Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

Между тем, сколь бы парадоксальным это ни показалось, тяжелый поход закалил отступающих. Слабые отсеялись и погибли, а остальные разобрались по немногим оставшимся частям, все еще именуемым по инерции дивизиями и бригадами.

Сами части были очень невелики, обычно от ста до трехсот человек с несколькими пулеметами на дивизию, зато при каждой были громадные санные обозы с больными, ранеными и семьями солдат и офицеров. Да и сами строевые бойцы, независимо от того, кем они считались, пехотой или кавалерией, передвигались частью на санях, а частью верхом на крестьянских лошадях, постоянно обмениваемых на свежих во всех попутных деревнях. Орудий сохранилось лишь восемь штук в Иркутском и Воткинском артиллерийских дивизионах, из них два везли на санях собранными, а другие – в разобранном виде; снарядов к ним почти не было. И эта армия проделала за четыре месяца по непролазной тайге 2 000 верст. Впоследствии люди, совершившие этот поход, назвали его Великим Сибирским Ледяным походом, в большинстве случаев считая его началом оставление Омска, а окончанием – выход в Забайкалье.

За Канском отходящие колонны вновь вышли на линию железной дороги. Иркутский Ревком, успевший уже уверить себя, что они не более чем толпа беглецов, не представлявшая никакой боевой силы, теперь всполошился и выставил против них сильный отряд большевика Нестерова. 30 января 1920 года в упорном бою на станции Зима этот отряд был наголову разбит частями колонны генерала Вержбицкого, а оставшиеся в живых красные партизаны поспешили сдаться чехам, чей эшелон также стоял на станции.

Но генерала Каппеля уже не было со своими бойцами, чтобы порадоваться этому успеху.

23 января в Нижнеудинске умирающий Каппель передал командование войсками своему заместителю и ближайшему помощнику С. Н. Войцеховскому. Владимир Оскарович умирал на руках своего соратника и друга еще по волжским боям, Василия Осиповича Вырыпаева. Вот что вспоминал тот впоследствии:

«В последующие два-три дня больной генерал сильно ослабел. Всю ночь 25-го января он не приходил в сознание.

На следующую ночь наша остановка была в доме железнодорожного смотрителя. Генерал Каппель, не приходя в сознание, бредил армиями, беспокоясь за фланги, и, тяжело дыша, сказал после небольшой паузы: “Как я попался! Конец!”

Не дождавшись рассвета, я вышел из дома смотрителя к ближайшему стоявшему эшелону, в котором шла на восток вместе с чешскими войсками румынская батарея имени Марашети. Я нашел батарейного врача К. Данец, который охотно согласился осмотреть больного и захватил нужные принадлежности. Быстро осмотрев больного генерала, он сказал: “Мы имеем один патрон в пулемете против наступающего батальона пехоты. Что мы можем сделать?” И тут же тихо добавил: “Он умрет через несколько часов”.

У генерала Каппеля было, по определению доктора К. Данец, двухстороннее крупозное воспаление легких. Одного легкого уже не было, а от другого оставалась небольшая часть. Больной был перенесен в батарейный лазарет-теплушку, где он через шесть часов, не приходя в сознание, умер.

Было 11 часов 50 минут 26-го января 1920 года, когда эшелон румынской батареи подходил к разъезду Утай, в 17 верстах от станции Тулуна в районе города Иркутска».

7 февраля Каппелевская армия, как она уже стала себя называть, подошла к Иркутску. Войска готовились к штурму города, но, узнав, что адмирал Колчак, содержавшийся в тюрьме, накануне ночью убит большевиками, Войцеховский отказался от ставшего уже бессмысленным штурма. Армия обошла Иркутск стороной, перешла по льду озеро Байкал и вышла 14 февраля 1920 года к Мысовску, где соединилась с войсками Атамана Семенова и японцами. Всего в Забайкалье вышло около 30 000 человек, из них в строю на тот момент было не более 5 000. Но все же они вырвались и остались живы.

