Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

Это было связано еще и с тем, что 26 мая было получено распоряжение русского командования о сведении 2-й и 4-й Особых бригад во 2-ю Особую дивизию. Начальником ее с 5 июня стал генерал Дитерихс, но ему не суждено было долго командовать дивизией. Уже в начале июля Дитерихса отзывают в Россию для получения нового, более высокого назначения. Генерал Саррайль впоследствии в своих мемуарах с теплотой вспоминал о Дитерихсе: «Я с грустью узнал, что он уезжает, генерал, …который часто был для меня драгоценнейшим помощником во всех военных и жизненных проблемах».

* * *

Зрелище, которое предстало перед Дитерихсом на родине, было самым безрадостным. Армия, не сдерживаемая уже ничем, продолжала разлагаться, а большевики резко усиливались по всей стране. Правительство Керенского на глазах у Дитерихса лишило возможности действовать своих последних потенциальных союзников – сторонников генерала Корнилова – и теперь было бессильно остановить анархию.

Дитерихс, однако, не спешил немедленно встать в оппозицию к новой власти. Его даже предназначали на пост военного министра, но Михаил Константинович отказался. Зато он принял предложение нового начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, своего старого сослуживца Духонина, и 10 (23) сентября был назначен генерал-квартирмейстером Ставки Верховного Главнокомандующего. Теперь уже Михаил Константинович становится подчиненным и ближайшим помощником Духонина.

Последний начальник Штаба Верховного, а затем и Верховный Главнокомандующий Русской Армией Николай Николаевич Духонин является фигурой глубоко трагической. Он занял при номинальном «Главковерхе» Керенском должность начальника Штаба – фактического Главнокомандующего, но без соответствующих прав, единственно ради того, чтобы, как он надеялся, уберечь армию от окончательного развала.

«Духонин стал оппортунистом par excellence[199]199
  По преимуществу (франц.).


[Закрыть], – писал о нем позднее генерал А. И. Деникин. – Но в противовес другим генералам, видевшим в этом направлении новые перспективы для неограниченного честолюбия или более покойные условия личного существования, – он шел на такую роль, заведомо рискуя своим добрым именем, впоследствии и жизнью, исключительно из-за желания спасти положение. Он видел в этом единственное и последнее средство…

Ставка несомненно сочувствовала в душе корниловскому движению. Духонин и Дитерихс испытывали тягостное смущение неловкости, находясь между двух враждебных лагерей. Сохраняя полную лояльность в отношении к Керенскому, они в то же время тяготились подчинением ему и отождествлением с этим лицом, одиозным для всего русского офицерства…»

Можно представить себе, сколько душевных мук доставляло Духонину и Дитерихсу их положение, тем более, что с каждым днем они все более и более убеждались в своем полном бессилии. А когда в Ставку пришло известие о большевицком перевороте и бегстве Керенского, Духонину не оставалось ничего другого, как только принять на себя (1 (14) ноября) уже и формально звание Верховного Главнокомандующего; соответственно, Дитерихс 3 (16) ноября принял на себя обязанности начальника Штаба.

7 (20) ноября Ленин вызвал Духонина к прямому проводу и повелел ему немедленно обратиться к немцам с предложением о перемирии. Духонин ответил, что не признает произошедшего переворота и что Россия в любом случае связана союзническими обязательствами со своими партнерами по коалиции, а потому он не имеет права вступать в сепаратные переговоры с врагом. В ответ Ленин немедленно объявил о смещении Духонина и назначении на его место Верховным Главнокомандующим большевика прапорщика Н. В. Крыленко. Духонин отказался покинуть свой пост и был объявлен «мятежником» и «врагом трудового народа». Для ликвидации Ставки Крыленко выехал в Могилев во главе эшелона революционных войск.

