Текст книги "Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник)"

Наше маленькое землячество (уж и не припомню, кто первый назвал нас с женой и Марию Ефимовну дважды земляками – по месту рождения и, соответственно, вечной приписке к одному граду Петра и по месту проживания, прописке, по-нынешнему регистрации, к другому петровскому граду) держалось и на взаимном человеческом расположении, и на общей памяти петрозаводского детства, с слюдяным блеском белой онежской ночи, входящем в твой душевный состав независимо от твоего желания, и на памяти о войне – опалившей и спалившей ее поколение и обжегшей наше…

Когда Минина рассказывала, как в семь утра 1 мая сорок второго немецкий самолет сбросил на динамовский стадион две бомбы – первая упала на трибуны, пустые в ранний час, вторая разорвалась в полусотне метров от их дома, воздушная волна прошла выше, дом тряхнуло, и стекла повыбивало, она застыла в ужасе, прижав к груди четырехлетних близнят, я вспоминал – самое острое и графически ясное впечатление детства – как налетали немецкие самолеты и на бреющем полете сбросили бомбы на наши баржи с детьми на Рыбинском водохранилище… Потом и в Астрахани, куда мы за месяц с лишним дотелепались с севера, когда немец к Сталинграду подошел, нас бомбили, и бабушка хватала нас с братом, мешочек с облигациями, документами, фотографиями своих родителей и дочерей, и спускала все это хозяйство по лестнице со второго этажа во двор, как будто это помогло бы, если бы бомба упала на нас. Но бомбы падали в огромные нефтехранилища на другом берегу Волги, и черно-красные свечи поднимались до неба…

У каждого своя память о войне. В моей нет блокадной голодной беспредельности, да и у детства свои защитные фильтры от ужаса – любопытство, неведение, непонимание…

Потом всю оставшуюся жизнь будешь погружаться в эту память, в этот ужас, в этот бред: «Ничего на свете нет, / Что мне стало бы родней, / Чем летучий детский бред / Нищей памяти моей».

Мы с Марией Ефимовной были породнены памятью о войне, нищей памятью о нищете и страданиях – она выжгла до дна в наших поколениях неистребимый в других, живших в более благоприятные, зажиточные времена, дух приобретательства, самодовольства и пошлости.

Пока был жив Артур Яковлевич, отменный рыбак, нас с женой угощали у Мининых-Шехтелей жареным жерехом. На проспекте Энтузиастов жереха уже не было, но 9 мая стол накрывался неизменно.

В год своего семидесятипятилетия она сказала мне с задором, что бегает «троечку» (не три круга – три километра!) на динамовском катке. На Ржевке-Пороховых катка поблизости не обнаружила. Но лесопарк – вот он, под боком. И в канун восьмидесятилетия Минина проложила здесь новые лыжные трассы.

Но и ее мощные аккумуляторы, от которых подзаряжались родные, близкие, друзья дома, начали садиться. Умер Артур Яковлевич, заботою которого, заботой о котором она жила. Возлюбленный ее Туська вырос, оставил по болезни большой спорт, женился и уехал на родину жены в Ростов-на‑Дону. Яша, сын, преподаватель Института (ныне Академии) театра, музыки, кинематографии, сочинивший музыку к нескольким десяткам песен, после инсульта перебрался от второй жены с сыном Сашей, младшим внуком бабушки, к матери в трехкомнатную квартиру на Энтузиастов. Хозяйство, пока ноги носили, вела Мария Ефимовна, сын снова нуждался в ее попечении, как тогда, в детстве, но и она все чаще лежала в госпитале, а когда возвращалась домой, школьник Саша, безотказный, легкий на подъем, с золотым мининским сердцем, с шехтелевской дотошностью и организованностью, таскал из магазинов сумки, опекая больных отца и бабушку…

Умерла она в больнице в Пушкине 19 декабря 1996 года. Морозы стояли лютые. Гроб с ее телом вынесли из морга-барака, поставили на какой-то дощатый помост, мы с Иссуриным Александром Иосифовичем, ее соратником по блокаде, главным питерским заступником за всех ныне бедных и сирых, а некогда прославленных людей спорта, сказали приличествующие случаю слова, после чего ее останки были отвезены в крематорий, а прах был захоронен в могиле на Серафимовском кладбище, где покоились два ее Артура – восьмилетний сын и муж.

