Текст книги "Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник)"

Тринадцатый в истории шахматный король Гарри Каспаров высоко оценил борьбу Спасского за свою независимость: «Независимое поведение Спасского продемонстрировало растущую взаимную неприязнь между загнивающим режимом и новым поколением, выросшим в постсталинскую эпоху. Но в отличие от многих знаменитых совграждан Спасский никогда не пользовался возможностью нажить себе политический капитал, эксплуатируя собственную известность. Он просто выиграл борьбу за свою свободу, уехав, благодаря женитьбе, во Францию».

Двадцать восьмой год гражданин Франции и России, десятый в истории шахматный король живет в Медоне, одном из ближайших парижских предместий. У них с Мариной сын, при рождении ему дали имя Борис-Александр-Жорж, при крещении он стал Бори сом, ему двадцать два, учится на юриста, по словам отца, пан спортсмен, обожает теннис и катание на доске на океанской волне. В шахматы не играет, как и сын Спасского от вто рого брака Василий и дочь Татьяна от первого брака, живущие в Санкт-Петербурге.

Сам король от активных шахмат отошел, ведет, по его словам, размеренную жизнь шахматного ремесленника: дает сеансы в разных городах мира, консультирует молодых мастеров и гроссмейстеров – в сорока пяти километрах от Гренобля построил дом с большой шахматной библиотекой, компьютерами, словом, всем необходимым для

тренировочных сборов. Тренером себя не считает, но это дело любит, в разное время работал с Каспаровым, Корчным, Шортом, Хюбнером, Балашовым. Пожалуй, над шахматами работает даже больше, чем в шестидесятые, когда играл сильнее всех в мире.

«Героем социалистического труда», а потом капиталистического, как Спасский на звал своего земляка Виктора Корчного, сам Борис никогда не был. Тренеры поругивали его за то, что мало работал, он соглашался и не соглашался с этим: с одной стороны, тренеры правы, он никогда не сидел, как конторский служащий, за доской от девяти до восемнадцати, с другой – он знал за собой умение неслыханно концентрироваться за доской во время партии – «после пяти часов игры я труп». Шахматы приносили ему не только радость творческой гармонии, но и мучили, жгли, опустошали, выворачивали наизнанку, убивали…

Он счастлив, что больше никогда не вернутся часы, дни, месяцы, годы дико го перенапряжения. Оно ушло из жизни стеклянного короля, не для борьбы и насилия рожденного. Его дни наполнены чтением, музыкой (у него большая кол лекция записей итальянских и русских оперных певцов), теннисом, шахматными исследованиями, работой над мемуарами…

Пятнадцать лет он не был в России, но, как писала квартировавшая за несколько десятилетий до Спасского в Медоне Марина Цветаева: «Не быть в России, забыть Рос сию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».

13 апреля 1997 года медонский затворник (изгнанник) прилетел на родину, в Санкт-Петербург по приглашению местных властей и шахматной федерации Северной столицы в качестве почетного гостя супертурнира гроссмейстеров, посвященного семидесятому чемпионату города по шахматам.

Через два года, весной 1999‑го, он сыграл в казино «Конти» матч с Виктором Корчным. К отстаиванию своей правды в искусстве этот матч отношения уже не имел, деньги (небольшие) особой роли тоже не играли – просто скованные одной цепью два ленинградца-петербуржца, из одного гнезда выпорхнувшие (Дворец пионеров, Университет), друг другу немало крови попортившие, семь лет не

здоровавшиеся, живущие вдали от исторической родины, от родного города, на глазах земляков, почитателей их талантов, совершили своего рода акт примирения, возблагодарив своей игрой тех, кто их не забыл.

Все мы, сошедшиеся в этом городе волею судеб, пожизненно скованы одной цепью, не только гроссмейстеры из «дома, именуемого глаголом ЛГУ» (ЛГУ – Ленинградский государственный университет). И в свой университетско-лицейский день, в свое 19 октября, собираемся, чтобы удостовериться в непреложности пушкинского закона дружества.

В декабре 1998‑го мы встретились в бане на Зимнем стадионе, где будущий шахматный король еще школьником брал 180-сантиметровую высоту.

Тогда мы с Александром Шарымовым, учившимся с Борисом в одной студенческой группе, читали «19 октября», написанное Пушкиным в 1825‑м: «Куда бы нас ни бросила судьбина / И счастье куда б ни повело. / Всё те же мы: нам целый мир чужбина; / Отечество нам Царское Село».

