Текст книги "Наступление"

Мирза стучал долго. Очень долго. Настолько долго, что подумал, что хозяина нет дома – и только повернулся, чтобы уйти – как за спиной щелкнул в замке ключ.

Стоило ему только шагнуть в прихожую – как Алишер схватил его, как котенка шмякнул о стену. Он и в самом деле был сильным, мог в одиночку таскать ящики целый день и не устать.

– Во имя Аллаха! – взмолился Мирза

– Для чего ты пришел? Ты снюхался с шурави, отвечай!

– Нет, клянусь Аллахом, нет. Дело срочное!

– Какое срочное дело не могло подождать до завтра?! Ты мог прийти в больницу и сказать что болеешь! Сын осла!

– Но дело и в самом деле срочное!

Алишер оставил своего агента в покое, тяжко протопал на крохотную кухоньку, на которой для обогрева горели две газовые комфорки. В кухне стены не были обклеены обоями, в квартире тяжело пахло несвежей едой. Сели за стол – Алишер сидел так, чтобы смотреть на двор, что там происходит.

– Говори, зачем пришел.

– У меня только что был Алиджон-хаджи. Он очень, очень недоволен!

– Кто это такой?

– Большой человек на базаре. Очень большой!

Алишер презрительно скривился

– Над нами нет никого кроме Аллаха! Ты так этого не понял!?

– Я так ему и сказал! А он – только расхохотался!

– Значит, он еще и муртад. И только ради этого ты пришел сюда?

– Нет, нет… Не только ради этого! Он пришел и сказал от имени всей уммы, чтобы я убирался с рынка, что никто больше не даст нам ни афгани, ни рупии на дело джихада! Он сказал – что мы идем против воли афганского народа!

– Вот как? Он что, считает себя бессмертным?

Саида, зайдя за угол дома, побежала, стараясь успеть. В этот раз она была не в никабе – в длинной, почти до земли юбке, которая путалась в ногах и очень мешала бежать. Она плохо бегала – но бежала сейчас изо всех сил, до красных кругов под глазами.

Добежав до машины, она склонилась к водительскому окну

– Третий этаж! Он на третьем этаже, в угловой квартире!

И осеклась – рядом с рафиком Махмудом, командиром их группы, сидел на переднем пассажирском сидении рафик Алеша – она его так звала, потому что настоящее имя его, русское имя, имя шурави, произнести правильно для нее было трудно. Рафик Алеша приехал, чтобы помочь афганцам, коммунистам, вымести бандитскую нечисть из Кабула и других городов, у него были светло-соломенные волосы и голубые как небо глаза. Саида умерла бы, если бы рафик Алеша как-то узнал, что она, порядочная девушка и коммунистка думает о нем.

Рафик Алеша улыбнулся, показал ей на заднее сидение

– Садись. Устала?

Саида села, закрыла дверцу. Только сейчас она заметила, что следом за Москвичом припарковался небольшой микроавтобус РАФ, который использовался в скорой все стекла которого были закрыты шторками.

Еще дальше, на другой стороне дороги, метрах в ста – стоял бронированный «караванный» КамАЗ…

– Да… рафик…

– Скажи, а как ты узнала о том, что он там?

– Ну…. Я сказала женщинам, что это… – Саида замялась – мой жених. Что я его подозреваю и хочу проверить.

В Кабуле семидесятых эта легенда никак не прошла бы, в Кабуле девяностых – тем более. В Кабуле восьмидесятых – запросто. Памятуя о том, что важнейшим из искусств является кино, новая власть строила в Кабуле кинотеатры и крутила там фильмы. Наряду с советскими фильмами, которые особым успехом не пользовались – крутилось индийское кино, и вот оно то – имело оглушающий успех! На понравившиеся фильмы ходили не по одному разу, ходили целыми семьями, афиши аккуратно отклеивали, чтобы повесить дома, за перипетиями отношений на экране следили с замиранием сердца. А это же – чистая индийская мелодрама, невеста выслеживает неверного жениха.

– И что они сказали?

– Они сказали, что тот поднялся на третий этаж. Квартира в углу. К знахарю.

– К знахарю?

– Ну… да.

