Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

Однако ожидания Шкуро относительно быстрых пополнений Кубанской Армии оправдались лишь частично. Кубанский край был истощен многочисленными мобилизациями, и рассчитывать приходилось только на молодых призывников-новобранцев. Испытанные кадры погибли в боях, а многочисленные дезертиры ни при каких обстоятельствах не собирались снова брать в руки оружие. Тем не менее к концу января удалось довести до штатной численности полки 2-го Кубанского корпуса, который предполагалось сделать ударным резервом, аналогичным 4-му Донскому корпусу. Кубанские полки получили новых лошадей, обмундирование, пополнили запасы оружия. В конце января Шкуро произвел смотр корпусу и нашел, что он «представился в блестящем боевом порядке и можно смело сказать, что он является гордостью Кубани». Корпус под началом генерала В. Г. Науменко выступил на Манычский фронт. Под личный контроль взял Шкуро организацию 3-го Кубанского корпуса, получавшего пополнения из Баталпашинского отдела.

Директивой Ставки от 26 января 1920 года генералу Шкуро предписывалось: «прочно обеспечивая Ставропольское направление, разбить 10-ю советскую армию». В развитие этой директивы Шкуро издал приказ о нанесении концентрированного удара по прорвавшейся красной коннице Буденного. Предполагалось, что 2-й Кубанский корпус очистит от красных левый берег Маныча и перейдет вместе с полками 4-го Донского корпуса в контрнаступление с глубоким охватом левого фланга красного фронта. Кубанские пластуны, сведенные в 1-й Кубанский корпус, должны были отразить атаки буденновской конницы в районе станции Великокняжеской.

Однако советская конница, прорвавшись на стыке Донской и Кубанской Армий, стала быстро продвигаться в тыл белого фронта на станцию Тихорецкую. Высланный против нее 4-й Донской корпус понес в морозных манычских степях тяжелейшие потери обмороженными, в том числе – смертельно. Захватив Тихорецкую, Буденный направил удар на 1-й Кубанский корпус, расположенный в районе Песчанокопская – Белая Глина и совершенно неожиданно оказавшийся перед мощной группировкой из трех красных стрелковых дивизий и конными корпусами Буденного и Думенко (свыше 18 000 штыков и сабель против кубанских пластунов численностью немногим более 6 000). Прикрывавшая Белую Глину Донская бригада генерала А. В. Голубинцева была отброшена, а Сводно-Гренадерская дивизия сдалась в плен. Пластуны остались одни перед ударной группой красных.

Последовал страшный разгром 1-го Кубанского корпуса. Пластунские полки, укомплектованные неопытными призывниками последних мобилизаций, рассыпались, многие сдались в плен. Прорвавшись к Белой Глине, буденновские части вышли в глубокий тыл Вооруженных Сил Юга России, отрезая от основных сил Баталпашинский отдел, Ставропольскую губернию и всю Терскую Область.

7 февраля 1920 года в Штабе Донской Армии на станции Сосыка состоялось совещание, на котором присутствовали Главнокомандующий генерал А. И. Деникин, Донской Атаман генерал А. П. Богаевский, Кубанский Атаман генерал Н. А. Букретов, командующий Донской Армией генерал В. И. Сидорин и генерал А. Г. Шкуро. На совещании обсуждался вопрос о возможности продолжения борьбы в Кубанской Области, обороны на линии реки Кубань – последнем рубеже, где еще можно было бы остановить продвижение красных. На этом же совещании была решена и судьба Шкуро. Становилось ясно, что, хотя Андрей Григорьевич и является наиболее приемлемой фигурой для Деникина и у него отсутствуют любые стремления к самостийности, он не может справиться с ответственной ролью командующего Кубанской Армией. Налицо были и оперативные просчеты Штаба Шкуро, который упустил из виду оперативную координацию действий Кубанских корпусов. Находясь на посту командующего, Шкуро бо́льшую часть времени отдавал разъездам по станицам и мобилизациям казаков.

