Текст книги "Наступление"

Барыбино, продолжение. 11 декабря 1987 года

– Так с тебя что, судимость не сняли? – изумился замнач

– Нет. Показали протест по моему приговору, внесенный замом генерального прокурора в Верховный суд. А дальше – как работать буду…

– Чудны дела твои господи…

– Как в гражданскую – подал голос молодой – тогда тоже, люди и со смертным приговором работали.

Водитель имел незаконченное высшее по истории.

– Сейчас не гражданская – сказал зам нач.

– Вот как? – послышалось с заднего сидения – а что тогда? Самая что ни на есть гражданская. Даже не гражданская – социальная. Уже идет…

* * *

В этот же момент, в прокуренной комнате, с давно не менявшимися занавесками и скудной обстановкой – продавленный диван, шкаф (из конфиската) с постельными принадлежностями, которые не стирали уже год как минимум и голой, засиженной мухами лампочкой под потолком, на вышеупомянутом продавленном диване находились майор московского ОБХСС Тимашук Павел Иванович, молодой, одышливый, чем-то похожий на счастливого хряка-производителя, по крайней мере, телосложением – точно, и некая Нина Иващенко, старший продавец в одном из центровых магазинов, относящихся к Мосплодовощторгу, двадцати четырех лет от роду, и весьма недурная собой. Чем они занимались – я скромно умолчу, замечу только то, что как только Тимашук приводил на эту квартиру свою агентессу – так соседи снизу непременно начинали стучать шваброй в пол. Пробовали они и милицию вызывать – но милиция отчего-то не приезжала – просто адрес находился в списках особого учета и был там записан, как конспиративная квартира, принадлежащая Управлению БХСС МВД по г. Москве. Собственно говоря, и майор этот трудился, не покладая рук аж старшим опером.

Когда у майора получилось… аж два с половиной раза – он сыто отвалился от девицы и всхрапнул – уставшее тело требовало отдыха, тем более что он с восьми утра на ногах, не присесть, ни прилечь, а при таком лишнем весе это не так то просто. Девица, ставшая агентессой в общем то не по своей воле, с неожиданной ненавистью посмотрела на своего… партнера, любовником он не был, потому что о любви не могло тут быть и речи – потом встала и пошла в ванную. Можно, конечно сказать, что внутри у нее все кипело от злости и омерзения, но того не было… перекипело все уже давно.

Нина Иващенко была лимитой… обычной лимитчицей, приехавшей в Москву. Родилась она под Тулой в семье, где мама была учительницей, папа – трактористом в колхозе. Папа пил… не то чтобы по черному – но изрядно, с запоями по несколько дней, влетало и матери и ей. Мать – уставшая, издерганная, озлобленная – срывала злость на учениках и, конечно же – на ней. А она – ненавидела этот быдляк, пошатывающегося даже когда трезвый отца, какую-то серую, вечно недовольную мать, своих деревенских сверстников… воняющих, грубых, начинающих лет в десять уже курить и прикладываться, подражая отцам, похабничающих и ржущих как лошади при этом. Нет слов, чтобы выразить копившуюся в ней ненависть ко всему этому, к тому, что окружало ее, к тому, чем она была и к тому, чем она в будущем должна была стать. На деревне бытует поговорка: если девки у нас все такие красивые – откуда же бабы-то такие страшные берутся. А вот – оттуда и берутся, пьяный муж, ни к чему не годный, поколачивающий, хозяйство и скотина, ребенок, потом еще один, потом еще – глядишь, и на месте дюймовочки – дурномясая бабища с остервенелым выражением лица, прущая на горбу мешок посыпки с фермы, украденный после вечерней дойки. Так оно и бывает.

Для того, чтоб этого не было – она была готова на что угодно.

Устроилась в областном центре в училище на штукатура – маляра, переспала с директором училища – потным, воняющим, очкастым – получила в итоге пять лет рабского труда в Мосстрое и койку в общаге на четверых. Как вырываться из общаги… о, это целая история. Вообще, если описывать будни московской общаги, где квартирует лимита… годов семидесятых– восьмидесятых… скажем, ЗИЛовской или Мосстроевской… это можно целый психологический триллер написать. Комната на четверых… с девчонками скажем, и каждая голодна и зла, каждая приехала в Москву не просто так, а чтобы зацепиться. Как? А как угодно – потому что в таких общагах, особенно женских, собирается совершенно определенный контингент, женщины в основном домоседки, счастья за тридевять земель не ищут, а если уж ищут, и такие вот собираются в одной комнате, в одном здании, злые на сегодняшнее свое положение неприглядное, на грязную и плохо оплачиваемую работу…

Не хватит слов, чтобы описать, что там бывает.