– Эти знахари людей травят, рафик Алексей… – вступил в разговор старший группы наблюдения тоже коммунист – в больницах просроченные лекарства выкидывают, они их подбирают и людей лечат, не зная от чего и как лечить. Дают таблетки, не какие надо, а какие попало. Или душманов лечат.

– Их тоже кто-то должен лечить… – задумчиво сказал Алексей

Саида и старший группы недоуменно посмотрели на советского товарища. Тот вынул рацию, японскую, трофейную.

– Медведь, как слышишь? Проверка связи, прием.

– Витязь, слышу хорошо, прием.

– Третий подъезд, третий этаж угловая квартира, как поняли, прием.

– Понял вас. Что там, прием?

– Два человека. Как минимум, прием.

– Принял.

– Постарайтесь взять живым хотя бы одного, прием.

– Так точно…

Небольшой санитарный РАФ с красным крестом прокатился по двору, остановился у подъезда и из него вышли три человека – врач с чемоданчиком и двое с носилками. Машина скорой почему то не осталась у подъезда – а проехала дальше…

– Ты должен убить его. И как можно скорее.

– Но амир, этого нельзя делать! Он говорит не только от своего имени, он говорит от имени людей! Люди пойдут против нас!

– Люди не пойдут против нас. Они увидят, как карающая рука Аллаха настигла этого муртада и все поймут. Нет, ты должен убить не только презренного муртада Алиджона, ты должен убить всю его семью! Пусть все знают, как тяжела рука Аллаха…

Поднявшись до третьего этажа – доктора сбросили халаты. Один достал из чемоданчика врача АКС-74У со смотанными изолентой магазинами, те, что несли носилки – бросили их и вооружились автоматическими пистолетами Стечкина. Один из «санитаров» приблизился к двери и прицепил там, где должен быть замок, небольшое устройство размером с два спичечных коробка, с обычным гранатным четырехсекундным запалом…

– Готовность! – сказал он по-русски

Алишер, который встал, чтобы выйти из кухни – замер, что-то почувствовав чутьем битого и травленного волка…

Офицер группа «А» КГБ СССР выдернул кольцо, активизируя устройство

– Бойся!

Каким то чудом Алишер понял, что за дверью шурави, он обернулся к сидящему и ничего не понимающему Мирзе.

– Предал…

Грохнуло, взрывом из двери вырвало большой кусок – и в дыру полетело устройство «Заря». Полыхнуло нестерпимым для глаза магниевым пламенем, звякнули жалостно стекла. Офицеры бросились в дверь.

– Дреш!!!

– Говорить ничего не будешь?

Алишер молчал. Он был идейным, из тех, кто пришел в Афганистан не пограбить – а действительно убить всех безбожных коммунистов, шурави и всех кто пришел на афганскую землю. Потом установить шариат.

Офицер в раздумье прошелся по просторному ангару военного сектора аэропорта Кабул, где в одном из ангаров был центр допросов. Это было удобно – из-за шума взлетающих и садящихся самолетов никто не слышал криков тех, кого пытали. А когда надо было избавиться от тел, поступали просто – загружали Ан-32, он вылетал куда-нибудь в Союз и по дороге раскрывал рампу, выбрасывая груз. Метод позаимствовали у Амина, только тогда выбрасывали живых людей и коммунистов, а сейчас так отправляли полетать мертвых душманов.

Что, не по закону? Бесчеловечно? А автобус с детьми взорвать – человечно? А советских солдат кастрировать, расчленять, насиловать – человечно? Про «красный тюльпан» уже упоминал, кажется… Вот – то-то же…

– Только ты не думай, что умрешь смертью шахида – сказал офицер – подохнешь, как собака, хоронить тебя тоже не будем. Подохнешь как собака.

За спиной у Алишера хрипела на поводке овчарка, и он знал, что это такое. Укушенному собакой – не место в раю.

Офицер повернулся, показал на лежащего у машины скорой связанного Мирзу – тот был ранен при штурме и шумно, как то мокро, с всхрипами дышал.

– Повесить вы…дка! – приказал он

Виселицу сооружать тут было не из чего, да и тратить время не хотелось. Двое младших офицеров – один недавно потерял целое отделение в зеленке – подтащили Мирзу к петле из стального троса, петля была приделана к талю, который использовался для ремонта самолетов. На шею Мирзе накинули петлю, потом один из офицеров нажал кнопку – и барабан стал наматывать трос. Умирал Мирза долго, минут пять.