А для «самостийников» имя Шкуро было еще более неприемлемым. Их идеологи в эмиграции писали: «Кубанские казаки хорошо понимали, что ген[ерал] Шкуро являлся апостолом деникинско-русской “правды”, которую отвергало Кубанское казачество. Пребывание ген[ерала] Шкуро на посту командующего армией ясно указывало казакам на то, что их снова хотят повести все той же дорогой на Москву. Только упрямые противники организации настоящей Кубанской армии могли одобрять пребывание ген[ерала] Шкуро на посту командующего Кубанской армией. И только после того, как большевистские армии перешли через рубеж р[еки] Маныча, после того, как неумелые руководители открыли тыл 1-го Кубанского корпуса ген[ерала] Крыжановского для нападения Буденновских дивизий и этим подготовили страшный разгром корпуса, только после того, как оставшийся в одиночестве в северо-западном углу Ставропольской губернии, охватываемый противником с обоих флангов, расстроенный 2-й Кубанский корпус ген[ерала] Науменко поспешно отскочил к станице Кавказской; после того, как 4-й Кубанский корпус был тесно прижат к самому Ставрополю, а конная группа ген[ерала] Павлова 12 февраля понесла поражение под Средне-Егорлыцком, после того, как большевистские дивизии на широком фронте вошли в пределы Кубани, ген[ерал] Деникин отстранил ген[ерала] Шкуро от должности командующего Кубанской армией».

Приказ Главнокомандующего от 14 февраля 1920 года гласил: «Назначается состоящий в резерве при Штабе Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России генерал-лейтенант Улагай – командующим Кубанской армией. Командующий Кубанской армией генерал-лейтенант Шкуро – откомандировывается в мое распоряжение с сохранением содержания по последней должности…»

После отставки Шкуро выехал в Екатеринодар. Он еще надеялся использовать свой авторитет для того, чтобы поднять Баталпашинский и Кавказский отделы Кубанского Войска, но изменить ход войны был уже не в силах. Казаки отказывались воевать, белому фронту не удалось удержаться и на линии Кубани. Забрав из Кисловодска семью, Шкуро выехал в Новороссийск.

После того, как основная часть Кубанской Армии осталась непогруженной и не смогла эвакуироваться в Крым, Шкуро принял на себя командование группой войск сочинского направления. В нее свели остатки Донских и Кубанских частей. Здесь до середины апреля 1920 года он вместе с другими Кубанскими генералами безуспешно пытался организовать сопротивление казаков. Бо́льшая часть армии сдалась красным, и лишь немногие Кубанские части эвакуировались в Крым. Но с приходом на пост Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России генерала Врангеля Андрею Григорьевичу места в их рядах не нашлось, и он покинул Белый Крым.

* * *

Начался эмигрантский период его биографии. Содружество «волков»-партизан продолжалось и в Зарубежьи. Вместе со своим командиром они составили ансамбль цирковых наездников. В 1928 году Шкуро заключил контракт о создании труппы казаков – джигитов, танцоров и песенников. Казаки, одетые в специально сшитые для них белые и алые черкески, выступали на одном из ипподромов под Парижем. В политической жизни Шкуро не принимал активного участия, хотя и состоял членом «Объединенного Совета Дона, Кубани и Терека».

Вторая мировая война открыла в судьбе Шкуро последнюю страницу. Как и многие белые эмигранты, он с надеждой воспринял нападение Германии на СССР, видя в этом возможность «победы над большевизмом». И для самого Шкуро, и для его казаков война против Советского Союза была продолжением войны Гражданской.

Шкуро принял участие в формировании казачьих частей для борьбы на Восточном фронте. После вступления частей Вермахта на Кубань шкуринцы снова оказались около родных станиц, призывая земляков-кубанцев к «борьбе с иудо-масонским сталинским режимом». Снова над казачьими станицами стал развеваться черный флажок «Волчьей сотни». Эмигрантские журналы обошла фотография: «Генералы А. Г. Шкуро и Гельмут фон Паннвиц среди офицеров XV Казачьего кавалерийского корпуса».

5 сентября 1944 года генерал Шкуро был назначен начальником резерва Казачьих Войск. Кубанцы были переброшены в Северную Италию, в район Толмеццо, где располагался походный Казачий Стан. Последовали операции против итальянских партизан, переход в Австрию. Вместе с казаками шел и Шкуро. Когда Германия подписала Акт о капитуляции, генерал находился в городе Шпиталь, недалеко от Лиенца. Белому генералу пришлось до конца разделить страдания своих казаков.

