Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

4-й Донской корпус должен был бы стать стержнем антибольшевицкого сопротивления в Центральной России. Генералу Мамантову и его Штабу предоставлялась вся полнота гражданской власти, давались «полные права для разрешения всех могущих возникнуть вопросов боевого, хозяйственного и административного характера».

3 июля генералу Мамантову была поставлена задача: «Прорвать фронт противника между Борисоглебском и Бобровом и, разрушив тылы красных, способствовать быстрейшему продвижению Донской армии в ее полосе, имея конечной целью овладение Москвою». Тем самым Донское командование четко перевело значение рейда в разряд не тактической, а стратегической операции, последствия которой могли бы стать решающими для всего фронта ВСЮР. При составлении плана рейда предполагалось придать Мамантову еще и 2-й Донской корпус генерала П. И. Коновалова и конную дивизию полковника А. В. Голубинцева, однако до конца выполнить задуманного не удалось, так как дивизию Голубинцева направили на прикрытие стыка Донской и Кавказской Армий.

В это же время красные готовили контрнаступление на правом фланге Добровольческой Армии. Командующий Южным фронтом А. И. Егоров намеревался нанести удар из района Волчанска силами ударной группы бывшего генерала В. И. Селивачева по линии Купянск – Волчанск с непосредственной угрозой выхода к Харькову. Потрепанные под Царицыном IX-я и X-я армии, получив подкрепления, готовились начать наступление по всей линии Донского фронта между Волгой и Хопром. В случае успеха красных под угрозу срыва ставился весь запланированный «поход на Москву». Именно поэтому рейд Мамантова должен был отвлечь на себя бо́льшую часть сил советского Южного фронта.

Штаб корпуса тщательно скрывал свои намерения, и рейд явился полной неожиданностью для советского командования. 20 июля, в последние дни перед началом рейда, в расположение корпуса прибыл генерал Сидорин и прочитал указ Верховного Правителя России адмирала Колчака о назначении генерала Деникина Главнокомандующим всеми Вооруженными Силами Юга России, а генерал Мамантов поздравил казаков с началом похода на Москву.

* * *

Сосредоточение частей завершилось, и на рассвете 22 июля знаменитый рейд начался. Вся тяжесть удара пришлась на стык советских VIII-й и IX-й армий. Свежие Донские дивизии обрушились на противостоящие им красные полки и в течение 22–27 июля пробили себе дорогу к ним в тыл. Днем и ночью шли проливные дожди, конница с трудом продвигалась по размытому чернозему. Броневики, бывшие при корпусе, буксовали в размытых колеях, и их в конце концов пришлось отправить обратно. Но фронт был разорван. 28 июля красные с большими потерями отошли за реку Елань. В образовавшийся прорыв шириною около 20 верст двинулись части Мамантова, и к вечеру 29 июля передовые разъезды появились на железной дороге Борисоглебск – Грязи.

В это же время Мамантов принял окончательное решение идти в самостоятельный рейд по красным тылам. Позднее это станет причиной обвинений в том, что генерал нарушил предписанные ему директивы. Дело в том, что планы удара дважды уточнялись генералом Сидориным. В первой директиве (от 12 июля) корпус должен был: прорвать фронт большевиков в промежутке между Новохоперском и Таловой; оказать содействие 3-му Донскому корпусу в ликвидации Таловой группы противника; наконец, направиться в глубокий тыл и овладеть городом Козловом, где помещался красный Штаб Южного фронта, – то есть говорилось о глубоком выдвижении на линию Тамбов – Козлов – Елец (что, собственно говоря, и было сделано в ходе рейда). Но за два дня до начала операции от Сидорина поступил еще один приказ, который сужал задачу корпуса до размеров частного удара по ближайшим тылам VIII-й армии в поддержку 3-го Донского корпуса, стремившегося захватить Лискинский железнодорожный узел (тем самым Мамантова возвращали к самой первой директиве о фланговом рейде на Таловую – Бобров).