– Подохнешь так же – сказал офицер – а потом вот что сделаем. Тут у нас одному прапору сала прислали, с Украины. Вот я тебя повешу, потом сало в пасть запихаю и на самолет. Как об землю е…шься тысяч этак с трех метров да на камни – потом не опознают. Так и предстанешь перед Аллахом с салом в пасти – потом и доказывай, что ты его не ел. Если будешь говорить – клянусь Аллахом, убьем как мужчину и воина. Попадешь в рай. В высшее общество. Ну, что?

Алишер хрипло рассмеялся

– Аллаху Акбар! – выплюнул он в лицо советскому офицеру

– Как знаешь

Офицер сделал знак – и проводник спустил собаку…

Начало февраля 1988 года

Карачи, район парка Ништар

– Алла-а-а-ху Акбар Алла…..

Плывет над старым Карачи протяжный напев азанчи, призывая правоверных вставать на молитву, ибо суров Аллах к преступающим, и в день страшного суда спросит за все, за грехи, известные людям, и за грехи, ведомые одному лишь Аллаху. Коран говорит – спасутся те, кто уверует. Но много ли веруют те, кто несет слово его?

И много ли веруют те, кто несет в мир беду именем Его?

Здесь, в районе парка Ништар, на намаз мало кто встал. Молодежь, студенты – шумное, смешливое племя, нетерпеливо смотрящее в будущее и не желающее отдавать даже самой малой дани прошлому. В них, в этих пацанах и девчонках, которые идет по тротуару, переговариваются, целуются – будущее этой страны. Трудно поверить, что кто-то из них, кто учится, чтобы стать врачом, инженером, агрономом – может надеть чалму на голову, взять автомат и пойти убивать.

Но ведь идут!

Старый, белый, запыленный Мерседес, на лобовом стекле которого была наклейка «Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его» притормозил напротив парка, около одного из небольших дуканов… или магазинчиков, здесь, в самом европейском городе Пакистана, если не считать, конечно, Исламабада – и тут же из магазина выскочил молодой парень, перебежал тротуар и ввалился в раскрытую навстречу дверцу Мерседеса. Машина сразу тронулась…

Человек, сидящий на заднем сидении – он походил на внезапно разбогатевшего (вероятно на наркоторговле) крестьянина – неторопливо перебирал сухими, сильными пальцами необычные, обсидиановые четки.

– Ас саламу алейкум, Заболь – поздоровался человек – хуб асти?

– Ас саламу алейкум, падар… – ответил Заболь – хайли хароб.

Пароль и отзыв. Сигналом тревоги было бы одно из двух – если бы молодой собеседник назвал пожилого эфенди, а не падар, отец, и если бы он сказал, что все хорошо. Это значило бы, что он находится под контролем пакистанской контрразведки.

– Перейдем на русский? – предложил старик – ты знаешь его?

– Немного рафик – признался молодой – я учил его на курсах и долго не говорил на нем. А вы где хорошо узнали русский?

Старик в душе улыбнулся – в этом мире его по-прежнему принимали за кого угодно, только не за русского. Впрочем, русским он и не был… если только по духу. По духу он был русским узбекского происхождения, как говорили многие, когда был жив Отец.

– В армии – ответил старик – я учился в России. Давно.

– Мой учитель на партийных занятиях говорил, что русский надо знать, если ты хочешь добро Афганистану – похвастался молодой

– Вероятно, он был прав. Как ты живешь, Заболь?

– Молодой афганец пожал плечами.

– Как все, падар. Торговля – дело такое, если ты вложил тысячу афгани, тебе вернется две. Это везде так, и никто если торгует – не знает голода.

– Тот, кто теряет осторожность, теряет все – заметил старик – тебя не взяли под наблюдение?

– Нет. Я беженец, такой же, как и все.

– У беженцев обычно не бывает денег. У тебя они есть.

Молодой покачал головой.

– Ошибаетесь, падар. Треть из тех, кто торгует на рынке, афганцы, потому что местные ленивы и пресыщены. Власть не дает афганцам торговать, и поэтому они торгуют от имени местных, платя им. Так делаю и я.

– Кто этот местный?

