним предупреждением – вполне возможно, что они сочтут за лучшее прекратить поддерживать моджахедов, пока такая бомба не взорвалась в Равалпинди или Исламабаде. Никто не хочет умирать за чужие интересы, какой бы выгодой это не пахло. Наконец третье – на бомбе постоянно находился своего рода маячок – но не радио, а дающий сигнал только при поступлении запроса из космоса, если не знать об этом – то маячок можно обнаружить, только разобрав устройство. А пакистанцы, если они решат оставить устройство у себя – явно отправят его в подземный ядерный центр. И тогда – будут точно известны его координаты, сейчас известные лишь приблизительно.

Но все же – было бы лучше, если бы это устройство сработало как надо…

Зона племен. За несколько часов до часа Ч

Зардад, молодой воин из людей Африди долго казнил себя за то, что послушал неизвестного. Связанный клятвой над огнем очага и хлебом, который питает людей, он не мог никому рассказать о том, что произошло в горах – но время шло, диктатор и тиран оставался в живых и творил новые злодеяния. Зардал с ненавистью посматривал на бережно хранимую им снайперскую винтовку, и чувствовал – что он бинанга. Человек без чести.

Но время шло, время, наполненное суетными делами дней – и как-то раз Зардад пошел на охоту. Он купил винтовку и в племени знали об этом – поэтому Зардад был теперь охотником, он приносил мясо в племя, и был уважаемым человеком. Охота помогала ему стать искусным следопытом и снайпером, чтобы выследить горного козла или другую, водящуюся в этих местах дичь, приходилось делать большие переходы, по несколько километров по горным кручам и опасным, ненадежным склонам. Почему то в этих местах разом исчезло большинство зверья и теперь за ним приходилось идти несколько дней. Чаще всего у охотника был только один выстрел, промахнешься – и распугаешь зверя, придется тропить нового еще два – три дня. Так, Зардад становился снайпером и достойным сыном своего народа – и гордая Лейла из рода шейхов, которая жила в городе и отказывалась носить паранджу – смотрела на него уже с интересом…

За зверем он вышел ночью, когда Аллах еще не послал им новый день, не погасил звезды на небе и не даровал людям рассвет нового дня. Собрался – две обоймы для винтовки, большое шерстяное одеяло, на котором можно спать и которым можно укрыться на горном склоне от глаз врага, немного сушеного мяса, которого у охотника Зардада было в достатке, кислое молоко, которым пуштуны лечили желудочные болезни. Немного трав, которые знал один человек в поселке, знахарь и мудрец, и которые он выменял на соленое мясо. Мясо, кстати, было приготовлено чисто пуштунским способом: застрелив зверя, пуштуны нарезают мясо тонкими ломтями и выкладывают на камни сушиться или подвешивают на поясе на специальные крючки. И, конечно же, солят. Выветренное таким образом мясо намного полезнее, чем вареное, в нем сохраняется вся его ценность, на паре таких вот полосок мяса, жестких как сапожная подошва пуштун может идти по горам целый день. Конечно, Зардал взял с собой и соли – соль у пуштунов ценилась, она была дорогой, потому что государство обкладывало соль налогом – но у Зардада соль была.

Перед выходом из своего холостяцкого жилища, он взглянул на запад, в сторону Мекки и сотворил положенное при таких обстоятельствах ду’а.

Аллахумма, инна нас'алю-кя фи са-фари-на хаза-ль-бирра ва-т-таква, ва мин аль-'амали ма тарда! Аллахумма, хаввин 'аляй-на сафара-на хаза, ва-тви 'анна бу'да-ху! Аллахумма, Анта-с-сахибу фи-с-сафари ва-ль-халифату фи-ль-ахли, Аллахумма, игжи а'узу би-кя мин ва'саи-с-сафари, ва кяабати-ль-манзари ва су'и-ль-мункаляби фи-ль-мали ва-ль-ахли[363]363
  «О Аллах, поистине, мы просим Тебя о благочестии и богобоязненности в этом нашем путешествии, а также о совершении тех дел, которыми Ты останешься доволен! О Аллах, облегчи нам это наше путешествие и сократи для нас его дальность! О Аллах, Ты будешь спутником в этом путешествии и Ты останешься с семьей, о Аллах, поистине, я прибегаю к Тебе от трудностей пути, от уныния, в которое я могу впасть от того, что увижу, и от неприятностей, касающихся имущества и семьи». Ду’а, которое произносится перед отправлением в путь.


