Текст книги "Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник)"

Роман с волейболом

Посвящается всем, кто попал в сети волейбола и сохранил способность влюбляться – в женщин и мужчин, лошадей и деревья…

Владимир Воронов, тренер-консультант мужской команды Петербурга, восьмикратного чемпиона России среди ветеранов и неудачника – до нынешнего мая – турниров памяти Константина Ревы, проснулся то ли поздней ночью, то ли ранним утром от богатырского храпа двух соседей по номеру комфортабельной гостиницы «Битца» и, тяжело вздохнув, нехотя опустил ноги с кровати.

Опять не выспался, и теперь вряд ли заснешь: часы показывали половину пятого, до завтрака в кафе «Белая лошадь» оставалось четыре часа, до игры с москвичами почти восемь…

Подошел к окну, чуть приоткрыл его, из соседнего леса тянуло сыростью и летним, не майским теплом… «Совсем как дома» – подумал Воронов, питерский сочинец, имея в виду не леса вокруг Суходольского озера, поблизости от Соснова, прохладные даже в июне, а влажное тепло Черноморского побережья, по которому тосковал на одетых в гранит набережных Невы.

Вздохнул полной грудью и распахнул окно в тенистый сад. Вернее, не в сад, а в Битцевский лесопарк, настоящий лес посреди мегаполиса, пахнущий сладко-сладко, как пахнет листва от свежепролившейся небесной влаги.

Душа его, растворившаяся в начинающем алеть небесном просторе (краешек солнца поднялся над черной щеткой леса), плыла-качалась, как лодочка по Яузе-реке, плыла невесть куда под переборы лучших в мире певунов, спрятавшихся среди деревьев битцевского леса.

Как сочинил однажды экспромтом в присутствии тайно проникшего к нему приятеля в больничной палате в Пярну Давид Самойлов, приходивший в себя после инфаркта и завороженный песней лесного Карузо: «Что же есть у соловья? / Голос, больше ни уя».

Свищущие, щелкающие, барабанящие, выводящие на верхи лихие трели обладатели редчайшего голоса (у птаха, разбойничающего в тишине сонного леса, вроде бы девять колен, чуть больше, чем комбинаций в атаке у эталонной национальной сборной – платоновской, команды Зайцева и Савина, Кондры и Селиванова, Лоора и Молибоги) отворяют в душе заколдованного соловьиным пением слушателя шкатулку с драгоценными стихами, и они текут свободно, словно ты сам их только что сочинил.

 
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гёте, свищущий на вьющейся тропе…
 
 
Правду сердце мое говорило,
И ограда была не страшна.
Не стучал я – сама отворила
Неприступные двери она.
Вдоль прохладной дороги, меж лилий
Однозвучно запели ручьи,
Сладкой песнью меня оглушили,
Взяли душу мою соловьи.
 

Фаина Раневская (1896–1984), русская актриса, гениально одаренный и бесконечно одинокий человек, женщина язвительнейшего остроумия, незадолго до смерти записала в дневнике: «Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи».

Трудно поверить, что не слышала соловьиные песни Раневская, жившая музыкой, поэзией боготворимого ею Пушкина, дружившая долгие годы с Анной Андреевной Ахматовой; невозможно представить, что она не слышала соловьев за восемьдесят семь лет, насыщенных творчеством, смертно одинокая в старости, оказавшейся длинной; больше всего, по собственному признанию, любившая в жизни влюбляться: «Качалов, Павла Леонтьевна Вульф, Бабель, Ахматова, Блок, Михоэлс, Макс Волошин, Марина Цветаева, чудо-Марина… – мне везло на людей».

Владимир Леонидович Воронов (р. 1947), человек Игры, как и Фаина Георгиевна, но не театрально-кинематографической, а спортивной, мастер спорта международного класса, рекордсмен второй команды страны 70‑х годов ленинградского «Автомобилиста» по приему мяча с подачи, универсальный волейболист, эталон игровой надежности и стабильности, счастливый отец семейства. У них с женой Ольгой, врачом по специальности, три дочери, Аня и Маша, двойняшки, уже пять лет живут и работают в Норвегии, работают по специальности (окончили заочно питерский Финэк), вышли замуж и играют в волейбол за команду города Алесунд, их старшая сестра, Настя, два года назад родила сына по имени Дани, в котором бабушка и дедушка души не чают.