Этого приказа Мамантов не исполнил, сославшись на то, что дожди размыли дороги и он вынужден повернуть не на запад к Лискам, а на линию Грязи – Борисоглебск. Это звучало весьма неубедительно, но было вполне в духе Мамантова как офицера законопослушного, но в то же время убежденного в возможности свободы выбора в проведении боевых операций. Можно предположить, что Мамантов действовал и с молчаливого согласия Штаба Донской Армии (возможно, что генерал Сидорин отдал вторую директиву под давлением Штаба Главнокомандующего и намеренно затягивал доведение ее до сведения Мамантова), ведь частный успех на лискинском направлении не мог бы сравниться с предполагаемыми последствиями рейда по глубоким тылам.

Итак, «жребий был брошен» и «Рубикон (в виде реки Елани) перейден». Начался самый знаменитый рейд в истории Гражданской войны в России, рейд, который по праву можно было бы сравнить со знаменитыми рейдами конницы генералов Стюарта и Шермана времен гражданской войны в США. Внезапное появление огромного конного корпуса в красном тылу вызвало панику. Связь между штабами оказалась нарушенной, директивы командного состава не выполнялись. Без боя был сдан Борисоглебск. Здесь корпус задержался, ожидая подхода интендантских частей, но, как часто бывает в таких случаях, обозы так и не подошли, что отчасти объясняет своеобразное «самоснабжение» казаков. Высылавшиеся навстречу небольшие красные отряды рассеивались, сдавались в плен. Троцкий мог противопоставить корпусу только разбрасываемые с аэропланов истерические воззвания: «Белогвардейская конница прорвалась в тыл нашим войскам и несет с собою расстройство, испуг и опустошение в пределы Тамбовской губернии. Задача ясна и проста: крепкой облавой окружить деникинскую конницу, которая оторвалась от своей базы… При приближении казаков крестьяне должны угонять своевременно телеги, увозить хлеб и всякую снедь… Рабочие и крестьяне, выходите на облаву. Кавалерия Мамантова еще не раздавлена… Не допускать их на юг, в тыл нашим войскам… Отрезать им путь на запад и на восток… Истреблять их на месте, уничтожить, как бешеных собак. Замыкайте круг, рабочие и крестьяне. Выводите народ на облаву, товарищи коммунисты… Ату белых! Смерть живорезам!» Правда, иногда гнев менялся на «милость», и казакам предлагалось сдаться: «Вы в стальном кольце. Вас ждет бесславная гибель. Но в последнюю минуту рабоче-крестьянское правительство готово протянуть вам руку примирения…» Все эти призывы имели в тех условиях «ценность» не бо́льшую, чем бумага, на которой они были напечатаны.

Связь корпуса со Штабом Донской Армии практически прервалась и эпизодически поддерживалась лишь с помощью аэропланов. Приходилось ориентироваться на слухи и опросы пленных. Выяснилось, в частности, что дорога на Тамбов открыта и казаков там ждут, и уже утром 5 августа мамантовцы с налета взяли город. Местный гарнизон сдался, а окрестным крестьянам выдали винтовки с захваченных складов. Тамбов встречал казаков цветами, трехцветными национальными флагами, чудом сохранившимися при большевиках (за их хранение расстреливали). Рабочие вагоноремонтных мастерских встретили Мамантова хлебом-солью. Вечером в городском театре был дан концерт. Горожане ждали выступления командира корпуса, надеялись, что вернулись долгожданные прежние времена, когда уже не будет страха перед ЧК, пайкового голода, бесконечных «экспроприаций награбленного» и прочих прелестей «коммунистического рая». Выступая перед концертом, Мамантов старался объяснить, что взятие города само по себе еще не означает полного освобождения от Советской власти, что для этого необходима поддержка, инициатива самих горожан, призывал к созданию добровольческих дружин. То же самое он говорил в городском рабочем клубе, перед рабочими железнодорожного депо, вагоноремонтных и артиллерийских мастерских. Тамбовские рабочие стали записываться в дружину для охраны «общественного порядка» в городе. Но вскоре казаки покинули город, и все те, кто несколько дней назад радостно встречал освободителей, были отправлены в кровавые подвалы тамбовской ЧК.

