Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

Исход совета, состоявшегося 21–22 марта 1920 года, был по сути предрешен. По свидетельству одного из его участников, генерала П. С. Махрова, председательствовавший Драгомиров, игнорируя неоднократно высказанное мнение офицеров о необходимости Деникину остаться в должности Главкома, повторял, что решение Антона Ивановича об отставке окончательно. Неожиданно выступивший капитан 1-го ранга Рябинин назвал фамилию Врангеля, сразу же поддержанную присутствовавшими моряками. После этого «Драгомиров поторопился закрыть заседание без баллотировки имени Врангеля и поручил… доложить ген[ералу] Деникину о результате решения Военного Совета». П. Н. Врангель на английском дредноуте «Император Индии» прибыл в Севастополь, и 22 марта генералом Деникиным был издан прощальный приказ, передававший ему полномочия Главнокомандующего.

Итак, «деникинский период» истории Белого движения завершился. Новому вождю предстояло разрешить огромное количество проблем, доставшихся ему по наследству, а главное – вернуть Армии веру в победу. И эти последние страницы Гражданской войны на Юге России стали в жизни Петра Николаевича поистине «звездным часом» и временем наивысшего напряжения сил и энергии в борьбе за удержание «последней пяди Русской Земли» – Белого Крыма.

* * *

Экономическое положение полуострова весной 1920 года было крайне тяжелым. На нем проживало более семи миллионов человек, из которых около 150 тысяч состояли на армейском довольствии, реальных же бойцов насчитывалось всего 20–25 тысяч. Продовольственные запасы были скудны. При годовой потребности в 9 миллионов пудов зерновых и 12 миллионов пудов зернофуражных культур на продовольственных складах находилось всего 130 тысяч пудов муки и 90 тысяч пудов зернофуража. В то же время в крестьянских хозяйствах излишки продовольствия, оставшиеся от урожайного 1919 года, составляли около 6 миллионов пудов продовольственных хлебов и около 8 миллионов пудов зернофуража, но крымские крестьяне отказывались отдавать хлеб, не получая взамен промышленных товаров и мануфактуры. Цены на продовольствие росли (на хлеб – вдвое по сравнению с прошедшей осенью). В переполненных крымских городах в жутких условиях проживало до полумиллиона беженцев, больных и раненых.

Тяжело было и на фронте. После того, как зимой крымские перешейки были удержаны корпусом генерала Я. А. Слащова, наступило относительное затишье. Однако, за исключением фронтовых частей, боеспособных войск в Крыму не было, а эвакуированные из Новороссийска можно было считать в значительной степени деморализованными. Корабли Черноморского Флота не имели запасов топлива даже для того, чтобы выйти в море, не говоря уже о возможности эвакуации Армии и беженцев за границу. П. Н. Врангель считал, что в случае прорыва большевиков в Крым спасти не удалось бы никого.

Положение усугублялось еще и тем, что представители союзной Великобритании накануне отплытия Врангеля из Константинополя в Крым вручили ему ультиматум, заявлявший об отказе от дальнейшей поддержки белых и необходимости переговоров с Советской Республикой. Однако Петру Николаевичу удалось, формально признав выдвинутые ему условия, заручиться поддержкой еще на два месяца, после чего предстояло или сдаться на милость врага, или попытаться продолжить вооруженную борьбу, рассчитывая уже только на собственные силы.

Но очень многие в Крыму были угнетены сознанием бесплодности борьбы. Если закончился поражением «поход на Москву», можно ли надеяться на возможность успешной обороны крохотного полуострова? От Главнокомандующего требовалось ясное, определенное слово о том, что ждет Белый Крым дальше, и оно было произнесено уже 25 марта во время торжественного парада и молебна на Нахимовской площади в Севастополе. Епископ Севастопольский Вениамин (Федченков) обратился к войскам с ободрением: «Месяц тому назад русская армия, прижатая к морю у Новороссийска, умирала. Быть может, через два месяца она воскреснет и одолеет врага…» Об этом же говорил и Врангель: «…Я верю, что Господь не допустит гибели правого дела, что Он даст мне ум и силы вывести армию из тяжелого положения. Зная безмерную доблесть войск, я непоколебимо верю, что они помогут мне выполнить мой долг перед родиной, и верю, что мы дождемся светлого дня Воскресения России».