Пировали и, сердцем возгоря, как у первого лицеиста сказано, до дна выпивали чаши в честь нашего союза. Шахматный Пушкин был весел, а когда мы помянули ушедших друзей, опечалился: «Меня вот занимает, кому же из нас под старость день лицея, как у Александра Сергеевича сказано, торжествовать придется одному?..»

Увы, наш круг час от часу редеет. Из тех, кто был в тот декабрьский день 1998‑го на Зимнем, нет уже четверых – Александра Шарымова, Владимира Аллоя, Александра Житинского, Александра Анейчика.

Перенапряжение от интеллектуального бокса сказалось и на шахматном чемпионе. В 2010‑м в столице России его разбил инсульт. Сначала Борис лежал в московской клинике, потом за ним приехал из Франции Спасский-младший и перевез отца в парижский госпиталь, где он провел более года. Я звонил ему 30 января 2012‑го в Медон, поздравлял с семидесятипятилетием, и в этом году, в день его рождения, в Москву, где он продолжает лечение.

Мы долго говорили. В основном о друзьях – ушедших и оставшихся. Я вспомнил «Песню о моем друге» Владимира Уфлянда из так называемой филологической школы – сообщества поэтов, сложившегося вокруг университетского филфака: «Друг в добром здравьи – нет прекрасней зрелища. Нет чувств превыше дружбы и любви. Нет хуже зла, чем вечное безденежье, хоть и добра не купишь за рубли».

Прекрасные стихи и, между прочим, пророческие. Борис согласился и на прощание сказал:

– Как только приеду в Питер, дам знать. Хорошо поговорили. Спасибо тебе. Будем на связи.

Неисповедим не только промысел Божий, но и судьба человека непостижима.

В сорок седьмом на слете пионеров Ленинграда в канун тридцатилетия Октября, зачитывая с трибуны Таврического дворца приветствие городу революции от юных ленинцев Карело-Финской республики (мне поставили скамеечку, чтобы одиннадцатилетнего пионера из Петрозаводска было видно всему историческому залу), я и предположить не мог, что на следующий день после Таврического увижу красивейший Аничков дворец, Ленинградский дворец пионеров, где, помимо мрамора и малахита, нас, гостей из Москвы и респуб лик Северо-Запада СССР, поразило обилие всевозможных кружков. С шахматным нас знакомил Владимир Григорьевич Зак, тот самый, что высмотрел Борю в ЦПКиО в сорок шестом, а в сорок седьмом, когда я увидел впервые будущего шахматного короля, он уже был кандидатом в мастера, как юное дарование получал от государства стипендию, став в одиннадцать лет вместе с матерью основным кормильцем семьи.

Мог ли кто-нибудь предугадать, что через семь лет после первой, детской, встречи на набережной Фонтанки судьба сведет нас на Университетской набережной, на филфаке ЛГУ?..

А кто, скажите, мог представить, что на излете своей карьеры практикующего шахматиста шахматный ветеран Борис Васильевич Спасский обретет себя в новом качестве – учителя, с удовольствием занимающегося с ребятишками?..

Вот и Новый, 2014 год он встретил вместе с учениками детско-юношеской шахматной школы на Южном Урале, в небольшом городе Сатка, в 250 километрах от Челябинска. Я знал, что чемпион давно занимается шахматной педагогикой, что под его попечением в разное время находились юные шахматисты и на Западе и в России, но думал, что после удара, какой он получил от судьбы, ему теперь не до общественного призрения, самому бы выкарабкаться…

Накануне дня рождения Бориса позвонила его младшая сестра Ираида, «стойкий оловянный солдатик», как она аттестовала себя в «Университете Олимпийском», отвечая на вопросы анкеты составителей этой книги. Выпускница исторического факультета университета, четырехкратная чемпионка СССР по русским шашкам, серебряный призер чемпионата мира по стоклеточным шашкам, трогательно заботится о своем знаменитом брате, иначе как братиком его не называет. Ира и поведала мне о вояже Бориса Васильевича на Урал; в советские времена выступавший за общество «Локомотив», он совершил это путешествие на поезде и несколько дней пробыл там, занимаясь со своими подопечными из подшефной школы.

– Не несколько дней, а четыре недели, – поправил сестру любящий точность Борис, поблагодарив меня за поздравления с днем рождения. – Я там бываю регулярно – и летом, и зимой. Пропустил только год, что лежал после инсульта в парижской больнице. Если надумаешь написать об этом, непременно отметь руководителей крупного предприятия «Магнезит», помогающего и нашей шахматной школе и мне. Замечательные люди, я им очень признателен.

