Текст книги "Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник)"

 
Этот вечный Летний сад
За решеткой давней боли.
 

Николай Тарасов

В последнюю свою командировку в Ленинград Токарев, тогда спецкор газеты «Советский спорт», при ехал с молодой женой Татьяной – на смотрины, как сам говорил; вместе мы выбрались на край города, в Шувалово-Озерки, к Тане Казанкиной и ее мужу Саше Коваленко, недавно справившим новоселье на Хошимина. Казанкина была последней спортивной любо вью Токарева, он написал о ней после Монреаля очерк «Звук шагов на дорожке» в своей газете, которую тогда интеллигентная публика читала наряду с «Литератур кой» из-за очерков Токарева, Льва Филатова, Александра Кикнадзе, статей Аркадия Галинского, баскетбольных отчетов Анатолия Пинчука и хоккейных Евгения Рубина, шахматных эссе Виктора Васильева.

В послеоттепельные времена спортивная журналистика была оазисом относительного свободомыслия и стилевой раскованности. Спорт при всей своей политической ангажированности обладает известной автономностью, и пишущие о нем мог ли на голубом глазу ставить и обсуждать вечные темы – справедливости, честности, порядочности, индивидуализма и коллективизма, эгоизма и альтруизма; бдительная цензура, беспощадно вынюхивавшая политические аллюзии и всевозможные нежелательные подтексты в рецензиях на спектакли и фильмы, выпалывавшая «клубничку» из верстки молодежного журнала, была снисходительной к спортивным писаниям. То ли цензоры считали спортивные материалы за ведомо второстепенными, то ли дела в спорте, в отличие от хронически отстающего сельского хозяйства, шли у нас хорошо, местами отлично, только кислород в спортивной журналистике перекрывали с меньшей свирепостью, чем в прочих областях.

Ложь, на которой держалось все в обществе тотальной несвободы, ложь и страх, разумеется, произрастали и в заповеднике спортивной журналистики, и все-таки это был заповедник, где водились отдельные осо би с неповрежденным инстинктом свободы, с умением различать и приветствовать новое, талантливое, ибо сами были талантливы, талантливы и победительны, удачливы, веселы, остроумны и – смертельно ранены, и жили с этой раной, этой болью в душе до гробовой доски. По слову поэта, они жили «за решеткой давней боли»: сколько же было в архипелаге ГУЛАГ зарешеченных душ, не сосчитать! Одни существовали «в снегу своей неволи», за ре шеткой давней боли – не оттаявшие по звонку времени, сигналу дарованной свыше свободы. Другие эту боль, боль-недоумение (За что расстреляли отца? Почему выслали семью?), боль, убивающую душу, растворили в спортивном сверкании, в победных радиореляциях, телевизионных комментариях, но боль, как соль, растворяясь в крови, в плазме, в мышцах, в серых клеточках мозга, в гортани, прочищала интонацию говорящего, вымывала из иронии налет свойственного профессии цинизма, приглушала пафос, неизбежный спутник победы. Эта боль вкупе с культурой, природным умом, молниеносной реакцией вратаря и артистической, почти балетной грацией жеста, врожденной способностью нравиться, боль, живущая в чуть надтреснутом, слегка-слегка дрожащем-дребезжащем, как ленинградский трамвай, высоком, вроде бы всегда удивлен ном голосе, беспощадно выжигала всякое подобие пошлости, самодовольства, самовлюбленности, в той или иной мере свойственных публичным людям.

Сейчас, когда передо мной лежат копии документов расстрельного дела Набутова Сергея Григорьевича, отца одного из лучших отечественных эфирных спортивных комментаторов Виктора Набутова, Голоса-алмаза или Алмаза с голосом (было такое выражение в старину у стекольщиков на Руси – алмаз с голосом был хорош для резьбы, без голоса алмаз – плох), я, кажется, понимаю замысел Токарева. Отчетливо понимаю, почему в конце декабря 1984 года приехавший в Ленинград Станислав непременно хо тел, чтобы в блоке материалов, посвященных его любимому Питеру, непременно присутствовал Набутов. Виктора Сергеевича уже одиннадцать лет к тому времени не было в живых, и печать подлинности, ленинградской, питерской подлинности – для Токарева Вик тор Набутов был таким же знаком Северной Пальмиры, как Ростральные колонны, как сторона Невского, в блокаду наиболее опасная при ар тобстреле, – должен был обеспечить, удостоверить сын Виктора Сергеевича Кирилл, выбравший ту же профессиональную стезю, что и отец.