– А-а-а… шайтан, бачахук[234]234
  Шайтан – понятно и без перевода. Бачахук – сын свиньи


[Закрыть]! Он опьяняет себя запрещенным начиная с утра!

– Будь осторожнее.

– Рафик джангар предупреждал меня, падар.

Старик поморщился – он знал, кто такой рафик Джангар, это было не имя, просто кличка – но даже ее произносить тут не следовало.

– Вы пришли, чтобы дать мне работу, падар? – спросил молодой

– Работу. У тебя ее нет?

– Это не работа.

– А что – работа?

– Работа… сражаться с врагами, падар. Видеть, как течет кровь, которую ты им пустил.

Старик покачал головой

– Смири коня гнева своего уздечкой благоразумия, юный аскер. Твоя работа – не лить кровь, ты обязательно отомстишь, но произойдет это не сразу. Скажи – ты знаешь про то, какие караваны ходят из порта?

– Знаю, падар.

– И какие же?

– Это караваны, которые везут смерть. В порт приходят суда, разгружают их в огороженном месте, там все охраняется, не пройти. В колонне – армейские машины, охраняет их тоже армия. Очень много армия, падар.

– И куда они идут?

– На север, как вы и сказали, падар. Часть разгружается в Кветте. Часть идет в Пешавар дорогами племенной зоны.

– А кто ездит на этих машинах?

– Разные люди ездят, падар. Есть военные машины, но их немного. Нанимают, у многих сейчас есть хорошие машины, там можно хорошо заработать, если держать язык за зубами и делать то, что скажут. Вы хотите…

– Я хочу, чтобы ты проявил свои таланты, Заболь. Таланты торгового человека, у которого тысяча афгани, которые он держит в руках – превращается в две. Пусть эти люди покупают в твоей лавке. Пусть они покупают только у тебя в лавке.

– А дальше, падар? – спросил Заболь

– Иншалла – пожал плечами старик – все будет так, как решит Аллах…

Апрель 1988 года

Карачи, Импресс-маркет

Хабиб, молодой афганский водитель, который только получил от отца старенький носатый, но тяговитый и послушный Мерседес и был этим несказанно горд – соскочил с туниса[235]235
  Так на дари называют микроавтобус Тойота, еще одно название фалангкот


[Закрыть] на котором ехал прямо напротив открытой двери, моментально исчез в людской толчее Эмпресс-маркет, старого рынка Карачи, который вовсю работал еще при англичанах. Вслед ему водитель микроавтобуса бросил забористое ругательство, обвиняя его в сожительстве с собственной матерью. Но Хабибу было не до этого…

Он кое-что знал – в конце концов, рос в семье, где глава семьи крутил баранку и сам впервые оказался в душной, тесной, провонявшей солярой кабине старого Мерседеса в пять лет – отец посадил его за руль, и медленно поехал, а он держался изо всех сил за руль и был горд тем что рулит. Он знал то, что на машину можно заработать за десять лет тяжелого, горбатого, опасного труда – а можно это сделать и за один год. Нужно просто рискнуть. Белый порошок в пакетах. Золотой сон. Три девятки. Белая смерть. Два слона. Много имен – но суть всегда одна. Деньги – деньги, деньги и еще раз деньги. Можно было умереть – но можно было стать таким богатым, что даже ты сам не будешь точно знать, сколько у тебя есть денег…

Его отец состарился за рулем, старческая немощь поразила его – и все что он смог в жизни, так это перестать работать на хозяина, амира и купить собственный старенький Мерседес. Хабиб намеревался разбогатеть еще до тридцати…

Он не будет, так как отец – смиренно благодарить Аллаха за нищенскую, горбатую долю. Нет, не дождетесь!

Белый кристаллический порошок рождался не здесь. Он рождался далеко отсюда в местности, которая называлась «Золотой треугольник» – далекое, труднодоступное место на стыке границ Бирмы Лаоса и Таиланда, оно контролировалось генералами – повстанцами, которые никому не подчинялись и там, на тайных плантациях рос опиумный мак. Там где его собирали местные жители, там же обычно его перерабатывали с помощью серной кислоты на диаморфин, известный всему миру, как героин. Белая смерть, рай на земле, превращающийся в ад. Он приходил в порт, потом доверенные люди доставляли его на север. Там, по слухам – переправляли его через границу, чтобы шурави травились и умирали, им за всем за этим стояли американцы. И местные. Хабиб слышал разговоры – каждый, кто занимается этим должен дать, принимает бакшиш не сам «отец нации» – а его супруга Шафика Зия. Если ты не дашь – то рано или поздно тебя найдут в придорожной канаве. Не так давно арестовали лейтенанта из штаба ВВС – в багажнике служебной машины мешок с героином, да не один. Лейтенанта задушили в камере. Дело закрыли. Не попадайся!