Спросил меня:

– Не болеешь?.. Работаешь? Это правильно. А что пишешь?

– Закончил большую книгу, называется «Единственная игра». Весной выйдет из печати. На Зимнем стадионе в двадцатых числах мая состоится Петербургский международный книжный салон, где ее и можно будет приобрести.

– Хорошая новость. Очень хочу приехать в мае в Питер и повидаться со всеми вами.

– Приезжай, Боря. Мы всегда рады тебе.

2000, 2013, 2014

Воспоминания о литве

Однажды на балтийском берегу,

Когда волна негромко набегала,

Привиделся мне образ Ганнибала.

Я от него забыться не могу.

Все это правда и подобье сна,

И мой возврат в иные времена.

Давид Самойлов

Оба улыбались мне – и рефери и противник. В улыбке рефери сквозило сочувствие, противник улыбался обещающе. Ничего хорошего, правда, его ухмылка не обещала. «Остерегайся его левой, – горячо нашептывал мне в самое ухо секундант. – По мнишь, как он приварил Королеву?»

Советы секунданта раздражали меня. Нашел, что перед боем вспомнить. И кто он вообще, этот секундант? Рефери знаю – Владимир Енгибарян, великий боксер, мы стонали от удовольствия, когда он плыл на ринге в танце с саблями, не поднимая сабельных рук для защиты, заманивая и дразня соперников. И противника знаю – Альгирдас Шоцикас, великий боксер, его поединки с легендарным Николаем Королевым вошли в историю.

Сейчас мне отольется за все – проносится в голове, за крытой от ударов Шоцикаса. По ка закрытой, еще закрытой. Надолго ли? Гоню прочь позор ные мысли. В конце концов от куда он может знать, что я всегда болел за Королева и, значит, против него, Шоци каса? Но нет, он откуда-то знает – кулак величиной с две пивные кружки нацелен мне в голову.

От страха я начал творить нечто невообразимое – опустил вдруг перчатки, как Енгибарян, и когда Шоцикас ударил, лениво так – боковым правой, я нырнул ему под руку и сам провел серию по корпусу и отскочил метра на три, убоявшись собственной наглости. Рефери внимательно посмотрел на меня и заговорщицки подмигнул – не тушуйся, мол, в случае чего я прерву бой – рассечена бровь или еще что-нибудь, до худшего не допущу…

«Молодец, – прохрипел в перерыве секундант, обмахивая меня мокрым полотенцем. – Разрывай дистанцию, серия по корпусу и уходи. Только смотри, чтобы на отходе он не приварил левой, как Королеву…»

Едва раздался гонг, Шоцикас уже был в моем углу ринга. Больше он не улыбался и смотрел как-то странно, поверх меня, куда-то под своды каунасского спортгале, поддерживающего его яростным ревом. С от чаянием обреченного я бросился ему навстречу, показал, что буду бить левой, а сам вложился весь в прямой правой, целясь в его аккуратно выбритый подбородок…

Небо раскололось, сверкнула молния, ударил гром. Шоцикас опередил меня…

– Откуда он взялся на твою голову, Алик? – услышал я в полузабытье голос Енгибаряна.

– Из Ленинграда, от Гены. Тот прислал с ним письмо, про сил помочь, я поинтересовался, чем могу служить, а он одно за ладил: «Хочу спарринг с Шоцикасом, чтобы было потом о чем вспомнить. И чтоб в спортгале, и чтоб рефери в ринге был Енгибарян…» Я не стал бы связы ваться, да Шатков просил.

«Неправда! – хотел крикнуть я. – Никакого спарринга я не хотел, я самоубийца что ли, вы сами мне проверочку устроили». Но не мог вымолвить ни слова: во рту пересохло, мучительно хотелось пить.

Шоцикас положил меня на диван в медпункте и сказал врачу: «Ничего страшного, оклемается, я же ударил вполсилы…» Врач поднес мне к носу ватку с нашатырем, я дернул головой и… проснулся.

В раскрытое окно каунасской гостиницы «Балтия» вет ер забрасывал пригоршни дождя. Весело погромыхивал июльский гром. Над холмом, где стадион «Жальгирис» и спортгале, прямыми и боковыми ударами, сериями и одиночными били молнии. Били молниеносно, как когда-то и как только что в моем ужасном сне Альгирдас Шоцикас.