Поминать Марию Ефимовну мы поехали на проспект Энтузиастов – высоких спортивных чинов из горспорткомитета и общества «Динамо», не говоря уж о городской администрации, не было ни на похоронах, ни на поминках великой дочери великого города. Не буду перечислять все ее регалии, титулы и победы – у двенадцатикратной чемпионки Советского Союза по лыжам, легкой атлетике, велосипеду, девятикратной рекордсменки страны по велосипеду в треке и на шоссе, установившей свой последний рекорд, когда старшему сыну было двадцать, а ей вдвое больше, – их хватит на нескольких звездных чемпионов.

Завязала она с коньками и велосипедом, перестав участвовать в соревнованиях, в памятном для нашего спорта пятьдесят втором, когда «лучший друг советских физкультурников» разрешил им стартовать на Олимпийских играх в Хельсинки.

Олимпиады и Минина разминулись во времени, но мининские победы блокадной поры, при всем моем уважении к золоту наших олимпийцев, на весах человеческого мужества потяжелее будут…

Мария Минина – великая дочь великого города, как Ольга Берггольц. Спортивная Ольга Берггольц блокады, чьими стихами «Сестра моя, товарищ, друг и брат, / ведь это мы, крещенные блокадой! / Нас вместе называют – Ленинград, / и шар земной гордится Ленинградом…» она закончила выступление в августе сорок второго на антифашистском митинге в Колонном зале Дома Союзов в Москве. (Добиралась в столицу Минина вместе с двумя другими легендарными ленинградскими спортсменами Олегом Бормоткиным и Владимиром Китаевым на транспортном «дугласе», сидя на ящиках со взрывчаткой. «Дуглас» шел низко-низко, над самым лесом, в сопровождении семи истребителей, рискуя нарваться на «мессершмиттов» или огонь зениток.)

Вот какого человека не проводили в последний путь чиновные люди. Не уважили. Не помогли увековечить память. Впрочем, не буду былое ворошить – Яша, младший мининский сын, просил об этом. Они с Сашей, младшим мининским внуком, обменяли ее квартиру и переехали с Пороховых на Васильевский остров. Саша по-прежнему ведет хозяйство, тяжелобольной отец не может выходить из дома, учится Саша на четвертом курсе факультета менеджмента Санкт-Петербургского государственного университета.

А Костя, старший сын Мининой, доцент кафедры плавания Лесгафтовской академии Константин Константинович Молинский, позвонил мне 8 сентября, в знаковый день для города нескольких революций (в этот день шестьдесят один год назад началась ленинградская блокада) и попросил через карельские газеты помочь разыскать телефоны петрозаводских родственников Марии Ефимовны. Вообще-то я еще зимой этого года пытался это сделать, но по телефону, который мне удалось раздобыть, отвечали посторонние люди…

Значит, плохо старался. Значит, стал забывать Минину. Ну, не забывать, такого греха на душу не возьму, но я же публичный, черт побери, человек – журналист, литератор, давно мог бы «поднять волну», чтобы Мемориал Марии Мининой – лыжный, велосипедный, легкоатлетический – в одном из двух родных для нее городов начали проводить…

Опыт бережения памяти двух гениев игры – питерского баскетболиста Александра Белова и рижского шахматиста Михаила Таля – показывает, что сама по себе прижизненная слава, само по себе гениальное дарование – не гарантия того, что человеку будет воздано по делам его. Под лежачий, могильный камень вода не течет: нужны люди, которые расшевелили бы «вышестоящих», пошли бы с шапкой по кругу, чтобы собрать деньги на мемориальную доску, на памятник… У Белова и Таля нашлись такие люди, хотя и они не сумели оборонить мемориальные доски от вандалов, как не сумели в начале августа спасти в Петербурге от поругания более сорока могил на Аллее Героев на Серафимовском, где захоронены военные моряки и погибшие на боевом посту пожарные. «К счастью, – написали “Известия”, – могилы подводников “Курска” не пострадали». И надгробная гранитная плита на могиле Мининой-Шехтелей, как сказал мне старший сын, не пострадала. Не буду говорить «к счастью», за явной неуместностью этого слова. Какое уж тут счастье, когда уровень общественной нравственности упал ниже ватерлинии, а агрессивная злоба (громят ведь не только жилища мертвых, но и разбивают головы живых) взметнулась выше капитанского мостика!..

Кого хочу укорить? Против кого направлены мои филиппики?