Но Хабиб попадаться не собирался.

Он не знал, к кому и как обратиться с этим. Дело в том, что от отца он унаследовал не только машину, но и клиентов, маршруты, за которые заплачено, и на которых чужим не место. В том числе и этот – в колонне, конвоируемой военными. Путь, начало которого лежит в закрытом секторе порта Карачи и заканчивается в Читрале, самой северной точке Пакистана, в которой есть резидентура ЦРУ и склады, для распределения оружия между моджахедами. Но он так далеко не ездил – нечего ему там делать в Читрале, он из Пешавара. Он ездил до Пешавара.

Кто остановит такую колонну? Кто остановит колонну, которую конвоирует военный конвой? Кто из полицейских осмелится? Кто из полицейских осмелится протянуть руку к грузу, который предназначается Гульбеддину Хекматьяру? Или Бурхануддину Раббани? Или Юнусу Халесу? Далеко не все афганцы в стране были на положении второго сорта, бесправного скота. За каждым из названных – не десятки, и не сотни – тысячи вооруженных боевиков – фанатиков, связи с американцами, с местной разведкой. Если возьмешь то, что принадлежит им – тебе разрежут живот и положат туда то, что ты взял – чтобы больше и мысли не было брать чужое. Убьют всю семью. Никто не осмелится протянуть руки к тому, что принадлежит этим людям.

Единственно, что он не знал – как найти тех, кто транспортирует Белую смерть. Как сказать им все это – что у него есть место в колонне, которую никто и никогда не остановит – и если ему передадут товар здесь, в Карачи – то получат его в Пешаваре. За скромную мзду, естественно. Но не может же он бегать по базару и кричать – не надо ли кому перевезти наркотик в Пешавар? Так и без головы остаться недолго.

Помог случай. Как-то раз он услышал разговор в дукане, рядом с которым он стоял, тихий разговор между серьезными людьми. Старший был недоволен тем, как делаются дела и говорил, что надо что-то делать, что он не может больше терять товар по дроге, что надо договориться с полицейскими и возить на полицейской машине. Младший по возрасту, больше похожий не на владельца дукана, а на наемного работника – оправдывался. Потом старший раздраженно обругал его, дал четыре дня и ушел – а Хабиб еще полчаса кружил рядом с дуканом, не решаясь подойти и заговорить о том, что услышал, он знал, что за длинный язык его можно лишиться вместе с головой. И лишь зайдя в едальню и обнаружив, что там же утоляет голод тот самый дукандор – Хабиб понял, что сам Аллах послал их на его пути, тех, кому надо переправить товар в Пешавар.

Хабиб, извинившись, подсел за столик к дукандору и сказал, что у него есть машина, и он может за скромную плату доставить в Пешавар любой груз. Сначала дукандор подозрительно посмотрел на него, и спросил а кто он собственно такой. Но его слова, имя его отца и деда видимо убедили недоверчивого дукандора – тот выслушал Хабиба, и сказал, когда и куда ему надо было прийти.

Хабиб даже не представлял себе – какие ресурсы советская военная разведка задействовала на этом направлении, и какие профессионалы задействованы в этой комбинации. Человек, которого Хабиб принял за владельца дукана, отчитывающего незадачливого подчиненного – был Героем Советского союза, только указ о его награждении никогда не публиковался в печати, а свою Звезду Героя, равно как и другие награды человек видел всего один раз – из рук начальника советской нелегальной разведки. Звезду Героя ему дали за примерно за то же, что он делал сейчас, вот только целью были не моджахеды – а генерал войск полиции и СС с его штабом…