Здесь же из остатков красного гарнизона, перешедшего на сторону Мамантова, была сформирована так называемая Тульская дивизия, ушедшая затем в рейд с казаками. Она стала одной из немногих воинских частей ВСЮР, полностью сформированных из бывших пленных красноармейцев.

После занятия Тамбова передовые разъезды казаков пошли на Козлов, где размещался Штаб Южного фронта. На город направилась 9-я казачья дивизия генерала Секретева. Красный штаб бежал, бросив все имущество, был захвачен поезд самого Троцкого. 7 августа на станции Пушкари была уничтожена артиллерийская база из 200 тысяч трехдюймовых снарядов. 13 августа казачьи полки подошли к Богоявленску, а вечером 14-го отряд из трех сотен казаков подошел к городу Ранненбургу Рязанской губернии. Это была крайняя точка продвижения корпуса на север, хотя встречались сведения о появлении мамантовцев чуть ли не под самой Рязанью. Пробыв в Ранненбурге всего два часа, казаки взорвали мост через реку Воронеж и двинулись на город Лебедянь. 15 августа город был взят без боя, запасный батальон и Ревком разбежались, когда казаки находились еще в 18 верстах от города. Корпус шел с максимально возможной скоростью – до 80 верст в сутки, нередко казаки даже не спешивались на ночь.

12-я дивизия, составлявшая правую колонну корпуса, в ночь на 19 августа расположилась в селах в районе станции Боборыкино, на железной дороге Ефремов – Елец. Две другие дивизии от Лебедяни повернули на Елец. 19 августа Мамантов занял город, гарнизон которого встретил казаков с музыкой. Занятие города произошло так быстро, что большинство советских учреждений не успели эвакуироваться и были захвачены. Все объекты, имевшие военное значение, уничтожались.

Мамантов всячески стремился подчеркнуть освободительную миссию рейда. Жителям раздавалось продовольствие, обмундирование, мануфактура с захваченных складов. В одном только Ельце жителям выдали по полтора пуда сахара на семью, а каждый работавший по взрыву снарядного склада получил в виде платы по 30 аршин мануфактуры. Примечательно, что огромные склады спирта Мамантов приказал уничтожить. Параллельно с этим объявлялась запись добровольцев в ряды местной самообороны и Тульской дивизии, выросшей до 3 000 штыков. Формировался и Елецкий пеший полк.

Простояв до утра 22 августа в районе Ельца, корпус повернул тремя колоннами на юг, в общем направлении на Воронеж. В это же время были получены прямые указания из Штаба Главнокомандующего ВСЮР о немедленном возвращении назад. Дважды Мамантов принимал приказы Ставки, причем первый раз он готов был расстрелять летчика, доставившего ему распоряжение о повороте на Донской фронт. Первого приказа он не исполнил. Лишь после вторичного распоряжения, где указывалось, что в случае неповиновения все офицеры корпуса вместе с его командиром будут преданы военно-полевому суду, Мамантов собрал военный совет (интересно, что аналогичный совет собрал генерал Кутепов, решая вопрос о продолжении «похода на Москву»), который принял решение о повороте на юг, подчинившись приказу Деникина.

Средняя колонна выступила из Ельца на Задонск и к утру 23 августа заняла город. Левая колонна взяла направление на юго-восток, и 23 августа передовые сотни появились у села Боранский Завод (20 верст южнее Липецка) и у села Кривки (30 верст южнее Липецка) и взорвали железнодорожные линии Воронеж – Грязи и Грязи – Липецк.