Все люди игры, и сценической, и спортивной, имеют, как правило, поэтическую душу. Воронов, к примеру, сочиняет недурственные стихи «на случай», произносит стихотворные тосты, а влюбляясь, писал (пишет?) лирику. Что до соловьиного пения, ему крупно повезло, в отличие от Фаины Георгиевны, не имевшей дачи на берегу Суходольского озера: в суходольских лесах соловьи поют не хуже курских!

О каких – курских? карельских? подмосковных? – думал Борис Пастернак, давая такое определение поэзии:

Это – круто налившийся свист, Это – щелканье сдавленных льдинок, Это – ночь, леденящая лист, Это – двух соловьев поединок.

О предстоящем поединке с командой Москвы, главным соперником на ветеранских турнирах, в столь ранний, блаженный час думать не хотелось. Будет день, будет и пища: есть что противопоставить аккуратной, но без божества и вдохновенья игре столичных коллег, способных проломить блок, рассчитывающих в атаке прежде всего на силу.

Воронов усмехнулся, вспомнив, как Юрий Чесноков, став тренером ЦСКА и национальной сборной, сказал: «Дайте мне двух настоящих “углов” (т. е. основных нападающих, начинающих с 4‑го и 1‑го номеров. – А. С.), и я обыграю весь мир». Однако не обыграл. Кроме силы, что ломит и соломушку, нужна еще и голова. Самому могучему «углу» можно противопоставить громил-блокирующих…

Вячеслав Платонов, учитель Воронова, которому он признателен и за науку, и за человеческую доброту, занесенный три года назад в Зал славы американского города Холиоке, штат Массачусетс, где в 1895‑м был изобретен волейбол, исповедует свое понимание волейбола, когда мяч, выигранный головой, а не голой силой, в двойной цене, а острые, зажигательные, искрометные комбинации позволяют компенсировать недостаток атлетизма.

Воронов, игравший у Платонова в лучшие для «Автомобилиста» 70‑е годы, перенес в ветеранскую команду платоновские принципы построения игры. И пусть волейбол в исполнении людей не первой молодости тускнеет с прибавлением лет у исполнителей, мудрость как способность извлекать уроки из опытов быстротекущей жизни есть достояние не ветреной юности, а спелой зрелости…

«Если на то пошло, – вдруг весело заключил Воронов неспешное течение своих мыслей о предстоящей игре, все-таки завладевших его сознанием, – если на то пошло, команде Питера, шесть лет играющей практически одним составом, обладателю Кубка Европы этого года, восьмикратному чемпиону России, пора бы тряхнуть стариной и выиграть турнир памяти самого прославленного волейболиста нашей страны Константина Ревы!»

Уверив себя, что нынешняя Москва Питеру не соперник (к тому же накануне она «слила воду» спортклубу «Лепсе» из Солнечногорска), он успокоился и погрузился в нирвану соловьиного пения, силясь разобрать, о чем же поют-говорят соловьи битцевского леса-сада бодрствующим ветеранам – как сам Воронов, как автор этих строк, как некоторые романтично настроенные особы из женских команд Крыма, Питера, Твери и Москвы.

Через шесть часов после соловьиной ночи, разбередившей грубые мужские и нежные женские сердца, питерский ночной дозор, перейдя в дневной режим, выйдет на площадку спорткомплекса «Битца», оступится в первом сете, стряхнет с вежд остатки сна, соберется, заведется, вдохновится поддержкой волейболисток Крыма, Питера и не оставит хозяевам площадки ни малейшего шанса.

Лишь в первой партии столичные мастера – белогривый пасовщик Игорь Зайцев, результативный «ударник» второго темпа Валерий Шитиков, играющий тренер Сергей Русаков (между прочим, генеральный директор конноспортивного комплекса Битцы) – слегка придавили гостей с Балтики (25:23), а в двух остальных игра шла в одни ворота – московские (25:10, 15:8), хотя в решающем счете Русаков вывел на площадку самого Юрия Старунского, шестидесятилетнего связующего экстра-класса, выступавшего за сборную СССР еще до Вячеслава Зайцева. «Старый», как зовут Юрия испокон веку, наладил атаку умными передачами, но питерских орлов было уже не удержать…

Позвольте мне, еще более старому, хотя и не такому заслуженному, волейболисту, сделать небольшое лирическое отступление.