Токарев обожал в Ленинграде Марсово поле, Летний сад, Фонтанку, Неву и хотел, чтобы в привезенных им с берегов Невы газетных колонках бегун (на его роль и был избран Кирилл Набутов) бежал по набережной Фонтанки, взяв старт у Аничкова моста, чтобы Фонтанка попала в кадр, чтобы она потянула за собой из свитка памяти Летний сад, Марсово поле, которые в стихах Николая Тара сова, блокадного корреспондента газеты «Водный транс порт», токаревского

сослуживца по «Советскому спорту», оказались навсегда зарифмованными с болью. Кирилл, на писавший для токаревской подборки зарисовку о династии Бутусовых, Михаиле-старшем, великом форварде, и Михаиле-младшем, профессоре физике-оптике, в 15.05 31 декабря 1984 года попозировал известинскому фотографу Александру Стельмаху как бегун-вестник из города горя и боли, сын вратаря легендарного блокадного футбольного матча и внук расстрелянного энкавэдэшниками ленинградского служащего, сосланного после убийства Кирова с семьей в Оренбург.

Подлинность жеста, интонации, душевного порыва, чего добивались на бумаге – Токарев, в эфире – Набутов, подлинность горя и боли подтверждаются теперь документами, представленными мне Кириллом Набутовым, доку ментами, о существовании которых и не подозревал до тошный и въедливый спецкор «Советского спорта», заставивший сына своего старшего друга бежать в последний день 84‑го года, а нашего общего друга Александра Шарымова, у которого мы встречали Новый, 1985 год, на писать стихи: «Летит над Аничковым снег, / Свивается в бурун. / Но через снег, как через век, / Бежит вперед бегун», – они сопровождали бегущего Набутова в но мере «Советского спорта» 12 января 1985 года.

25 октября – не семнадцатого, а тридцать седьмого года – датированы оба документа, полученные внуком Сер гея Григорьевича в соответствующих архивах. Один – «Об винительное заключение по следственному делу № 2742 по обвинению Набутова Сергея Григорьевича», другой – «Выписка из протокола тройки УНКВД Оренбургской области». СЛУШАЛИ: дело по обвинению Набутова С. Г., 1886 года рождения, уроженца с. Коваши Ораниенбаумс кого района Ленинградской области, сына попа, поручика царской армии, активного участника контрреволюционной фашистской организации РОВС (Российский общевоинский союз), высланного в 1935 году из Ленинграда в Орен бург, но продолжающего и в ссылке заниматься диверсионно-вредительской работой. П О С ТА Н О В И Л И: Набутова Сергея Григорьевича РАССТРЕЛЯТЬ, лично ему принадлежащее имущество – КОНФИСКОВАТЬ. И выписка из акта приложена – о том, что вышеупомянутое Постановление тройки приведено в исполнение 26 октября 1937 года в 22 часа. Круглая печать НКВД, подпись секретаря тройки Троельникова – все как положено.

Сын за отца, сказал вождь, не отвечает. Сына рас стрелянного врага народа не тронули. Гуманисты. Сын врага народа даже карьеру сделал – сначала спортивную, потом журналистскую – талантище,

играл на мастерском уровне в волейбол, баскетбол, ну в футболе вратарем был экстра-класса, предтечей Льва Яшина.

Впрочем, все это давно и хорошо известно. Как известно и то, что Набутов Виктор, эталонный комментатор спорта, остается в наших палестинах мастером непревзойденным. Алмазом с голосом.

