Текст книги "Наступление"

Колонна тронулась в путь – и казалось, не было силы, чтобы остановить ее. Грузовик за грузовиком проходили перед взором наблюдателей, в облаках сизого дыма из дизельных двигателей, смешанного с соленой прибрежной пылью.

В каждом грузовике – смерть. В каждом грузовике – продолжение войны там на севере. В каждом грузовике – мины, ракеты, автоматы, взрывчатка, патроны, медикаменты, обмундирование. Все это поступит моджахедам, все это будет убивать и советских солдат, и афганцев, которые выбрали для себя другой путь – путь от гнета помещиков к справедливости. Каждая такая машина, если она дойдет до цели – это смерть советских солдат, простых пацанов с Рязани, Алма-Аты и Кишинева, которые приехали – нет, многих не заставили, многие и сами вызывались добровольцами – в Афганистан, чтобы помочь его народу. Разве это справедливо, что их убьют?

А разве справедливо то, что Пакистан, воюющее государство, наносит удары по нашим солдатам – но мы не можем и на сантиметр зайти на пакистанскую территорию? Разве для того, чтобы вести войну – нужно ее объявить.

– Дай!

Молодой помощник безропотно протянул трубу. Старик захотел посмотреть сам…

Он смотрел – и видел ту же самую трехлучевую звезду на радиаторах, что и сорок пять лет назад под Харьковом. Ту же самую, что он видел и под Варшавой, когда было понятно, что фашизм обречен – но фашисты сражались до конца. Цеплялись за каждый куст.

Ничего не закончилось тогда, в Берлине сорок пятого. Ничего не закончилось.

Всем надо быть готовыми.

– Есть сигнал!

– Вижу… – пробормотал старик

Открытое окно с их стороны, опущенное наполовину стекло – все нормально, все в порядке. И снова машина за машиной… страшная стальная змея…

– Он дал сигнал.

– Вижу – сказал старик – поехали….

Днем позже

Недалеко от Исламабада

Лагерь моджахедов Охри

Как ни странно – на въезде в лагерь почти не обыскивали. Здесь не было посторонних людей, и водители и охрана знали друг друга в лицо. Да никто из фанатиков, под чьим контролем находился лагерь – не мог вообразить того, что кто-то против них, ведь кто против них, тот против самого Аллаха, разве не так?

Лагерь моджахедов Охри первоначально был просто лагерем подготовки моджахедов, причем не из лучших – слишком близко от дороги, слишком много посторонних, слишком легко добраться. Боялись не шурави, боялись журналистов. Потом начались скандалы с распределением гуманитарки – пакистанцы обвиняли в воровстве афганцев, афганские полевые командиры друг друга, а американцы – всех разом и каждого в отдельности. Пакистанская разведка пыталась взять распределение гуманитарной (и не совсем гуманитарной) помощи под контроль, чтобы контролировать уже выходящих из под контроля афганских полевых командиров. Американцы не хотели этого – они платили за банкет и хотели контролировать афганских боевиков сами. Афганские боевики ненавидели друг друга и тянули одеяло на себя – доходило до того, что некоторые группы моджахедов на территории Афганистана специально занимались тем, что искали и грабили припрятанные запасы конкурентов. В конечно итоге – пришли к тому, что все доставляемые припасы свозятся в один общий лагерь Охри, где и распределяются в присутствии представителей всех заинтересованных сторон. Так можно если и не избавиться от конфликтов – то по крайней мере свести их к минимуму.

Сейчас, на складе в Охри было много боеприпасов. Много снаряжения. Настолько много, что оно не помещалось в складах, и его выгружали прямо под открытым небом. Любой командир, если его спросить, что значит поступившая развединформация о том, что противник выгружает боеприпасы на грунт, скажет – это подготовка к наступлению. И будет прав.

Колонна грузовых машин остановилась у ворот лагеря. Полицейская машина и машина с солдатами осталась на шоссе. Несколько солдат с автоматами пошли по обе стороны от колонны, проверяя все ли в порядке, заглядывая под машины, не прикрепили ли по дороге магнитную мину. В кабины не заглядывали.

Хабиб был спокоен. Он знал, что здесь не проверяют. Он разгрузится, потом поедет в Пешавар и продаст свой телевизор Шарп. За одну тысячу американских долларов.