С Шалвой Булатовичем она ознакомилась случайно, на рынке. Рынки в ту пору в основном держали уже не крестьяне местные, а гости с Юга, к дамам они были неравнодушны. Смешно – но Нина решилась на это первый раз и сразу встретила свою судьбу – Шалву Булатовича, который работал в тресте простым бухгалтером, и при этом открывал дверь пинком к директору, давно купленному с потрохами – его бросили «на усиление» после андроповских чисток московской торговли, комсомолец невз…енный, так его мать. Получал он зарплату триста восемьдесят рублей в кассе, пять тысяч рублей от Шалвы Булатовича, исправно подписывал все документы и не питюкал. Попивал… комсомольцы на это горазды и даже не подозревал, что он не на один, на сто расстрелов[167]167
  Для справки – расстрелять могли уже за 10000 рублей хищения и выше. Никакого толка эти драконовские меры не дали, после андроповских чисток ситуация не улучшилась, а ухудшилась.


[Закрыть] уже наподписывал. Впрочем, расстрел ему не светил – вариант с автомобильной катастрофой у грузинской общины, державшей трест, был уже отработан, концы, как говорится в воду, и с мертвого что возьмешь? А на рынке Шалва Булатович был потому, что через рынок толкали часть «сгнивших» и актированных на базах продуктов. Грузинская община вела дела широко, это тебе не усушка-утруска, которую русские любят, тут не по копеечке, тут тысячи летят. На базар уважаемый Шалва Булатович заглянул, чтобы собрать выручку недельную, которую накопили продавцы и посмотреть, как дела с товаром, не надо ли побольше сактировать или наоборот – что-то встало и того и гляди в самом деле сгниет. Отчаянная светловолосая девчонка понравилась грузинскому бухгалтеру… и Нине понравились пачки, которые передавали ее новому знакомому продавцы с торговых мест, особо ничего и не опасаясь – воры в законе, державшие район были тоже грузинскими. Так Нина придумала, как ей выбраться из осточертевшей общаги, от злых как крысы товарок.

Шалва Булатович не обманул – человеком он был в какой-то мере честным. Вместо общаги – малосемейка, для лимиты – все равно, что дворец. Продавец, потом старший продавец в ходовом месте – полтинник в смену получался по-любому, тем более что на ней в последнее время была целая секция и три продавца в подчинении. С самого начала Шалва Булатович дал понять, что серьезного не будет, жена у него была, были и дети – но по-своему он ее любил. После года сожительства – начал посвящать в кое-какие дела, а потом и вовсе сделал ее связной между ним и одним из его людей в ментовке, в ОБХСС. Знаете, как переводится? Один Будешь Хапать – Скоро Сядешь. Многозначительно, да? Шалва Булатович был человеком умным и всегда делился, когда надо было делиться. Вот и тут – поделился…

Тимашук, майор ОБХСС был не из простых. С ним надо было аккуратно, тем более что как мужчина… бывали у него иногда проблемы, не то, что у Шалвы Булатовича, который, несмотря на свой возраст, оставался молодцом. Тимашук постоянно чего-то боялся, осматривался по сторонам – и еще он был жадным. Патологически жадным, жадным настолько, что это было ей противно как женщине. Женщины не любят жадных мужчин, особенно – русские женщины.

Вздохнув, она проделала некие гигиенические процедуры[168]168
  Как звучит молитва советской женщины на ночь? Господи, спаси и предохрани. Кстати, смешного тут мало.