Итак, новый Главнокомандующий подтвердил, что только продолжение вооруженной борьбы с Советской властью остается для него единственно возможным путем. Но теперь требовалось восстановление и укрепление разрушенного фронта и тыла, и здесь Петру Николаевичу приходилось ориентироваться в незнакомой ему политической жизни. При этом он проявил себя гибким политиком, человеком, обладающим редким даром находить людей, способных руководить различными областями хозяйства и общественной жизни. Современники неоднократно отмечали его прагматизм в подборе сотрудников. Так, по свидетельству председателя Таврической губернской земской управы князя В. А. Оболенского, Врангель «подходил к власти без каких-либо предвзятых мыслей… с верой в свою интуицию и в умение делать политические выводы из опыта жизни. Он ставил себе определенную цель, а средства готов был выбирать любые».

Аппарат управления пришлось создавать заново. Реорганизации подверглись и высшие органы власти – распущенное еще А. И. Деникиным Южно-Русское Правительство было заменено «Советом при Главнокомандующем», должность Председателя в котором занял хорошо известный Главкому А. В. Кривошеин. Несмотря на неоднократные заявления о «беспартийном» характере врангелевского кабинета, он не представлял собой коалиции нескольких политических групп и партий (какой было Особое Совещание при Деникине): основные посты теперь достались представителям Совета Государственного Объединения России, лично знавшим Врангеля ранее и поддерживавшим его во время конфликта со Ставкой в 1919 году. В то же время принцип единоличной диктатуры, утвердившийся на Белом Юге еще во время первых походов, неукоснительно соблюдался и во врангелевском Крыму. Ни один сколько-нибудь существенный закон или приказ не мог быть введен в действие без санкции самого Главнокомандующего, Совет при котором превращался, таким образом, действительно лишь в совещательный орган. «Мы в осажденной крепости, – говорил сам Врангель, – и лишь единая твердая власть может спасти положение. Надо побить врага прежде всего, сейчас не место партийной борьбе… все партии должны объединиться в одну, делая внепартийную деловую работу. Значительно упрощенный аппарат управления мною строится не из людей какой-либо партии, а из людей дела. Для меня нет ни монархистов, ни республиканцев, а есть лишь люди знания и труда».

Новому Главнокомандующему предстояло учесть все ошибки своего предшественника. В заявлении для крымской печати от 10 апреля П. Н. Врангель выделил главные причины неудач Белого движения в 1919 году: «…Стратегия была принесена в жертву политике, а политика никуда не годилась. Вместо того, чтобы объединить все силы, поставившие целью борьбу с большевизмом… проводилась… частная политика, руководители которой видели во всем том, что не носило на себе печать “добровольцев”, – врагов России… провозгласив единую, великую и неделимую Россию, пришли к тому, что разъединили все антибольшевистские русские силы и разделили всю Россию на целый ряд враждующих между собой образований». Здесь же генерал определил основную задачу деятельности своего Правительства: «…Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа». Тем самым почти что провозглашался отказ от главной цели южнорусского Белого движения – немедленного занятия Москвы – и пропагандировалась попытка создать из Крыма своего рода плацдарм, территорию, на которой возможно было бы реализовать новую политическую программу. И хотя достигнуть успеха в конце концов не удалось, опыт государственного строительства в 1920 году стал весьма показательным с точки зрения эволюции Белого движения на Юге России.

В области национальной политики и взаимоотношений с казачеством врангелевское Правительство постулировало отказ от принципа «единой, неделимой России» в его деникинском понимании. В 1920 году были уже забыты призывы к борьбе с «самостийностью», а сам П. Н. Врангель всячески подчеркивал свою лояльность к казачьим федеративным образованиям. 22 июля в Севастополе Правителем Юга России и представителями Дона, Кубани, Терека и Астрахани было торжественно заключено соглашение, в соответствии с которым казачьим войскам гарантировалась «полная независимость в их внутреннем устройстве и управлении». В то же время Главнокомандующий сохранял за собой право руководства «всеми вооруженными силами» казачьих областей, контролировал железнодорожное сообщение, средства связи, финансовую систему и таможенную политику в этих регионах. В ведении Правителя оставалась и внешняя политика, но, несмотря на все эти оговорки, формально принцип федеративной автономии был все же впервые провозглашен во врангелевской Белой Таврии.