Гроб с телом Каппеля войска везли с собой, и его бессменно сопровождал Вырыпаев. Смерть Главнокомандующего до поры не афишировалась, и лишь в Чите гроб открыли для прощания. Каппеля похоронили в кафедральном соборе города в самой торжественной обстановке. В ноябре 1920 года при оставлении Читы войска вновь забрали с собою дорогие для них останки любимого генерала и перезахоронили их в Харбине. Но и здесь Владимиру Оскаровичу не дано было упокоиться окончательно: в 1955 году его могила была разрушена по приказу коммунистических властей Китайской Народной Республики.

В Забайкальи в 1920 году остатки армии были переформированы во 2-й и 3-й стрелковые корпуса. При этом части бывшего 1-го Волжского армейского корпуса были сведены в Отдельную Волжскую бригаду, состоявшую из одного стрелкового и одного драгунского полков и одной батареи. Ею командовал бывший начальник 1-й Самарской стрелковой дивизии генерал Н. П. Сахаров. Эти бойцы еще принимали участие в боях в Забайкальи, а позднее, в Приморьи в 1921 году, они составили 1-й Волжский Генерала Каппеля стрелковый полк и 3-ю Волжскую Генерала Каппеля батарею, участвовали в наступлении на Хабаровск зимой 1921/1922 года под общим командованием генерала В. М. Молчанова и во всех боях вплоть до октября 1922 года, когда был эвакуирован Владивосток.

Таким образом, Каппелевцы стали последней Белой армией, покинувшей родную землю.

А. А. Петров

Атаман А. И. Дутов

Фамилию «Дутов» специалисты связывают со словом «дутый» – полный, толстый, или надутый, сердитый. Несомненна также ее связь со словом «дуться», соответствующее прозвище «могли дать либо тому, кто дуется, дует губы, либо гордому, надменному человеку. Однако не исключено, что так могли прозвать толстого, полного человека – например, в говорах дутыш, дутик – “раздутая вещь, пузырь”, а также “человек полный в лице или вообще плотный коротыш, толстячок” (ср. слова того же корня одутловатый, раздутый)». И если посмотреть на фотографии Александра Ильича Дутова, он действительно кажется таким, полным и надутым. По одной из легенд, Атаман не допускал употребления своей фамилии в родительном падеже, ему слышалось, что говорят не про Атамана Дутова, а про Атамана дутого. Однако это только легенда.

Отец будущего казачьего лидера, Илья Петрович, был настоящим боевым офицером эпохи туркестанских походов. В сентябре 1907 года он был произведен в генерал-майоры с увольнением от службы с мундиром и пенсией. Начиная с отца и дяди Атамана, Дутовы стали элитой оренбургского казачества, и не удивительно, что Александр Ильич впоследствии смог претендовать на высший пост в Войске.

5 августа 1879 года в городе Казалинске Сырдарьинской области у есаула Дутова и его супруги родился первенец Александр – будущий Атаман. Дутов был приписан к станице Оренбургской. В семь лет он начал ходить в школу Летниковой, а затем, для подготовки к поступлению в кадетский корпус, – в школу Назаровой. В период обучения отца в Офицерской Кавалерийской Школе в 1888–1889 годах Александр жил в Петербурге и учился там, позднее посещал занятия в училище Жоравович в Оренбурге.