Телевизор Шарп был не простым – его готовили лучшие специалисты научно-технического отдела Первого главного управления КГБ СССР. Самое главное – если бы кто-то включил телевизор – он заработал бы! Не нарушая конструкцию, специалистам НТО ПГУ КГБ СССР удалось сделать корпус для этого телевизора – с виду обычный, но если бы кто-то взялся вымерять его линейкой – то обнаружил бы, что он немного, но шире обычного телевизора, правда без линейки это было незаметно. В корпусе удалось разместить без малого три килограмма октола и инициирующий механизм двойного действия – от радиопривода и натяжного действия, который срабатывает при попытке разобрать телевизор, снять заднюю крышку Для радиопривода использовали стандартную телевизионную антенну, которая благодаря небольшому усовершенствованию, могла работать и принимать сигнал даже в сложенном положении.

– Полиция – предупредил водитель.

– Проезжай спокойно – сказал старик – Аллах с нами.

Тем двоим, которым работали со стариком – а это были Шило и Скворцов – старик сначала казался странным. Теперь – они считали его гением. Для них, пацанов по сути еще, которым и тридцати лет нету, этот высушенный, жесткий как подошва, крепкий как гвоздь человек казался библейским Мафусаилом. И в то же время гением разведки. Строго говоря так оно и было – старика готовили специалисты еще старой, царской школы, решившие сотрудничать с режимом большевиков, он застал Подольского, специалиста по Ирану, царского офицера, готовившего бросок русской императорской армии на юг, к водам Персидского залива. Все тогда было готово – в Персии стояла русская казачья бригада, служить в которой почитали за честь отпрыски самых знатных персидских семей, казачьи эскадроны рвались к сердцу Востока – к Багдаду[243]243
  в 1917 году конный корпус генерала Баратова находился в ста пятидесяти километрах от Багдада


[Закрыть]. Все готово было и в сорок седьмом – на востоке Ирана стояли части Советской армии, товарищ Сталин предъявил Турции требование передать исконные армянские земли, в том числе гору Арарат, а старый царский полковник Подольский, вместе с молодыми волкодавами СМЕРШа, среди которых был и тот кто теперь был Стариком – готовились к активным действиям в британской зоне оккупации. На берегу Средиземного моря исключительно волей Сталина была создана и выстояла первая в регионе коммунистическая республика – государство Израиль[244]244
  Сталин мыслил Израиль как коммунистическое государство и всемерно поддерживал его, в т время как Британия и США выступали против. Было готово даже советское правительство для Израиля. Потом все изменилось с точностью до наоборот – не в последнюю очередь под влиянием иностранной агентуры в СССР. Мало кто помнит, что день смерти И.В. Сталина в Израиле был днем государственного траура.


[Закрыть]. Но Трумэн пригрозил атомными бомбардировками и Сталин был вынужден отступить. СМЕРШ расформировали, специалисты, равных которым в своем деле не было, которые прошли самую страшную в истории войну, и которых готовили лучшие арабисты старой школы – были частично уволены из органов, частично растыканы по другим службам. Полковник царской армии Подольский, ставший полковником госбезопасности Подольским умер. Нет, он умер не от того, что его убили. Он умер от того, что он стал ненужным. Умер от горя.

А старик остался. И он так и оставался арабистом – когда арабисты были не нужны и когда они вдруг стали нужны государству. Он надеялся, что он, ученик полковника Подольского, который знал одиннадцать языков и диалектов Востока – сделает то, чего не удалось сделать тогда.

– Но сейчас… сейчас надо проехать мимо полицейского поста.

– Спокойно – подсказывал старик – спокойно проезжаем.

Проехали. Для полицейских – это была всего лишь одна машина из многих. Не более того.

– Спокойно. Не дави на газ, не увеличивай скорость.

– Не достанет – озабоченно сказал Шило сидевший на переднем сидении, и исполнявший роль пехлевана при большом амере, скорее всего наркомафиози.

– Достанет. Не дави на газ!

От резкого окрика старика Скворцов снизил скорость.

– Вот так… Еще метров семьсот – и можно остановиться. Сделаем небольшую поломку. А?

Шило обернулся – и старик подмигнул ему.

Колонна тронулась вперед. Болели руки – почему-то всегда они начинают болеть к самому концу пути, но так хоть вой. У Хабиба были сильные руки, он специально тренировал их так, как говорил ему отец – но все равно, большой, с жесткой окантовкой, трясущийся руль, бьющий в ладонь набалдашник коробки передач, который приходится постоянно придерживать рукой…

Да, нужна новая машина

Он привычно повернул – и по правую руку теперь был длинный, забитый снарядами ангар.