В сентябре – октябре предпринимались попытки заключить союз, на основе признания горской федерации, и с представителями горцев Северного Кавказа, используя для этого контакты с внуком Шамиля. В отношении признания самостоятельности Украины новое Правительство Юга России также стремилось избежать ошибок своих предшественников из Особого Совещания. Во время прибытия в Крым делегации «украинцев-федералистов» Врангель заявил, что он «готов содействовать развитию национальных демократических сил, базируясь на принципах, уже выраженных в соглашении, достигнутом между главным командованием и казачьими областями». 26 октября Правителем даже был издан приказ, объявляющий украинский язык «общегосударственным» наравне с русским, что совершенно исключалось в 1919 году. Подобные шаги, впрочем, были продиктованы в первую очередь расчетом на создание общего фронта с остатками петлюровских войск, опиравшихся на Подолию и пытавшихся, в свою очередь, войти в контакт с белыми для совместных действий. Таким образом, в национальной политике Врангеля лозунг «с кем хочешь – но за Россию», то есть «против большевиков», был главным.

Не менее показательными в этом отношении были и попытки «союза» Белого Главнокомандующего с Н. И. Махно. Один из самых удачливых украинских повстанцев становился теперь желательным союзником. В Ставке было составлено обращение к «батьке», провозглашавшее: «Главное командование русской армии извещает вас, что оно ведет борьбу только с коммунистами и комиссарами и идет заодно с русским народом. Девиз русской армии: народу – земля, народу – права; сам народ будет решать судьбу свою». Подчеркивая «демократизм» своей политики, Белое руководство предлагало формированиям Махно совместно действовать против большевиков. Однако из подобного «союза» ничего не получилось, а передавшие обращение офицеры были махновцами убиты. В то же время атаманы более мелких повстанческих отрядов (Хмара, Чалый, Савченко) поддержали Врангеля, публикуя, в свою очередь, воззвания, призывавшие к союзу с белыми, и содействовали им во время боевых действий летом – осенью 1920 года, а «атаман» Володин с санкции Главкома даже формировал в Крыму «особый партизанский отряд», впоследствии, правда, попытавшись обратить его против белых (за это он был казнен).

* * *

Но главным во всей внутренней жизни Белого Крыма в 1920 году стала аграрная политика. Земельная реформа Правительства Юга России была рассчитана на создание новой социальной базы Белого движения, более широкого привлечения на свою сторону не только офицерства и интеллигенции, но и зажиточного и среднего крестьянства, способного снабжать армию и тыл, производящего товарную продукцию для внутренней и внешней торговли, поддерживающего распоряжения Белой администрации. Эта «опора на крестьян» обеспечила бы, по мнению П. Н. Врангеля, «победу над большевизмом», «построение новой России на началах законности и уважения права собственности».

Белым правительствам Юга России приходилось считаться с изменившимися условиями сельской жизни, когда большинство частновладельческих хозяйств было разгромлено, а их земля распределена между крестьянами, и южнорусская деревня пристально следила, как та или иная власть отнесется к совершившемуся «черному переделу». Деникинское Особое Совещание, провозгласив сохранение права собственности на землю, так и не определило, кто же будет распоряжаться «захваченной» землей – бывшие помещики или крестьяне-«захватчики». Считалось необходимым проведение принудительного отчуждения части помещичьих земель за плату, однако предполагалось провести его только после занятия Москвы и окончания Гражданской войны. Подобная позиция «непредрешения» считалась одной из главных причин неприязни большинства крестьянства к Белой власти, а злоупотребления местных представителей гражданской или военной администрации порой способствовали росту повстанчества. Перед правительством Врангеля ставилась задача доказать крестьянам, что оно стремится содействовать удовлетворению интересов села.