[Закрыть]

Затем он затворил дверь и тронулся в путь.

Рассвет застал его на горном склоне, он обернулся лицом к восходящему солнцу и возблагодарил Аллаха за то, что даровал людям новый день. Горы из черных становились черными, из серых – где желтыми, где оранжевыми, жизнь возвращалась на землю вместе с лучами солнца и это было хорошо…

Он прошел еще несколько километров – и вдруг понял, что впереди кто-то есть.

Он не увидел, он просто это понял. У человека, который много времени проводит в горах, вырабатывается особое чутье, в горах редко встретишь другого человека – поэтому присутствие человека, такого же как ты, начинается ощущаться еще до того, как его увидят твои глаза. Нужно только слушать самого себя, свою душу, и возносить хвалу Аллаха в положенных случаях. И Всевышний не оставит тебя в опасности…

Пройдя еще несколько десятков метров – Зардад прыгнул за валун, выставил ствол американской снайперской винтовки, готовый стрелять.

Но стрелять было не в кого.

Он лежал час, а потом – еще один час и еще. Солнце карабкалось все выше по лазурно-синему небосводу, однажды к его укрытию близко подползла змея, видимо, решившая погреться на камне – но вовремя почувствовала человека и скрылась. Впереди – никого не было.

– А'узу би-Лляхи мин аш-шайтани: мин нафхи-хи, ва нафси-хи ва хамзи-хи[364]364
  Прибегаю к Аллаху от шайтана: от высокомерия, которое он внушает, от его зловонного дыхания и слюны и от его наущений, приводящих к безумию.


[Закрыть]. – сказал Зардад, полагая, что стал жертвой козней шайтана, который сейчас довольно ухмыляется, гордый тем, что внушил страх вооруженному мужчине и воину, вынужденному пролежать три часа на горном склоне вместо того, чтобы идти за добычей.

Зардад встал и пошел дальше – но не успел пройти и ста шагов, как из-за спины его окликнули

– Да спасет тебя Аллах в Судный день, Зардад!

Зардад резко повернулся, вскидывая винтовку. На камне, том самом, за которым он лежал, сидел моджахед, держащий в руках русскую снайперскую винтовку.

– Кто ты? – спросил Зардад – ты назвал мое имя! Откуда знаешь мое имя?

– Твое имя Зардад и ты воин людей Африди. Я знаю тебя – ответил моджахед

– Откуда ты меня знаешь?

– Я знаю тебя и твою клятву потому, что я Змарай, пуштун и воин людей Шинвари. А ты еще не забыл, чем ты клялся?

Зардад по-прежнему держал неизвестного на прицеле

– Откуда мне знать, что ты говоришь правду?

– Лишь Аллах может читать в сердцах, но я скажу тебе. Я, Змарай, пуштун и воин людей Шинвари приговорил подлую собаку Уль-Хака к смерти, да будет Всевидящий верным свидетелем моим словам. Не позднее чем через год подлый каратель пуштунского народа умрет, и смерть его будет страшна. Год еще не прошел, и я жажду мести.

Зардад опустил винтовку

– Почему тебя не было так долго?

– Пуштун свершил свою месть через сто лет и сказал: я поспешил. Месть сладка, мой друг, и это блюдо лучше всего есть холодным. Я – готов пойти по пути мести, и что будет в конце – ведомо одному лишь Аллаху. А ты, брат – готов?

Зардад заметил, что пуштун говорит хоть и по пуштунски – но некоторые слова произносит примерно так, как это делается на языке дари, государственном языке Афганистана, который имеет хождение на севере и в центре страны, в том числе в Кабуле. Значит, этот человек родом не из этих мест. Это могло быть правдой – потому что война перемешала людей, согнала с места целые племена и пуштун шинвари вполне мог жить в Кабуле, там, где говорят на дари и научиться там этому языку. Но могло быть и по-другому.

И все таки выглядел этот человек как пуштун и моджахед. И говорил – как пуштун и моджахед, не было никакой разницы.

– Я готов, но как мы убьем тирана?