После этого темп рейда сократился. За корпусом двигался обоз длиной около 30 верст. На десятки верст растянулись полки и бригады. 24 августа в полдень части правой колонны заняли станцию Касторная, а один полк при поддержке захваченного у красных броневика двинулся на Воронеж. Левая колонна в тот же день заняла Грязи. За овладение Касторной произошел уже серьезный бой, длившийся почти сутки. Против казачьего отряда из шести сотен, двух рот пехоты и восьми орудий действовал отряд Козицкого из трех полков коммунаров. Красные, очистив Касторную, отошли на запад. В это время части красной казачьей конницы Ф. К. Миронова, по сведениям ВЧК, собирались перейти на сторону Мамантова, а Буденный, нарушая директивы командующего Южным фронтом Егорова, самовольно бросил фронт и пошел со своим корпусом по пятам белых, надеясь захватить в плен самого «Маманта».

24 и 25 августа части Мамантова продолжали движение на Воронеж. 26 августа в 16 часов был занят город Усмань на железной дороге Грязи – Борисоглебск. Сосредоточенные силы корпуса собрались овладеть Воронежем. 28–30 августа шли жестокие бои за город. На предложение сдаться гарнизон Воронежа ответил отказом. 30 августа казаки все-таки ворвались в город, но смогли удержаться в нем только сутки.

Под Воронежем красные попытались окружить корпус. Была поставлена задача не допустить прорыва казачьей конницы через фронт. Чтобы прорваться сквозь кольцо, Мамантов произвел демонстративные атаки в обе стороны от общей линии движения корпуса. Одновременно с этим конные части 3-го конного корпуса генерала А. Г. Шкуро надавили на советский фронт в районе Старого Оскола. Образовался прорыв шириной в 25 верст, через который 5 сентября казаки перешли Дон, а 6 сентября мамантовцы соединились с корпусом Шкуро.

Так закончился 40-дневный рейд казачьей конницы, двухтысячеверстный рейд, обессмертивший 4-й Донской корпус и его командира.

Во время рейда Мамантов постоянно был среди казаков. Вместе с генералами Толкушкиным и Секретевым выезжал на разведку, лично допрашивал пленных, постоянно выступал перед горожанами и крестьянами, призывая их к сопротивлению большевикам. Во время прорыва фронта под Лисками близко разорвавшимся снарядом ранило его лошадь, при падении у генерала треснула кость ноги, но он, несмотря на высокую температуру, находился среди своих казаков, ехал в фаэтоне, подаренном жителями Тамбова, был вторично контужен под Коротояком. Советские же беллетристы и историки оценили «генеральский фаэтон» как привычку к «барству дикому».

Мамантов, сознательно подчеркивая свою близость к «народу», демонстративно раздавал захваченные «керенки» и советские «пятаковки»[90]90
  Денежные знаки, выпущенные соответственно Временным Правительством А. Ф. Керенского и Советской властью (последние – с подписью управляющего Государственным Банком Ю. Пятакова). – В. Ц.


[Закрыть]. Издавал приказы о походе на Москву. Из Козлова была отправлена телеграмма в Штаб Армии, тут же опубликованная в «Донских Ведомостях» – «Дела наши блестящи. Пленных забираем тысячами. Рассеяны все резервы красной армии. Ведем бои без потерь. Все здоровы, бодры и неудержимо рвутся в Москву, скорей сокрушить комиссарское царство. Да здравствует Тихий Дон!» Но многие современники отмечали и его потакание грабежам, реквизициям, без которых, по его мнению, у казаков не было бы стимула к боям.

В «Донских Ведомостях» П. Казмичев писал: «…Есть люди, делающие бурю. Они не выносят покоя. В них заложены огромные силы, ищущие выхода в неустанном напряжении, в непрерывной борьбе и вечном кипении. Если не дать выхода этим силам, они пожирают человека. Одни спиваются, другие кончают жизнь самоубийством, третьи делают бурю. Таким человеком, делающим бурю, является Мамантов. Расспросите о нем тех, кто окружал его в жизни раньше. О нем скажут: “Беспокойный Мамантов! Неуживчивый Мамантов. Дольше месяца не служил на одном месте. Менял службу. Менял полки. Много хлопот доставлял начальству. Много тревог своим близким. Зря ставил на карту свою жизнь и чужую. Играл смертью своей и чужой… И вдруг – бессмертный… Апофеоз казачества!”»