Перед этой угрозой Ставка оказалась совершенно бессильна. Формально ей подчинялась многомиллионная армия, но все части, через расположение которых проезжал эшелон Крыленко, заявляли о своем «нейтралитете». Огромные толпы солдат, наводнившие Могилев, ревниво следили за каждым шагом Духонина и немногих преданных ему офицеров. Но самое главное – Духонин лично оказался неспособен на решительные действия, у него не хватило характера сплотить вокруг себя все надежное и оказать захватчикам решительное сопротивление. Мы вряд ли можем сейчас осуждать его за это, Духонин с Дитерихсом находились под влиянием одного всепоглощающего страха: что в результате непродуманных действий они своими руками разрушат фронт и откроют дорогу немцам. Поэтому Духонин выбрал другой путь – принести себя в жертву и, если придется, достойно встретить смерть, оставаясь до конца на своем посту. Комиссар Временного Правительства при Ставке В. Б. Станкевич уверял в своих воспоминаниях, что первоначально Духонин собирался уехать и что именно Дитерихс в последний момент отговорил его. Но если учесть, что автомобилем, приготовленным для Духонина и Дитерихса, воспользовался именно Станкевич, его беспристрастность в этом деле по меньшей мере вызовет сомнения. Так или иначе, но единственным «мятежным» действием Духонина был своевременный приказ об освобождении из-под стражи арестованного генерала Л. Г. Корнилова и его соратников.

Между тем Крыленко, опасаясь возможного сопротивления, заранее распалял «праведный гнев» своих приспешников против «мятежника» Духонина. Утром 20 ноября (3 декабря) советский эшелон прибыл на могилевский вокзал. Никакого сопротивления оказано не было. Матросы арестовали Духонина, но когда они вели его к вагону Крыленко, все их тайные страхи вышли наружу взрывом слепой беспричинной ярости. Обезумевшая толпа буквально растерзала Духонина у самых дверей вагона нового «Главковерха», а Крыленко, напуганный результатами своей же агитации, побоялся вмешаться в этот самосуд, сделав вид, что ничего не видел и не слышал.

Потом, разумеется, эта дикая расправа была представлена «выражением праведного гнева народа» и была поставлена в заслугу как подстрекателям, так и исполнителям. В течение Гражданской войны в стане красных бытовала гнусная присказка «отправить в штаб к Духонину», что означало убить, расстрелять. И можно не сомневаться, что в тот трагический день матросы не собирались ограничиться лишь одной жертвой, а намеревались «отправить в штаб к Духонину» в первую очередь его начальника Штаба генерала Дитерихса, которого усиленно искали, но так и не нашли.

Михаилу Константиновичу удалось в самый последний момент укрыться во французской военной миссии, и затем, переодевшись во французскую форму, выехать в составе этой миссии в Киев. Там Дитерихс присоединился к Штабу завершавшего формирование Чешско-Словацкого корпуса, и приказом по корпусу от 26 января 1918 года был назначен начальником его Штаба.

* * *

К концу мая 1918 года, когда по Транссибирской магистрали началось повсеместное выступление чехословацких частей, генерал Дитерихс находился уже во Владивостоке. Там он возглавлял «Владивостокскую группу Чехо-войск», составлявшую до 14 000 человек. Эта группа первой прибыла во Владивосток и теперь ожидала транспортов для отправки на Западный фронт. Она находилась в совершенно ином положении, нежели остальные войска, задержанные местными Советами в Поволжьи, на Урале и в Сибири. Здесь на рейде стояли корабли Антанты; еще 5 апреля Япония, под предлогом защиты интересов своих подданных, высадила в порту небольшой десант. Большевицкий Совет во Владивостоке продолжал функционировать, но должен был действовать с постоянной оглядкой на союзников, и в городе сохранялось положение неустойчивого равновесия. Всей полнотой власти над чешскими войсками обладала «Владивостокская коллегия» из находившихся в городе представителей Отделения Чешско-Словацкого Национального Совета в России. Михаилу Константиновичу в этих обстоятельствах не оставалось ничего другого, как только проявлять лояльность по отношению к чешскому политическому руководству и представителям союзников.