– Немного терпения, брат. Немного терпения, ибо терпение – несомненное достоинство мужчины. Ты помнишь, где мы встретились в первый раз?

– Да.

– Тиран будет там снова. На этот раз я хочу взорвать его.

– Взорвать? Но как ты его взорвешь?

– У меня есть бомба. Хорошая бомба, ее дали мне американцы чтобы я взорвал ее у шурави – но я решил, что нет ничего важнее, чем убить тирана и освободить пуштунский народ от гнетущих его оков. Эту бомбу надо донести до места и установить. Мне нужен проводник. Ты знаешь те места?

Зардад те места знал.

– Нет таких мест в горах, которых бы я не исходил в поисках добычи на много дней вокруг. Но там очень опасно.

– Именно поэтому, мне нужен проводник. Я и еще один человек – мы понесем бомбу.

– Еще один человек? Эта бомба так велика?

– Эта бомба столь велика, что от ее взрыва содрогнутся в ужасе сердца даже самых стойких. И пуштунский народ навсегда оставят в покое враги, кем бы они ни были.

Зардад задумался

– Ты хорошо говоришь, брат…

– Клянусь огнем очага и хлебом, который питает нас, что тиран умрет, и умрет он от рук мстителей – пуштунов – повторил клятву человек по имени Змарай

Делать было нечего. Надо было выбирать.

– Клянусь огнем очага и хлебом, который питает нас, что оставлю все происходящее в тайне и сделаю все, чтобы убить тирана – подтвердил свою клятву и Зардад.

– Я рад, что встретил на своем пути брата, а не подлого бинамуса – пуштун по имени Змарай поднялся с нагретого солнцем камня – пойдем, я застрелил горного козла в двух переходах отсюда. Возьмешь мясо.

– Я не могу взять мясо животного, которого не убил своей рукой.

– Клянусь Аллахом, ты неисправим. Я помогу тебе и поделюсь с тобой мясом как брат. Разве брат не может поделиться пищей со своим братом? Пошли.

* * *

Через два дня, как и было условлено, поздно вечером Зардад взял свою винтовку и пошел на юг, хорошо ему знакомой тропой. Он шел широко и размашисто, как солдат, он знал эту тропу так, что ночью мог идти по ней как днем. Примерно через полтора часа, он вышел к нужному ему камню – но там никого не было.

Он сел на камень, и принялся ждать. День окончательно сменился ночью, яркие точки звезд рассыпались по бархатисто-черному небосводу велением Аллаха и джины, шайтаны, и прочая нечисть вышла на охоту за телами и душами людей. Зардад родился в бедной семье, жившей в горах, он с детства слышал про шайтанов и джиннов, которые воруют по ночам людские души – а один раз видел растерзанного человека, который ночью зачем-то вышел к роднику за водой – такое с ним могли сделать только джинны. Поэтому Зардад – боялся и постоянно поминал Аллаха.

Примерно через полчаса он услышал, как осыпались камни на каменной осыпи и настороженно встал.

– Змарай! Где ты, брат?

– У тебя за спиной.

Зардад чуть не упал, когда поворачивался.

– О, Аллах!

– Саламуна, бро.

– Салам. Ты ходишь как джинн, брат. Твои шаги неслышны.

– Воин так и должен ходить. Если хочет остаться в живых.

– А кто тогда там – потревожил камни?

– Аллах знает…

За Змараем, у него за спиной – стоял еще один человек. Ниже Змарая, коренастый, почти квадрантный – Зардад никогда не видел таких людей. У него за спиной было что-то вроде горба, Зардад не видел, что именно находилось там из-за темноты.

– Саламуна – Зардад решил поприветствовать и второго человека.

Человек не ответил, он стоял как истукан, как человек, у которого джинны украли душу, оставив лишь тело.

– Что с ним, брат, почему он не отвечает?

– Он не знает нашего языка – сказал Змарай – это человек приехал издалека, чтобы делать джихад и стать шахидом на пути Аллаха. Он не говорит пушту.

– Почему же тогда он идет с нами, брат?