В 1889 году он поступил в Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, где был в числе средних учеников. Как вспоминал впоследствии его однокашник по корпусу, училищу и Академии, а позднее сослуживец, Генерального Штаба генерал С. А. Щепихин, «”Шурка” (так звали его ближайшие друзья), “дутик-карапузик”, “каракатица”, “тетка”, – вот, кажется, все прозвища школьников, умеющих обычно метко и надолго припечатать каждому определенный штемпель. Видимо, у Александра Ильича не было особенно ярких черт, которые могли бы привлечь внимание товарищей детства. Так он и рос среди нас, не выделяясь из золотой середины ни учением, ни поведением. Среди своих оренбуржцев (Оренбургских казаков у нас в корпусе было от 15 до 25% всего состава) он пользовался некоторым вниманием, так как все они знали, по рассказам родителей, его отца – лихого командира полка. В корпусе он пользовался достатком, так как его отец мог баловать его карманными деньгами. Жадным не был, но не был особенно и щедр. Скорее это была скуповато-эгоистическая натура. Средние способности угнетали его: он сильно “зубрил”, чтобы выбиться на поверхность, но это ему так и не удалось до конца. Физически он был вполне здоров, даже цветущ, но развития был очень слабого: гимнастика и танцы, а также и “фронт” (строевые занятия) были его слабым местом всегда. Он, видимо, сильно от этого страдал, но характера вытренировать себя не проявлял. В младших классах был в достаточной мере слезлив, и обстановка корпуса, особенно в первых классах, его явно угнетала. Много этому способствовала первая встреча, оказанная ему на первых же шагах: при виде пухлого, розоволанитного, малоповоротливого малыша второклассники и “старички” (оставшиеся на второй год в 1-м классе) взяли его в оборот. Шлепали по щекам и другим мягким частям, тычки и щипки быстро вывели из равновесия новичка, и он заревел. Помню этот неистовый рев и удирание под защиту офицера-воспитателя. Долго он за эту жалобу носил кличку – “ябедник”! Ни ярких шалостей и проказ, ни примерного поведения – все обычно серое, не предвещало, что в будущем из него сконструируется “вождь”».

Автор этой характеристики в своих воспоминаниях стремился всячески очернить Атамана, что, на наш взгляд, связано с тем, что сам Щепихин в годы Гражданской войны не сумел достичь высот своего менее талантливого ровесника Дутова, получившего общероссийскую известность. Вместе с тем, факты, приведенные Щепихиным, не должны вызывать сомнений, поскольку вряд ли являются вымышленными, он просто концентрирует свое внимание в основном на негативных чертах Дутова и отрицательных моментах его жизни. Как бы то ни было, это практически единственное свидетельство о ранних годах Дутова.

По выпуске из корпуса в возрасте семнадцати лет Дутов был зачислен юнкером в казачью сотню Николаевского кавалерийского училища (1897) и отправился в столицу. Казачья сотня, неофициально именовавшаяся «Царской», была мечтой любого казака, стремившегося к офицерским погонам и блестящей карьере. 11 февраля 1899 года на старшем курсе Дутов был произведен в унтер-офицеры и в портупей-юнкера. Очевидно, это далось ему нелегко. По свидетельству С. А. Щепихина, «здесь А. И. Дутов также на положении с[е]редняка, а по строю даже из числа отсталых. Но здесь ярче начинает выступать самолюбие и честолюбие. Говорили, что отец обещал его выпороть, если он не получит “лычки” (нашивки портупей-юнкера), и он их добился, несмотря на плохой строй. В училище он начал франтить (благо отец высылал деньги) и пустился в свет, но ни в дебошах, ни в выпивках участия заметного не принимал».

Училище Дутов окончил по первому разряду в 1899 году, в своем выпуске был в первом десятке. Высочайшим приказом 9 августа 1899 года он произведен в хорунжие и направлен в 1-й Оренбургский казачий полк, стоявший в Харькове. Прослужив на новом месте менее года, Дутов в июне 1900-го отправился в 3-ю саперную бригаду, стоявшую в Киеве, изучать телефонное дело. По возвращении в полк Дутова назначили заведующим конно-саперной командой, кроме того, он в 1900–1901 годах являлся еще и полковым библиотекарем, а также членом офицерского заемного капитала. Во время службы в Харькове Дутов в Технологическом институте слушал лекции по электротехнике, которой он увлекался, специальностью же своей избрал телеграфное и телефонное дело, причем практические навыки в этой области сохранил на всю жизнь и уже в годы Гражданской войны часто сам работал на аппарате. В 1901 году он вновь был направлен в Киев для изучения саперного дела, причем вернулся в полк после курса обучения с характеристикой «выдающийся».