Само собой, против тех, наделенных властными полномочиями и силу имеющих, кто молчаливым потворством вандалам провоцирует их на новые погромы. Против тех, кто пускает на самотек бережение памяти славных сыновей и дочерей отечества, не понимая в заскорузлости своей, что память – единственное оружие человека в борьбе с небытием, и нужна она не мертвым, сраму не имущим, а нам, живым, нужна, чтобы мы могли оставаться людьми.

Прежде всего, однако, укор одной (да разве только одной?) судьбы обращен автором этих строк к самому себе.

Мне ли укорять других, когда не скрасил, не облегчил послед ние годы спасительницы нашей семьи в военное лихолетье тети Шуры, старшей сестры моей мамы, старшей дочери бабушки, когда четыре года назад, в конце сентября, не смог приехать в Астрахань на ее похороны: были объективные обстоятельства, помешавшие это сделать, но оправдания мне все равно нет.

Тетя Шура, Александра Ивановна Малютина, всю жизнь проработавшая на Астраханском гормолзаводе, была того же года рождения, что и Мария Ефимовна Минина – 1910-го…

А увидел я впервые Минину в Петрозаводске почти полвека назад, летом, на большом спортивном празднике. Она шла по дорожке стадиона, который называется сегодня «Юность», сразу за колонной знаменосцев – так торжественно и лихо тогда печатали шаг только солдаты на военных парадах на Красной площади. И медалей на широкой красной ленте, повязанной через плечо, было у нее не меньше, чем у маршалов, героев войны.

Первый в истории Карелии заслуженный мастер спорта, она неизменно приезжала в родной город на спартакиады республики. Спустя много лет Мария Ефимовна рассказывала мне, что стоило ей, подъезжая к Петрозаводску, увидеть из окна вагона Онежское озеро, сердце начинало колотиться в груди, как на финише лыжной «десятки»…

2002

Учитель спорта

Начало было так далеко – в 1932‑м. Саше Иссурину нет еще шестнадцати, а он уже инструктор физкультуры детской спортплощадки на Выборгской стороне, председатель коллектива физкультуры индустриально-педагогического техникума, он получает первую в жизни награду – альбом «Вестники побед» – за активное участие в проведении боевого месячника сдачи норм по лыжам на значок «Готов к труду и обороне».

Через всю жизнь пройдут два увлечения – спорт и статистика. Поэтому я и позволил себе начать рассказ об Александре Иосифовиче Иссурине, творце и летописце ленинградского спорта, с маленькой статистической выкладки.

Живет Александр Иосифович с же ной Евдокией Николаевной (шесть лет назад у них была золотая свадьба) недалеко от станции метро «Черная речка», восемнадцать лет проработал в Ленинградском горспорткомитете, пятнадцать из них – заместителем председателя, «пере жив» за годы работы в спорте пятнадцать председателей горспорткомитета. Это одно из самых дорогих для него мест в нашем городе – Халтурина, 22, с 1925‑го – Дом физкультуры, с 1933‑го – резиденция Комитета по физкультуре и спорту.

Неподалеку от главного городского спортивного штаба – Эрмитаж и могучие атланты, чье назначение – то ли поддерживать небосвод, согласно древнегреческому мифу, то ли – перекрытие зданий. Телевизионщики любят острый монтажный стык – вал бегунов, катящийся по Халтурина (Миллионной) мимо застывших в предель ном напряжении титанов. А старт этим праздникам бега, марафонам и про чая и прочая дает Александр Иосифович Иссурин, в последние десятилетия бессменный главный судья этих соревнований в Ленингра де – Санкт-Петербурге.

Александр Иосифович всегда казался мне одним из атлантов, на которых держался и держится питерский спорт. Атлантом, чьи корни уходят в топкую приневскую землю. Такой типично ленинградский человек, как Иссурин, типично ленинградский по способу проживания

в общежитии и в истории, когда открытость миру, жертвенность в час испытаний сочетаются с суховатой сдержанностью, сосредоточенностью на своем, личном, думалось мне, и родился, должно быть где-нибудь на Знаменской, на Васильевском или на Петроградской стороне. Но родился он совсем в другой стороне – в Витебске, а в Ленинград вместе с отцом, двумя сестрами и двумя братьями приехал в 1928 году.

Его поколение, родившееся непосредственно перед Октябрем и сразу после Октября, вступило в сознательную жизнь на рубеже страшных и страстных тридцатых. «Да, и страстных тоже, – в этом настаивании историка Михаила Гефтера содержится полемика ученого с теми, кто метит историю одной черной краской, выпрямляет ее извилистый ход. – “Время, вперед!” – это шаг в бездну, но не комикс. Для таких, как я, история была буднями. Каждый день и каждый шаг исполнены сопричастности с ней».