28 мая англичане пригласили его на совещание в штаб английского фельдмаршала Александера, в город Юденбург, где его арестовали и 6 июня 1945 года выдали советским властям. Рассказывали, что старый генерал хотел покончить жизнь самоубийством (бросался на штык) – такого позора и предательства он перенести не мог, ведь он был награжден орденом Бани от самого Короля Великобритании. Вместе с генералом П. Н. Красновым Шкуро был доставлен в Москву. Внучатый племянник Краснова вспоминал позднее минуты «общения» заключенных с окружавшими их советскими конвоирами и своеобразную «популярность», которой пользовался у тех генерал Шкуро:

«Около него до зари торчала большая группа, главным образом, молодежи из сержантов, глаз не спускавшая с его подвижного лица. Шкуро ни на минуту не терял своего юмора. Отчаяние и гнев остались там, за мостом в Юденбурге, там, где остались предатели и изменники своему слову. В этих простых армейских солдатах, в большинстве деревенских парнях, он видел просто русских людей. Они, обращаясь к нему, называли его и “батько”, и даже “атаман”, переименовав его из Шкуро в Шкуру, и некоторые хвастались, что слышали о нем просто “небылицы” от своих дедов, дядьков и отцов.

Оживившись, Шкуро с большим подъемом рассказывал о “лупцовке” красных. Солдаты гоготали и хлопали себя по ляжкам от удовольствия. Более пожилые возражали и доказывали, что и они, красные, давали перца шкуринской волчьей сотне.

– Верно! – соглашался Шкуро. – Давали! Давали так, что у нас зады трещали!

Опять восторженный взрыв хохота. – Ишь ты, какой! – крякали все от удовольствия…

– Ишь, руки-то у тебя какие маленькие! – заметил один из сержантов.

– Маленькие, да удаленькие! Рубить умели! – весело ответил генерал, делая рукой типичные для рубки движения. Солдаты взвизгивали от удовольствия…»

Но между «простыми армейскими солдатами» – русскими людьми и пленными Белыми генералами по-прежнему стоял коммунистический режим. После показательного процесса «изменник Родины», «пособник оккупантов» генерал Шкуро был казнен по приговору Верховного Суда СССР 17 января 1947 года. Скупые строчки приговора, опубликованные в газете «Известия» от 17 января, поставили точку в его биографии: «В соответствии с п. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила обвиняемых: Краснова П. Н., Шкуро А. Г., Султан-Гирей, Краснова С. Н., Доманова Т. И. и фон-Панвиц к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение».

Так завершился жизненный путь Кубанского «волка»-партизана, одного из самых популярных Белых героев Гражданской войны в России. Завершилась судьба, полная бурных эпизодов, бесконечной борьбы и скитаний. Жизнь, через которую прошли практически все драматические, но в то же время и героические события ушедшего в историю ХХ века. Судьба, которая, возможно, могла быть иной, более спокойной, размеренной, но… это была бы уже судьба другого человека.

В. Ж. Цветков

Генерал-лейтенант К. К. Мамантов

Герой Тихого Дона, «вихорь-генерал», «донская стрела» – Константин Константинович Мамантов. Его образ навсегда остался на страницах Гражданской войны в ярых, беспощадных атаках казачьей конницы, смелых, даже авантюрных набегах и прорывах. Трудно представить его в зарубежном «рассеянии», человеком, обремененным тяготами эмигрантского бытия или дрязгами внутри казачьего стана.

Очень многие биографии Белого генералитета неизвестны современным исследователям. Читая скупые строчки послужного списка, не можешь представить себе жизнь того или иного участника Белой борьбы. Появляются многочисленные мифы. И чем более заметна фигура Белого генерала, тем большим количеством мифов она обрастает.

Жизнь Константина Константиновича – яркий тому пример. В его биографии встречается очень много неточностей и разночтений. Почти все документы, личные вещи, письма и фотографии хранились у его вдовы Екатерины Васильевны Мамантовой (урожденной Сысоевой). Но некоторые из них погибли во время Второй мировой войны, а остальные были украдены у вдовы в 1945 году в Вене.