Чтобы не выходить «на льготу», полагавшуюся в Оренбургском Казачьем Войске после трех лет строевой офицерской службы, Дутов решил перевестись в инженерные войска, где в строевой службе офицера не было таких перерывов, как у казаков. Вероятно, за счет этого он хотел быстрее выслужить следующий чин. Итак, в 1902 году молодой способный офицер был командирован сначала в Киев для предварительного испытания при штабе 3-й саперной бригады, а выдержав его – направлен в Санкт-Петербург для сдачи экзамена при Николаевском инженерном училище на право прикомандирования к инженерным войскам. Подготовка заняла четыре месяца, а затем, успешно сдав экзамен за весь курс училища, Дутов был отчислен в распоряжение Главного инженерного управления и командирован в Киев, в 5-й саперный батальон «для испытания по службе и последующего перевода». 1 октября 1903 года он был произведен в чин поручика.

Стремление к знаниям не оставило Дутова и на новом месте. Он принял решение поступить в Николаевскую Академию Генерального Штаба. Успешно сдав летом 1904 года предварительные письменные экзамены при штабе Киевского военного округа, Дутов вновь отправился в столицу, чтобы выдержать устные вступительные испытания непосредственно при Академии. По итогам экзамена его зачислили на младший курс Академии. Едва начав учебу, он в ноябре 1904 года возвращается в свой саперный батальон и в декабре едет в командировку в город Умань за лошадьми по конской повинности. Во время командировки он получает назначение на должность начальника кабельного отделения и находится на этом посту до 11 сентября 1905 года.

Единственным объяснением этих событий в жизни Дутова является подготовка к отправке батальона на Дальний Восток, где уже почти год шла неудачная для России война с Японией. По имеющимся сведениям, будущий Атаман пошел на войну добровольцем. Его саперный батальон в составе 2-й Маньчжурской армии принял участие в Русско-Японской войне на ее заключительном этапе. Поручик Дутов находился в Маньчжурии с 11 марта по 1 октября 1905 года, причем за «отлично-усердную службу и особые труды» во время боевых действий был награжден орденом Святого Станислава III-й степени. После войны Дутов возобновил учебу в Академии.

Годы учебы были серьезным испытанием для слушателей Академии. Дутов окончил два класса Академии по первому разряду и дополнительный курс «успешно», но «без права на производство в следующий чин за окончание академии и на причисление к Генеральному Штабу», что выработало в нем чувство собственной неполноценности, которое он пытался преодолеть всю свою жизнь. Неудовлетворенность своими достижениями, возникшая у Дутова после Академии, до 1917 года никак себя не проявляла. Но, получив весной 1917 года шанс реабилитироваться в собственных глазах и в глазах окружающих, Дутов ухватился за него и в полной мере этим шансом воспользовался. Его сокурсник Щепихин вспоминал, как однажды, в начале октября 1919 года, Дутов сказал ему: «Да, Сережа, вот тебе и генеральный штаб. Меня не пожелали, выгнали, забраковали, а вот какие дела можно делать и без марки, штемпеля Генштабиста! И заметь, все около меня бывшие – Вагин, Зайцев, Махин[118]118
  Атаман Дутов в данном случае неточен: полковник Ф. Е. Махин был отчислен от старшего класса Академии в 1910 году, затем вновь поступил в старший класс Академии в 1911 году и в 1913 году закончил дополнительный курс по первому разряду с причислением к Генеральному Штабу. – А. Г.