Страшные и страстные одновременно. Материя существования соткана из этих нитей. Узор времени в его реальном многоцветии открывается взору потом, когда будни истории исчезают в реке времен. Опрометчиво судить об узоре, выдергивая одну нить. Да, то были годы тотального насилия, но и сопротивления этому насилию. Не столько отдельных людей, сколько самой жизни с ее естественностью, спонтанностью, не полной подчиненностью частного существования государственному, общему.

Печать времени на всем и во всем. На молодцеватых и бесшабашных, стриженных под полубокс довоенных физкультурниках с военной выправкой. На стремлении молодежи преодолевать полосы препятствий, стрелять, бегать на лыжах, метать гранату – в первые годы введе ния комплекса ГТО надо было сдавать его специальной комиссии, липовые значкисты в массе своей появились позже, после вой ны. И в названии спортивных обществ – отблеск пришпоренного времени пионеров-первопроходцев и энтузиастов. В Ленинграде перед войной было пятьдесят шесть спортобществ – первое (по алфавиту) – «Авангард», последнее – «Энтузиаст». Между ними в довоенном справочнике отмечено общество «Учитель». Первым председателем Ленинградского совета общества «Учитель» весной 1938 года стал Александр Иссурин.

В восемнадцать – школьный учитель физкультуры; в двадцать два – председатель общества «Учитель». Собственные спортивные занятия на таком уровне и с такой интенсивностью, какие позво лили бы выйти в люди, Саша оставил довольно рано. Тогда ведь спорт не

кормил спортсмена, а ему надо было содержать семью. Да и любил он не себя в спорте, а спорт в себе и вокруг себя, любил и умел вносить порядок и гармонию в спортивную стихию, любил и умел ладить и с честолюбивыми спортсменами, и с фанатика ми-тренерами, и с генералами, и с чиновниками всех уровней. Он был учителем для пацанов Выборгской стороны и Тосно, мудрым собеседником для олимпийских чем пионов, мировых рекордсменов и их тренеров – от Александра Шехтеля и Виктора Алексеева до Владимира Кондрашина, Вячеслава Платонова и Александра Кузнецова. Самые разные люди учились у него воспринимать спорт как сложную систему, встроенную в еще более сложную систему – жизнь на ветрах истории.

Острее всего чувство сопричастно сти с историей, чувство личной связанности с судьбой отечества у поколения Иссурина про явилось в Великую Отечественную войну.

Военным человеком Иссурин стал еще перед войной, осенью 1939‑го, когда его призвали в армию. Через двадцать три года уволился в запас. Войну встретил старшиной, начальником отдела физподготовки Ленинградского Дома Красной Армии, в запас уволился майором, заместителем начальника Спортивного клуба армии. Генераль ских должностей не занимал, многоты сячными соединениями не командо вал; в его подчинении в блокаду было тридцать два инструктора, но каждый из них обучил тысячи бойцов рукопашному бою, гранатометанию, истреблению танков, преодолению водных преград, бегу на лыжах. За подготовку резервов для фронта давали ордена (у Иссурина – орден Красной Звезды), известным спортсменам – Алексееву, Бормоткину, Гайко вому, Мининой – присвоили звание «Заслуженный мастер спорта». К этой прикладной стороне спортивно-ратного труда у летописцев блокады отношение одинаковое, одинаково благосклонное и благодарственное. А вот массовые кроссы, эстафеты на улицах города под артобстрелом, легкоатлетические первенства города и футбольные матчи полуголодных людей – к этому сейчас отношение разное. Авторы одной из самых известных книг о блокаде не включили в нее ни строки о блокадном спорте, ибо спорт в их представлении – воплощение, концентрация радости, гимн жизни, а они писали прежде всего о великом страдании и горе тысяч и миллионов. Что ж, такой подход понять можно, но хроникерам блокады не обойтись без консультаций с Иссуриным, как не обошелся без них автор книги «Блокада день за днем» А. В. Буров, потому что лучше, полнее, точнее Иссурина блокадный спорт не знает никто.

