Текст книги "Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник)"

Самопожертвование

Первый раз я написал о Платонове в январе 65‑го в «Советском спорте», единственной в стране центральной спортивной газете.

Тогда в нашей стране все было единственным: одна партия, один сорт колбасы, один – сыра, один – пива. Конечно, в Москве, где в Столешниковом переулке неподалеку от памятника Юрию Долгорукому и главного «Гастронома» столицы и всего Советского Союза – Елисеевского – жили мои родственники, прилавки ломились от языковой, телячьей, особой, ливерной яичной, «советской» твердокопченой и прочих колбас, осетровых ба лыков, швейцарского, краснодарского, голландского, «советского», костромского сыра. И пиво в Москве и Ленинграде было не только жигулевское – портер, мартовское, ленинградское, рижское…

В Петрозаводске, моем родном го роде, куда я вернулся после окончания Ленинградского университета, в открытой продаже были один-два сорта колбасы – отдельная и докторская, один-два сорта сыра – российский и голландский, а из пенных напитков одно жигулевское. Его сметали с прилавков мгновенно, набивая «авоськи» десятком бутылок, его про давали в театральных буфетах и в перерывах заседаний сессий Верховного Совета Карельс кой АССР, специально завозили в дома культуры по случаю каких-то спецмероприятий типа выездного заседания секретариата Союза писателей Российской Федерации, гимнастического матча Россия – Финляндия, чемпионата СССР по волейболу в высшей лиге…

Дом физкультуры, где играли лучшие волейболисты страны и мира (тогда мы были впереди всех на планете в области балета, освоения космоса и в самой распространенной на свете игре с мячом – волейболе), примыкал к редакции республиканской ежедневной газеты «Ленинская правда», откуда я в тридцатипяти градусный мороз совершал стремительные пробежки на волейбол и обратно, ибо вел номер как дежурный секретарь газеты, писал репортажи в номер «Ленправды», а ночью – отчеты для Москвы… Сейчас удивляюсь одному: когда же я спал и когда смотрел волейбол в исполнении

Мондзолевского, Сибирякова, Буро бина, Качаравы, Кравченко, Саурамбаева, Гай кового, Платонова?..

И самое удивительное – когда успевал проглотить пять (шесть, семь) холодных, как онежский лед, бутылок жигулевского, а потом полночи сидеть в гостинице «Северная» и слушать великолепную «травлю» за волейбол и жизнь тренера одесско го «Буревестника» Марка Барского (с одесситами я тогда особенно сдружился), остроумные, с подначкой рассказы держащегося особняком, чуть надменно, гордого потомка грузинского княжеского рода Гиви Ахвледиани, на ставника ЦСКА; два или три раза посидели в гостиничном ресторане с другом моего первого тренера Василия Акимова – Николаем Михеевым…

Ни Геша Гайковой, против которого я одиннадцатью годами раньше играл за Петрозаводск на матче четырех городов на Зим нем стадионе, ни Вячеслав Платонов в круг моего тогдашнего общения не входили. Оба выступали за ленинградский СКА, продувший все встречи в петрозаводском туре чемпионата страны; на фоне тогдашних грандов – одесситов, московских армейцев, казахстанцев – наследники замечательной команды Ульянова, Воронина, Эйнгорна, Михеева выглядели бледно. Матчи с их участием организаторы ставили на утренние часы, казалось, ленинградские армейцы спят на ходу. Публика их освистывала, с балкона Дома физкультуры кричали: «Про снитесь! Не позорьте Ленинград!..»

Я спрашивал Василия Филипповича Акимова, что с нашей любимой командой (она приез жала в Петрозаводск в конце сороковых и произвела на петрозаводчан грандиозное впечатление) стряслось и почему Николай Сергеевич Михеев не встряхнет своих орлов… «Квасят орлы, – вздыхал Василий Филиппович. – И первый в этом Гена Гайковой, которым ты так восхищаешься. Один только Славка Платонов бьется, как рыба об лед».