[Закрыть] – все это второразрядники, не чистый Генеральный штаб!» Конечно, академический балл, спустя годы после окончания Академии, мог и не иметь большого значения для оценки способности ее выпускников руководить войсками, так как не учитывал их практического опыта, накопленного на фронте. Но хочется верить, что назначение второразрядников на высшие посты в Оренбургском Казачьем Войске не стало целенаправленной политикой Дутова, избегавшего назначения перворазрядников, в противном случае поражение антибольшевицкого движения на Южном Урале выглядит еще трагичнее.

В старшем классе лучший балл Дутов имел по стратегии, чуть ниже был его результат по военной администрации. В период Гражданской войны Дутов подтвердил правильность академических оценок по этим дисциплинам, прославившись именно как талантливый администратор и стратег. С трудом давалась будущему Атаману тактика, еще тяжелее иностранные языки и, как ни странно, инженерное дело, хотя до Академии он выдержал экзамен при Николаевском инженерном училище и служил в инженерных войсках! Возможно, относительно низкие баллы по тактике отчасти объясняют отсутствие у Дутова полководческого таланта, что выявилось в годы Первой мировой и Гражданской войн. Дутов явно не был в числе выдающихся слушателей Академии, однако учеба в ней дала ему достаточно широкий кругозор и, вероятно, способствовала тому, что впоследствии он оказался в числе ведущих политических деятелей России.

Для ознакомления со службой Генерального Штаба штабс-капитан Дутов был направлен в Киевский военный округ, в штаб X-го армейского корпуса, расположенный в Харькове. После трехмесячной практики он осенью 1908 года вернулся в 5-й саперный батальон, но, прослужив в нем лишь четыре месяца, выехал во «временную командировку» в свое родное Оренбургское Казачье Войско и занял должность преподавателя Оренбургского казачьего юнкерского училища. Почему он так поступил, чем руководствовался при стремлении попасть на такую, вроде бы незначительную для выпускника Академии должность? Документальных свидетельств об этом нет. Но возможных причин несколько: во-первых, Оренбург являлся родным городом Дутова, где жили его родители и многочисленная родня, во-вторых, Дутов мог перевестись в училище, чтобы получить спокойное, тихое место и комфортно жить, посвятив себя семье, наконец, еще одна возможная причина – стремление Дутова реализовать свои навыки, полученные в Академии и в инженерных войсках. Такой шаг характеризует Александра Ильича в этот период его жизни отнюдь не как карьериста.

Продлевая свою «временную командировку», Дутов в сентябре 1909 года добился сначала перевода в училище помощником инспектора классов с переименованием в подъесаулы, а в марте 1910-го – и зачисления в Войско. К этому времени Дутов уже был есаулом. С 1909 по 1912 год он прослужил в училище на разных должностях и своей деятельностью заслужил любовь и уважение со стороны юнкеров, для которых сделал очень много. За свои труды в декабре 1910 года Дутов был награжден орденом Святой Анны III-й степени, а 6 декабря 1912 года в возрасте 33 лет произведен в войсковые старшины (его отец получил тот же чин только в 47 лет).

В октябре 1912 года Дутова для приобретения ценза командования сотней командировали в 5-ю сотню 1-го Оренбургского казачьего полка, дислоцированного в Харькове. В этот период Дутов был отмечен несколькими благодарностями начальника 10-й кавалерийской дивизии генерала графа Ф. А. Келлера. Благодарность Келлера, слава которого гремела по всей русской коннице, значила немало. Наверное, Дутов много почерпнул для себя как для кавалерийского офицера за время пребывания в дивизии графа, самым серьезным образом готовившего свои части к предстоявшей войне. По истечении срока командования Дутов сдал сотню и вернулся в Оренбург, где прослужил до 1916 года. Несмотря на попытки училищного начальства оставить Дутова при училище, он 20 марта 1916 года отправляется на фронт, в уже знакомый 1-й Оренбургский казачий Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк. Как говорили, Дутов собрался в три дня и уехал к полку. Все же не вполне ясно, почему он не смог пойти на фронт в 1914 и 1915 годах, – не исключено, что ожидал подходящей вакансии, но в любом случае, такое поведение будущего Войскового Атамана не свидетельствует в его пользу: на фронт он явно не рвался.