– Ну?

– Не запряг. Что ты за человек такой. Выйди, осмотрись…

– Так с Украины я.

– И что?

Шило вылез из машины, хлопнул дверь, огляделся – потом пошел к капоту, который для него открыл из машины Скворцов.

– Он не будет разведчиком – внезапно сказал старик, негромко, но Скворцов услышал.

– Почему?

– Не его это. А ты – будешь.

Скворцов покачал головой

– Напарника не брошу. Это как…

Старик пожал плечами, достал из кармана пульт дистанционного управления для телевизора Шарп и провод. Провод – внешне совершенно безобидного вида – следовало подключить к разъему в магнитоле, а другой его конец – к пульту дистанционного управления телевизором. Длинная антенна, которая в обычных машинах марки Мерседес работала на прием – здесь работала не только на прием, но и на передачу, а автомобильный генератор вкупе с аккумулятором обеспечивали передачу сигнала на значительное расстояние. Над этим автомобилем тоже поработали специалисты НТО ПГУ КГБ СССР, теперь это был не просто автомобиль.

– Давай.

Скворцов посмотрел на старика

– А вы?

– Давай, давай. Я свое отнажимался, а тебе… будет что в старости вспомнить. Тем более – слыхал я, есть у тебя счеты к этим… архаровцам. Только кому проболтаться не вздумай, а то не будет у тебя старости то. Давай, давай, не тяни.

Скворцов быстро присоединил шнур, соединив пульт управления телевизора с автомобильной магнитолой, прощелкал на клавишах пульта код – один, три, семь, ройка, семерка, туз. В КГБ тоже работали люди с юмором.

Палец лег на красную кнопку.

За Сашку-грузина. За пацанов, которые легли там.

Лейтенант Скворцов нажал на кнопку…

Хабиб как раз подъехал к распахнутым воротам склада, у которых изнывали от ожидания нанятые на разгрузку афганские беженцы из лагеря – как вдруг картонный ящик в кабине превратился в белый огненный шар, и этот шар в миллионную долю секунды испепелил кабину и вырвался наружу одновременно во все стороны, разрывая грузовик на куски. Через шесть десятых секунды в кузове старого Мерседеса сдетонировали восемь тонн ракетных снарядов. А еще через шесть с небольшим секунд – один из снарядов ударил по штабелю своих собратьев, складированных в ожидании большого наступления – и взорвался.

Почти сразу – взорвались и остальные…

– Вот…

Резко подул ветер – так почти не бывает в природе. Чтобы было безветрие, и вдруг резко ветер, такое бывает обычно в случае человеческого вмешательства в природу. Поднялась пыль – тоже очень резко и сразу, вся пыль, которая была в округе поднялась в воздух и понеслась на дорогу и дальше. Потом раздался глухой, но мощный удар, и почти сразу такой же – только в десять раз мощнее, такой, что содрогнулась земля.

Ветер усилился, стал ощутимо горячим.

Шило, хлопнув капотом, торопливо подбежал к своей двери, сунулся в машину. По правому борту Мерседеса уже барабанили мелкие камешки и скребла пыль.

– Вот это дало… так ее мать.

Машины, которых несчастье застигло на дороге – включали фары и давали полный газ, едва не сталкиваясь друг с другом. Полицейские торопливо уселись в машину – и рванули в сторону Пешавара, включив мигалку, прямо против движения.

– Аллаху Акбар – сказал старик – поехали.

Истинный масштаб трагедии осознали не сразу. Сначала пошел слух, что как и несколько лет назад в лагере Бадабер взбунтовались русские, взорвали склады с оружием. Потом – что военные взорвали прямо недалеко от Исламабада атомную бомбу, и тогда людей охватила паника. После этого – власти были вынуждены отреагировать, губернатор выступил по телевидению, и сказал, что взорвался военный склад боеприпасов и пожар локализован, так что причин для паники нет.

Но тех, у кого вылетели стекла в домах, стоящих за двадцать – тридцать километров от места взрыва, тех, кто видел поднимающийся до самого неба толстый черный столб дыма – выступление губернатора не успокоило.

Узбекская ССР, пригород Ташкента

Колхоз имени Ленина

28 декабря 1987 года

Дурные времена стали. Ох, дурные…

Тяжелые времена!