Начнем с фамилии. Почти в каждой советской книге по истории Гражданской войны ее писали «Мамонтов» («Мамонтовский рейд»). Между тем никаких ассоциаций с доисторическим животным здесь не было. Не было и родственных связей с Саввой Мамонтовым – известным меценатом. Дело в том, что так называл генерала Л. Д. Троцкий, намеренно искажая фамилии «белобандитов» в своих приказах. Позднее это написание сохранилось, а о восстановлении исторической истины по отношению к «контрреволюционеру» в то время думать не приходилось. Книга советского военного историка М. Рымшана «Рейд Мамонтова» (кстати, одна из немногих, объективно отражающих историю рейда) надолго закрепила «Мамонтова» в историографии. Правда, в советской энциклопедии «Гражданская война и иностранная военная интервенция» приведен замечательный по своей простоте вариант – «Мамонтов (настоящая фамилия – Мамантов)».

На самом же деле, в послужных списках, приказах и большинстве белых мемуаров фамилия генерала писалась как «Мамантов». В святцах указывается имя «Мамант» с ударением на втором слоге, по-гречески оно означает «сосущий грудь». От этого имени и произошла дворянская фамилия Мамантовых.

Следующий, довольно распространенный миф: Мамантов – «природный» казак. На самом деле, его рождение, воспитание и начало военной карьеры не имели никакого отношения к казачеству. Будущий генерал родился 16 октября 1869 года в Санкт-Петербурге в семье офицера Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Константина Николаевича Мамантова. Древний род Мамантовых, известный по земельной росписи еще с XV века, владел несколькими имениями в Псковской, Новгородской и Минской губерниях (в части документов даже отмечалось «из дворян Минской губернии»). Семейные доходы были небольшими, однако позволяли содержать дом в Петербурге и обеспечить сыну хорошее военное образование, а в том, что он продолжит семейные традиции и будет военным, родители не сомневались.

Полученное образование и связи в петербургском свете предполагали если не блестящую, то хорошую, достойную карьеру офицера-кавалериста. Так, брат Константина Николаевича – Валерий Николаевич приходился зятем российскому министру финансов, а позднее премьер-министру Владимиру Николаевичу Коковцову (его женой была родная сестра премьера). Двоюродный брат К. Мамантова Николай Николаевич Коковцов находился рядом с генералом почти до самых последних дней его жизни. Мамантовы вели светскую жизнь, часто давали небольшие музыкальные вечера, благотворительные концерты.

В 1888 году Константин закончил Николаевский кадетский корпус, а два года спустя Николаевское кавалерийское училище. Мамантов считался дисциплинированным юнкером, но отличался порой резкостью, смелостью поступков. Он занимал должность взводного портупей-юнкера – небольшого, но все-таки командира.

Вчерашний юнкер стал корнетом Лейб-Гвардии Конно-Гренадерского полка. «Мрачные» Конно-Гренадеры, как иронично называли их в гвардейской среде, не менее других полков отличались внутренней спайкой и корпоративностью, хотя и не кичились славой Кавалергардов или Конногвардейцев.

Среди товарищей по полку будущий генерал выделялся не только высоким ростом и незаурядной внешностью. Молодого корнета отличала и изысканность манер, и некая особая элегантность в военной выправке и форме. Но сохранились присущие ему еще с училищных лет гордость, независимость суждений, большое самолюбие и вспыльчивость. Мамантов получил прочную репутацию человека, готового отстаивать свою честь и свои убеждения, несмотря ни на что. «Отчаянный бретер», – называли его однополчане.

Независимый, гордый офицер пользовался вниманием дам петербургского света. Роковой для его карьеры стала майская дуэль 1893 года. Суд чести Конно-Гренадерского полка постановил исключить Мамантова из своих рядов, правда, не без прямого давления со стороны командующего Гвардейским корпусом. Мамантов считал решение несправедливым, остро переживал исключение из списков полка и фактически из петербургского общества. Ведь теперь ему предстояло весьма неприятное превращение из блестящего корнета-Гвардейца в заурядного поручика 11-го драгунского Харьковского полка.

Может быть, это и объясняет тот факт, что в отличие от нагрудного знака Николаевского кавалерийского училища знак Лейб-Гвардии Конно-Гренадерского полка Мамантов никогда не носил. В память о гвардии остались лишь пышные усы – полковая гордость Конно-Гренадер, отличавшие Мамантова, пожалуй, ото всех остальных генералов Белого Юга.

Армейский драгунский полк, в который волею судьбы попал вчерашний гвардеец, хотя и имел славную историю еще со времен Царя Алексея Михайловича (старшинство с 1651 года, со слободских казачьих полков), тем не менее не отличался серьезными карьерными перспективами. Однако Мамантов втянулся в службу и в 1896 году получил чин штаб-ротмистра. Но, видимо, и здесь вольный характер молодого офицера дал себя знать. 30 июня 1898 года он вышел в отставку с зачислением в запас по армейской кавалерии.