По собственному игроцкому опыту знаю, как вдохновляет нашего брата восхищенное обожание прекрасной половины рода человеческого, как окрыляет внимание чаровниц: расшибаешься в лепешку и ныряешь за мячом в глубину зала, влетаешь в сидящих на скамейке юных дев, а они несколько секунд не отпускают тебя, взмыленного, ошалелого, только что отбившего мертвый мяч, не отпускают обратно в бой и что-то шепчут тебе на полузнакомом языке. (Играла, помнится, в начале пятидесятых юношеская сборная Петрозаводска на весенних школьных каникулах в Таллинне). Потом, сжалившись, со смехом выталкивают тебя на площадку, и, возбужденный уже не только игрой, ты несколько секунд неизвестно чему улыбаешься и бьешь левой, полукрюком, имитируя откидку, не в пятую зону, как обычно, а в аут, и капитан команды грозит тебе кулаком: «Чего лыбишься?.. Соберись, портач!»

И ты собираешься, время от времени посматривая в сторону обожательниц: их лица неразличимы, одна улыбка на весь ряд, на весь зал – как славно, когда тебя все любят! Осознание природы нашего успеха у юных эстонских дев приходит после матча, проигранного десятиклассниками из Петрозаводска ленинградским сверстникам, которые выше нас, недомерков, и мастеровитее. Проигранного, несмотря на поддержку эстонских девчонок, болеющих за юнцов из Карелии вовсе не из-за нашей мужской неотразимости, а как за представителей родственной республики, где население должно – по идее – говорить на таком же, как эстонцы, языке финно-угорской семьи…

Но игралось тогда упоенно, лихо игралось! Так что не с чужих слов знаю, что силы мужчин в волейболе удваивает, утраивает ваша, милые Оли-Лары-Нади-Лены-Тани, нежность и ваша дружба, которые, как пел незабвенный Вадим Козин, сильнее страсти, больше, чем любовь!

Если бы вы только видели, как отчаянно и самозабвенно, отбив ладони и охрипнув, болели подруги наших дней суровых, голубки и горлицы, за волейболистов ленинградского закала, питерской выделки!..

И, конечно же, прежде всего за Александра Алексеева, самого яркого и победоносного волейболиста Мемориала Ревы-2005, вымахивающего над сеткой чуть ли не по грудь (в пятьдесят один год, представляете?!), непревзойденного нападающего первого темпа, летучего питерца – летает он на площадке, как пух от уст Эола, летает и над зелено-голубой планетой Земля, как сам Эол, мифологический повелитель ветров; Саня зависает над сеткой, верхний край которой от пола отделяют без малого два с половиной метра, с двумя поднятыми руками, будто бы сдается, а когда противник уверяется в его мирных намерениях, наш связующий Сергей Михайлов вкладывает в Санину крупную ладонь, сначала правую, потом левую, трехцветный мяч, вкладывает глумливо, как какой-нибудь Коровьев, словно издеваясь над состоящей наполовину из очковладельцев московской командой, должно быть, учеными людьми или, скорее (по дороговизне оправ сужу), функционерами из структур мэрии, а то и президентской администрации; Саньке, Орлиному Крылу, все равно с каких номеров атаковать: то в центре сетки, то с краев, то с задней линии сверкает молния этого легкого, как пух, волейбольного Эола, внука Зевса.

И вне площадки он тот, кто дает свет в горные и иные труднодоступные местности земного шара – Панаму, Бразилию, Туву-Тыву, Монголию. Александр Алексеев – инженер-электронщик по образованию, инженер-наладчик малых и микрогидроэлектростанций, которые фирма ИНСЭТ проектирует и поставляет в разные страны. Инженер-наладчик А. И. Алексеев осуществляет сервис этих мини-ГЭС. Саню, Сашу, Александра Ивановича панамские индейцы прозвали Дающий Свет, а бразильские – Орлиное Крыло.

Орлиное Крыло, Друг Индейцев. Умеют близкие к небу дети скалистых гор назвать своего благодетеля красивым именем и пообещать в жены дочь вождя… Глядишь, и остался бы Саня у индейцев на годик-другой, половил большую рыбу в порожистых реках, поохотился на дичь и оленей, да нельзя. Надо и в страны Азии свет давать. Это с одной стороны. А с другой – кому в отсутствие Орлиного Крыла Сергей Михайлов, талант от Бога в ювелирке и распасовке, будет вкладывать в ладони мячи, превращающиеся в руках нашего электрического громовержца в молнии?!