Председатель колхоза имена Ленина, депутат Верховного совета Узбекской ССР Ибрагим Юсупович Магомедов сидел на втором этаже своего внешне скромного, хотя и набитого иностранной техникой – одних видеомагнитофонов здесь было целых три, не зачем, а просто, чтобы было – в тяжком раздумьи, стиснув голову руками. В висках пульсировала боль, обручем стягивая мозг, перед глазами плавали какие-то разноцветные круги. Он уже выпил две таблетки – но не помогало. И не поможет… уже не поможет.

Времена-то какие страшные настают…

Отец Ибрагима Юсуповича, в свое время начинавший скромным дехканином, выбился в люди единственно за счет хитрости своей крестьянской, проницательности, понимания приводных ремней жизни. Никогда не был против партии, против революции – наоборот, всецело ее поддерживал, но поддерживал холодно и с расчетом, чтобы дать поменьше, а взять побольше. Никогда не был против политики – как государство делает, так и надо, все учтено, такова генеральная линия и осуждать ее – ни-ни. Когда в Ташкент – город хлебный – начали свозить беженцев с голодных краев – отец, уже будучи бригадиром, зачастил в Ташкент. Хлебушек то был неучтенный, а у беженцев то ой много всего было. Ведь что берет с собой человек, отправляясь в дальнюю дорогу? Самое ценное и то, что можно легко нести с собой – золотишко, да деньги. Немало наменял в ту войну, немало – хватило, чтобы сыну своему партийную школу обеспечить, потом бригадирство, потом и председательство. Ну и… людям верхним дать, чтобы знали, хорошо знали. Ташкент то рядом – того и гляди, комиссия может нагрянуть, надо чтобы все в порядке было, и чтобы человек на таком хозяйстве верный стоял. А кто может быть вернее власти, чем Магомедовы?

Но он ведь работал. Честно работал, не покладая рук, работал. Ну, брал – так кто не берет? Только по-разному берут – у кого совесть есть, так берут ровно столько, сколько положено, дело делают и людям дышать дают. А у кого нет – те обирают до нитки, сами не работают, да людям работать не дают. Как то раз подошел к нему в Ташкенте в обкоме партии Эдуард Маджидов, председатель хлопкового колхоза, сказал ему слова обидные – мол, что обносился, костюм не можешь новый купить, давай подарю если такой бедный. Это все было после заседания, где Маджидову и еще нескольким таким же вот баям второй секретарь вломил по первое число за то, что план по хлопку не выполнен, а ему Ибрагиму Юсуповичу не вломил – вот Маджидов и обиделся, решил пойти на оскорбление. Магомедова тогда затрясло всего от обиды, от несправедливости – он и сказал Маджидову, если коммунист, зачем гарем держишь? Паразит, у него хозяйство ничуть не меньше, больше даже – хоть бы одно дерево посадили, хоть бы одну улицу за колхозный счет построили! Маджидов стушевался… но не забыл, ничего не забыл. Не забывают здесь такое, слово острее меча бывает.

Не стало генерала – теперь на него все накинутся. Волчьей стаей. Такие здесь правила – кто ослаб – разорви. Да и… мало ли желающих на налаженное хозяйство прийти. У него ведь – колхоз-миллионер, техника новая совсем куплена, фонды он пробил, лично в Москву ездил. Одна улица уже построена с домами для молодых семей, еще одна достраивается, дороги за собственный счет заасфальтировали, может быть дадут разрешение – так он мельницу поставит, будет хлеб печь, в Ташкент возить и продавать. Тоже дело тоже деньги. На такое то хозяйство, руками два десятка лет ставившееся – любой прийти захочет.

И некому защитить. Сейчас, как на республику Гдляна натравили, как первый секретарь теперь не пойми кто – некому защитить. Что Салимов, что Усманхождаев – те его лично знали, в обиду бы не дали. Взяли бы конечно… и немало – но такова жизнь. А эти…

Может и прав Акил?

Акил был головной болью Ибрагима Юсуповича, сердце сжималось от страха. Самый старший, рос в строгости… откуда такое взялось? Ведь бандит… сущий бандит стал, господи. И с кровью на руках, а кровь она липкая… не смывается ничем.