* * *

На фронте Дутов сформировал и с 3 апреля 1916 года возглавил стрелковый дивизион 10-й кавалерийской дивизии, вместе с которым отличился в боях на реке Прут. В ночном бою при переправе через Прут 28 мая 1916 года стрелковый дивизион взял линию окопов и удерживал ее в течение двух суток до смены, потеряв 50% нижних чинов и 60% офицерского состава. Будучи контуженным, сам Дутов остался в строю и в цепи до конца боя и ушел после смены последним. В последующие месяцы дивизион Дутова в составе III-го конного корпуса принял участие в преследовании австрийцев в Буковине до карпатских горных проходов у Кирлибаба – Дорна-Ватра, практически не отставая от своей конницы. Донесения Дутова отличались лаконичностью: «Преодолев семь рядов проволоки и взяв четыре линии окопов, стрелки и казаки вверенного мне участка преследуют противника на Кирлибабу. 250 пленных и трофеи представляю. Потери незначительны. Сейчас с цепью нахожусь у высоты “Обчина”».

1 октября 1916 года под деревней Паничи в Румынии Дутов был вторично контужен и вдобавок получил ранение от разрыва шестидюймового снаряда, в результате чего на некоторое время лишился зрения и слуха и получил трещину черепа. 16 октября 1916 года Высочайшим приказом Дутов был назначен командующим 1-м Оренбургским полком и прибыл в полк 18 ноября. В кровопролитных боях зимы 1916/1917 года полк Дутова прикрывал отступление союзной румынской армии от Бухареста и потерял тогда почти половину своего состава.

Уже в этот период своей жизни Дутов не забывал о собственных благах – в частности, в декабре 1916 года требовал в свое распоряжение экипаж и лошадей. Все это будет типично для него и в дальнейшем. Но не менее интересны и аттестации, данные Дутову в феврале 1917 года начальником 10-й кавалерийской дивизии генералом В. Е. Марковым и командиром III-го конного корпуса графом Келлером: «Последние бои в Румынии, в которых принимал участие полк под командой войск[ового] ст[аршины] Дутова, дают право видеть в нем отлично разбирающегося в обстановке командира и принимающего соответствующие решения энергично, в силу чего считаю его выдающимся, но по краткости времени командования полком, только вполне соответствующим своему назначению» (генерал Марков, 11 февраля); «здоровья крепкого. На тяжесть походной жизни не жалуется – всегда весел. Нравственности хорошей. Умственно развит хорошо. Живо интересуется службой и любит ее. Начитан и хорошо образован. Боевого опыта еще не имеет, но стремится к самостоятельному решению боевых задач. В бою несколько впечатлителен и склонен дать обстановку боя по впечатлению младших и несколько преувеличенную. Работать любит напоказ, хотя вообще в работе неутомим. Хозяйство знает. О подчиненных заботлив. Хороший. Соответствует занимаемой должности командира казачьего полка» (он же, 24 февраля); «всегда считал войскового старшину Дутова отличным боевым командиром полка. “Отличный”, вполне соответствует занимаемой должности» (граф Келлер, 24 февраля).

В должности командира полка Дутов находился лишь четыре месяца: Февральская революция изменила его, в общем-то, заурядный до тех пор жизненный путь. В марте 1917 года Временное Правительство дало разрешение на проведение в Петрограде первого общеказачьего съезда «для выяснения нужд казачества», и 16 марта войсковой старшина Дутов в качестве делегата от своего полка прибыл в столицу. Началась его политическая карьера.