[Закрыть], после чего обернулась полотенцем, даже относительно чистым – и вышла в комнату…

Тимашук спал – при этом его рука лежала на «кирпиче» денег, обернутом в несколько слоев газеты Правда. Боже… даже сонный, он точно нащупал свои деньги, те деньги, которые ему передала она – подарок от Шалвы Булатовича. Так уж получилось, что в их взаимоотношениях, не этот… платит ей за то, что трахает, а получается – она платит ему. От осознания этого факта – Нина нервно рассмеялась и Тимашук открыл глаза

– Чо… – он шмыгнул носом как маленький ребенок

– Ничо… – она вдруг разозлилась на него, толстого, потного, подслеповатого без очков – еще раз хочешь?

– Давай…

– А вот хрен тебе…

Он снова шмыгнул носом

– Почему?

– По кочану. Ты мне когда последний раз хоть что-то покупал? А?

Тимашук сидел в постели и тупо лупал глазами на свою агентессу, пытаясь понять, что на нее нашло и чего она хочет.

– А чо хочешь?

– Да хоть чо. На шару больше – не получишь ничего, хватит. Достал ты меня понял?!

Майор ОБХСС почесал в голове, потом обратил свой взор на кирпич денег. Она с каким-то мстительным злорадством наблюдала за выражением его лица, за написанной на нем растерянностью, жадностью, непониманием. Он никак не мог решиться дать ей денег и лихорадочно раздумывал – сколько же дать. Тяжелые мысли майора ОБХСС прервал стук в дверь – не звонок, а именно стук

– Это чо…

Она начала одеваться

– Ничо… Думай быстрее.

– Это твои что ли?

– Какие твои? Пойди, посмотри…

Он напялил на себя трусы – семейные, залатанные. Смех и грех – но он был женат на доче одного большого партбосса, жил на Миусской площади, в доме, принадлежащем Управделами ЦК КПСС. Доча, которую надо было выдавать срочно замуж по беременности неизвестно от кого – боролась за мир в каком-то там комитете «Советские женщины за мир», дома почти не бывала, когда прилетала из Парижа или Мюнхена – привозила себе тряпки, что-то продавала, а ему только один раз костюм привезла, и то, потому что попросил. Его она и в грош не ставила и всеми силами давала это понять. Правда, если бы вскрылось, к примеру, что он тут с агентессой… крика было бы… А деньги, которые тут были… думаете, это только Тимашуку? Ага… папе это, папе, за крышу. Точнее – тестю, но все его папой зовут, так проще. Без папы и он сам бы в ОБХСС не попал, а если бы попал – не удержался бы. Ну и ему… кусок малый достанется.

В дверь продолжали барабанить

– Да пойди, посмотри!

В майке, в наспех одетых штанах, с удостоверением в руке – читайте, завидуйте, мол – он пошел к двери. Посмотрел в глазок… какая-то бабка. Щелкнул английским замком.

– Что надо?

Дверь, которую он попытался придержать – пребольно ударила его по лбу

– Шоколада… – исчерпывающе ответил на его вопрос замнач, заходя в квартиру – здорово, Паша! Разлагаешься?

– Валерий Палыч? – с ужасом сказал Тимашук, потому что именно в этом отделении и под руководством именно этого офицера милиции он начинал

– Он самый. Это Боря… он после тебя пришел, ты его не знаешь, а вот это… наверное, знаешь, кто. А?

Если при виде своего бывшего начальника Тимашук едва не потерял дар речи – то при виде третьего человека, вошедшего в квартиру… верней, не третьего, понятых он пропустил перед собой – майор ОБХСС и в самом деле грохнулся в обморок.

Пришел в себя он на той самой постели… верней на том самом диване. Грязном… заляпанном чем-то липким.

– Пришел в себя? Вот… молодец.

Боря, самый младший по званию, контролировал Нину, которая уже успела одеться. Терещенко щелкал фотоаппаратом ФЭД, пачка с деньгами, аккуратно развернутая, чтобы были видны деньги – лежала на табурете. Раскладывать не раскладывали[169]169
  По правилам, при фиксации – надо разложить все и сфотографировать, а не пачкой разом.


[Закрыть] – если начать раскладывать, не то, что стола – всей комнаты не хватит.

Валерий Павлович, замнач – занимался им

– Что, Паша… расскажешь, чего?

Замнач смотрел обманчиво ласково

– Это все она! – выпалил майор

– Что – она?

– Ее деньги!

– А ты что тут делаешь? Это она тебе за трах что ли платила?