Основные задачи рейда были выполнены. В нескольких местах были разрушены железные дороги, телеграфные и телефонные коммуникации в тылу Южного фронта, перерезаны стратегически важные линии Ранненбург – Елец, Грязи – Елец – Ефремов, разгромлены, распущены по домам десятки частей Красной Армии. В оперативном отчете Штаба Донской Армии отмечалось, что «политическая сторона задачи также исполнена разумно и в полной мере: население вооружено и подготовлено к восстанию».

Была ли у Мамантова возможность занять Москву? Казачьи историки писали о том, что командование ВСЮР, опасаясь захвата Москвы Мамантовым и не желая уступить ему эту честь, приказало прекратить рейд. Правда, сама обстановка на фронте складывалась таким образом, что углубляться далее силами только одного конного корпуса, без надежды на поддержку и общее продвижение Белых армий, было крайне рискованным делом, по сути, авантюрой.

Но были и другие расчеты. Так, например, согласно информации ВЧК, антибольшевицкие подпольные организации в Москве пытались установить контакт с разведкой корпуса, рассчитывая в случае его приближения поднять восстание в столице. По словам командира 8-й Донской бригады генерала Н. М. Кучерова, «если бы корпус подошел к Москве, то безусловно мы ее взяли бы и заняли… Может быть, мы там бы и погибли… А может быть, при переходе пехоты (в большом количестве) на нашу сторону, мы бы имели громадный успех…» Аналогичного мнения придерживался начальник Оперативного отделения Штаба Донской Армии полковник В. А. Добрынин: «…Нужно признать ошибочным поворот корпуса на юг… Пожалуй, больше пользы принес бы рейд на Москву, вызвав бегство центральной власти и помощь населению в вооружении. Судя по легкости выполнения рейда, можно считать вполне вероятным, что коннице удалось бы взять Москву, вопрос же ее удержания находился бы всецело в руках населения и готовности его к борьбе с большевиками. Опасности для конного отряда эта операция никакой не представляла, так как поймать его у советской власти было нечем, и, кроме того, в случае угрозы наша конница легко могла в любом месте выйти на фронт и присоединиться к армии…»

Таким образом, положительное решение вопроса о взятии и удержании Москвы ставилось в прямую зависимость от поддержки населения. Судя по разведсводкам белой контрразведки, равно как и по секретным сводкам ВЧК, немалая часть крестьянства и рабочих готова была оказать поддержку наступавшим на Москву Белым армиям. Мамантовский рейд стал своеобразным индикатором политических настроений Центральной России. Корпус мог стать стержнем антибольшевицкого сопротивления в коренных российских губерниях. В ходе рейда повсеместно восстанавливались органы земского и городского самоуправления. В Ельце, Тамбове, Лебедяни, Воронеже формировались отряды местной самообороны, объявления о призыве в которые публиковались на страницах газеты «Черноземная Мысль», издаваемой при Штабе корпуса. Раздача оружия крестьянам не прошла даром, его использовали год спустя, во время одного из самых мощных и опасных для большевицкой власти Тамбовского восстания 1920–1921 годов.

«Гигантской петлей сдавил корпус Мамантова шею советского фронта», «донская стрела – корпус генерала Мамантова поражает черное сердце большевизма», – писали газеты Юга России. Рейд показал, что казачество верит в необходимость «похода на Москву» и что идеи «областного сепаратизма» могут быть легко преодолены в ходе успешных боевых операций в составе ВСЮР.