При всей своей фантастично стисны творятся подсознанием из вполне реальных вещей, из того, что мы пережили, испытали, только все это в странной комбинации, без указующего перста воли, сознания. И в этом сне все соткано из последних двух недель моей жизни плюс тридцати с лишним предшествующих лет. Все было – и письмо Геннадия Шаткова, реко мендующее меня Альгирдасу Шоцикасу, и десятки боев на ринге спортгале, за которыми мы наблюдали с Шоцикасом, и элегантнейший, весь в белом, как и положено рефери, рас полневший, но не утративший пластики пантеры Владимир Енгибарян, и двор наш в после военном Петрозаводске, болевший за Королева, и даже уже самое невероятное – вчера мы с Аликом, как называет его Шатков, с монументально-легким Аликом (бывают такие сильные и высокие люди – ноги, как ко лонны, руки кованые, но они быстры и совсем не тяжеловесны даже в самом тяжелом весе) часа полтора играли вместе – в спортивном зале.

Вчера, в пятницу вечером, Шоцикас заехал за мной в гостиницу и повез в яхт-клуб на берегу Каунасского моря – искусственного водохранилища. Всю неделю мы были заняты на Всесоюзной школьной спартакиаде – я мотался между Вильнюсом и Каунасом, руководитель комплексной научной группы юношеской сборной Литвы по боксу, доцент Каунас ского института физкультуры Шоцикас неотлучно находился на турнире боксеров. Завтра нас ждали финальные бои, а сего дня, решил Шоцикас, мы заслужили хорошую баню.

Попасть в нее оказалось не просто.

– Не хотите ли размяться? – лукаво предложил гостеприимный хозяин. Вообще-то хозяином был не Шоцикас, а Семен Семенович Токер, председатель Каунасского городского совета общества «Жальгирис», но знаменитый боксер чувствовал себя здесь так же вольготно, как когда-то на ринге. У другого, столь же знаменитого и почитаемого в своем краю человека чувство хозяина положения вы глядело бы неприятным, подчеркивало бы для окружающих завоеванное им право выделяться, но у Шоцикаса оно шло не от сознания своей исключительности, а от деревенской закваски, унаследованной от предков, от обстоятельности натуры, естественной в каждом своем про явлении.

– Так что – пошевелимся немного?

Спина болит, старая травма позвоночника, формы нет – никакие мои отговорки всерьез не принимались.

– Посмотрим, что умеют ленинградские журналисты – толь ко интервью брать у занятых людей или…

Это был вызов. Не принять его было нельзя.

Мы поднялись на второй этаж, в просторный спортивный зал.

В первом «раунде» игра ли в футбол – ветераны против молодых. Молодых возглавлял Гинтас Шоцикас, сын; нас, ветера нов – его отец.

Когда я более-менее серьезно занимался спортом, мне приходилось на тренировках иногда играть с боксерами. В одной команде с ними – ку да ни шло, хотя техникой ни в футболе, ни в баскетболе они не блистали. Но как-то мне выпало опекать чемпиона страны в полутяжелом весе, моего карельского земляка Николая Разумова. Я сам не легковес и вроде бы прочно стою на но гах, но стоило Коле

получить мяч и ворваться в трехсекундную зону, я отлетал от него, как мячик – теннисный, не баскетбольный. Шоцикас и с мячом, и с противниками обращался деликатно, разве что сына, когда тот лез напролом, встречал корпусом, отчего тот кривил губы и по-литовски говорил отцу сердитые слова.

Подвижность и техничность пятидесятитрехлетнего капитана позволили нам забить десять го лов, на что молодые ответили шестнадцатью. «Старость не радость», – сказал кто-то из ветеранов, в изнеможении опускаясь на скамейку, но Шоцикас-отец азартно крикнул: «Реванш!», и мы, сменив белый шар на оранжевый, начали сражаться в баскетбол. На родине Бутаутаса, Петкявичюса, Стонкуса, Паулаускаса, Сабониса (его звезда взошла как раз на школьной спартакиаде в родной Литве) все уме ют забрасывать в корзину по хожий на большой апельсин мяч – и молодые и ветераны. Знаменитая левая двукратного чем пиона Европы, многократного чемпиона СССР по боксу работала без роздыху, укладывая один за другим мячи в корзину. Я подносил снаряды, а при случае и сам стрелял, за что удостоился похвалы капитана: «Да ты игровой парень!»

Только пройдя чистилище игры, я был допущен в рай сауны. Потом, уже в трапезной, насмешник Семен Семенович сказал, глазами показывая на Шоцикаса: «Ваше счастье, что он не предложил вам дружеский спарринг».