А документы о расстреле его отца, документы фальсифицированного дела с подлинными печатями и подпися ми, хранятся дома у сына Кирилла. В папке рядом с копия ми документов, письмо (тоже копия) Виктора Набутова Сталину Иосифу Виссарионовичу, датированное 10‑м декабря 1935 года. Свою ссылку восемнадцатилетний юноша, студент Ленинградского индустриального института, считает ошибочной и очень просит вождя этот вопрос пересмотреть, разрешить ему учиться, выступать за спортивные кол лективы города и разобраться с высылкой отца, который и сам не знает точно, за что его выслали. И еще одно письмо в этой папке. Письмо В. С. Набутова, коммуниста с 1942 года, спортивного комментатора Ленинградского радио и телевидения, Генеральному прокурору СССР. Письмо содержит просьбу в канун нашего общего праздника – пятидесятилетия Великого Октября – восстановить чест ное имя отца и реабилитировать его как невинно постра давшего. Виктор Сергеевич пишет прокурору:

«Мать, Набутова Вера Ивановна, полностью реабилитирована в 1940 г. и с тех пор проживает в Ленинграде, а отец, Набутов Сергей Григорьевич, в 1937 году был арестован в г. Оренбурге, и с тех пор о нем ничего не известно. Ясно, что погиб. Я знал отца как честного, принципиаль ного, преданного Советской стране человека. Я глубоко убежден, что отец стал жертвой трагической ошибки».

Письмо датировано 8 июня 1967 года. Жить Вик тору Сергеевичу («ранен на фронте, сердце пошаливает») оставалось шесть лет. Сыну Кириллу про смерть деда он, живший за решеткой давней боли, не рассказывал.

10 апреля 2002 года, в день восьмидесятипятилетия отца и деда, ленинградца, петербуржца с веселым, настоянном на боли и горе голосом, сын Кирилл и внук Виктор, тоже вольный сын эфира, приехали на его могилу на Серафимовское кладбище.

День был по-летнему теплым. Снег выпал только через неделю.

2002

Виктора Набутова знал и любил весь Ленинград. В искусстве Набутова – и когда он играл в воротах ленинградского футбольного «Динамо», в сборных города по волейболу, баскетболу, хоккею, и когда он рассказывал в эфире о дефицитнейшей в наших краях материи – свободе, загримированной под спортивную игру, всегда чувствовались не только глубокое знание предмета, но и человеческая высота и подлинность, благородство духовного аристократа.

Другой питерский аристократ игры, известный волейболист и хирург Анатолий Эйнгорн оставил в своей мемуарной книге выразительный портрет юного Виктора.

«В конце 1934‑го (Эйнгорну было 15 лет. – А. С.), после того как мы победили в первенстве школ района, нас троих включили в тренировочный состав старших мальчиков Смольнинского района. На одной из этих тренировок, во время самоотверженной рубки на площадке вдруг случилось явление Христа народу – в дверях стоял высокий темный шатен, сложенный, как Аполлон, с мужественным и одухотворенным лицом Роберта Тейлора (помните “Мост Ватерлоо”?) и, улыбаясь, смотрел на нас… Мы, конечно, не девчонки, красота нам до лампочки, но этот тип смотрелся дьявольски эффектно в модной ярко-красной бобочке, в расклешенных черных брюках стиля оксфорд и в черных полуботинках, от которых и прикурить нетрудно…»

Тренер Антон Сааков, остановил игру, представил мальчишкам незнакомца и предложил им сыграть против него одного. Они сразу же согласились. Фантастическая игра довольно скоро закончилась разгромом сборной в двух партиях.

«Поражение нас не расстроило. Мы с восхищением смотрели на человека, мгновенно ставшего кумиром нашего детства, юношества, взрослости и даже старости! После той встречи мы, как зачарованные, ходили на него на площадки Елагина острова и на игры футбольной команды “Динамо”. Бог ты мой, этот семнадцатилетний юноша был нафарширован спортивными талантами, и, выяснилось позже, не только спортивными… Неожиданно, с ранней весны 1935 года Набутов надолго исчез из поля нашего зрения. В то страшное время люди боялись открывать рты, и куда подевался наш кумир, выяснить нам тогда не удалось. Только сейчас, начав писать эту книгу и встретившись с талантливым продолжателем рода Набутовых, автором и художественным руководителем популярных передач на Петербургском ТВ, обаятельным сыном Виктора Кириллом, я узнал от него правду того исчезновения Набутовых из нашего города».