* * *

Тихий Дон торжественно встречал героя рейда. Войсковой Круг постановил наградить Мамантова почетным оружием – серебряной шашкой. На эфесе был выгравирован вензель «К. М.» (Константин Мамантов) и герб Всевеликого Войска Донского – «Елень (олень), пораженный стрелою». На клинке красовались надписи: «Герою Родины Генералу Мамантову от Донского Атамана и Правительства за беспримерные в мировой истории рейды с казачьей конницей в войне с большевиками» (лицевая сторона) и «18 мая 1919 г. – 12 июня 1919 г. Константиновская – Морозовская – Чир – Нижне-Чирская – Усть-Медведицкая – Арчада – Раздорская – Березовская – Дубовка. 28 июля 1919 г. – 5 сентября 1919 г. Еланское Колено – Тамбов – Козлов – Лебедянь – Елец – Касторная – Грязи – Воронеж – Средний Икорец – Репьевка – Коротояк» (оборотная сторона). В своем выступлении перед депутатами Круга, особо остановившись на перспективах крестьянского антибольшевицкого сопротивления в Центре России, Мамантов сказал: «…Казачьи части проявили доблесть… Но должен отметить и некоторую тревогу, проявляющуюся в том, что казаки поговаривают, будто к ним отношение не такое внимательное, как к Добровольческой армии, и что можно добровольцам, того казакам нельзя… Когда настанет время движения на Москву, когда “снежная красавица” (название Добровольческой Армии в устах Атамана Краснова. – В. Ц.) войдет в Москву, пусть она не забудет Дон, который, может быть… и не сможет вместе с Добровольческой армией войти в Москву. Когда же Дон Иванович явится туда истерзанный и в рубище, пусть ему будет приготовлено почетное место среди тех, кого он лелеял на своей груди».

Однако верхи ВСЮР, покровители «снежной красавицы», оценивали рейд по-иному. Еще не успели казаки перейти обратно фронт, как на корпус и его командира посыпались обвинения. 7 сентября 1919 года генерал Сидорин получил от Главнокомандующего телеграмму, в которой Деникин, обвиняя Донскую Армию в бездействии и невыполнении директив, писал: «…Ген[ерал] Мамантов вместо выполнения поставленной задачи гуляет по пустым местам[91]91
  Курсив наш. – В. Ц.


[Закрыть], уклоняясь от столкновения с той группой противника, которая должна явиться первым объектом его действий, остальные части стоят пассивные, и вся задача возложена на ген[ерала] Шкуро…» В ответной телеграмме Сидорин заявлял: «…Все время активно обороняясь с непрестанными боями, я все же, во имя интересов нашего фронта, нашел возможным выделить свой лучший конный корпус для рейда в глубокий тыл красных. Громадное значение его оценено даже противником. Уничтожение его баз в Тамбове, Козлове, Ельце, разрушение важнейших железнодорожных узлов облегчило в сильной мере продвижение правого фланга Добровольческой армии. Роспуском 100 000 пленных и мобилизованных он не только ослабил вдвойне фронт красных, но создал благоприятную политическую обстановку для дальнейшего продвижения наших армий к центру России…»

Позднее, в эмиграции, А. И. Деникин оценивал действия Мамантова более объективно: «Мамантов… пройдя с боем через фронт, пошел на север, совершая набег в глубокий тыл противника – набег, доставивший ему громкую славу, звание народного героя и… служебный иммунитет… Будем справедливы: Мамантов сделал большое дело, и недаром набег его вызвал целую большевицкую приказную литературу, отмеченную неприкрытым страхом и истерическими выпадами… Но Мамантов мог сделать несравненно больше: использовать исключительно благоприятную обстановку нахождения в тылу большевиков конной массы и, сохранив от развала свой корпус, искать не добычи, а разгрома живой силы противника, что несомненно вызвало бы новый крупный перелом в ходе операции…»

Категорически отрицательно оценил рейд Врангель. Он считал действия генерала Мамантова «не только неудачными, но явно преступными. Проникнув в тыл врага, имея в руках крупную массу прекрасной конницы, он не только не использовал выгодности своего положения для разгрома войск противника, но явно избегал боя, все время уклоняясь от столкновений. Полки генерала Мамантова вернулись обремененные огромной добычей в виде гуртов племенного скота, возов мануфактуры и бакалеи, столового и церковного серебра. Выйдя на фронт наших частей, генерал Мамантов передал по радио привет “родному Дону” и сообщил, что везет “тихому Дону” и “родным и знакомым” “богатые подарки”. Дальше шел перечень “подарков”, включительно до церковной утвари и риз. Радиотелеграмма эта была принята всеми радиостанциями. Она не могла не быть известна и штабу Главнокомандующего. Однако генерал Мамантов не только не был отрешен от должности и предан суду, но ставка явно его выдвигала…»