Когда до Владивостока докатились вести, что по всей магистрали развернулись боевые действия между чехами и большевиками, члены «Владивостокской коллегии» отнеслись к этому крайне неодобрительно и предложили свое посредничество в улаживании конфликта. Соответственно, и сосредоточенные во Владивостоке легионеры в общем выступлении поначалу никакого участия не принимали. Дело дошло до того, что 16 июня 1918 года, когда по всей Сибири уже три недели шли ожесточенные бои, руководители Владивостокской группы послали капитану Гайде, сражавшемуся под Мариинском, следующую телеграмму:

«Вновь настойчиво напоминаем, что единственной нашей целью является возможно скорее отправиться на французский фронт, поэтому надлежит соблюдать полнейший нейтралитет в русских делах. Старайтесь договориться с местными советами на мало-мальски приемлемых для нас условиях. Одновременно телеграфируем “Центросибири”, чтобы гарантировали ваше продвижение на основании договора, заключенного между Советом Народных Комиссаров и Отделением Народной Рады от 26-го марта, согласно которого проследовали первые 12 поездов. Если добьемся договоренности, мы требуем в ваших собственных интересах и для достижения нашей единственной цели, чтобы вы немедленно прекратили свое выступление и продолжали продвигаться во Владивосток.

Члены Отделения Народной Рады: Гоуска, Шпачек, доктор Гирса, генерал Дитерихс».

Гайда воспринял эту телеграмму как измену общему делу, и его твердая позиция в конце концов подействовала отрезвляюще на Владивостокскую коллегию. Между тем члены местного Совета, пользуясь бездействием чешских войск, активно вывозили оружие и боеприпасы со складов Владивостокской крепости. Повели большевики и агитацию в рядах самих чешских полков, призывая их покидать свои части и вступать в Красную Гвардию (к концу июня перебежчиков набралось уже 200 человек, и из них был сформирован батальон). Все это вместе привело к тому, что, когда 26 июня в город прибыл курьер от Гайды с приказом немедленно выступать ему навстречу, «Владивостокская коллегия» после консультации с союзными консулами решила подчиниться этому приказу. Руки у Дитерихса были, наконец, развязаны.

29 июня 1918 года генерал направил Владивостокскому Совету Рабочих и Солдатских Депутатов ультиматум о разоружении в течение часа всех красных войск в городе. Одновременно с объявлением ультиматума Владивосток был окружен чешскими войсками, и когда срок ультиматума истек, они арестовали Совет, почти не встречая сопротивления, разоружили местный гарнизон в 1 200 человек и взяли под свой контроль склады крепости. Выступление во Владивостоке совпало с общим переломом в настроениях союзников. 29 июня союзные крейсера на рейде активно содействовали чехам, задержав и разоружив красные миноносцы. Японцы начали высадку крупных сухопутных сил, вскоре к ним присоединились англичане, французы и американцы.

Между тем Дитерихс перешел 1 июля в решительное наступление по нескольким направлениям: на северо-запад против Никольска-Уссурийского и на северо-восток – против Сучанских и Шкотовских угольных шахт. 3 и 4 июля южнее Никольска-Уссурийского произошло серьезное сражение. Большевицкий отряд силою в 3 600 человек при трех орудиях и двух бронепоездах был наголову разбит 2 000 чехов с девятью пулеметами и одним орудием; здесь же был разгромлен и батальон чехов-дезертиров. 5 июля чешская колонна вступила в Никольск-Уссурийский, а на другой день встретилась на станции Пограничной с белыми отрядами генерала Д. Л. Хорвата и Атамана И. П. Калмыкова, наступавшими из полосы отчуждения Китайско-Восточной железной дороги.