– Да! – выпалил майор, не совсем соображая, что говорит.

Валерий Павлович издевательски похлопал в ладоши, повернулся к задержанной.

– Это вы его так цените?

– Да пошел он… – устало сказала Нина – мразь поганая. Закурить можно?

– Курите… – замнач был обманчиво благодушен – если есть, чего. Боря сигаретку проверит, и курите.

– А что проверять то? – вылез Боря

– Что – что… Может там записка в сигарете и задержанная от улик избавляется

– А… понял.

– Во-во. Ты ее как агента, поди, оформил? – по-прежнему обманчиво ласково спросил замнач своего бывшего подчиненного. Вопрос этот был намного более серьезным, чем он казался на первый взгляд, потому что когда попал – каждое лыко в строку идет. Пьянка и секс с агентом – это называется бытовое разложение, само по себе – основание для увольнения по недоверию, если даже уголовное дело развалится на части. Дела такие начальство любит и не преминет воспользоваться, потому что в ОБХСС, как в последнее время и во всей милиции – человек человеку волк, подсиживают друг друга кто как может. Это раньше прикрывали, теперь…

– Это конспиративная квартира!

Замнач покачал головой

– Смотри, Виталий Михалыч. Учишь, учишь, долдонов – а все без толку. Ты же, дуботол только что конспиративную квартиру расконспирировал.

– Так он ее и так уже расконспирировал. Твой что ли?

– Мой… Вышел замуж удачно.

– Женился – сказал молодой опер Боря, не сводивший глаз с Нины

– Э, нет, дорогой. Молод ты еще, чтобы понимать. На дамочках с такими родственными связями, на которой имеет честь быть замужем капитан Тимашук…

– Майор – машинально поправил Тимашук

– Поздравляю. Так вот – на таких дамочках не женятся, за них замуж выходят. Верней – не за них, а за родственников их. Деньги то, поди, папе нес.

Тимашук промолчал

– Не хочешь по хорошему. Дело твое. Тетя Клава, вы, кажется в народном контроле[170]170
  Народный контроль – была и такая структура, в основном использовалась в политических разборках, но когда-то была полезной.


[Закрыть] состоите?

– Так точно! – старушка, бодрая еще, несмотря на годы, помнила еще времена Усатого и смотрела на майора примерно так, как люди смотрят на крыс и тараканов.

– Вот давайте и напишем… акт.

– Так… надо же трех человек.

– Сейчас вы напишете. Если надо – мы подтвердим. Потом подпишутся, если вы скажете?

– Подпишутся… – тетя Клава теперь посмотрела на Нину и едва не плюнула – у-у-у… шалава, глаза бы выдавила, чтобы не видеть паскудство.

Нина из вредности показала старухе язык. Она пока не понимала, чем ей это все грозит, но полагала что с правовой точки зрения – ничем, ведь законом трахаться не запрещено, пусть этот ублюдок – и майор милиции. Кроме того, она ощущала какую-то странную злую гордость, будто кто-то отомстил за нее, за то, что ее использовали как общественную плевательницу – вот прямо здесь и сейчас отомстил…

А оперок-то интересный… вон как глаза бегают. Молодой…

Тетя Клава присела на краешек дивана, по-прежнему не заправленного, ей дали папку, бумагу и ручку она на память принялась писать акт проверки народного контроля, как это она делала не один десяток лет. Милиционеры смотрели на нее – Тимашук с ужасом, остальные равнодушно. Тимашук смотрел на это так потому, что сейчас его бывший начальник нарушал один из ключевых принципов работы министерства, за нарушение которого карали вне зависимости от погон. Что бы не происходило – во всем надо разбираться между собой, и никто не имеет право выносить сор из избы. Народный контроль не подчиняется МВД, он подчиняется Партии, и если Валерий Павлович привел сюда представителя Народного контроля – значит все решено на таком верху, что страшно даже думать. И расстреляют – его, потому что ни один из начальников не станет гасить скандал, когда дело ушло наверх по линии партии. Да и вообще не будет гасить скандал – проще отдать стрелочников и потребовать сурового наказания. А тут у него – сто тысяч, на расстрел – запросто, взятка в особо крупном.

– Готово, товарищ подполковник.