Но не только за Саню Алексеева отчаянно болели Надежда Горловская, знаменитая в недалеком прошлом волейболистка ленинградских «Буревестника», «Спартака» и сборной СССР, ныне капитан питерских «девушек младшего ветеранского возраста», белокурая Наталья Киппа, две Татьяны – Латышева и Помякова, умница-разумница, связующая Ольга Кудрявцева, которую переманивал в молодые годы в Москву Гиви Ахвледиани, да и Николай Карполь приглашал ленинградку в сборную дирижировать уралочками…

И крымчанки – Лена Кристя, Анжелика Чуркина, Алла Стоян и усилившая симферопольско-севастопольскую команду киевлянка Лариса Синчук, дефлимпийская чемпионка Мельбурна 2004 года (чемпионка Игр среди глухих и слабослышащих спортсменок), с загадочной притягательной улыбкой, универсальная волейболистка с акцентирующим хлестким ударом, мама шестнадцатилетней Кати…

Все они желали победы не только Алексееву, но и его сотоварищам по команде, сильной своим единством, пылающим духом победы. И дирижеру питерской сборной Сергею Михайлову (Сергей – это Кин, или Гений и беспутство, как называли в обеих российских столицах в старину безмерно одаренных, но загульных актеров). И капитану команды, накачанному, как культурист, Евгению Алгебраистову, старожилу ветеранского товарищества, сотруднику фирмы «Визит». И действующему в атаке, на блоке, в защите на задней линии внешне неброско, но очень надежно, невозмутимому Владимиру Ванину, «в миру» менеджеру агентства недвижимости.

Желали победы всем нашим ребятам. И элегантному аккуратисту Валерию Иванову – и на площадке, где он исполняет роль диагонального нападающего, и за пределами спортзала: Иванов – директор петербургского филиала фирмы Pony Express. И фотокорреспонденту «Невского времени» на Мемориале Ревы Алексею Мардину, нападающему-доигровщику, в прошлом преподавателю Академии космических войск имени А. Ф. Можайского. И новому рыцарю питерской «королевской рати» предпринимателю Петру Невокшенову, не испортившему песни наших славных соловьев-разбойников или стариков-разбойников – выберите определение на свой вкус…

Впрочем, какие они старики… Что-то заговариваться начал автор, давным-давно живущий на свете и помнящий в игре самого Константина Реву, бесшумно, вкрадчиво, по-тигриному отталкивающегося от земли, вымахивающего над сеткой по пояс, парящего над страной, над планетой как символ самой массовой спортивной игры, где нам в первые послевоенные десятилетия не было равных. Рева, выступавший под номером «4», был первым, и остальные в шестерке сборной СССР ему подстать – Владимир Щагин, Михаил Пименов, Сергей Нефедов, Алексей Якушев, Владимир Ульянов. Для человека, входившего тогда в волейбольную жизнь, одно перечисление этих легендарных имен – музыка сфер, от нее кружится голова.

Если бы только от музыки сфер кружилась моя бедная голова, если бы только сладкие воспоминания бросали то в жар, то в холод, когда в майскую теплынь мерзнут кисти рук и перо выскальзывает из немеющих пальцев… Приехали, поезд дальше не идет – два сильных гипертонических криза перенес я: в день отъезда нашей мужской команды в Москву, 18 мая, и 19‑го, когда мы приехали в битцевские райские кущи…

Если бы не эти самые кущи, если бы не терапевтическое воздействие игры в мяч, грациознейших созданий природы – лошадей, соловьиного сада, если бы не сохранившаяся, как выяснилось, способность влюбляться во все достойное сердечного волнения, то лежал бы я сейчас в больничной палате, а не писал эти заметки.

Волейболу в них довольно отдано дани, самое время сказать о лошади, что греет душу человека (определение великого американского романиста и выдающегося знатока конного спорта Уильяма Фолкнера).

В свободное от ветеранских баталий под крышей спортзала время всех игроков можно было увидеть на поле для конкура Битцевского КСК – конноспортивного комплекса, где проходили чемпионат и Кубок России по преодолению препятствий…

Что может быть грациознее, совершеннее, чем лошадь?

Разве что другая лошадь, нервная, косящая выпуклым, как у Пастернака, глазом: все мы, как писал друг его футуристической юности Маяковский, немного лошади, а некоторые, самые одухо творенные, и не немного…

Кто-то из великих англичан, знающих толк не только в футболе, но и в парусном флоте, скачках, женской красоте, сказал, что на свете нет ничего прекраснее, чем летящий под всеми парусами корабль, скачущая лошадь и обнажающаяся женщина.

И облаченная в строгий деловой костюм женщина тоже прекрасна. Прекрасна, если она безоглядно добра и великодушна, как директор гостиницы «Битца» Алла Ивановна Савкина, бросившаяся на помощь обозревателю «Невского времени», когда он, сломленный двухмесячной жесточайшей бессонницей и стрессом от рабочих перегрузок, начал сползать на пол с дивана в холле гостиницы во время размещения нашей команды.