Видя, что Михеев не справляется с командой, и желая помочь СКА, я передал в «Советский спорт» большой отчет, где «врезал с носка» армейцам, приведя в пример их товарища по команде Вячеслава Платонова – единственного, кто бьется до конца, кто летает над крашенным охрой по лом петрозаводской площадки, доставая в падении мертвые мячи, врезаясь в сидящих по пери метру тесного зала

«болельщиков», кто проламывает «крюком» блок, пытаясь пробудить, за вести, заставить сражаться остальных…

И теперь, когда Вячеслава Платонова, легендарного человека игры, признанного Между народной федерацией волейбола одним из лучших тренеров XX века, введенного в Зал мировой волейбольной славы американского города Холиока, места рождения волейбола, уже нет с нами (Вячеслав Алексеевич умер от неизлечимой болезни 26 декабря 2005 года), когда он приходит ко мне в снах и спра шивает: «Какие новости?» – я вспоминаю Петрозаводск шестьдесят пятого. Январскую стужу, ледяное «Жигулевское», байки Барского, бывшего пасовщика с гибкими, сильными пальцами пианиста-виртуоза, подначки Ахвледиани, обстоятельные рассказы хмельного Михеева и бьющегося, как рыба об лед, Платонова, единственного в своих командах – клубных и сборных, кто никогда не выкидывал на ринг площадки белое полотенце, кто сражался до последнего патрона, до после днего вздоха. Единственного, кто трижды воз вращался на капитанский мостик национальной сборной своей страны. Единственного из всех советских тренеров и спортсменов-олимпийцев, кто отказался публично поддержать принятое на самом верху, на Старой площади Москвы (там размещался Центральный комитет партии), решение о бойкоте Олимпийских игр 1984 года в Лос-Анджелесе…

Потом держащие нос по ветру борзописцы, меняющие убеждения и принципы с легкостью необыкновенной и писавшие о звездной болезни выдающегося тренера (мол, вся рота в ногу идет, один он не в ногу), стали его возвеличивать: «Волейбольный диссидент Платонов не испугал ся чиновников со Старой площади…» Слава брезгливо морщился, читая и слыша о себе подобное. Диссидентом он не был. Ленина чтил и уважал. Кроме всего прочего, он ведь родился 21 января, в день смерти вождя, что дало повод остроязыкому баскетбольному тренеру Владимиру Кондрашину называть его «Лени ным мирового волейбола».

В мире спорта Платонов был и остается самым близким мне человеком, которого я чув ствовал и понимал, как чувствуют и понимают только братьев по духу, людей одной страсти и веры. Мы дружили с ним тридцать лет, с того дня, когда он впервые пришел ко мне на Литейный, в редакцию журнала «Аврора», мы проговорили пять часов и условились, что через месяц я приеду в подмос ковный Новогорск, в учебно-тренировочный центр сборных команд СССР, собирать материал для документальной повести и фильма «Уравнение с шестью известными» – о мужской сборной Со ветского Союза,

которую доверили возглавить недавно вернувшемуся из Кувейта наставнику ленинградского «Автомобилиста» тридцативосьмилетнему Вячеславу Платонову.

Мне польстило, что Платонов помнит мои репортажи в «Советском спорте», хотя, по его словам, он пережил немало неприятных минут, когда я поставил его в пример всем остальным и тем самым противопоставил одного игрока – команде, что неверно в принципе. В той нашей лет ней, авроровской, беседе, записанной мной на магнитофон, содержалась, как я теперь пони маю, программа Платонова по возвращению Советскому Союзу командной высоты в мировом волейболе, выстраданные им, игроком и тренером (к тридцати восьми его тренерский стаж ис числялся двадцатью годами: он играл и параллельно тренировал) мысли об игре.

«В игре – волейболе, футболе, баскетболе, хоккее, гандболе – один игрок не в состоянии вытащить за волосы тонущую команду. Волей бол в этом плане наиболее показателен. Это игра не просто командная – артельная. Здесь, как нигде, непреложно правило: “Сам погибай, а товарища выручай”. “Я” в моих командах всегда была и будет последней буквой алфавита. Команда – это всегда “мы”. Мы – команда. Вот вы спрашиваете, с чего я начну, придя в сборную страны, где собраны лучшие, сильнейшие, на мой взгляд, в своих амплуа игроки мирового волейбола – Савин, Зайцев, Лоор, Селиванов, Чернышев, Дорохов… Все думают, я буду менять игроков. Как бы не так, я буду менять не игроков – игру. Если лучшая по подбору мастеров национальная команда проигрывает в фи нале Олимпийских игр в Монреале великолепной, но уступающей нам по подбору, классу, выучке игроков сборной Польши, значит, дело не в игроках, а в игре, в том, как она поставлена, в том, на что делает ставку тренер. Прежний старший тренер Юрий Чесноков во главу угла ставил силу, говоря: “Дайте мне двух сильнейших угловых нападающих, и я обыграю всех на свете!” И что? У него было два могучих “угла” (так на волейбольном жаргоне называют игрока, атакующего с высоких передач на краю сетки. – А. С.) – Ефим Чулак и Владимир Чернышев, но полякам, действующим на площадке более хитро, изобретательно, такти чески разнообразно, мы все же уступили. Хоть и говорят, что против лома нет приема, я всегда прошу эту мудрость договаривать до конца: “Против лома нет приема, окромя другого лома”… Нет, не силой-ломом надо переламывать и перемалывать вражью силу, а умом и ловко стью, тактической сметкой.