– Вот и хорошо… Боря, бери задержанную, вези пока к нам. Скажи, чтобы мне машину сюда прислали, только помогайку[171]171
  Помогайка – ПМГ, патрульная машина


[Закрыть] и без шума. И тетю Клаву потом завези, хорошо? Тетя Клава, вы уж извините…

– Да я… мразь эту… Да я… – старушка не играла, она и в самом деле ненавидела. Классовая ненависть, такое в последнее время и не встретишь…

– Все нормально. Не волнуйтесь, вам нельзя… Вот так. Боря, помоги. И смотри, чтобы задержанная от тебя не сбежала.

– От такого – не сбегу – Нина пошевелила плечами, чтобы продемонстрировать… ну, понятно, что женщин, таким образом, демонстрируют.

Красный как рак Боря проклял всю милицейскую работу… Если бы не эта старуха, которая вообще то не была представителем народного контроля, а была добровольной помощницей милиции, торчала у окна, да чуть что звонила, в дежурной части умучались выезжать… Когда Валерий Палыч к ней заехал и сказал, что милиции нужна ее помощь в деле Может… сначала бабу Клаву завезти, потом… нет, вредная старуха, того и гляди и на него акт напишет. А может… все-таки рискнуть. Кто не рискует – тот не только шаманского не пьет, тому и самогонки изъятой не достанется…

– Вот и хорошо. Нашли, значит, консенсус – блеснул Павел Валерьевич одним из выражений, пошедших в народ от почившего в бозе «виноградного[172]172
  Такую кличку Горбачеву народ дал за то, что вместо вина продавали виноградный сок. Кстати, антиалкогольная кампания была не таким уж плохим делом.


[Закрыть]«генсека – давай, давай, Боря. Не стой как столб. И помогайку мне не забудь.

* * *

Когда за Борей с двумя женщинами закрылась дверь – Павел Валерьевич вернулся в комнату, в упор взглянул на своего деморализованного бывшего подчиненного.

– Что понял? – спросил он

– А что… – огрызнулся Тимашук – только и дела, что стреляться.

– Тоже дело – замнач достал пистолет Макарова, выщелкнул обойму, бросил его на диван, он упал тяжко, увесисто, неотвратимо – давай!

– Э, Павел, ты чего? – резко сказал Терещенко – охренел в атаке?

– Нормально. Как – никак – со мной человек работал. Такое право у всех есть, хочешь – потом на меня свали. Не досмотрел.

Тимашук взял пистолет – осторожно, как голову ядовитой змеи. Тяжелый… никогда он не думал, что пистолет такой тяжелый. Восемьсот восемьдесят граммов. Нажать – просто нажать, это же так просто, приставить к голове – и нажать. И ничего не будет. Вообще – ничего.

Двое волков угрозыска внимательно наблюдали за ним.

Ничего не будет. Вообще – ни жить, ни дышать, ни… просто не будет его. Мир будет, эти ублюдки будут, которым он подносит – а его не будет.

Хрен вам! Если садиться – так всем вместе! И отвечать – всем вместе!

Пистолет со стуком упал на изгвазданный ковер.

– Понятно все с тобой – поверх денег легли листы бумаги, затем ручка – тогда пиши.

– Чего писать то? – спросил Тимашук

– Анекдот знаешь? Приходит Чапаев в штаб, смотрит – Петька сидит и чего-то пишет усердно. Чапай к нему – Петька, ты чего пишешь? Да так… Василий Иванович, оперу вот пишу. Оперу? Опера дело хорошее. Нужное! А про меня напишешь? Напишу, Василь Иваныч, напишу. А про Анку? И про Анку напишу. А про Фурманова. И про Фурманова, Василь Иваныч напишу. Опер про всех велел писать. Пиши – генеральному прокурору Союза ССР, товарищу Рекункову Александру Михайловичу. У нас секретная директива: кто признался, сотрудничает со следствием, помог вывести на чистую воду других – в суде учтется, наказание будет минимальное по статье. Может, и химией как-то отделаешься. Написал? Дальше пиши – чистосердечное признание…

Москва-сортировочная. 13 декабря 1987 года

Что такое – длинное, зеленое и колбасой пахнет? Это – электричка из Москвы.