Сначала к Хабибу присматривались. Два раза он приходил – и ушел ни с чем. С ним разговаривали, спрашивали, кто он и откуда, где он родился Ии какие деревья растут во дворе его родного дома, как звали его прадеда и его деда и кем они были. На третий раз ему вручили магнитофон, большой, магнитофон и поручили перевезти его в Пешавар. Магнитофон он перевез и даже не посмотрел, что там есть, потому что знал – любопытный теряет голову в этой игре. Неизвестный человек взял у него магнитофон, когда он пришел туда, куда требовалось, и отсчитал ему пятьсот долларов. Пятьсот новеньких, хрустящих долларов, это были сто новеньких пятидолларовых бумажек в пачке, бумажки, какие примет с радостью любой уличный меняла. Немногим больше он зарабатывал за два месяца тяжелой, напряженной работы – если повезет.

Пятьсот долларов – за один рейс! О, Аллах!

В следующий раз – ему тоже дали магнитофон, только он был тяжелее, чем прошлый раз. Потом – дали два магнитофона.

В караване все привыкли – многие водители подрабатывают тем, что покупают на базаре в портовом городе дешевую технику, чтобы продать ее подороже в глубине страны и поиметь свой маленький бакшиш. Это было запрещено – но солдатам достаточно было пачки сигарет, и они пропускали к машинам. Каждый должен на что-то жить.

На сегодняшний день Хабиб заработал уже две с половиной тысячи долларов.

Деньги он прятал. Не в банке – он не доверял банкам. Не у Махмуда, относительно которого все знали, что он меняльщик и представитель Хавалы[236]236
  Хавала – нелегальная внебанковская система переводов и накопления денег.


[Закрыть] в их квартале – Махмуд скажет, наверняка скажет кому следует, что у Хабиба завелись лишние деньги, и ночные гости придут к нем узнать, откуда у него деньги. Ведь он не делится ни с кем, а в этой стране нельзя иметь деньги и не делиться ими, все должны были получить свою долю. Вот почему Хабиб прятал деньги в одному ему известном месте в горах. И считал, когда он сможет купить новую машину взамен этой. Отец трудился всю жизнь. Ему хватит трех-четырех лет.

Или он купит невесту. Настоящую, хорошую девушку, которая на него даже не посмотрит, потому что он водитель. Но он не просто водитель! Он теперь богатый человек, человек, который зарабатывает, как зарабатывает один из ста в этой стране и он заслуживает уважения, и самой лучшей женщины. Нет, все таки он купит сначала машину. Настоящую, новую машину, Мерседес, который не будет ломаться и так чихать при движении.

Пробираясь через толпу, торгующуюся, толкающуюся, Хабиб едва не упал от сильного точка – но обернувшись увидел только спину обидчика.

– А-а-а мордагау[237]237
  Дохлая корова. Страшное ругательство в тех местах


[Закрыть] – крикнул он, хватаясь за карман, где должен был быть кошелек.

Кошелек был на месте.

Странно…

Заболь был на месте, в своем дукане, который принадлежал действительно ему… вот теперь у Хабиба сомнений не было в том, что Заболь хозяин этого дукана, он удивлялся, что Заболю принадлежат не несколько дуканов, а только один. Хотя… Аллах его знает, может быть, ему принадлежит весь ряд… здесь никогда не задавали лишних вопросов, кто что сказал – тот то и сказал. Перед Заболеем стоял грубо, но прочно сколоченная «витрина», на которой был мелкий товар, еще какой-то товар был развешен сзади и имелся в контейнере. Торговал Заболь, как и все Дукандоры здесь – всем, что приносит доход, и не только продавал, но и покупал.

Увидев Хабиба, Заболь вскочил с улыбкой.

– А-а-а… Хабиб… ас салам алейкум. Хуш омадед![238]238
  Хуш омадед – добро пожаловать.


[Закрыть]

– Ва алейкум ас салам, брадар… – здесь, в Пакистане все пуштуны и афганские беженцы были друг другу братьями – хуб асти, чатур асти[239]239
  ва алейкум ас салам – ответ на приветствие. Хуб асти, чатур асти – стандартная часть приветствия, означает примерно: как дела, как поживаете.


[Закрыть]?

– Хуб хастам, иншалла – Хабиб провел руками по лицу, имитируя омовение – хода зияд кунад, Заболь[240]240
  Хуб хастам – спасибо, хорошо. Холда зияд кунад – дай Бог изобилия, доброе пожелание.