Красные отступали по Амурской железной дороге на Хабаровск, энергично преследуемые чехами. В районе Спасска большевики подготовили сильные позиции, но 16 июля и они были взяты, а советские отряды поспешно бежали дальше на север – к станции Уссури. Здесь к ним подошли значительные подкрепления из Хабаровска, и попытка чехов 1 августа форсировать слабыми силами реку Уссури не удалась. Им пришлось временно закрепиться на достигнутых рубежах. Мог ли предполагать Дитерихс, планируя все эти операции, что четыре года спустя именно здесь, на реке Уссури и под Спасском, ему придется дать красным свой последний бой?

Тем временем хабаровское направление было усилено отрядом Атамана Калмыкова, а затем и войсками союзников, которые полностью взяли на себя заботу об Уссурийском фронте. Дитерихс отозвал оттуда чешские части, передав командование японскому полковнику Иранаки. 23 августа союзные силы наголову разгромили красных у разъезда Краевского и, преследуя их, 4 сентября освободили Хабаровск.

В начале сентября в освобожденном Забайкальи, на станции Оловянной, произошла встреча штабов Гайды, Дитерихса, Семенова и представителей японского командования. После короткой встречи пути их снова разошлись. Гайда поехал на восток принимать части бывшей группы Дитерихса, а Михаил Константинович – на запад, в Челябинск, куда его срочно вызывали, вновь на должность начальника Штаба Чешско-Словацкого корпуса.

Между тем в командовании корпусом произошли перестановки. 28 августа 1918 года его командующим был назначен Я. Сыровой, произведенный из поручиков сразу в генералы. Бывший разведчик Русской Армии с 1914 года, потерявший глаз в 1917-м в сражении под Зборовом, Сыровой в дни выступления против большевиков показал себя не самым активным из командиров и на столь высокий пост был вознесен, возможно, потому, что был достаточно покладист и устраивал всех, включая и чешских политиков. Ему суждено было в будущем дважды сыграть роковую роль: в 1920 году, когда он выдал на расправу большевикам адмирала А. В. Колчака, и в 1938 году, когда, будучи Главнокомандующим чехословацкой армией, он «повторил свой подвиг», выдав собственную страну на расправу Гитлеру.

По соглашению между русским и чешским руководством командующий чехами одновременно являлся в оперативном отношении Главнокомандующим всеми войсками противо-большевицкого фронта на Урале и в Поволжьи. Разумеется, Сыровой по своей подготовке совершенно не был способен командовать армиями и фронтами. Поэтому вся работа автоматически ложилась на плечи начальника Штаба Чешско-Словацкого корпуса генерала Дитерихса.

Пока же Сыровой и Дитерихс отправились на Уфимское Государственное Совещание, призванное образовать на Востоке России единую государственную власть. 18 сентября 1918 года было достигнуто соглашение о создании Директории, а 24 сентября Верховным Главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России был назначен генерал В. Г. Болдырев. Сразу же после своего назначения он обсуждал с генералами Сыровым и Дитерихсом условия подчинения ему Чешского корпуса. Позднее Болдырев вспоминал:

«Я предлагал Дитерихсу принять то или иное участие в работе. Он отказался, заявив, что не хотел бы отрываться от чехов.

За время нашего совещания Дитерихс усиленно подчеркивал свою близость к чехам. Подчеркивание это было настолько ярким, что вызвало даже мой невольный вопрос: считает ли он себя русским генералом, – на что Дитерихс ответил: “Я прежде всего чешский доброволец”».

А вот каким увидел Дитерихса в это же время полковник К. В. Сахаров:

«Работая вместе с Дитерихсом и под его начальством с 1915 года, я хорошо знал его раньше; и теперь прямо не узнал: генерал постарел, исхудал, осунулся, не было в глазах прежней чистой твердости и уверенности, а ко всему он был одет в неуклюжую и невоенную чешскую форму, без погон, с одним ремнем через плечо и со щитком на левом рукаве…

– “Много пережить пришлось тяжелого”, – сказал мне М. К. Дитерихс. – “Развал армии, работа с Керенским, убийство Духонина почти на моих глазах. Пришлось скрываться от большевиков. Потом работа с чехами”…

Мрачно и почти безнадежно смотрел генерал Дитерихс на предстоящую зиму.