Не смешно, кстати. Плакать хочется.

Продукты пропали как-то незаметно – вот они есть и вот – их нет. Дефицит… это слово родилось то в начале восьмидесятых, означало отсутствие чего-то на полках. При этом – люди как-то умудрялись питаться, что-то покупать, по статистике питались намного лучше, чем жители некоторых европейских стран. Конечно, очень значительная часть продуктов продавалась из-под полы, с подсобок, еще часть – распределялась в виде специальных заказов (то есть закупалась организацией оптом, а потом формировались заказы для сотрудников, кстати, очень разумная практика), часть питания люди получали опять-таки на производстве. На каждом предприятии, в каждом учреждении существовала столовая, кроме того, существовали подшефные хозяйства, продукция которых, минуя магазинную витрину, попадала на стол к работникам завода-шефа. Нельзя были упускать из виду и личное подсобное хозяйство – хотя у горожан его почти не было, были дачи – в деревнях люди были более трудолюбивыми, не пили, держали корову, пару свиней, иногда барашков или коз, засаживали пару десятков соток картошкой, имели свой огород с плодовыми деревьями, кто и пасеку. То есть – отсутствие продовольственных товаров в магазине отнюдь не означало отсутствие их на столах, с голоду никто не умирал, в отличие от стран капиталистического мира очень значительная доля продовольствия распределялась, минуя магазинную витрину. Но даже с учетом всего этого – той доли продовольствия, которая попадала на магазинные полки, вполне должно было хватать, чтобы полки не были пустыми. А они были пустыми – все чаще и чаще. И если Горбачев обращал на это внимание «постольку – поскольку», ему вообще не нравилось решать болезненные и неприятные вопросы – то новая власть вынуждена была браться за дело всерьез. Концы с концами не сходились настолько серьезно, что объяснить это простым воровством было невозможно.

Если на западе студент подрабатывает в МакДональдсе – то в Советском Союзе студенту, желающему быстро сшибить деньгу – дорога одна, на товарную станцию, на базу с железнодорожными путями. Вагоны разгружаются в основном ночью, за вагон платят как минимум синенькую – то есть двадцать пять рублей. Ночью поработал, полстипендии за один день заработал – а днем, на лекции можно и поспать. Так и учились.

Вот ночью к базе одного из московских торгов, занимающего снабжением столицы нашей Родины мясом маневровый тепловоз с надписью «комсомольская инициатива, обслуживается одним машинистом» подогнал по ветке семь вагонов – рефрижераторов. База была не слишком то приглядной – на дворе грязь, ворота давно не красили, АБК[173]173
  Административно-бытовой комплекс, то есть офис.


[Закрыть] одноэтажный и старенький. Большие холодильники из красного кирпича, с одной стороны к воротам подъезжают вагоны, оттуда идет разгрузка в холодильники – а с другой стороны подъезжают рефрижераторные машины на погрузку. Получается, что самое старое мясо грузится в машины самым первым – и это правильно.

Вообще то, по штату здесь числились аж двадцать два грузчика – но из них работали только четырнадцать, а остальные – на места грузчиков директор базы Амангельды Бабурович напринимал своих сородичей, которые получили за счет этого койко-место в общежитии, московскую прописку, пусть временную, но можно сделать потом постоянную и гарантию от того, что их родная милиция не задержит за тунеядство[174]174
  То есть отсутствие работы, нежелание устраиваться на работу. До года колонии.


[Закрыть]. Еще и зарплату получали, гады, как положено – за работу в ночное время, сверхурочные, тринадцатую, отпускные. Сородичи Амангельды Бабуровича были как один – крепкими, наглыми, небритыми молодыми людьми, они тусовались рядом с гостиницами, обирали мелких торговцев, занимались водкой до тех пор, пока новая власть опять не разрешила, торговали наркотиками, пытались рекетировать таксистов. Это была самая настоящая банда, зарождающееся организованное преступное сообщество, находящееся в процессе первоначального накопления капитала, авторитета и криминальных связей. Но поскольку грузить все же надо – Амангельды Бабурович за свои деньги нанимал бомжей, которые тогда уже появились и студентов на ночные погрузочно-разгрузочные работы. Нанимал он людей за свой счет, потому что именно так он договорился со своими сородичами – он дает им работу, они ему – крышу и никто никому ничего не должен. Деньги у Амангельды Бабуровича были и немалые – потом у него изымут миллион сто тысяч рублей.