Можно было бы считать военную карьеру Мамантова законченной. Но, наверное благодаря неплохим родственным связям и знакомствам, в 1899 году «по особому ходатайству» его зачислили в «комплект Донских казачьих полков», и службу он продолжил в 3-м Донском казачьем Ермака Тимофеевича полку, дислоцированном в крупном губернском городе – Вильне. Тогда же он стал приписным казаком станицы Усть-Хоперской 1-го Донского округа.

Молодому подъесаулу (казачий чин, соответствующий чину штаб-ротмистра регулярной кавалерии, в этом чине Мамантова зачислили в запас) перевод в казачьи полки казался просто «меньшим злом» по сравнению с полной отставкой. И вряд ли мог он предположить, что Дон станет теперь частью его биографии, его судьбы, всей последующей жизни. Не в пример регулярной кавалерии, где независимость Мамантова многих отталкивала, для казаков подобное поведение было обычным. Но… Мамантов никогда не вел себя с казаками, так сказать, «запанибрата». Он никогда не подделывался, не изменял себе, не старался специально «понравиться», умел «держать дистанцию», во многом сохранив свои «гвардейские», «барские» привычки. Мамантов ценил равенство отношений, не переходя при этом пределов уставной дисциплины. Для казаков он оставался «своим». Ведь, наверное, главное, что роднило его с казаками, – это обостренное чувство свободы, воли, ради которой российское казачество поднималось на борьбу с поработителями.

Служба шла своим чередом, и новый ХХ век Мамантов встретил с повышением. 1 октября 1901 года он был произведен в чин есаула (ротмистра по рангам регулярной кавалерии). Но мирная жизнь в Вильне уже не устраивала Мамантова. Начинается война с Японией, и для Мамантова перевернулась новая страница биографии. Как и многие его товарищи по полку, он подал прошение о переводе в Маньчжурию, на фронт. Прошение удовлетворили, и Мамантов едет на Дальний Восток, где в составе 1-го Читинского полка Забайкальского Казачьего Войска проходит всю войну. Полк действовал в составе конной группы генерала Мищенко, известного своими смелыми рейдами по тылам японской армии. Очевидной становилась эффективность самостоятельных действий маневренных конных групп, впоследствии подтвержденная прославленным рейдом самого Мамантова. Примечательно, что другой знаменитый кавалерийский генерал – Петр Николаевич Врангель, воевавший в составе конной группы Ренненкампфа, также участвовал в таких рейдах.

Молодой офицер получил первые боевые награды: ордена Святой Анны IV-й степени с надписью «За храбрость» – знаменитая «аннинская шашка», Святого Станислава III-й степени с мечами и бантом и II-й степени с мечами, Святой Анны III-й степени с мечами. 26 февраля 1908 года Мамантов был произведен в чин войскового старшины (подполковника – по регулярной кавалерии) и принял сотню в родном 3-м Донском казачьем полку.

После окончания войны многим офицерам – ее участникам открывалась возможность для продолжения карьеры, поступления в Императорскую Академию Генерального Штаба, ведь «военный стаж» давал определенные льготы. Однако Мамантов остался в родных для него казачьих полках, переведясь в 1-й Донской генералиссимуса князя Суворова полк. Это означало почти возвращение в Гвардию, ведь полк располагался в Первопрестольной столице – Москве. А должность помощника командира по строевой части, которую получил 40-летний войсковой старшина, многими считалась венцом карьеры. Возвращение в московский свет совпало с первым, правда весьма поздним, браком с баронессой фон Штемпель, оба брата которой командовали полками в 6-й кавалерийской дивизии. Вскоре родилась дочь Екатерина. Разнообразие в будни военной службы вносилось скачками и парфорсными охотами, занятиями шведской гимнастикой. Во время полковых праздников он никогда не пил водки, а лишь немного хорошего французского вина. Служба в Московском военном округе не была обременительной и позволяла Мамантову часто приезжать к своей матери в Санкт-Петербург, возвращаясь к жизни петербургского общества.