Председатель до сих пор вспоминал с ужасом тот день, когда прибежал к нему Назар, верный человек, и сказал, что видел, как Акил и его башибузуки человека в поле закапывали. Мертвого. Тогда, как Акил пришел домой – на следующий день. Он с ним поговорил. Как положено, поговорил!

Да сам Акил особо и не отрицал, что сделал. Возвращался из Афганистана человек, видимо где-то в тыловиках служил, судя по количеству накопленного. Там ведь много спецов… кусок хозяйственного мыла на восемь частей делят и продают афганцам. Вот они его на игру затянули, потом он возмущаться стал, сказал, что в милицию пойдет – они его убили. И закопали. Самое страшное – что про все про это Акил говорил с поразительным спокойствием и даже какой-то иронией. Ну, да… Убили. И что с того. Не нашли же? Закопали как следует, никто не найдет. Азаматы[245]245
  Силачи, примерно соответствует русскому «бык»


[Закрыть] будут молчать. И что ты, отец, взбеленился так?

Тогда он не стерпел. Выгнал из дома, сказал, что больше – ни ногой на порог. Не нужен такой сын. Лучше бы этого он не делал…

Вот теперь Акил, его сын – настоящий бандит, авторитет. А он? Кто теперь он? Кто теперь он, чтобы справиться с теми, кто нападает на него. Господи, да раньше за такое, что сейчас творится – всех бы, кого под расстрел, кому пятнадцать лет и в лагеря. Говорят… у Ходжаева, первого секретаря в соседнем районе – дочь изнасиловали, когда он не пожелал делать то. что ему сказали. Бандиты власть берут… вооруженные. Вот такие – новые времена.

На дворе забурчал мотор, не легковушки, какого-то грузовичка или УАЗа. Видимо, приехал Акил со своими.

Акил появился наверху, в комнате отца, зашел без стука – высокий, красивый, джинсы настоящие американские и модные черные очки. Винтовка М16А1 с оптическим прицелом в руках – в последний год в республику оружие как рекой хлынуло. Еще пистолет.

– Доброго здоровья, отец…

Сказано было с насмешкой и иронией – что, мол, старик – понял теперь, чья сила?

– Ты думаешь, что на земле больше нет закона? – сказал председатель, кивая на винтовку в руках сына

– Отчего же. Днем есть. А ночью – закон то, что я держу в руках. Поехали, опоздаем…

* * *

Акил привел с собой азаматов – человек десять. Три машины, два УАЗа и Нива, УАЗы списанные, у пограничников за взятки брали. Нива… может угнанная, может еще какая. С машинами – дефицит. У всех – автоматическое оружие.

– Где, говоришь, встретиться договорились? – Акил поправил очки, он носил черные очки даде ночью, потому что это было круто.

– За Ангреном.

Акил грязно и страшно выругался

– Бабай совсем охренел. На нашу землю лезет, гнида. Чурка, п…р рваный. Поехали. Я с тобой поеду.

Через пару минут маленький конвой – белая, председательская Волга, два УАЗа и Нива, проехав по тихой центральной улице колхоза им Ленина, выехала на дорогу…

– Что от тебя Бабай хочет? – спросил Акил, баюкая в руках винтовку. Дорога, ведущая в предгорья, летела под колеса, высвеченная дальним светом фар.

– Чтобы платил.

– Платил ему? Он что, считает, что узбеки будут платить ему?

– Не знаю.

– Странно все это… – Акил провел руками по лицу, по том опять взялся за винтовку – ты все мне сказал? За что он хочет взять с тебя деньги?

– Я тебе все сказал – повторил отец

– Просто, в Кзыл-Орде в прошлом году до мира добазарились… – вслух рассуждал Акыл – его за этот беспредел свои же опустят. Если ты, конечно, все сказал. Может, ты ему лавэ должен.

– Что?

– Ну деньги. Бабки. Рыжье? Понимаешь? Если так – скажи, потому как если кто на стрелке врет – тот и проиграл.

– Я у него деньги не брал. И вообще – прекрати при мне так разговаривать!

– Прекращу – легко согласился Акил – я и вовсе могу из машины выйти, езжай дальше один. И разбирайся – с Бабаем, с другими беспредельщиками – как хочешь. Я с тебя еще деньги должен был взять, за то, что впрягаюсь – да ладно. Сочтемся… по-родственному…

– Ты бы деньги с отца взял? – изумился председатель – с родного отца?