Сегодня Амангельды Бабурович, после окончания рабочего дня первым делом подбил черную бухгалтерию – не меньше половины мяса пускалось «налево» по серым схемам, двойную бухгалтерию вел он сам, только ему понятными записями, самое смешное, что эти бизнесмены пользовались государственным имуществом для своего личного бизнеса, не несли никаких затрат на его содержание и получали от своих действий чистую прибыль. Но Амангельды Бабуровичу было все равно: еще отец говорил ему, что все русские – бараны, поэтому нет ничего плохого в том, чтобы их остричь.

Верно?

Получилось нормально, Амангельды Бабурович подвел итог и довольно потер ладони. Немало надо передать наверх – но и ему останется. Хороший день он решил отметить глотком КВВК – коньяк выдержанный высшего качества, которого в магазинах не было уже давно – а вот он им при желании мог мыться. Спиртные напитки ему и не только ему поставлял Гиви Несторович, он работал в Мосспиртторге на одной из баз грузчиком, но на самом деле он приглядывал, чтобы работники не воровали – база то давно принадлежала грузинской общине, а это – не государство, тут за воровство спрос другой – наизнанку вывернут. Амангельды Бабурович не так давно послал ему доброй говяжьей вырезки на шашлык – а Гиви Несторович отдарился коньяком. Натуральный обмен… а вы говорите, дефицит, дефицит… Дефицит только у тех, у кого или в кармане пусто, или в голове.

Глотнув коньяка и аккуратно запечатав бутылку – не просто пробку обратно закрутил, а еще и кусок пленки положил, как в пузырьке с лекарствами, чтобы не выдыхалось – Амангельды Бабурович пошел нанимать людей на ночную работу.

Парни уже стояли у ворот, Амангельды Бабуровичу повезло, что он нашел себе таких грузчиков. Из института физкультуры имени Лесгафта, крепкие, туши только так бросают и культурные вдобавок. Как-то раз бомжей нанял – так один, о Аллах, помоги – обосрался прямо в холодильной камере, другого места ему не было. Пьяные, расхристанные. А эти – нет, нормальные, трезвые, покурить в сторонку отходят, мясо оно сильно запах вбирает, даже мороженое. Хорошие ребята…

– Работа есть, начальник? – весело спросил бригадир, веселый парень, пошутить умеет. Деньги на него все выписываются, отчетность, однако.

– Есть, как не есть. Семь вагонов придет – по двадцать пять. И… три КамАЗа – ну… пятнадцать за каждый пойдет?

– Нет, не пойдет. Сорок за вагон, двадцать за КамАЗ.

– Ай, как нехорошо… А еще комсомолец наверное. Комсомолец?

– Комсомолец, комсомолец. А ты начальник, где-то еще грузчиков видишь? Всех уж наняли.

– Все равно – сороковник много. Тридцать пять дам.

– За КамАЗ – все равно по двадцать.

Амангельды Бабурович тяжело вздохнул. Цены, цены…

– Договорились. Заходи…

Подтащили вагоны, Амангельды Бабурович вместе с представителем железной дороги прошелся вдоль вагонов, посмотрел пломбы, подмахнул акт. Потом кусачками начал перекусывать проволоки, которые фиксировали двери.

– Так, значит. С этого вагона начинаете. Пойдем, покажу куда. Вон… видишь? Где коробки? Вон туда. Там и вешай, и аккуратно, чтобы не сорвалось. Понял? Давай – я сейчас приду, скажу, что дальше делать.

Сам Амангельды Бабурович вышел на улицу – на противоположной стороне темной, торговой улицы, где по обе стороны – базы да тресты – стояла его шестерка, довольно новая, купленная по очереди. Предлагали ему восьмерку новую, только в серию пошла – отказался, нечего светиться. Завел машину, подогнал задом к погрузочной рампе, открыл багажник, расстелил полиэтилен. Самолично выбрал полутушу, надел рукавицы, перенес ее в багажник. Тому, этому… уважение оказать, тут не столько деньги, сколько именно уважение. Немного оттает – он ее разрубит, разложит по пакетам – завтра распределит. Уважение – оно в торговле немаловажно, тут рука руку моет и обе… ладно, молчу, молчу…

– Начальник, что дальше то делать?