Прежде чем говорить об исчезновении Набутовых из нашего города, который после убийства Кирова в декабре 1934‑го захлестнул красный террор, попытаемся выяснить, как они, Набутовы, туда попали. Без помощи талантливого, обаятельного, занятого воплощением десятков проектов, перемещающегося по стране и миру со сверхзвуковой скоростью художественного руководителя ООО «Адамово яблоко» Кирилла Набутова тут не обойтись.

«У отца была тяжелая жизнь (в тридцать седьмом расстреляли Сергея Григорьевича, его отца, моего деда, затем – блокада, фронт, ранение), но он попал в счастливое время: во второй половине XX века спортивное комментирование было искусством», – сказал Кирилл Набутов на открытии мемориальной доски Виктору Набутову, жившему в доме номер три на Пушкинской улице, 19 июня 2003 года, в 30‑ю годовщину смерти выдающегося спортивного комментатора.

Кирилл работал тогда в Москве генеральным продюсером НТВ. Сейчас, в середине сентября 2010‑го, мы разговариваем в офисе «Адамова яблока» на Петроградской стороне. Когда-то так называлась популярная передача для мужчин, а сейчас «Адамово яблоко» делает передачи для отечественных и зарубежных телеканалов.

Кирилл разъезжает по кабинету в кресле на колесиках от своего рабочего стола к гостевому, где мы собираемся попить чайку и поговорить, но то Москва теребит, то он сам просит коллег что-то убрать, а что-то добавить в монтируемый материал, то очаровательная скромница настоятельно просит уделить ей десять секунд – Кирилл знакомит меня с Леной Метелицей, продюсером фильма «Золотая клетка», показанного летом по Первому каналу, быстро решает ее проблему, просит секретаря больше ни с кем его не соединять, после чего, пробормотав извинение, делает последний звонок: у вдовы давнего сотрудника Кирилла сегодня юбилей, и он не может не поздравить человека, с которым его столько связывает…

Появление (и исчезновение) в кабинете шефа Лены Метелицы, имевшей непосредственное отношение к серьезной, основательной, солидной работе «АЯ» – фильму о стволовых клетках, показанном по Первому каналу 6 июня 2010 года, позволяет мне наконец включить диктофон и поинтересоваться другим фильмом – «Моя родословная», показанного по тому же каналу днем раньше.

– Откуда у человека, родившегося в пятьдесят седьмом, такой поистине пушкинский интерес к своей родословной, не характерный для твоего поколения, да и для моего тоже?..

– Здесь нет никакого логического объяснения, просто я стал интересоваться историческими вещами и родословной тоже.

– Когда это произошло?

– Пожалуй, в последние двенадцать-тринадцать лет. Я заинтересовался бытовой историей в целом, не только семейной.

– Это было связано прежде всего с отцом, его историей?

– Нет, со всеми направлениями сразу.

– Расскажи, как все начиналось. Кто-то что-то тебе рассказал или ты сам проявил интерес?

– Я сам проявил интерес. Заплатил деньги одному историку, который занимается генеалогией на коммерческой основе, он какие-то факты собрал, но бросил все посредине. Я привлек другого историка – Андрея Борисовича Кустова, крупного специалиста по истории петербургских кладбищ. Потом мне помогли связаться с архивом КГБ и достать из Оренбурга дело моего деда Сергея Григорьевича Набутова.

– Ты действовал через питерское КГБ?

– Да, через ленинградское. Обычно они дают формальную отписку: «В таком-то году выслан из Ленинграда. Сведениями о дальнейшей судьбе не располагаем». Но я-то знал, что он был арестован и расстрелян в Оренбурге. В семье было известно, что деда, его жену, мою бабушку, сына выслали в тридцать пятом в Оренбург.