– “Надо уходить за Иртыш”, – было его мнение. – “Вы не можете одновременно формироваться и бить большевиков, да и снабжения нет, а англичане когда-то еще дадут. Чехи”… – он махнул рукой. – “Чехи воевать не будут, развалили их совсем”».

Разумеется, оба автора воспоминаний пристрастны. Болдырев фактически предлагал Дитерихсу предать своего прямого начальника и почему-то обиделся, когда тот отказался. Сахаров же через год занял место Дитерихса, и ему выгодно было представить дело так, будто Михаил Константинович уже в 1918 году разуверился в исходе борьбы и собирался «уходить за Иртыш». Но, кажется, все свидетели согласны в одном: Дитерихс в это время был демонстративно лоялен к чешскому руководству, военному и политическому. Однако похоже, что двойственность собственного положения сильно тяготила его.

С Болдыревым после долгих переговоров удалось добиться соглашения. При этом формула служебных взаимоотношений была сложной и искусственной: Сыровой согласился подчиниться Болдыреву как Верховному Главнокомандующему, но при этом все действующие русские части в оперативном отношении были в свою очередь подчинены Сыровому как Командующему фронтом. Штаб фронта, который русские именовали Западным (по отношению к Омску, новой столице Белой Сибири), а союзники – Восточным (видя в нем восстановленный противо-германский Восточный фронт Первой мировой войны), обосновался в Челябинске. В задачу Дитерихса (как фактического Командующего фронтом) входила координация действий всех оперативных групп. Но резкое изменение политической ситуации не оставило ему возможности серьезно проявить себя на этом посту.

Произошедший через месяц в Омске переворот, провозглашение Верховным Правителем адмирала Колчака, а затем и отвод всех чешских частей в тыл сделали невозможным сохранение прежнего смешанного чехо-русского Верховного командования. В январе 1919 года штаб фронта был расформирован, а все войска объединены в три отдельные армии: Сибирскую, Западную и Оренбургскую.

В этой обстановке генерал Дитерихс не видел возможным продолжать свою службу в чешском корпусе, и в результате 8 января 1919 года последовал приказ: «Определяются в Русскую Службу, Чешской Службы: Состоящий в должности Начальника штаба Главнокомандующего армиями Западного фронта Генерал-Лейтенант Дитерихс – тем же чином и с зачислением по Генеральному Штабу; Командовавший Екатеринбургской группой Генерал-Майор Гайда – с утверждением в чине и с зачислением по армейской пехоте».

* * *

В отличие от Гайды, возглавившего вскоре Сибирскую Армию, генерал Дитерихс не получил нового поста в действующей армии. Вместо этого 17 января 1919 года по предписанию адмирала Колчака на него было возложено «общее руководство по расследованию и следствию по делам об убийстве на Урале Членов Августейшей Семьи и других Членов Дома Романовых».

Хотя это новое поручение больше напоминало почетную отставку, Михаил Константинович, будучи убежденным монархистом и глубоко верующим человеком, отнесся к возложенной на него задаче со всей ответственностью. Он привлек к расследованию следователя по особо важным делам Омского окружного суда Н. А. Соколова, и за три месяца была проделана огромная работа, в результате которой стали известны основные детали этого преступления.

Соколов неопровержимо доказал, что погибла вся Царская Семья и что организаторы преступления действовали не по собственной инициативе, а по прямому указанию из Москвы. Он сумел восстановить всю картину убийства и сокрытия его следов, проследить почти весь путь убийц, увозивших останки Мучеников, нашел кострища, на которых жгли трупы. Были собраны многочисленные реликвии – вещи, принадлежавшие Николаю II и Его Семье, позднее вывезенные из России. К сожалению, неудачи на фронте и сдача Екатеринбурга не дали довести следствие до конца.