* * *

К февралю 1917 года Дутов как политическая фигура еще не состоялся, он был лишь одним из сотен полковых командиров, не был трусом на войне, но не будь революции, едва ли смог бы достичь большего. Весной 1917-го его судьба круто изменилась. Что же выбросило Александра Ильича на гребень революционной волны? К сожалению, вполне достоверных сведений об этом не имеется, лишь единственное свидетельство оренбургского казака, генерала И. М. Зайцева заставляет задуматься об удивительной роли случайности в истории. Генерал Зайцев писал о Дутове: «Поначалу казалось странным, почему от полка командирован командир, в то время как представителями дивизий были, в большинстве случаев, обер-офицеры. Впоследствии выяснилось, что полк был недоволен своим командиром и с целью избавиться от него под благовидным предлогом его делегировал в Петроград. Дело в следующем: в первые дни революции лихой граф Келлер – командир III-го конного корпуса, находившегося в то время в Бессарабии, экстренно пригласил командиров полков и спросил их: “могут ли они со своими полками двинуться в поход на Царское Село, освободить Царскую Семью”. А. И. Дутов как командир шефского полка от имени полка заявил, что его полк охотно пойдет освобождать своего Шефа. Вот это-то будто бы и возбудило недовольство всего полка. Такие разговоры были тогда. Впоследствии в результате всех событий выяснилось, что главным агитатором против Дутова, осуждавшим его заявление от имени полка о готовности казаков идти спасать Царскую Семью, был старый офицер полка Лосев, оставшийся впоследствии у большевиков». Иначе события изложены в официальной биографии оренбургского Атамана, которая сообщает, что Дутов был избран, поскольку являлся «командиром полка, любимым и офицерами и казаками».

Первый общеказачий съезд (позднее его называли предварительным) проходил в Петрограде 23–30 марта, однако целый ряд Казачьих Войск не успел прислать своих делегатов с мест, и такие войска были представлены исключительно делегатами-фронтовиками. Сразу возникла идея создания массовой казачьей организации – Союза Казачьих Войск с последующим выделением из него постоянно действующего Совета. Однако сами участники не сочли съезд полномочным для решения таких вопросов, поэтому было решено в мае созвать более представительный 2-й общеказачий съезд (его еще называли Первым Всероссийским казачьим съездом или Кругом). Была сформирована комиссия для работ по созданию Союза Казачьих Войск, получившая название «Временный Совет Союза Казачьих Войск». Одним из товарищей (помощников) председателя стал А. И. Дутов. Как вспоминал позднее И. М. Зайцев, «в Петрограде он (Дутов. – А. Г.) обратился (к Зайцеву. – А. Г.) с просьбой о содействии. Он спрашивал, что ему делать и нельзя ли найти ему какое-либо применение. Я посоветовал ему продолжать работу во Временном казачьем совете… и что при этом условии можно надеяться на прикомандирование его к Главному Штабу. Действительно, прикомандирование к Главному Штабу удалось устроить, и А. И. Дутову была поручена работа по казачьему вопросу…»

В апреле Дутов объехал фронтовые казачьи части и вел агитацию за продолжение войны. В мае он и член Совета А. Н. Греков добились аудиенции у военного и морского министра А. Ф. Керенского и проговорили с ним около часа, причем Керенский просил приезжать к нему и держать в курсе работы. В то же время противовесом Временному Совету стала казачья секция петроградского Совета депутатов, стремившаяся подчинить себе Временный Совет.

Первоначально Временный Совет совершенно не имел средств, однако постепенно работа стала налаживаться. Казакам передали помещение бывшего Главного управления Казачьих Войск. Открытие 2-го съезда было первоначально намечено на 28 мая, а позднее перенесено на 1 июня. Председателем съезда единогласно был избран войсковой старшина А. И. Дутов, приобретший благодаря этой должности всероссийскую известность, хотя на этом посту он был, пожалуй, случайным человеком.