– Виктор Сергеевич рассказывал тебе об этих годах, о своих родителях?

– Очень сдержанно. Бабушку, Веру Ивановну, я хорошо помню, она умерла в начале семьдесят третьего, за пять месяцев до отца.

– В Оренбург ездил?

– Конечно. Несколько раз. Нашел дом, где они жили, в частном секторе, в халупке. И предположительно место, недалеко от города, подобие нашей Левашовской пустоши, куда свозили всех расстрелянных энкавэдэшниками.

– Кто был дед по происхождению и откуда родом?

– Из обычных мещан. Родился в деревне Коваши Ораниенбаумского уезда, недалеко от Соснового Бора. Его отец, мой прадед, сошел с ума и был помещен в психлечебницу, Сергей был отдан в школу солдатских детей при гренадерском полку… Судя по всему, Набутовы аккумулировались вокруг Петродворца. Среди них было много писарей, канцелярских служителей. Дед тоже был мелким служащим. Революция все перекроила, перекрошила, всех перешерстила, каждый выживал как мог.

– А сколько ему было лет, когда тройка УНКВД Оренбургской области вынесла ему как «диверсанту и вредителю» смертный приговор?

– Пятьдесят один.

– А мама Виктора Сергеевича из какого сословия?

– Из чиновьего сословия, с польскими корнями. Прадед, видимо, был духовного звания, родился в Вятке или Глазове, в разных провинциальных городах служил чиновником. Моя бабка Вера Ивановна, последняя дочь в большой семье Капачинских, родилась в Перми. Еще два года назад там стоял деревянный дом, где они жили. У меня есть фотография. Из Перми прадеда отправили служить в Польшу, в Люблин. Бабка познакомилась с дедом, видимо, в десятых годах прошлого века. Думаю, она приехала к кому-то из старших братьев в Питер, где и встретила деда, вышла за него замуж. Отец родился в Петрограде в семнадцатом году.

– Светлана Мефодьевна Тихая, твоя мама, работавшая на Ленинградском радио, в музыкальной и детской редакции, насколько я знаю, помогала Виктору Сергеевичу войти в профессию радиожурналиста, после того как он в сорок седьмом вынужден был оставить футбол, получив травму в Минске. Не раз я слышал от Светланы Мефодьевны рассказы о ее грузинских предках.

– Грузинская линия родословной – это дворяне. Есть такая местность в западной Грузии – Рача, это за Кутаиси, в горах… Церетели – очень распространенная в Грузии фамилия.

– Церетели – фамилия мамы Светланы Мефодьевны?

– Да, Мария Григорьевна Церетели. Она училась в гимназии Святой Нино в самом центре Кутаиси. Она была дама просвещенная, прекрасно говорила и писала по-русски. Было предположение, что их род – княжеских кровей, но в этом году удалось поднять документы и выяснить, что они были имеретинские дворяне.

– А где твоя грузинская бабушка встретилась с твоим чешским дедушкой Тихим – на Кавказе или в Петербурге?

– Мария Церетели и Мефодий Тихий встретились в Дербенте, на Каспии. Мефодий Иосифович, ученый-ихтиолог, был там в командировке, занимался изучением и сохранением популяции каспийского лосося и осетровых. В четырнадцатом году его направили на работу в Петербург в Министерство земледелия, где был отдел рыбоводства и рыболовства. Здесь на Съезжинской, на Петроградской стороне мать и родилась. В 33‑м они переехали на Некрасова, где я родился.

– Какое начало в тебе преобладает – материнское или отцовское?

– Думаю, отцовское. Каких-то душевных проникновений у нас с матерью было больше по объективным причинам: отец умер, когда мне не было и шестнадцати, а с матерью я вместе всю свою жизнь. Наверное, если бы отец жил дольше, он повлиял бы на меня сильнее. Личность доформировывает, ограняет жизнь со всеми ее обстоятельствами. Если бы я жил в той среде, в той стране, в тех условиях, в каких жил отец, то, может быть, стал другим.