Мы, тренеры, постоянно решаем одно уравнение, уравнение с шестью известными. Его, кстати, решить гораздо труднее, чем с шестью не известными. Известные, талантливые игроки – люди с характером, норовом, со своим пониманием игры и жизни. Задача тренера – соединить в одно целое шесть воль, шесть характеров, шесть разумений. Мы должны быть сильнее всех своим единством, понимаете? Работать с талантливыми людьми, какие сейчас в моем распоряжении в сборной, по шаблону, трафарету было бы непростительной ошибкой, даже преступлением. Как тренер я обязан в осмыслении игры, путей ее развития быть впереди волейболистов хотя бы на полшага. Когда они поверят в меня, мои идеи, концепции, построения, когда прошедший проверку боем в ленинградском клубе острокомбинационный волейбол с его “крестами”, “возвратами”, “эше лонами”, с блоком уступом станет плотью и кровью игроков сборной, тогда нам сам черт будет не брат, тогда мы побьем и поляков, и фантастически одаренных кубинцев, и румын, и болгар, и итальянцев, принимающих очередной чемпионат мира, и снова, как шестнадцать лет назад в Москве, станем осенью 78‑го в Риме чемпионами мира».

Человек увлекающийся, я сразу почувствовал в Платонове родственную душу, хотя не мог не отметить: «Красиво излагает, слишком красиво, чтобы это стало правдой».

Поскольку разговор наш, начавшийся полуофициально, принял к исходу третьего часа доверительный характер, я признался Платонову, что почти двадцать лет назад в Москве, летом 1959 года, во время II летней Спартакиады народов СССР почти целый день выдавал себя за него, Вячеслава Платонова, игрока сбор ной Ленинграда, ставшей через несколько дней чемпионом Спартакиады. Мы с друзьями по филфаку ЛГУ, окончив университет и получив распределение на работу в газеты от Мурманска до Камчатки и Сахалина, прощались друг с другом в Москве, где у меня была квартира в Столешниковом (тетя Галя и сестра Наташа уехали в отпуск). Здесь же, в Москве, студент нашей второй группы журналистики, гроссмейстер Борис Спасский играл в шахматы за Ленинград на Всесоюзной спартакиаде. С его билетом участника я бесплатно ездил на всех видах транспорта и ходил на все спартакиадные соревнования в свободное от дружеских возлияний время. Однажды, очутившись на трибуне рядом с девушками из сборной Белоруссии (ее, замечу попутно, готовил к турниру в Москве мой университетский тренер Андрей Ивойлов), на вопрос, ка кой вид спорта и какую республику или город я представляю, сказал: «Волейбол, Ленинград», и зачем-то, хотя никто не спрашивал моего имени, представился: «Будем знакомы, Вячеслав Платонов…»

– Почему же вы назвались Платоновым, а не Гайковым или Арошидзе? – засмеялся Платонов.

– Во-первых, потому что они гораздо выше меня, а мы с вами примерно одного роста. Во-вторых, мне всегда были по душе универсалы, умеющие на площадке все…

– Забавная история, если вы ее не выдумали…

Выдумать можно и позабавнее, но жизнь все равно богаче и занимательнее выдумки. В ней много случайностей, нелепостей, но есть и знаки судьбы.

Вряд ли случайно назвал я себя тогда Платоновым, вряд ли совсем случайно пересеклись траектории наших жизней. Что касается Платонова на площадке, мне действительно импонировала его лишенная рисовки, показушности манера держаться и сама игра – самозабвенная в защите на задней линии и мощная в атаке, его «коронкой» был сокрушительный «крюк» правой по опускающемуся блоку: казалось, он зависает в воздухе и бьет акцентированно, с взрыв ной резкостью. Мне, признаюсь, всегда нравилось то, чего я сам был лишен: азарта и заводки во мне было на целую команду, но азарт иногда захлестывал меня, а Платонов – это было видно невооруженным глазом – игроцкий пыл держал под контролем. Про могучие ноги-толкуны уж и не говорю: вторые такие мощные ноги видел толь ко у Юрия Власова… Я ставил его выше многих корифеев, прописавшихся в сборной, и недоумевал, почему его приглашали только в тренировочный состав…