– Потому что покарать тирана – есть джихад. Тиран только притворяется благочестивым, на деле же он муртад и мунафик. Он идет в мечеть, чтобы воздать должное Всевышнему – а выходя из нее отдает приказы убивать правоверных. Он говорит о вере – но принимает подачки от неверных за то, чтобы издеваться над уверовавшими. Этот человек – его зовут Али – он тоже имеет счеты к Тирану[365]365
  Вероятно, Змарай намекает на Иорданию. Мухаммед Зия уль-Хак служил там командиром элитной дивизии, он служил не советником – а именно командиром после того, как окончил в США академию в Вест-Пойнте. Именно уль-Хак несет основную ответственность за геноцид палестинцев в Иордании – события, которые стали известными под названием «Черный сентябрь»


[Закрыть]. Али из той страны, где Тиран когда-то служил в армии неверных. Он отдал приказ убивать – и десять тысяч человек убили в один день как скотов. Али был тогда ребенком – и он единственный спасся от карателей Тирана. Волей Аллаха – Аллах не принял его на небесах, чтобы было кому отомстить за пролитую кровь…

– Я не знал, что Тиран проливал кровь и в других странах – сказал Зардад

– Он проливал кровь правоверных во многих местах, и кровь эта вопиет о возмездии. Волей Аллаха мы его свершим. Веди, брат.

Зардад молча пошел в темноту одному ему известным путем.

* * *

Сегодня в секретном атомном центре в горах не было испытаний – и поэтому над горами не летали вертолеты. Меры безопасности были предприняты – но не слишком серьезные. Все склоны засыпали «бабочками» – минами с автоматических систем минирования, установленных на вертолетах. Патрули были дальше, у самого входа в подземный центр.

Они забились в промоину, возможно даже ту самую, в которой были тогда – и третий, Али – спихнул с плеч тяжеленный груз. Он шел, как и все, с неподъемным рюкзаком за плечами, не ныл, не жаловался и вообще за все время пути не произнес ни слова. Они шли всю ночь, а днем – прятались, а потом опять шли. И наконец-то – пришли.

– Дожидайся нас здесь, брат – Змарай перекинул винтовку за спину и достал какое-то странное оружие, что-то вроде автомата, но маленького, с толстым цилиндром на конце ствола. Мы вернемся до рассвета. Если же не вернемся – то пусть Аллах подскажет тебе, что делать дальше.

– Я пойду с вами и лично убью Тирана!

– Смири коня гнева своего уздечкой благоразумия, брат. Ты клялся пламенем очага и хлебом, который питает нас, что не сделаешь ничего, кроме того о чем тебя попросят. Тиран умрет и будет это совсем скоро – но так, ты только убьешь нас всех. Позволь нам сделать свое дело.

– Аллах с вами… – смирился Змарай

– Да, Аллах с нами…

Двое моджахедов со странным рюкзаком – поползли в темноту…

Они вернулись через два часа, уже без рюкзака – и все втроем они ползли назад. Потом, когда кончилась охраняемая, прикрытая минным полем зона – они встали и пошли намного быстрее.

Близился рассвет.

– А почему не взрывается?

– Терпение, там нет Тирана.

Страшное подозрение вползало в душу Зардада подобно змее

– Ты меня обманул!

Сильный удар выбил из его рук винтовку…

* * *

Змарай очнулся, когда уже окончательно рассвело. Болела голова. Винтовка лежала рядом, он схватил ее – но стрелять было не в кого.

– Хотя патроны были…

– О, Аллах, за что ты караешь меня… – прошептал Змарай

Его обманули. Это были не мстители – моджахеды, это были шайтаны в человеческом обличье. Они ушли – а Тиран будет жить…

Нет, не будет!

У него, Зардада, снайпера, охотника и воина людей Африди есть винтовка, из которой он попадает в горного козла с нескольких сотен метров. Если шайтаны обманули его – то он сам решит судьбу Тирана. Сам, своей рукой и своей винтовкой.

Да, так и будет. Аллаху Акбар.

Зардад подобрал винтовку и пошел назад, возвращаясь по своим следам. Он видел небо, расчерченное белыми пушистыми следами инверсионных трасс, он не знал, что в этот день началась война – потому что ему было не до этого. Солнце смотрело на него с небес и Аллах смотрел на него с небес, на него, воина и мстителя, идущего, чтобы свершить свою месть. И если Аллах решил, что Тиран зажился на этой земле, если переполнилась чаша его злодеяний – то он дойдет, дойдет и свершит месть. Ведь если Аллах решит какое-то дело, то он только говорит ему «Будь!»