– Ну… для начала, ты меня из дома все таки выгнал. Я теперь своим домом живу… за базар отвечать, в общем надо. Второй – ты Худоенову сколько денег за год отправил? А?

Председатель молчал

– Ты же ему платишь. Родному сыну пожалел – а ему платишь. А что же Сармат Акаевич за тебя сейчас базарить не едет? А?

Отец молчал – ему нечего было ответить.

– Гнилые вы все – сказал Акил – как есть гнилые. Мы честнее вас. У нас если человек с другого человека деньги берет – он его и крышует. В обиду не дает, чтобы на моего барыгу беспредельщики типа Бабая наехали и за это им оборотки не было – да быть этого не может. А ты? Вы все – башляли ментам, партейной твари, московских принимали у себя, с бабами, с достарханом. Потом – как прилетел этот Гдлян – хоть один из них вам помог? Хоть один? Никто не помог! Все вас кинули – волкам на съедение, отец. Так что мы – честнее. И я тебе не зря – предлагаю дела.

– Это что бандитом стать?

– Зачем же бандитом. У тебя целый колхоз – чего только не сделаешь. Мак, к примеру – пара гектаров – и ты как шейх жить будешь.

– Да за это – срок!

– Ну тогда… есть у меня корефаны… у них рыбка есть, перерабатывать надо. Ставим цех… рыбоперерабатывающий… одну смену пашем на государство, две остальные – на себя. Или другой цех – джинсы шить. Люди миллионерами за год становятся.

Отец не понимал своего сына. Он понимал его жестокую правоту – и не мог ее принять, потому что жил в другой системе координат. Эта система координат – называлась советская бюрократическая система и была она глубоко ненормальной. В этой системе координат, начавшей складываться еще в конце двадцатых и окончательно сформировавшейся в конце пятидесятых – было несколько простых правил. Первое и главное – ворон ворону глаз не выклюет. Свои всегда помогут друг другу против чужих, даже если ненавидят друг друга. Второе правило –… но из гнезда выкинет. То есть – подсиживание, бюрократическая грызня – все это допустимо, но только до тех пор, пока это не затрагивает основ системы. Если ты устроил на своего конкурента дело по поводу того, что он не ведет воспитательной работы в духе марксизма-ленинизма у себя в учреждении, или по поводу того, что он морально разложился – это нормально. Если ты обвиняешь своего противника в хищениях – тебя накажут, потому что ты тем самым подрываешь основы благосостояния самой системы – возможность воровать. Третье правило: твоя победа это моя победа. Твой прокол – это твой прокол. Начальник всегда прав, ты всегда не прав. Если что-то случилось – за это отвечаешь ты лично, начальник никогда и ни в чем не виноват. Четвертое правило – деньги всегда идут снизу вверх, дерьмо – сверху вниз. Находясь на своей должности, ты должен собирать дань не только для себя – но и для тех, кто наверху и своевременно отправлять ее туда. Иначе – ты негоден для занимаемой должности. Наконец пятое и последнее правило – если система решила по каким-то причинам пожертвовать тобой – ты должен принять все на себя, во всем признаться, со всем смириться и не тянуть никого за собой. Тем более – начальство.

Эта система была ненормальна, она была очень ненормальна – но она хоть как то давала возможность жить. Каждый знал свое место, свои права, свой кусок на столе и свою долю, которую он должен был принести. А что теперь?

У кого автомат – тот и прав?

* * *

Встретились у придорожной чайханы – Бабай уже ждал там. У него было две Волги и небольшой грузовик, в котором черт знает что было – через стенки кузова не видать.

Сын расстегнул кобуру, щелкнул предохранителем винтовки.

– Сиди здесь. Когда позову – выйдешь. Точно ничего не стаил?

Отец не ответил.

В свете фар Волг, на отрезке узкой и пустынной дороги, навстречу друг другу шли два бандитских вожака. С первого взгляда – Акил выигрывал. Сильный, сытый, хорошо одетый и из хорошей семьи, с винтовкой в руках – он мог бы запросто играть отрицательного героя в каком-нибудь западном кинобоевике, какие сейчас продаются на базаре, контрабандой из Афганистана по пятьдесят – семьдесят рублей за кассету. Его оппонент, низенький и кривоногий, как и все киргизы, скотоводы и конники – внешне проигрывал Акилу. Вот только решать – должна была не внешность.