П. Н. Врангель придавал большое значение своевременному принятию законодательных актов по земельной реформе. Видя, что оно затягивается (в Ялте в течение апреля – мая заседали две комиссии под председательством Управляющего земледелием и землеустройством сенатора Г. В. Глинки, но единый законопроект так и не был выработан), Главнокомандующий принял решение опубликовать соответствующие распоряжения своим приказом. Накануне готовящегося наступления, 25 мая 1920 года, были обнародованы «Приказ о земле», «Правила о передаче распоряжением Правительства казенных, Государственного Земельного Банка и частновладельческих земель сельскохозяйственного пользования в собственность обрабатывающих землю хозяев» и «Временное Положение о земельных учреждениях». В соответствии с ними все земельные угодья оставались «в распоряжении обрабатывающих их хозяев» независимо от того, на каком праве эта обработка основывалась (тем самым фактически признавался законным «захват» частновладельческих земель после 1917 года). «Захваченные земли» закреплялись в собственность крестьян после уплаты (деньгами или натурой) государству «пятикратного среднего за последние 10 лет урожая зерновых» данного района. Бывшие владельцы полностью исключались из процедуры расчета с крестьянами-«захватчиками», более того, специальным распоряжением Врангеля помещикам было воспрещено возвращаться в свои имения и занимать любые административные должности в местностях, где эти имения находились, – передачу же выкупа государство брало на себя. Отчуждение, однако, не было всеобщим. Из списка отчуждаемых земель (на первом месте в нем были земли, длительное время сдаваемые в аренду) исключались хуторские, отрубные земли (то есть владения тех же крестьян-собственников), а также земли, имеющие «культурное, общественно-полезное значение»: тем самым государство защищало от ликвидации многие ценные хозяйства, как, например, известное имение баронов Фальц-Фейнов «Аскания Нова», переданное Таврическому университету; не подлежали разделу и бывшие имения Членов Императорской Фамилии.

За прежними помещиками Крыма и Северной Таврии могли оставаться земли только в размерах, не превышавших установленные уездными и волостными крестьянскими советами. Создание этих органов, избираемых самими крестьянами, было заметным шагом вперед по сравнению даже со знаменитой реформой П. А. Столыпина (осуществление которой в свое время поручалось землеустроительным комиссиям), поскольку теперь сами крестьяне-собственники могли решать вопросы сельской жизни. Задачи аграрно-крестьянской реформы признавались приоритетными во всей внутренней политике Правительства Юга России. На пропаганду ее среди крестьянства были выделены большие средства.

25 мая началось наступление, и сразу же по мере освобождения уездов Северной Таврии вступали в силу и перечисленные приказы Главнокомандующего. «Армия должна нести землю на штыках», – говорил Врангель. Уже в июле – августе прошли первые выборы волостных земельных советов в Северной Таврии. В августе был произведен первый раздел между крестьянами помещичьего имения («Атманай», владение Шатилова-Фелибера в Мелитопольском уезде). К концу пребывания белых войск в Таврии выборы советов прошли уже в 90 волостях из 140, были проведены разделы почти двадцати имений, определены размеры земельных участков, закрепляемых в собственность за крестьянами и оставляемых помещикам. В Симферополе стала издаваться газета «Крестьянский Путь», активно пропагандирующая земельную реформу. Там же начал работу «Крестьянский Союз России», по формулировке своего устава призванный развивать «на основах крестьянской земельной и хозяйственной собственности благосостояние крестьянства как источника материально-культурного благополучия крестьян и экономического возрождения России», «объединять крестьянство России в политически организованную силу, спаянную общими интересами, влияющую на проведение в жизнь крестьянских интересов в общественной, социальной и государственной жизни». Однако земельная реформа с первых же месяцев своей реализации столкнулась и со значительными трудностями.