Легкая атлетика – любовь на всю жизнь. Тридцать четыре года Иссурин возглавлял Федерацию легкой атлетики Ленингра да, а сейчас является ее почетным председателем. Атлант. Бегущий атлант – вы можете себе представить такое? Были же времена, совсем небылинные, каких-нибудь десять лет назад, когда иссуринская федерация выводи ла на старт первого народного пробега восемнадцать тысяч человек. А постоянные дни и месячники бега? А Клуб любителей бега? А лавина марафонцев пробега «Испытай себя» в Шувалове-Озерках? А марафон по Дороге жизни, той самой, блокадной, на призы журнала «Физкультура и спорт»?..

Он знает в спорте не только свое поле, пусть даже такое обширное, как легкая атлетика, но весь спорт, знает, чувствует, понимает космос спорта как важную и незаменимую часть человеческой культуры, человеческой цивилизации. «Настоящим энциклопедистом спорта» назвал Иссурина волейбольный тренер Вячеслав Плато нов.

Учитель. Атлант. Энциклопедист.

Формульных определений много, но чего-то важного, личного в них не хватает. Чего?..

Каких только спортивных наград – «за образцовое, безупречное и т. д. и т. п. проведение соревнований, подготовку кадров, выступление ленинградских спортсменов на спартакиадах и олимпиадах…» – не получал в своей жизни заслуженный работник физической культуры Российской Федерации А. И. Иссурин.

Есть, однако, одна награда, которая свидетельствует не только о безупречном профессионализме и талан те человека, но и о качестве его души, ее благородстве. На первом всероссийском конкурсе «Спортивная честь» Иссурин был удостоен диплома – за высочайшую объективность, беспристрастность и справедливость на судейском поприще.

Этот конкурс продолжается. Его победители получают право выдвигать от своего имени соискателей. Иссурин воспользовался этим правом и выдвинул Тамару Николаевну Москвину и Владимира Петровича Кондрашина. Тренера фигуристов за помощь тренерам-конкурентам. Наставника баскетбольного «Спартака» за то, что тот не удерживает спортсменов в своей коман де, если они стремятся перейти в другие клубы, и принимает обратно «блудных сыновей».

Родившийся в шестнадцатом году нашего века, начавший работать на шестнадцатом году своей жизни, Александр Иосифович Иссурин и сегодня, за восемь лет до окончания века, страшного и страстного, продолжает работать.

В семь утра – подъем. В восемь пятнадцать выходит из дома. Покупает на Торжковской в киоске «Роспечати» «Санкт-Петер бургские ведомости» и «Смену» (еще шесть изданий он выписывает, а эти покупает, потому что их приносят слишком поздно, когда он уже уходит на работу, а он привык за долгие годы начинать день с ленинградских газет) и идет на Вязовую улицу, в Ленинградский областной Совет физкультурно-спортивного общества профсоюзов «Россия», где работает ведущим специалистом по проблемам высшего спортивного мастерства.

Привычка ходить на работу пешком тоже из прежних лет, когда он занимал кабинет в горспорткомитете, где добела раскалялся телефон, где день-деньской был на людях и среди людей, и только утренний час принадлежал ему одному, и он использовал его с максимальной эффективностью, продумывая день предстоящий, новые акции для народа бегущего, играющего в мяч, новые книги…

Несколько последних лет он работал над книгой о легкой атлетике нашего города. (Всего им написано единолично и в соавторстве восемь книг о спорте.) Но кто ее теперь будет издавать? Это же не триллер, не детектив, а «всего-навсего» история, хроника-летопись, автор которой не просто знает досконально то, о чем пишет, а своими руками делал то, о чем взялся поведать.

Кто-то вспоминает о прошлом, а кто-то живет им, добровольно заточив себя в прошлом, эмигрировав в него из неуютно го настоящего.

– «Нам рано жить воспоминаниями», как поет Эдита Станиславовна Пьеха, – печально улыбается Александр Иосифович. – Но столько сейчас боля чек, в таком сиротстве, в таком небрежении со стороны государства пребывает наш спорт, и прежде всего детско-юношеские спортивные школы, что, боюсь, скоро нам ничего другого не останется, как жить воспоминаниями… И еще меня очень беспокоит одно обстоятельство личного плана. Я ведь не вечен, никто не знает, сколько еще протяну, сколько смогу работать. Без ежедневной службы, без ежедневного общения с множеством людей, признаться, жизни себе не представляю. Это, действительно, личные проблемы. Но что станет, когда уйду, с моей картотекой, с моим обширнейшим архивом, который сейчас хранится на работе? Там много методических разработок по судейству, по организации соревнований, там бесценные вещи для историков легкой атлетики, отечественного спорта. Неужели все это тоже уйдет со мной?..

1993