У меня очень сильно загружена голова, я занимаюсь девяносто девятью делами. Это не способствует разухабистости поведения: тусоваться, поддавать в компаниях у меня просто нет времени. Живу в другом режиме, в другом графике, чем должен бы жить тот, кто считается душой любой компании…

– Это был имидж Виктора Сергеевича…

– Да, компанейский человек, которого знали миллионы людей и очень многие обожали, – это был его стиль жизни, его способ существования. Он очень уверенно чувствовал себя в больших компаниях, ему это нравилось. А я по-другому живу. Может, и хотелось бы жить не в режиме сверхзанятости, но так уж получилось…

– Набутов, сын Набутова, не мог не стать спортивным комментатором.

– Не надо меня называть спортивным комментатором. «Комментатор» от слова «комментировать», так? Анна Дмитриева – комментатор тенниса, с этим готов согласиться на триста процентов. Геннадий Орлов – футбольный комментатор. А я нет.

– Как же тогда назвать человека, который вел репортажи с более чем двадцати чемпионатов мира по легкой атлетике, боксу, лыжному спорту, кто комментировал соревнования по разным видам спорта с двенадцати или тринадцати летних и зимних Олимпийских игр, кто рассказывал о феерических праздниках открытия Олимпиад в начале «нулевых» в Сиднее и зимой этого года в Ванкувере?..

– Репортер спортивного телевидения. Так будет правильнее.

– Не будем спорить по пустякам. Меня интересуют не дефиниции, а суть проблемы. Скажи, пожалуйста, в твоей девяностодевятидельной сфере деятельности руководителя телевизионной компании «Адамово яблоко», продюсера, телеведущего, шоумена, автора множества телепрограмм и документальных фильмов, признанного мастера телевизионной журналистики, какое место занимает спорт? Как ни крути, ты все-таки человек спорта…

– Если учесть, что я регулярно занимаюсь сейчас физкультурой, готов согласиться.

– А когда это ты записался в физкультурники?

– Сердце начало прихватывать. Сильно. И я испугался, тоже сильно. Первое, что сделал, – бросил курить. Тринадцать лет назад. А ведь курил долго и много, по две-три пачки в день. Никогда во взрослом возрасте в спортзал не ходил. У меня инвалидность была смолоду, спина болела: последствия занятий академической греблей. Лет десять назад случайно пошел в зал, позанимался, и спина стала меньше болеть. Втянулся в эти тренировки, помогает. А когда некогда в спортзал ходить, дома занимаюсь на тренажере.

– Помимо гребли, ты ведь и футболом занимался, и баскетболом…

– Баскетболом тоже занимался, года три, еще в школе. Некогда мне анализировать, что у меня на каком месте. Но раз вписался в это, чего же бросать… Что касается футбольного комментирования на канале «100 ТВ», то прошлой весной меня припер к стенке Олег Руднов, с которым мы знакомы почти сорок лет (О. К. Руднов – президент Балтийской медиа-группы, владелец регионального канала «100 ТВ». – А. С.), я долго отказывался, но он меня уговорил, и мы начали с известным футболистом «Зенита» Алексеем Стрепетовым комментировать матчи «Зенита». А на каком у меня месте спортивные репортажи среди прочих дел, честное слово, не могу сказать. Иногда хочется бросить все это к чертовой матери и заняться чем-то одним, но не получается. Если же определять род моей деятельности, то я – работник телевидения.

– Спортивная пресса и у нас и на Западе переполнена громкими, но пустыми историями. Тех же, кто говорит о спорте как о неком священнодействии, о жертвах и подвигах, о боли и мученичестве, о добродетели и грехе, поднимают на смех или просто не понимают, как всегда не понимали тех, кто пытается копать глубже. В отечественной литературе о спорте это блестяще делали Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Станислав Токарев.

– Я все-таки попроще устроен и не могу это описывать, как они. Спорт, по-моему, это своеобразное творчество, которое не существует без сопротивления. Не сопротивления материала, а сопротивления внешнего, сопротивления соперников. Это одновременно и творчество, и борьба. Наблюдать за этим очень интересно. Восхищение талантом – вот главное для меня в спортивном зрелище.