Крестьянство Таврии, пострадавшее от войн и разрухи, не было в тот момент заинтересовано в получении дополнительных участков земли, даже и закрепляемых в собственность. В условиях нестабильности фронта не могло быть и уверенности в прочности Белой власти, надежности проводимых ею земельных преобразований. Слишком большим (20% от урожая 1920 года) казался и вводимый выкуп за землю, несмотря на его рассрочку на 25 лет. В Таврии продолжалось сокращение посевных площадей – до 30% по сравнению с 1916 годом. Большой урожай зерна, снятый в 1919 году, позволял крестьянам обеспечивать потребности собственных хозяйств, снабжать же армию и тыл в условиях большой дороговизны и неналаженного товарообмена было невыгодно. Поэтому сдача 20% приносила весьма скромные плоды – так, в сентябре на ссыпные пункты Крыма поступило лишь несколько сот пудов зерновых и зернофуражных культур вместо ожидавшихся нескольких тысяч. Очевидно, что в случае более длительного пребывания белых в Таврии реализация реформы могла бы дать более ощутимые результаты, но летом – осенью 1920 года говорить о ее «успехе» или «безусловной поддержке со стороны крестьянства» еще не приходилось.

Но если в области аграрной политики Правительство Юга России могло констатировать определенные, хотя и небольшие положительные результаты, то в области финансов, в промышленности дела обстояли значительно хуже. Обесценение крымского рубля достигло к концу октября 1920 года катастрофических размеров – на Константинопольской бирже 1 фунт стерлингов расценивался в 215 тысяч рублей. Если за весь 1919 год на Белом Юге было напечатано денежных знаков на сумму около 3 миллиардов рублей, то с февраля по октябрь 1920-го денежная экспедиция в Феодосии изготовила их на сумму около 177 миллиардов.

Местная крымская промышленность практически полностью обслуживала нужды фронта. Мануфактуру, топливо, даже продовольствие приходилось ввозить из-за границы. Цены в крымских городах продолжали расти – фунт пшеничного хлеба с апреля по октябрь вздорожал с 35 до 500 рублей, а фунт сахара – с тысячи до девяти тысяч. Цены на промышленные товары росли еще быстрее, и пара обуви стоила в августе 42 тысячи, а рубаха – 6 тысяч рублей. В то время как заработная плата рабочих возрастала параллельно и даже с некоторым опережением по сравнению с ценами (минимальная ставка рабочего-металлиста возросла в 6 раз, средняя ставка строительного рабочего – в 12 раз, ставка печатника – в 24 раза), – заработная плата служащих практически не увеличивалась, составляя, например, в августе 1920 года всего около 30 тысяч, тогда как рабочие типографии получали около 65 тысяч рублей. В подобных условиях жизнь в Крыму, особенно в городах, была очень тяжелой, армия и гражданское население ожидали от власти поддержки, не столько, может быть, материальной, сколько духовной, – уверенности в том, что переносимые лишения не напрасны. И огромную роль в этом играла деятельность самого Правителя Юга России генерала П. Н. Врангеля.

* * *

В «крымский» период своей биографии Петру Николаевичу приходилось с огромным напряжением сил и воли поддерживать нормальную работу фронта и тыла. В. В. Шульгин вспоминал: «В этом человеке чувствовался ток высокого напряжения. Его психическая энергия насыщала окружающую среду… Эта непрерывно вибрирующая воля, вера в свое дело и легкость, с какой он нес на себе тяжесть власти, власти, которая не придавливала его, а, наоборот, окрыляла, – они-то и сделали это дело удержания Тавриды, дело, граничащее с чудесным…» По наблюдениям политика и журналиста Н. Н. Чебышева, генерал Врангель «постоянно жил какой-то потусторонней жизнью, дышал дыханием носившейся вдалеке цели», пребывая в состоянии «духовного возбуждения с оттенком экстаза». Буквально каждый день он проводил или на фронте, или в поездках по крымским городам, или в постоянных беседах, встречах, аудиенциях, даваемых и частным лицам, и представителям духовенства, политических организаций, купцам, промышленникам, крестьянам… Добросовестно стараясь вникнуть во все обстоятельства разбираемых проблем, генерал не считал себя вправе оставить без рассмотрения какие-либо дела или прошения. В то же время ему, не обладавшему достаточной осведомленностью во многих гражданских областях, приходилось передавать ряд дел на рассмотрение своих помощников. Сам он так признавался в этом: «Беда в том, что ко мне обращаются с разными вопросами по государственному устройству, по всяким экономическим и торговым вопросам, – что я им могу сказать? Я должен верить тем, кто мне говорит. Я этого не люблю. Дайте мне конный корпус, и я покажу!»