[Закрыть].

– Ташаккор, брадар, ташаккор[241]241
  спасибо, брат, спасибо.


[Закрыть].

Общались на дари – в Афганистане и здесь все образованные люди общались именно на дари, пушту считался языком простонародья, на нем общались пастухи и боевики.

Обняв Хабиба за плечи, Заболь увлек его в контейнер – понятно, договариваться о товаре. Здесь на виду продавались только мелкие партии товара, о серьезных поставках договаривались без свидетелей. Если кто-то это и видел, даже если и полицейские – ни у кого это не вызвало бы подозрений.

– Полиси? – мгновенно поинтересовался Заболь, когда они оказались в душной, пахнущей новенькой кожей тесноте контейнера

– Нэй, нэй[242]242
  Полиция? Нет, нет!


[Закрыть]! – испуганно ответил Хабиб.

Заболь какое то время испытующе смотрел на перевозчика, потом улыбнулся

– Я рад видеть тебя в добром здравии, Хабиб.

– И я тебя тоже Заболь-эфенди, – молодой водитель не мог понять, к чему его друг клонит.

– Отец доволен тобой – мягко сказал Заболь – он доволен и тобой и мной. Ты не солгал, сказав что можешь перевозить товар. Если бы не ты – я потерял бы это место, а возможно и свою жизнь вместе с ним…

Хабиб зарделся от удовольствия – любому человеку приятна похвала.

– Он и в самом деле твой отец? – спросил он собеседника невпопад.

И по мгновенно заледеневшим глазам Заболя понял, что задавать этот вопрос совсем не стоило…

– Бебахшид, Заболь-эфенди… – испуганно сказал Хабиб – воистину, мой язык опередил мои мысли. Я прошу сменяя простить во имя Аллаха.

Заболь справился с собой.

– Ничего, Хабиб. Он мне не отец… но он мне как отец. Если бы не он… не знаю, что со мной было бы. Он дал мне смысл жизни, понимаешь? Дал, ради чего жить. А моего отца убили….

Хабиб не стал уточнять – кто именно. Могли полицейские, могли солдаты, могли моджахеды, могли щурави. В этих местах легко расстаться с жизнью.

– Прости еще раз, Заболь-эфенди. Я не знал.

– Прощаю. Отец велел передать, что теперь ты будешь получать тысячу долларов за раз. Тысячу американских долларов за раз, Хабиб, и пусть эти деньги пойдут тебе на пользу.

Тысяча долларов!

– Да хранит Аллах того, кого ты называешь отец, и тебя тоже, Заболь-эфенди. Пусть Аллах увидит вашу щедрость и вспомнит о ней на Суде.

– Это не щедрость, Хабиб. Это то, что ты зарабатываешь. Но на сей раз – тебе надо будет отвезти кое-что другое.

– Что же именно?

– Вот это.

Заболь отступи в сторону. Среди коробок с товаром была коробка с нарисованным на ней телевизором. Надпись на английском гласила

Sharp.

– Это что?

– Это телевизор. С видеомагнитофоном.

– Но как я его…

– Разве в кабине большой машины не найдется места? – пожал плечами Заболь с самым невинным видом.

Хабиб соображал. Телевизор – он и есть телевизор. Все видели, как он носит с рынка бытовую техничку и продает ее в Пешаваре кому то. Сначала это были магнитофоны. Сейчас – почему бы не телевизор?

Тысяча американских долларов. Целая тысяча, одна тысяча долларов. За один день, просто за то, что он отвезет это в Пешавар.

– Хуб аст – сказал Хабиб, думая о целой тысяче американских долларов.

Заболь хлопнул его по плечу

– Я знал, что ты меня не подведешь, друг….

– Эй, ты! Ты что такое тащишь?

Хабиб вздрогнул. Эти слова были обращены к нему, больше не к кому.

Он обернулся У решетки стоял офицер… наверное даже сержант. У него были красивые солнцезащитные очки, как у американских летчиков и американская резиновая дубинка чтобы бить людей, которые американцы сюда поставили в рамках программы военной помощи – до этого людей здесь били деревянными палками, так что ребра трещали. Сержант был незнакомым, Хабиб никак не ожидал его тут встретить. Предыдущий был довольно добродушным, от него часто попахивало спиртным. А этот, по всему видно – получает удовольствие не от спиртного, а от унижения людей.