Полностью посвятив себя этому делу, Михаил Константинович всю весну безвыездно пробыл в Екатеринбурге. Но в мае, в связи с ухудшением обстановки на фронте, возник острый конфликт между командующим Сибирской Армией генералом Гайдой и начальником Штаба Верховного Главнокомандующего генералом Д. А. Лебедевым. В первых числах июня Дитерихс срочно был вызван в Омск к Верховному Правителю и получил предписание вместе с генералами А. Ф. Матковским и М. А. Иностранцевым образовать особую комиссию для рассмотрения вопроса об обоснованности обвинений Гайды.

Комиссия заседала три дня и пришла к выводу, что по существу Гайда совершенно прав в своих обвинениях, но облек протест в недопустимую форму. Однако Дитерихс, докладывая адмиралу выводы комиссии, прибавил, что, по его мнению, Гайда для пользы дела должен быть сохранен на своем посту. Одновременно, признавая вину Лебедева, Дитерихс, по свидетельству генерала Иностранцева, настоятельно советовал Колчаку временно не увольнять и его. Дело в том, что до Михаила Константиновича уже дошли слухи, будто на место Лебедева прочат именно его, и он не хотел давать повода для сплетен.

Колчак с приведенными доводами полностью согласился, и все же не прошло и месяца, как генералу Дитерихсу пришлось заменить сразу обоих «спорщиков» – 20 июня 1919 года вышел Приказ Верховного Главнокомандующего за № 149, которым предписывалось:

«1. Сибирскую Отдельную армию, Западную Отдельную армию и речную боевую флотилию в полном составе подчинить Генерал-Лейтенанту Дитерихсу на правах Главнокомандующего фронтом.

2. Генералу Дитерихсу в командование вступить немедленно».

7 июля Дитерихс принял у Гайды командование над стремительно откатывающейся на восток армией. Непосредственная угроза нависла уже над Екатеринбургом, и Дитерихсу пришлось срочно организовывать правильную эвакуацию города. 15 июля Екатеринбург был оставлен белыми войсками. Предотвращая панику, Михаил Константинович выехал из него одним из последних.

А накануне приказом Верховного Главнокомандующего за № 158 генерал Дитерихс был назначен «Главнокомандующим Восточным фронтом, с подчинением ему всех войск Сибирской и Западной армий», которые реорганизовывались при этом в три неотдельных армии. Сибирская Армия была разделена на две: 1-ю генерала А. Н. Пепеляева и 2-ю, которую возглавил недавно приехавший из Франции генерал Н. А. Лохвицкий. Западная Армия переименовывалась в 3-ю, ею командовал произведенный в генералы К. В. Сахаров.

Однако в то время как генерал Дитерихс был всецело поглощен приведением в порядок Сибирской Армии, за его спиной Сахаров и фактически уже лишенный большей части своих полномочий Лебедев задумали самостоятельную наступательную операцию. Она вылилась в сражение под Челябинском 25 июля – 4 августа 1919 года.

Планируя эту операцию, генерал Сахаров предполагал заманить в ловушку советскую 5-ю армию, преднамеренно сдав город Челябинск и одновременно нанеся удары севернее и южнее города. Обе группы должны были перейти в наступление 25 июля и окружить втянувшиеся в город красные войска. Опасность проведения столь сложной операции и большой риск неудачи во внимание не принимались. Более того, для проведения этой операции генералом Лебедевым были без согласия Дитерихса привлечены из тыла последние резервы – 11-я, 12-я и 13-я Сибирские стрелковые дивизии. То, что они еще не закончили обучение и состояли по существу из неопытных новобранцев, в расчет принято не было. Не смогло командование и выявить существовавшие в каждом из этих новых полков подпольные коммунистические ячейки. В результате разразилась катастрофа: как только дивизии были вывезены на фронт, в первом же бою бо́льшая часть их перебежала на сторону красных, убивая по дороге собственных офицеров. 13-я Сибирская дивизия оказалась в этом отношении несколько получше – она потеряла «всего лишь» три четверти своего состава и, по крайней мере, сохранилась как боевое соединение; две же другие были через неделю расформированы, поскольку в них осталось по 200 штыков в каждой. Так бездарно были погублены последние резервы, а оставшихся сил не хватило для исполнения задуманного плана, что и стало основной причиной неудачи Челябинской операции.