Основным итогом работы общеказачьего съезда стала общая резолюция, включавшая такие положения, как: Единая и Неделимая Россия, широкое местное самоуправление, война до победы, почетный мир, вся власть Временному Правительству до созыва Учредительного Собрания и решения вопроса об образе правления. 13 июня делегаты избрали состав Совета Союза Казачьих Войск. В этот период Дутов, судя по всему, активно налаживал контакты с военной и политической элитой Петрограда, что вскоре позволило ему самому стать частью этой элиты.

По советским данным, он сотрудничал с так называемым «Республиканским центром», причем внутри этой организации якобы существовал «законспирированный военный отдел», объединявший различные военные союзы, в том числе и Совет Союза Казачьих Войск. Очевидно, что настаивавшие на этом советские авторы, а несколько ранее и А. Ф. Керенский, таким способом пытались доказать наличие тщательно подготовленного военного заговора летом 1917 года. И если в сотрудничество Дутова с «Республиканским центром» еще можно поверить, то указание на некую подпольную организацию, с которой он был связан, требует существенно большей доказательной базы, нежели просто голословное заявление. С уверенностью можно сказать, что весомых доказательств наличия широкомасштабного заговора, а тем более, участия в нем Совета Союза Казачьих Войск до сих пор не обнаружено.

Роль Дутова в этот период представляется чисто технической – вести заседания, ставить на голосование вопросы и т. д. В то же время появляются и его первые политические заявления. Так, 7 июля 1917 года он заявил: «мы (казаки. – А. Г.) никогда не разойдемся со всей русской демократией». Дутов присутствовал на некоторых заседаниях Временного Правительства в качестве представителя казачества, состоял в комиссиях по созыву Учредительного Собрания, по казачьим делам, по междуведомственным работам.

После первой попытки большевиков взять власть 3–5 июля 1917 года Совет Союза Казачьих Войск не мог не втянуться в политическую борьбу. 11 июля Дутов передал в Правительство резолюцию Совета о поддержке генерала Л. Г. Корнилова, требовавшего введения смертной казни. Впереди были драматические события. Незадолго до Государственного Совещания, прошедшего в Москве в августе, Дутов ездил в Ставку по делам Совета и встречался с Корниловым. В ходе работы Государственного Совещания выявилось единство взглядов членов казачьей фракции, к 13 августа была выработана общая резолюция.

По слухам, которые просочились и в печать, 28–29 августа в Петрограде ожидалось новое выступление большевиков в связи с шестимесячным «юбилеем» февральских событий. Для пресечения возможного мятежа Временное Правительство вызвало с фронта войска, причем члены Совета Союза Казачьих Войск с 24 августа знали, что III-й конный корпус генерала А. М. Крымова двигается к столице. Однако Керенский, боясь за свое положение, объявил Л. Г. Корнилова изменником и начал вооружать петроградских рабочих.

27 августа представителей Совета неожиданно попросили прибыть в Штаб Петроградского военного округа. Поехали П. А. Авдеев и А. Н. Греков, с удивлением узнавшие об отказе Корнилова подчиниться приказу Керенского, которым генерал был смещен с поста Верховного Главнокомандующего. Члены Совета собрались на заседание, чтобы обсудить, как можно предотвратить междоусобицу. Было решено командировать трех человек к Керенскому и добиться разрешения поехать в Ставку.

Поздно ночью Дутов, Караулов и Аникеев отправились к Керенскому, который принял их в присутствии управляющего военным министерством Б. В. Савинкова и потребовал от казаков письменного заверения лояльности Правительству. Поездка в Ставку была разрешена, но глава Временного Правительства при этом утверждал, что примирение уже невозможно и нужно убедить Корнилова подчиниться. Однако утром 28 августа Савинков заявил, что Керенский запретил им ехать в Ставку под предлогом того, что их посредничество уже запоздало. Совет усмотрел в этом недоверие со стороны министра-председателя к своей работе и сложил с себя ответственность за дальнейшее развитие событий.