– Я к тебе обращаюсь, сын осла! Ты что молчишь, навозный червь, когда к тебе обращаются?!

– Во имя Аллаха! – взмолился Хабиб – я купил телевизор для своей семьи, здесь они намного дешевле, эфенди!

Офицер мрачно посмотрел на него.

– Разве ты не знаешь, что здесь запретная зона, осел?! Сюда нельзя проносить такие коробки!

– Но эфенди! – жалобным голосом сказал Хабиб – как же я оставлю это здесь, когда это украдут, как только я сделаю шаг за решетку?

– Ничего, я посторожу! – расхохотался офицер.

Хабиб лихорадочно думал, что делать. Если этот офицер украдет телевизор, он не будет работать офицер решит его разобрать, чтобы понять что случилось – что он там увидит? О, Аллах, помоги…

– Господин офицер, господин офицер!

Хабиб не видел говорящего, но словно кто-то подсказал свыше, шепнул на ухо, что это – его спасение.

– А тебе что надо, сын осла?

– Я вернулся, господин офицер!

– Я вижу. Вставай на пост, сын шакала! А это кто такой по-твоему? Небось, твой дружок?

Зашумели шаги. Кто-то, от кого сильно пахло чесноком, шепнул на ухо

– Давай две!

Две тысячи рупий – обычно пускали за тысячу, а если удастся разжалобить – то и за семьсот, и даже за шестьсот, если на посту стоял твой соплеменник, или родственник. Растут цены, везде растут, забыли люди про Аллаха и лихву.

Но и он ведь получит тысячу долларов вместо пятисот.

– Помоги, друг…

Кто-то поддержал телевизор, пока Хабиб шарился по карманам. Нельзя было показать, что у тебя есть много денег, иначе отберут все. Офицер презрительно наблюдал за ними, жалкими тварями…

– Вот…

Хабиб снова подхватил коробку, снова шаги, теперь уже удаляющиеся…

– Вот… господин офицер…

– Ты знаешь, что это запрещено, несчастный? Тебя выпорют кнутом.

– …

– Смотри…

– Да хранит вас Аллах, господин офицер.

Удаляющиеся шаги

– Проходи. Быстро, чтобы никто не видел! Что ты купил!?

– Телевизор. Для семьи, отцу нравится смотреть индийские фильмы. А тут есть магнитофон, в него вставляешь кассету…

– Тогда давай еще пятьсот. И иди!

Хабиб поймал взгляд, каким солдат, содравший с него еще пятьсот рупий, проводил уходящего офицера. Во взгляде – была безмерная ненависть…

В кабине, Хабиб осторожно разместил большую коробку за спиной, там где есть спальное место. Дороги здесь такие опасные, а машины такие старые, что многие водители ездят с келинаром – напарником. Этот лодырь, пока он не нужен, дрыхнет как раз сзади, на полке. Но Хабиб был молодым, сильным, и пока ездил один. Так что место там было…

Когда колонна выворачивала на большую, загруженную транспортом Лаяри – коротко взревывала полицейская сирена, требуя от водителей освободить дорогу – Хабиб протянул руку и опустил до половины стекло со стороны пассажира. Так было плохо, потому что было очень пыльно, и в кабину набивалась пыль – но Заболь сказал, что надо делать именно так. И Хабиб сделал так – потому что Заболь еще ни разу не подводил его, ни разу не предавал.

– Едут!

Водитель Мерседеса приник к биноклю.

– Едут… – подтвердил и он

Сидевший на заднем сидении старик, которого нельзя было бы отличить от афганца, если бы не голубые от природы глаза, которые приходилось прятать под изменяющими цвет глаз линзами – никак не отреагировал. Он знал, что половина провалов начинается с суеты.

Грузная колонна тяжелых, груженых до верха грузовиков в облаках пыли выползала на двадцать пятую дорогу. Метались сполохи от полицейских мигалок, полицейский громкоговоритель что-то резко и отрывисто кричал, требуя освободить дорогу. Следом за полицейской машиной шла машина, битком набитая солдатами. Это была американская машина. переданная Пакистану в порядке оказания военной помощи.