Чего больше в этой оценке – затаенного недоверия к казакам, честолюбия или личной неприязни между двумя бывшими Гвардейцами-кавалеристами – Врангелем и Мамантовым, – сказать трудно. Во время рейда имели место и грабежи, и необоснованные реквизиции, в общем типичные для любой войны, а гражданской в особенности. Однако представлять весь рейд как «повсеместные насилия», «издевательство над мирным населением» неоправданно и неверно.

Но, как считается, лучшая похвала – из уст врага. В советской историографии рейд Мамантова считали образцово подготовленным и выполненным. О нем писали и советские литераторы, достаточно назвать «Хождение по мукам» А. Н. Толстого или специально написанную на этот сюжет повесть А. Шейкина «Опрокинутый рейд». С. М. Буденный так писал о своем сопернике: «…Я считал Мамантова наиболее способным кавалерийским командиром из всех командиров конных корпусов армий Краснова и Деникина. Его решения в большинстве своем были грамотные и дерзкие. При действии против нашей пехоты он, умело используя подвижность своей конницы, добивался значительных успехов».

Удар корпуса способствовал срыву контрнаступления группы Селивачева. После ее разгрома Добровольческая Армия продолжила уверенное наступление на Москву.

После соединения со Шкуро Мамантов сначала продолжал движение на юг, но уже 12 сентября 4-й Донской корпус выступил в новый рейд. Снова, переправившись через Дон, корпус, которым в это время командовал генерал Секретев, 14 сентября нанес сильный удар в тыл защищавшей Лискинский железнодорожный узел группе красных. Отбив контратаки двух стрелковых дивизий, мамантовцы помогли 3-му Донскому корпусу занять Лиски и тем самым выполнили вторую задачу, поставленную перед ними накануне рейда.

Сам Мамантов в это время выступал на Войсковом Круге в Ростове. На обратном пути в штабном поезде Донской Армии на станции Чир он встретился с Врангелем. Свидание было коротким и неприятным, что очень скоро проявится в отношениях между двумя генералами на фронте.

В начале октября 1919 года начались переломные для ВСЮР бои под Орлом. Численность 4-го Донского корпуса уменьшилась до 2 тысяч шашек. Мамантовцы прикрывали правый фланг Добровольцев, защищая Воронеж и станцию Касторная. Против них и корпуса Шкуро действовал все тот же 1-й конный корпус Буденного, а также пехота советской VIII-й армии, общей численностью около 20 тысяч штыков и сабель. Атака на белые позиции началась 30 сентября. С помощью подошедшей пехоты и танков Мамантов и Шкуро нанесли ответный контрудар, однако его сила оказалась недостаточной для решающего перевеса. 10 октября началась новая атака красных на Воронеж, и на следующий день город был оставлен. Собрав все наличные силы, корпус Мамантова 20–26 октября несколько раз переходил в контратаки. Однако давление превосходящих сил красных, а также их фронтальное наступление от Ливен и Ельца заставили корпус отойти к Старому Осколу. Холодные затяжные дожди сменились сильными метелями, и под их прикрытием красные казаки 2 ноября заняли Касторное. Впервые мамантовцы понесли серьезное поражение от Буденного.

Однако Ставка Главкома не признавала отступления своих войск и требовала нанести удары по наступавшей от Воронежа красной группировке. Для этого предполагалось создать отдельную конную группу, основой которой стал корпус Мамантова. Группа, сосредоточенная в Валуйском районе, включала в себя 3 500 шашек Донской конницы и 1 000 – Кубанцев и Терцев. В своих рапортах Мамантов постоянно доносил об усталости казаков от непрерывных боев, об измотанности лошадей, о недостатках в снабжении, об упадке духа, особенно среди Кубанских казаков. Ни интендантство, ни броневики так и не присоединились к корпусу вплоть до самого отхода за Дон в январе 1920 года. На Белый фронт обрушилась страшная эпидемия тифа, жестокие метели и морозы не позволяли уставшим бойцам совершать планируемые Ставкой контрудары.