Известия об этих самовольных действиях привели Михаила Константиновича в ярость, но он был бессилен остановить уже развернувшееся сражение. Однако на будущее он потребовал предоставить ему всю полноту власти над войсками фронта. И 9 августа адмирал Колчак, в дополнение к должности Главнокомандующего Восточным фронтом, своим приказом за № 172 назначил генерала Дитерихса также временно исполняющим обязанности начальника Штаба Верховного Главнокомандующего и военного министра.

* * *

Перед Дитерихсом стояла задача остановить продвижение красных, перехватить у них инициативу, а при благоприятных условиях – и отбросить противника назад за Урал. Кроме того, выяснилось, что советское командование после сражения под Челябинском сняло со своего Восточного фронта несколько дивизий и перебросило их на юг, против Деникина, который в это время развивал успешное наступление на Москву. Нужно было помочь Деникину, оттянув на себя часть красных сил. Все это в совокупности заставило Дитерихса решиться на новую попытку наступления.

Но для этого сначала надо было стабилизировать фронт, остановить непрерывный отход. И тогда Михаил Константинович задумал смелый маневр. Прикрываясь частью своих сил, он снял с фронта пять стрелковых дивизий и передислоцировал их в район Петропавловска для отдыха и пополнения. Кроме того, еще одна дивизия пополнялась и развертывалась в ближайшем тылу. Как только отходящие войска достигли линии реки Ишим и города Петропавловска, отдохнувшие дивизии немедленно влились в боевую линию, и 2 сентября войска всех трех армий без промедления, одновременно перешли в решительное наступление.

На этот раз сражение было подготовлено куда тщательнее, чем под Челябинском. Атаман Сибирского Казачьего Войска генерал П. П. Иванов-Ринов объявил «сполох» и сумел поднять по станицам все население до 50-летнего возраста. Из них был сформирован конный Сибирский казачий корпус, который вместе с пластунскими частями составил Степную группу генерала Лебедева. Эта группа совместно с Уральской группой генерала В. Д. Косьмина была заранее скрытно сосредоточена южнее железной дороги Курган – Петропавловск – Омск с задачей выйти во фланг и тыл 5-й армии красных.

Однако ожесточенное сражение пошло не совсем так, как было задумано. На второй его день красные нашли в полевой сумке убитого ординарца копию приказа Дитерихса и своевременно успели перебросить силы на атакуемый фланг. Роковую роль сыграло здесь также и то, что возглавивший Сибирский казачий корпус генерал Иванов-Ринов не обладал ни талантом, ни дерзостью, необходимыми для настоящего кавалерийского начальника. Он не решился смело прорвать фронт и уйти в рейд по красным тылам, а вместо этого после нескольких мелких тактических успехов вывел казаков «на отдых». Узнав об этом, Колчак отрешил Иванова-Ринова от командования корпусом, но было уже поздно – советские войска успели выйти из-под удара. Столь же медленно развивалось наступление и на участках 1-й и 2-й армий, еще не успевших до конца оправиться от июньских и июльских поражений. Получилось, что основную тяжесть наступления пришлось принять на себя 3-й армии генерала Сахарова, а вместо охвата флангов удался мощный прорыв вдоль полотна железной дороги на Курган. Под ударами группировок Войцеховского, Каппеля и Косьмина красный фронт начал быстро подаваться назад.