Неверное, его слова и сработали как детонатор, взорвав мое сознание и породив тот странный сон, где я продержал ся против Шоцикаса неполных два раунда. Лестный для меня сон – наяву, полагаю, все кончилось бы на первых секундах первого раунда…

Азартный в игре, темпера ментный в общении, Альгирдас Шоцикас болеет сдержанно, что зрителю бокса не очень свойственно. Болельщики, окружающие ринг, не просто громогласны, они еще непрерывно дирижируют ходом боя, крича своему боксеру: «по корпусу его, по корпусу!», «по печени, по печени!», «не вяжись!», «левой его встре чай, левой!» и т. д. и т. п. Что уж там, в квадрате ринга, слышат боксеры – одному Богу известно, но кричат не только болельщики, но и тренеры. Разумеется, не все тренеры, но многие. Заберутся на трибуну и кричат дурными голосами. Секунданту, сидящему на табурет ке под рингом, рефери делает за подсказку замечание, а крикуны на трибунах в форме команды той или иной респуб лики чувствуют себя в безопас ности.

Шоцикас недоуменно и брезгливо морщился, видя и слыша вышедших из себя спортивных педагогов. Он тоже переживает за

своих ребят, отчаянно переживает – непроизвольно сжимает пальцы в кулаки, подается вперед из кресла, словно хочет броситься на помощь, бледнеет, когда кто-то из боксеров Литвы попадает в переплет, но все это можно заметить, лишь сидя рядом с ним. Правда, дважды и он не выдержал, закричал: «Головой, головой!», и возмущенно, уже тихо, сказал нам: «Смотреть же надо!» Последнее относилось к рефери, который своевремен но не отреагировал на опасные движения головой украинского боксера Андрея Каплана в бою с Александром Базановым, земляком Шоцикаса. Это очень опасно – бросаться вперед головой, можно серьезно травмировать партнера, и джентльмен ринга, как называли Шоцикаса в сороко вые-пятидесятые годы, тренер, четверть века занимавшийся с мальчишками и с более опытными боксерами, учивший их и в жизни, и на ринге следовать кодексу чести, не смог промолчать, когда боксерская Фемида промедлила с вынесением наказания бойцу напористому, агрессивному, но не слишком техничному.

Шоцикас ушел из бокса рано – в двадцать восемь, после двух тяжелых нокаутов, по настоянию врачей. А начал поздно – в восемнадцать. Всего сто двадцать восемь боев провел. А сейчас в послужном списке семнадцатилетних боксеров по сто боев. Десятиклассник Сергей Крикунов из молдавско го города Бельцы, двукратный чемпион СССР среди юношей в весе «комара», провел в финале школьной спартакиады свой сто первый бой и одержал со тую победу!

– Талантливых ребят немало, – комментирует Шоцикас. – Тот же Крикунов, читинский школьник Сергей Кошечкин, по бедивший его в финале Иван Рыжаков из Литвы – их поединок в весовой категории до 57 килограммов был одним из лучших на турнире, Рыжаков – игрового стиля боксер, наш Ричард Тамулис был таким.

Предсказывать будущее да же самых ярких бойцов каунасского турнира заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР Шоцикас отказался.

– У нас, знаете ли, такой вид спорта… – и он неопределенно покачал головой. – Труд но загадывать, всякое может случиться. К тому же меня, признаться, смущает энергично насаждаемая ранняя специализация. Кое-кому кажется, что уже девяти-десятилетнего мальчиш ку надо посылать на ринг. Пер чатки специальные для них изо брели, чтобы больно не могли бить. Я против этого категорически. Первые несколько лет будущий боксер ни о перчатках, ни о ринге не должен и помышлять. Только общефизическое развитие. Уж потом, окрепнув душой и телом…

Закончил Шоцикас свой монолог неожиданно, вроде бы противореча самому себе:

– В школах у нас плохо агитируют за бокс, только в Армении это дело поставлено как надо. В республиканские школьные спартакиады бокс не включают – разве органы народного образования будут заинтересованы в его развитии? Бояться бокса нечего – бояться надо, что из мальчишки мужчина не вырастет. Суров наш спорт, но полезен. И не в том только его польза, что делает он человека сильным, быстрым, решительным, сообразительным. Большинство боксеров – хорошие и скромные люди. Знаете, это едва ли не правило: чем труд нее вид спорта, тем лучше люди в нем… Вы несогласны? Давай те поспорим!

Я вспомнил свой сон и спорить не стал. Да и так ли уж спорно то, что сказал мне в каунасском спортгале Альгир дас Шоцикас?..