Но большая трата сил и энергии не была напрасной. Очень многие и на фронте, и в тылу считали, что только благодаря постоянной борьбе можно удержать «последнюю пядь Русской Земли», и значение фигуры Врангеля в этом невозможно переоценить. О последнем смотре им Корниловской ударной дивизии 1 сентября 1920 года один из ударников вспоминал: «Прибытие Главнокомандующего, его пламенная речь и неподражаемый его вопль (иначе нельзя выразиться) – “Орлы-ы-ы Корниловцы-ы-ы!” – сопровождались для меня непрерывной нервной дрожью и доходившим почти до взрыва внутренним рыданием… Мощный хриповатый голос Главнокомандующего казался надорванным и как бы выражал собой надорвавшуюся Добровольческую армию…»

Да, постоянное, ежедневное, ежечасное напряжение борьбы требовало от ее вождя огромных усилий. Особенно болезненно воспринимались им в такой обстановке любые, даже самые мелкие недостатки работы гражданской администрации или ошибки военного командования. Несмотря на то, что в руководстве Белой Таврии было немало людей профессионального опыта и знаний, все же недостаток высококвалифицированных и, главное, честных специалистов, особенно на среднем и низовом уровнях управления, ощущался очень остро. По воспоминаниям одного из офицеров Штаба Главнокомандующего, Врангель возмущался этим, восклицая: «Где же мне взять честных, толковых людей?!»

Как мало людей хотело приобщиться к «крымской авантюре», наглядно показало проведенное в начале октября «финансово-экономическое совещание», куда были приглашены из эмиграции такие авторитетные деятели, как бывший министр финансов П. Л. Барк, председатель правления Азовско-Донского банка Каминка, известный финансист и промышленник В. П. Рябушинский… Несмотря на констатацию в итоговых документах совещания, что «производительные силы края и платежные средства населения… с избытком покрывают текущие расходы управления» и «в крае, опустошенном войной и большевицкими приемами управления, быстро крепнут основы свободной хозяйственной жизни и обновленного гражданского строя», – пути преодоления кризиса оно видело лишь в «обеспечении заграничных кредитов», а приглашенные экономисты и политики отказались принять должности во врангелевском правительстве. Во многих вопросах генерал Врангель оказывался одиноким…

Неудивительно, что в этой ситуации Главнокомандующий считал необходимым усиление влияния религии на нравственное состяние армии и тыла, и деятельность Православной Российской Церкви приобрела в Крыму большое значение. Один из офицеров вспоминал, что при весеннем наступлении белых в Северную Таврию, «кажется, в первый раз за всю гражданскую войну полковые священники были на месте: напутствовали части в бой, хоронили убитых и жителям напоминали, что пришло Христолюбивое Воинство». Управление военным и морским духовенством учредило должности десяти штатных «проповедников армии», в числе которых были не только духовные лица, но и миряне. Праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня (14 сентября) был объявлен Главнокомандующим «Днем Покаяния», а два предшествовавших дня – «днями траура и молитвенной памяти убиенных и в смуте погибших». В эти дни запрещались «всякого рода публичные зрелища и увеселения», должны были совершаться торжественные богослужения, во время которых оглашалось особое послание народу; написанное в возвышенных словах, оно призывало всех к покаянию в грехах. В Севастополь прибыла чудотворная икона Божией Матери «Знамение», вывезенная при отступлении из Курской-Коренной пустыни. В дни покаяния икона была встречена на пристани коленопреклоненным генералом Врангелем, а затем в его поезде перевозилась по городам Таврии до Мелитополя и далее – до линии фронта.