Остановились – в нескольких метрах друг от друга. Акил спокойно ждал – он чувствовал наведенные на него из темноты стволы, но и сам знал, что противник на прицеле. На самом деле – то, что они высвечены фарами, это не плохо, это наоборот хорошо. Стоит только кувыркнуться, выйти из гибельно – белого круга – и автоматчики со снайперами не смогут сориентироваться, стрелять по темноте. А вот его люди – смогут, потому что он приказал им не смотреть на свет. В его команде были двое, которые прошли Афганистан, ни его ох как многому научили. И оружие – по их же каналам. А куда деваться? Сейчас каждый – ствол под подушкой держит.

– Ас-салям алейкум, Акил – наконец сказал Бабай, обнажив в кривой усмешке нездоровые черные зубы – ты будешь говорить вместо твоего отца?

– Я буду слушать, Бабай ответил Акил – говорить любишь ты.

Это был намек. В свое время, давно еще, из-за болтливости Бабая провалилась шайка грабителей – когда пришла пора Бабая короновать[246]246
  Речь идет о присвоении криминального титула Вор в законе. Перед этим идет опрос по всем тюрьмам – кто что может сказать плохого о кандидате. Это, видимо и всплыло. Сдал он подельников явно не специально, иначе бы зарезали. Просто проболтался… может быть, наседке в камере. Но если так – путь к высшему рангу закрыт – тех, кто не умеет держать язык за зубами в криминальном мире не любят


[Закрыть] – это вспомнили, корону ему не дали – за длинный язык.

– Твой отец неправильно повел себя. Он оттолкнул руку друзей, которую не стоило отталкивать.

Акил усмехнулся

– Уж не твоя ли это рука, Бабай

– Если бы твой отец набрался смелости и говорил вместо тебя…

– Не тебе рассуждать о смелости, Бабай – перебил его Акил – тем более, когда ты стоишь на моей земле.

– Разве это не смелость?

– Это беспредел. Смелый не тот, кто творит беспредел, смелый тот, кто готов за него ответить. Ты готов, Бабай?

Акилу не нравилось то, как Бабай себя ведет. Как человек, чувствующий за собой правоту.

Бабай пожевал губами

– Твой отец взял деньги и стал работать. Потом он сказал, что не будет работать и послал общество подальше. Разве это не беспредел?

– О какой работе идет речь?

– О той, за какую платят деньги. Очень большие деньги. Если твой отец выйдет к нам – он вспомнит, о чем речь.

Акил немного подумал. Потом обернулся, махнул рукой…

– Ас-салям алейкум, Ибрагим Юсупович – с издевкой сказал Бабай – как же так, вы забываете старых друзей. Они, между прочим, не забывают вас.

В круг, отвоеванный у ночи светом фар, ступил еще один человек. Бородатый.

– Ас-салям алейкум, Ибрагим-эфенди… – поздоровался он

По мертвенно-белому лицу отца, Акил понял – попали…

* * *

– Какого хрена происходит?

Акил не мог сидеть – он ходил вокруг стола, как волк, нервными, резкими шагами. Губы его то и дело кривились в усмешке – он был истинным вожаком, Акил, он не любил проигрывать и не мог простить себе проигрыша. Ни себе, ни другим людям.

Председатель молчал

– Какого шайтана происходит?! – взорвавшись, заорал Акил – из-за тебя мы попали в рабство к этим киргизским ублюдкам! Ты понял?! В рабство!!!

От переизбытка чувство он схватил стул, повернулся – и со всей силы запустил им в окно. Звякнуло… посыпались осколки.

– Ты взял у них бабки? Нахрена?! Нахрена?!!!

– Я ничего не брал – разлепил синюшные губы председатель

– Тогда что? Что они с тебя имеют?

– Тебе лучше не знать.

– Нет уж, говори. Ты что думаешь – этот базар, он просто так, прокатило и все? Теперь киргизы обнаглеют вконец! Им нельзя уступать, хоть раз – и все! Или ты держишь землю, или они! В Фергане беспредела – вагон и маленькая тележка! Как ты с ними связался?!

– Тебе лучше не знать, – повторил отец

– Ты что, – вольтанутый!? Завтра нас вырежут, не они так свои! Говори!

– Скажу, – отец вдруг успокоился, – скажу. Ты прав, наверное… сын. Ты знаешь, у нас так не принято. Помнишь… Мирзу.

Председатель вдруг опустил седую голову и… заплакал.