Амангельды Бабурович пошел, проверил, как разгрузили, отсчитал семьдесят рублей – он расплачивался сразу, это тоже важно. Если человек хорошо поработал – вознаграждать его нужно сразу же, а не к Новому году и чем-то материальным, а не вымпелом «Передовик производства». Заработал – тут же и получи. Государство глупое, этого не знает – поэтому и бардак кругом и везде.

– Теперь эти два… Вон туда кладите. Давайте…

У ворот сверкнули фары, раздался гудок клаксона.

– Подождите… Пока не делайте ничего. Сейчас.

Амангельды Бабурович побежал к воротам, открыл – за ними были три КамАЗа, бортовые, а не такие, на которых мясо возят.

Водитель головного приоткрыл дверь.

– Мы от Юрия Михайловича.

– Заезжайте. Видите, где холодильник открытый? Туда – вставайте.

Амангельды Бабурович пробежал рысью до холодильников, когда машины только еще тяжко ворочались во дворе, разворачиваясь на погрузку.

– Значит, так. Вагоны пока в сторону, грузим машины. Я покажу что грузить.

Один из студентов института физкультуры высунулся во двор

– Так это ж обычные КамАЗы! В них мясо – нельзя.

– Поговори!

Старший дал говорливому подзатыльник

– Помолчи. По двадцатнику, начальник?

Амангельды Бабурович вздохнул

– Грузите. По двадцатнику…

* * *

Когда КамАЗы выехали со двора базы – один из студентов, переминавшийся с ноги на ногу крикнул

– Я сейчас! По маленькому!

– Сачок! – крикнули вслед и засмеялись.

Студент подбежал к забору – с той стороны стояла машина, бежевая пятерка. В заборе была дыра, и у дыры был человек.

– Что?

– Три КамАЗа, товарищ капитан. Бортовые. Мясом под крышу погрузили.

– Бортовые?

– Да, не изотерм. Только ушли. Номера…

Студент по памяти продиктовал номера…

* * *

Капитан, который никогда не работал в ОБХСС, которому и положено было заниматься подобными вещами – а работал сначала в уголовном розыске, а сейчас перевелся к генерал-майору Гурову в созданную им криминальную милицию – подбежал к машине (закупили оптом для новой службы тысячу машин только для Москвы, для советского мента одна машина на двоих – дело неслыханное), скользнул на заднее сидение.

– Погнали!

– Куда?

– Прямо! На шоссе давай! И рацию дай!

– Понял… – водитель врубил передачу

Милиционер опустил окно в машине, выставил длинную антенну рации.

– Артек, я Двина! Машины пошли! Три бортовых КамАЗа, идут колонной, госномера… Взять под наблюдение, доложить!

* * *

– Все разгрузили? – Амангельды Бабурович, успевший соснуть ненадолго в своем кабинете, поднял голову, мысли были шальные, вялые. Здоровье подводит… днем, а потом и по ночам работать – нехорошо.

– Все, начальник.

– Сколько там… – директор базы полез в карман

– Ну… лет десять, думаю, получите.

Амангельды Бабурович недоумевающее поднял взгляд на своего грузчика – тот держал в руках раскрытое удостоверение с красными корочками.

* * *

КамАЗы перехватили уже на выезде на шоссе – собственно говоря, больше им деваться и некуда было. Ночь – но все равно вели одной машиной.

Ночь. Свет фар, летящая навстречу дорога. Хрип Джо Дассена в дешевенькой магнитоле.

– Товарищ капитан…

– Что?

У капитана уже слипались глаза

– А эти – куда едут?

– Их и спроси.

На самом деле – что-то неожиданное. Никак не думали, что поедут в область. В Москву – понятно, где-то разгрузиться, потом продать налево, а в область то зачем? Там что – еще какие то склады? Неужели – в госрезерв?

Да быть не может. Это кто же такое позволит – на обычных бортовых КамАЗах мясо в госрезерв везти? Хоть даже и зимой… вон погода, вчера дождь был! Такого головотяпа – за ноги да об угол…