– Не кипятись, – позже, когда мы подружились и перешли на «ты», осаживал меня Платонов, – я был игроком среднего достатка, как Анатолий Тарасов говаривал…

Одни «звезды» постоянно завышают себе цену, у них на грош амуниции и на рубль амбиции. Платонов знал себе цену как тренер («Высадите меня на Марс, и я научу марсиан, если они там есть, играть

в волейбол»), знал, что это высокая цена, но никогда не кичился своими победами, а себя как игрока явно недооценивал. Терпеть не мог тех, кто хвастался, что ногой открывает двери любых кабинетов. Когда надо было помочь игроку, тренеру, массажисту, пускал в ход свое влияние, связи и устраивал, скажем, старшего брата массажи ста «Автомобилиста» Даулета Муратбекова из казахстанского Чимкента, страдавшего тяжелой болезнью сердца, к своему другу профессору Олегу Виноградскому, заведующему кафедрой пропедевтики внутренних болезней Военно-медицинской академии.

Попросить того же Дауле та, мага и чародея массажа, мануальной терапии, остеопатии, сделать себе, главному тренеру, массаж считал превышением служебных полномочий. И когда Да улет, видя, как мучается Платонов (четыре полостных операции за восемнадцать лет тренер ской каторги, жизни на электрическом сту ле – такова цена золотых медалей чемпионов Олимпийских игр, мира, Европы), предложил свою по мощь тренеру, поставившему его на крыло, напитавшему его, паренька из многодетной чимкентской семьи своей мудростью, вдохнувшему в него тягу к знаниям, тот, превозмогая боль, резко оборвал его: «Занимайся игроками, у них завтра ответственная игра…» А сам прилег в тесной тренерской на топчанчике, выпив таблетки, и при крыл лицо ладонью…

И только когда Валя, Валентина Ивановна, жена, самый верный и преданный друг Плато нова, позвонила Даулету и, еле сдерживая слезы, попросила его помочь мужу – «сам-то он ни за что к тебе не обратится», только тогда Даулет – было это в начале лета 97‑го – командирским, почти платоновским голосом велел грозному тренеру раздеться и лечь на кушетку, тот неожиданно покорно согласился… Осмотрев больного, Даулет спросил: «Извини те, конечно, Вячеслав Алексеевич, но сколько дней у вас не было стула?» – «Шесть», – ответил страдалец. Даулет нажал на ведомые ему точки, вызвал рвотный рефлекс, и когда насту пило облегчение, снова проделал манипуляции, прекратившие извержение…

Если бы не Валя, если бы не Даулет, если бы не врачи кардиологической клиники Военно-медицинской академии, сделавшие Платонову операцию по поводу аневризмы аорты брюшного отдела и выходившие его вместе с Валентиной Ивановной, мы потеряли бы Платонова девятью годами раньше…

За что Вале такие муки?..

Разгребая на днях свои архивные залежи, приводя в рабочий порядок наши с Вячеславом Алексеевичем записи, составившие основу для двух книг Платонова – «Уравнение с шестью известными» и «Суд над победителями» (я выступал в них как автор литературной записи), наткнулся на свою заявку на сценарий документального фильма «Тренер сборной» для Ленинградской студии документальных фильмов. Начинается заявка почти тридцатилетней давности так: «Во время хоккейного репортажа, когда страсти накалились добела и игроки пошли стен ка на стенку, Николай Озеров философски за метил: “Да, хоккей это не волейбол. Здесь и шагу не ступишь без мужества и атлетизма”».

В волейболе, уважаемый Николай Николаевич, собирался я сказать своим фильмом, то же самое (попав в руки режиссеру Виктору Семенюку, сценарий стал называться «Уравнение с шестью известными»). По степени атлетической нагрузки современный волейбол на высшем уровне занимает одно из первых мест среди игровых дисциплин, а по травматичности опережает бокс и хоккей.

Что касается мужества, то в спорте без него и шагу не ступишь. Без мужества и готовности к самопожертвованию.

Питерский тренер Вячеслав Платонов был наделен этими качествами сполна. Когда весной прошлого года он узнал от врачей о своей неизлечимой болезни, сказал мне, приехавшему к нему брать интервью по итогам сезона «Спартака» на Вязовую, 10, где полным ходом шло строительство Академии волейбола:

– Валю жалко. Я ведь знаю, что она плачет по ночам в своей комнате, а утром как ни в чем не бывало готовит мне завтрак и провожает на работу… За что ей такие муки?..