После месяца ожесточенных боев белые войска нанесли противостоящим им 5-й и 3-й армиям советского Восточного фронта, которым командовал В. А. Ольдерогге, тяжелое поражение, и ко 2 октября вышли обратно к реке Тобол. Но здесь стало ясно, что наступательный порыв иссяк. Части понесли тяжелые потери, которые не успевали замещаться текущими пополнениями, и для форсирования реки уже не было сил.

Вот когда сказалось отсутствие трех Сибирских дивизий, бездарно погубленных под Челябинском. Теперь же для пополнения рядов приходилось выбрасывать на фронт мелкие части: Морской учебный батальон, сформированный из корабельных команд Камской речной боевой флотилии, формирующуюся Образцовую Егерскую бригаду (побатальонно), Особую дивизию, первоначально предназначавшуюся для установления в районе Каспия связи между левым флангом армий адмирала Колчака и правофланговыми частями Вооруженных Сил Юга России генерала Деникина. Командующий 3-й армией Сахаров, по его признанию, бросил в бой все, до собственного конвоя включительно. Когда не хватило и этого, то адмирал Колчак отправил в «командировку» на фронт и свой личный конвой, который принял участие в одном из боев. Но, разумеется, это был лишь красивый жест, армии требовалась помощь в гораздо большем размере.

Выяснилась также полная ненадежность поступающих пополнений. Мобилизованные сибирские крестьяне прибывали на фронт уже распропагандированными большевицкими агитаторами и во многих случаях в первом же бою переходили на сторону красных. Подобные пополнения не столько усиливали, сколько ослабляли войска.

Поэтому неудивительно, что Колчак и Дитерихс, столкнувшись с таким явлением, поневоле обратили особое внимание на привлечение в армию добровольцев. Для этой цели было создано «Управление добровольческих формирований» под руководством генерала В. В. Голицына. В начале сентября это управление вместе с инициативной группой, возглавляемой протоиереем отцом Петром Рождественским и профессором Д. В. Болдыревым, выдвинули идею создания «Дружин Святого Креста и Зеленого Знамени», которые состояли бы из глубоко верующих людей, воспринимавших большевиков как разрушителей Веры и Церкви. В разработанном «Положении о дружинах Святого Креста» говорилось: «Каждый вступающий в дружину Св[ятого] Креста, кроме обычной присяги, дает перед Крестом и Евангелием обет верности Христу и друг другу и в знак служения делу Христову налагает поверх платья восьмиконечный Крест». Впрочем, как это видно из названия, некоторые дружины могли быть созданы и из мусульман; главным критерием здесь была именно глубокая вера, противопоставляемая воинствующему атеизму красных.

Дитерихс активно поддержал эту идею, поскольку она была ему внутренне близка. Развернулась усиленная агитация в церквах, среди верующих, и в результате к 23 сентября первая дружина Святого Креста была сформирована в городе Омске и после торжественного молебна выехала на фронт. Всего же до середины ноября в дружины Святого Креста вступило около 6 000 человек. Это была последняя попытка пополнить части морально устойчивым элементом, но она запоздала и из-за нерадивости генерала Голицына не достигла того размаха, на который рассчитывало командование.

В отличие от белых, командующий красным Восточным фронтом Ольдерогге имел реальную возможность быстро пополнить свои части. В дни Тобольского сражения Дитерихс писал: «Как бы ни было нам тяжело, но мы должны проявить максимальное упорство, дабы противник не мог взять ни одного человека с Восточного фронта, а наоборот, вез свои дивизии на нас. Если за октябрь месяц большевики не усилятся против Деникина, то он к середине октября займет Москву». Эта задача была почти выполнена: красные отменили все намечавшиеся перевозки на Южный фронт, и теперь все их многочисленные резервы были брошены против поредевших армий адмирала Колчака, так что когда после двухнедельного затишья и перегруппировки 14 октября 1919 года советские войска перешли в наступление, сил, чтобы остановить его, у Белого командования уже не было.