* * *

И разумеется, продолжение вооруженной борьбы в Таврии было бы невозможным без хорошо организованной, дисциплинированной Армии. Наследство и здесь оказалось незавидным: части Вооруженных Сил Юга России, отступившие в Крым, были истощены беспрерывными боями лета – осени 1919 года; неудача «похода на Москву» подорвала дух Армии, везде чувствовалась усталость, разочарование в успехе борьбы с Советской властью. Принципы «добровольчества», в той или иной мере сохранявшиеся с 1918 года, себя не оправдывали. Требовалось укрепление дисциплины, сплоченности войск. Большой вред приносили многочисленные штабные структуры, интендантства, тыловые службы полков и дивизий, так на деле никогда и не сформированных. Генерал Врангель был решительным противником подобных явлений. Не связанный со своеобразной «добровольческой» дисциплиной, при которой капитан-«первопоходник» мог стать по должности выше полковника Императорской Армии, новый Главнокомандующий был активным сторонником возвращения к традиционным принципам организации и со всей решительностью взялся за переформирование существовавших воинских структур. В течение марта – апреля было ликвидировано около пятидесяти «бумажных» полков, дивизий и отрядов, весь боевой состав которых подчас не превышал нескольких десятков штыков или шашек. По инициативе П. Н. Врангеля получает широкое распространение термин «Русская Армия», в большей степени, чем прежний, подчеркивающий преемственность и традиции. Происходят изменения и в наградной системе – учреждается орден Святителя Николая Чудотворца, статут которого был близок к статуту Императорского ордена Святого Георгия. К весеннему наступлению, начавшемуся 25 мая, армия была вполне подготовлена, ее части пополнили свои ряды, получили новое обмундирование и вооружение. Эту армию высоко оценивали даже ее противники. М. В. Фрунзе писал: «В результате лихорадочной деятельности Врангеля удается превратить разложившиеся деморализованные, утратившие боеспособность банды в крепко сколоченные, хорошо снабженные и руководимые опытным командным составом войсковые части».

Бои, развернувшиеся на просторах таврических степей, отличались большим упорством и ожесточенностью. Уже в июне в результате отлично спланированной и подготовленной Штабом Главнокомандующего операции был разгромлен один из лучших конных корпусов Красной Армии, возглавлявшийся Д. П. Жлобой. В то же время красным удалось в июле переправиться через Днепр у Каховки и захватить плацдарм, который в течение последующих месяцев, до октября, будет постоянно угрожать белым возможностью нанесения с него удара на Перекоп, отрезающего фронт от крымских перешейков. Июль и август прошли в беспрерывных боях, в результате которых численный состав Русской Армии уменьшился более чем наполовину, а пополнения (прибывшие из Польши части, отступившие туда после неудачи в кампании 1919 года, а теперь возвращенные в Россию через Румынию) по своим боевым качествам оказывались ниже испытанных в сражениях старых добровольческих кадров; то же можно было сказать и о мобилизованных тавричанах. Истощенный многочисленными мобилизациями Крым уже не мог давать подкреплений. В строй белых полков ставились военнопленные красноармейцы, нередко снова сдававшиеся в плен в первых же сражениях. Но, несмотря на все это, борьба продолжалась.

В сентябре, в ходе наступления на Каменноугольный бассейн, Русская Армия достигла своих наибольших успехов. Казаки Донского корпуса уже видели терриконы шахт Донбасса, советские учреждения спешно эвакуировались из Екатеринослава. Но здесь Врангеля ожидала та же неудача, которая годом раньше свела на нет все победы Деникина. Фронт снова растянулся, а немногочисленные, хотя и сильные духом полки Русской Армии оказались не в состоянии его удержать.

Впрочем, даже в этих условиях Главнокомандующим было принято решение продолжать дальнейшее наступление для расширения занятого плацдарма. Был форсирован Днепр в районе Александровска, и Кубанская конница стала развивать наступление на Правобережьи. Однако 30 сентября был убит командовавший конной группой генерал Н. Г. Бабиев. Окончилась полной неудачей лобовая атака Каховских укреплений красных, несмотря на участие в ней танков. Поражение, по оценке П. Н. Врангеля, привело к тому, что в Армии «исчез порыв, пропала вера в собственные силы… смятение овладело полками».

Положение Белого Крыма усугублялось еще и тем, что в сентябре закончились боевые действия на советско-польском театре, и у руководства Советской Республики появилась возможность перебросить силы с Западного фронта на Южный. Был выдвинут лозунг «Все на Врангеля!». Полки перевозились отовсюду – из Сибири, с Севера, даже из Средней Азии, откуда прибыл возглавить решающее наступление М. В. Фрунзе. Около 200 тысяч штыков и сабель сосредоточило советское командование против 40 тысяч в составе Русской Армии…