2006

Петрович

Из всех спортивных зрелищ баскетбол самое фантастическое. Рядом с баскетболом футбол простоват и грубоват, волейбол пресноват и статичен. Я ставлю баскетбол выше любого другого спортивного зрелища и сам когда-то играл в баскетбол, а вот писать о нем долгое время практически не приходилось.

Писал про волейбол, шахматы, футбол, а от баскетбола – балдел, приберегал его, так сказать, для личного употребления. Так и не расстался бы с ним, как ребенок с любимой игрушкой, если бы не Анатолий Пинчук, баскетбольный обозреватель «Советского спорта». Осенью 1966‑го он уговорил меня, в ту пору петрозаводского журналиста и нештатного корреспондента «Спорта» по Карелии, слетать в Ригу с Александром Гомельским и мужской сборной СССР. Тогда главной проблемой сборной страны было отсутствие полноценного разыгрывающего. Молодые не тянули, а тридцатипятилетнего Алачачяна Гомельский в сборную не привлекал. «Тебя, Алексей, – сказал мне Пинчук, – никто в баскетбольном мире не знает, ни к одной группировке ты не принадлежишь, и, стало быть, никто не скажет, что ты поешь с чужого голоса и льешь воду на мельницу врагов советского баскетбола. Так что поезжай в Латвию и напиши, как обстоят дела в сборной. Опирайся на мнение профессионалов. В Риге они водятся».

Руководствуясь наставлениями Пинчука, соображениями лат вийских специалистов, собственными наблюдениями над сум бурными действиями нашей сборной, которой не хватало железной руки и игровой мудрости Арменака Алачачяна, я сочинил большой материал о баскетбольной икебане – искусстве составления команды, которая не смотрится без виртуозного разыгрывающего, а поскольку таковым в тот период в отечественном баскетболе был только Алачачян, – без Алачачяна. Написал и уехал в дом отдыха журналистов в Варну, так что все громы и молнии после публикации «икебаны» (Гомельский был до крайности возмущен «некомпетентным вмешательством») обрушились на голову Пини.

Об этом я узнал через месяц, приехав в Москву из Болгарии. «Интрыги», приговаривает в сходных ситуациях Валентина Ивановна Платонова, жена знаменитого волейбольного тренера, педагог. Толя Пинчук тоже говорил что-то в этом роде – мол, разворошили мы с тобой осиное гнездо, и еще говорил, как хорошо жить в тихом северном городке и не ездить по заграницам, потому как в таком разе никто не перекроет тебе кислород. С этими его утешениями вернулся я в свою Карелию и решил впредь с большим баскетболом не связываться…

Но не тут-то было. Через каких-нибудь двадцать три года (я уже жил в Ленинграде и работал в журнале «Аврора») позвонили друзья из самого боевого перестроечного подразделения «Ленинградской правды» – отдела информации – и попросили назавтра сочинить двести строк о Кондрашине в связи с его шестидесятилетием. «Конечно, если бы был жив Толя…» – сказали мне, и я не обиделся: кто же лучше Толи Пинчука изваял бы «нетленку» о Петровиче. Даже загордился немножко: стало быть, верят в меня, если о самом Кондрашине просят слово сказать, да еще в такой трудный для него час, когда «Спартак» остался без Кондрашина, пастыря, поводыря, наставителя. Сотворил я «Объяснение в любви с нотой печали», а «Ленправда» напечатала его 14 января 1989‑го. Когда признавался в любви к Петровичу, вспоминал Толю. Из всех его героев, героев-соавторов, о которых и с которыми он писал книги (баскетболисты Арменак Алачачян и Геннадий Вольнов, пятиборец Игорь Новиков), о которых сочинял газетные и журнальные очерки, самым близким ему, несомненно, был Владимир Петрович Кондрашин. От интенсивного общения с Петровичем (тут мы с Пинчуком сходились во мнении) может поехать крыша или под этой крышей прорастут две-три мысли – если ими с умом распорядиться, они и в книгу вырастут, и в диссертацию, и в монографию не слабее, чем у американца Джона Р. Вудена.

На этот раз Анатолий Михайлович Пинчук не выписывал мне командировочного удостоверения и не давал редакционного задания пойти к Владимиру Петровичу Кондрашину потолковать о жизни и попытаться набросать его портрет. И хотя он не уполномачивал меня написать портрет Кондрашина, я считаю себя обязанным хотя бы набросать штрихи к его портрету. Как жаль, что Анатолий Пинчук,

великолепный литератор, умница, вечный оппозиционер, баскетбольный Дон Кихот не создал кондрашинский портрет, о чем страстно мечтал, но не успел, сраженный инфарктом на пятьдесят восьмом году жизни.