…Мой друг Александр Шарымов сорок лет назад написал поэму о вспыхнувшей страсти:

О, ласки и нежности женщин –

Забудутся разве? Но вот –

Забыты. Ни больше ни меньше,

Как будто и нет ничего.

Забываются, увы, и ласки, и нежности, и многое прелестно-прельстительное, особенно в молодости. А вот сильные руки полупрофессиональной байдарочницы, давно уже управляющей гостиницей для конников и волейболистов, втащившие тяжеленные сумки и рюкзак с печатной продукцией обозревателя «Невского времени» и не позволившие ему скатиться с лестницы и благополучно дотащиться до своего номера на втором этаже, не будут забыты им до гробовой доски.

Говорят, что любовь сильнее смерти. Что ж, бывает и так.

Бог есть Любовь, сказано у евангелиста Иоанна. Но любовь не есть Бог, и не надо делать абсолют из любви – любви к своему народу, идее, к родным и близким: нельзя приносить в жертву на алтарь все вобравшей и все поправшей обожествленной любви другие человеческие ценности – доброту, сострадание, свободу.

Низкий поклон вам, милая хозяйка гостиницы, вам и вашим сердобольным и участливым помощникам и помощницам.

Без сострадания, без жалости к падшим (и милости! – вспомним пушкинский «Памятник»), без способности прощать оступившихся и наказывать ворюг и кровопийц Российскому государству, обществу не выдержать сумасшедшие перегрузки нашего безумного мира с «ударами током» и прочими техногенными катастрофами, взрывами в метро и автобусах, войной в Чечне, басманным правосудием и прочими реалиями необустроенной страны, так и не начавшей необходимые, как воздух, реформы.

Вам легче, Алла Ивановна, у вас за окнами лес, вы всегда можете увидеть лошадей и приобнять соловых или гнедых, вороных или рыжих за их лебединые шеи. А лошадь, сказал Фолкнер какому-то интервьюеру, спросившему его об участи этого животного в мире моторов: «Не исчезнет до тех пор, пока жив сам человек… Лошадь выдержит!»

А знаете, уважаемый читатель, о чем все-таки пели в майскую ночь соловьи Битцы, о чем говорили они и мирно спящим чаровницам волейбольного цветника, и похрапывающим богатырям Москвы, Подмосковья, Челябинска, Питера, всем завороженным небесной музыкой, кто приехал на праздник жизни и игры в Битцу? (Счастливая мысль провести волейбольные игры в лесном саду, где скачут лошади и заливаются соловьи, осенила организатора всех турниров памяти К. Ревы Ацамаза Березова, истинного хранителя традиций ветеранского волейбола России.)

Не о славе и о свободе: в отличие от людей певчие птицы рождаются и живут свободными и вольны голосить что Бог на душу положит.

И не о деньгах, при всей их незаменимости, говорили соловьи: без поддержки гендиректора фирмы «Темп» Андрея Никитина, благодетеля мужской ветеранской команды Санкт-Петербурга, завоевавшей в этом году Кубки России и Европы, выигравшей Мемориал Ревы, без поддержки этого мецената культуры и спорта, обладателя серебряного Знака Почета, учрежденного администрацией Красногвардейского района, команда питерских ветеранов не смогла бы добиться столь впечатляющих успехов.

Тогда о чем же поют соловьи? О чем голосят все ночи напролет?..

Ну, конечно же, о ней – той, что делает нас счастливейшими созданиями и заставляет стреляться, топиться, пить яд, той, наконец, что движет солнца и светила!

Игорь Северянин, поэт, по собственной оценке, двусмысленной славы и недвусмысленного таланта, почти восемьдесят лет назад прекрасно сказал о соловьиной музыке:

 
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада – в любви…
 

Стоило совершить марш-бросок хоть на край земли, хоть за край, чтобы, достигнув очень серьезного возраста, почувствовать себя четырнадцатилетним отроком, пылающим, раскаленным, сходящим с ума, на этот раз от соловьиных ночей Битцы.

Кстати сказать, Битца – это вовсе не край земли, а южный край Москвы. Здесь есть все, что нужно для счастья человеку от пяти до

восьмидесяти пяти: лес, населенный птицами, лошади, берущие препятствия, женщины и мужчины, играющие в мяч и не разучившиеся влюбляться друг в друга.

2005