Вместо отправленного в отставку генерала В. З. Май-Маевского на пост командующего Добровольческой Армией был назначен Врангель. В качестве обязательного условия принятия командования он поставил категорическое требование об отрешении Мамантова от должности: «…Доколе во главе конницы будет стоять генерал Мамантов, конница будет уклоняться от боя и заниматься только грабежом». Ставка согласилась с Врангелем, и 27 ноября вся конная группа Мамантова была передана в подчинение Врангелю, который тут же стал назначать на командные посты своих соратников по Кавказской Армии. Конную группу вместо Мамантова должен был принять генерал С. Г. Улагай.

Приняв командование Добровольческой Армией, Врангель, по его словам, никак не мог установить связи с Мамантовым. В условиях откатывающегося фронта и полного развала коммуникаций наладить сколько-нибудь надежную связь между частями было невозможно. И когда, наконец, 1 декабря связь была установлена, Мамантов получил заведомо невыполнимое задание – полностью уничтожить превосходящие его пехотные части красных. Тем не менее 4–5 декабря корпус втянулся в тяжелые бои под Купянском. Но Врангель уже все решил. Не дожидаясь итогов контрудара и директив Ставки, он собственным приказом отстранил Мамантова от командования за «преступное бездействие».

Мамантов был оскорблен поведением нового командарма. Честолюбивому генералу это напомнило его военную молодость, когда по любому случаю его пытались «поставить на место» без обоснованных обвинений. 6 декабря в телеграмме Сидорину он отмечал: «…С переходом конной группы в подчинение Добр[овольческой] Армии я заменен ген[ералом] Улагаем. Учитывая боевой состав конной группы, я нахожу несоответствующим достоинству Дон[ской] Армии и обидным для себя замену меня, как Командующего группой, без видимых причин лицом, не принадлежавшим к составу Дон[ской] Армии и младшим меня по службе…»

Получив приказ об отрешении от командования, Мамантов подал рапорт о болезни и, не дожидаясь Улагая, выехал в Штаб Донской Армии. 4-й корпус принял Кубанец – генерал В. Г. Науменко, совершенно незнакомый Донцам. В это время Буденный перешел в контрнаступление, отбросив конную группу за Бахмут. Боеспособность казаков серьезно ослабла. В донесении Врангелю генерал Улагай жаловался, что «разбогатевшая награбленным имуществом, особенно богатой добычей после кавалерийского рейда, потрясенная беспрерывными неудачами, конница совершенно не желает сражаться, и часто несколько эскадронов гонят целую дивизию…»

Между Штабами Донской Армии и ВСЮР вновь вспыхнула «телеграммная война», губительная для общего дела. Как и после рейда, Сидорин взял Мамантова под защиту. 9 декабря он писал в Ставку Деникину: «…Это отрешение, ничем не вызванное, незаслуженное, заранее предрешенное, помимо тяжкой обиды, нанесенной генералу Мамантову, является оскорблением и всей Дон[ской] Армии со стороны ген[ерала] Врангеля… Я сам вижу в этом акте величайшую несправедливость и чувствую за ген[ерала] Мамантова горькую обиду. Прошу об отмене приказа ген[ерала] Врангеля и о более бережливом и внимательном отношении старших начальников к частям Донской Армии, входящим в состав других армий». Даже Донской Атаман генерал Богаевский, несмотря на свою обычную лояльность к руководству ВСЮР, заявлял: «Вполне присоединяюсь к телеграмме ген[ерала] Сидорина относительно отрешения ген[ерала] Мамантова. Бесцельное оскорбление славного Донского генерала, много раз рисковавшего жизнью за общее дело, только усилит падение духа на фронте, далеко не твердое ввиду боевых неудач. Настоятельно прошу также об отмене приказа ген[ерала] Врангеля…»