Очередной этап военной карьеры Мамантова был связан с началом войны с Германией. Ее он встретил командиром 19-го Донского казачьего полка (в составе 4-й Донской казачьей дивизии). Кавалерийские операции в годы Великой войны не отличались масштабностью, и казачьи части занимались по преимуществу разведкой и неглубокими рейдами по тылам противника. Не было заметных фронтовых успехов и у полка Мамантова. В 1916 году он получил чин полковника и был назначен командиром 6-го Донского генерала Краснощекова полка.

Несмотря на поддержку со стороны родственников, дальнейшее продвижение в чинах было скромным. Войну Мамантов закончил в чине полковника. При всем своем честолюбии он никогда не стремился угождать, считая, что сам по себе факт удачной операции, выигранного сражения гарантирует карьерный рост. Если же его очевидные успехи не приносят ожидаемых повышений, то виноваты в этом или интриги, или пристрастность высших начальников.

События Февраля и Октября 1917 года Мамантов встретил на фронте. Отношение к ним было определенным – он видел развал Армии, развал русской государственности, развал фронта и тыла. Тем не менее 1917 год принес полковнику Мамантову очередное повышение – он стал командиром бригады в 6-й Донской казачьей дивизии.

Изменилась и семейная жизнь. В 1915 году он провел в Новочеркасске свое последнее лето вместе с семьей. Вскоре его жена умерла, оставив восьмилетнюю дочь. Новой женой Константина Константиновича стала Екатерина Васильевна Сысоева, дочь известного московского биржевика Василия Никаноровича Сысоева. В 1916 году она развелась со своим мужем, однополчанином Мамантова по 1-му Донскому полку, сотником М. В. Кононовым. От первого брака у нее осталась дочь Валентина. И хотя совместной жизни Мамантовых не суждено было быть долгой, Екатерина Васильевна до последних дней осталась верна памяти о покойном муже.

После Октябрьского переворота Мамантов окончательно решил связать свою судьбу с Тихим Доном. Прошлая светская жизнь Москвы и Санкт-Петербурга ушла безвозвратно. Родовые имения были разграблены, имущество национализировано. Не признавший власти большевиков Дон многим казался тогда единственным стержнем, вокруг которого могло сложиться антибольшевицкое сопротивление.

* * *

После развала фронта донские казачьи полки походным порядком возвращались домой, в свои родные станицы и хутора. Вернулась на Дон, ведомая своим командиром, и казачья бригада Мамантова. Укомплектованная уроженцами 2-го Донского округа, она дошла до станицы Нижне-Чирской. Сюда же, в Новочеркасск, а затем и в станицу Нижне-Чирскую переехала из Москвы вместе с двумя дочерьми (родной и приемной) и Екатерина Васильевна.

В последние месяцы переломного для России 1917 года на Дону царила политическая неразбериха. Большинство казаков настаивало на сохранении политической независимости края, собственных органов государственного управления и армии. Однако казачьи части, возвращавшиеся с фронта, хотя и приходили домой с оружием и знаменами, не собирались продолжать войну хотя бы и под лозунгами «спасения Отечества от большевицкого ига». Как писал в своих воспоминаниях Председатель Донского Войскового Круга В. А. Харламов, «фронтовое казачество, распропагандированное углубителями революции, приходя домой, не могло сразу найти общего языка со “стариками”. Оно воевало, а эти жили дома и богатели. Молодые казаки не могли представить себе, чтобы солдат-крестьянин, солдат-рабочий, с которыми они провели три года на фронте, вернувшись домой, стали их врагами… “Зачем нам бороться против большевиков? Они нас, рядовых казаков, не тронут; они будут распоряжаться промеж рабочих и крестьян, а мы у себя”, – вот обычное для того периода рассуждение казаков…»

Поэтому призывы немедленного «похода на Москву» не встречали отклика среди казачества. Гораздо более популярной стала идея образования так называемого «Юго-Восточного Союза», объединившего в своих границах на правах автономии Донское, Кубанское, Терское, Астраханское Казачьи Войска, а также горцев Кавказа.

В то же время многие и на Дону, и на Кубани, и на Тереке считали перспективным сотрудничество с большевиками. Особенно сильны пробольшевицкие симпатии были в Ростове и Таганроге (в Таганрогском округе преобладало шахтерское население и почти не проживало «коренных казаков»). Донской Атаман А. М. Каледин был вынужден в одиночку, на свой страх и риск, начать борьбу против надвигавшихся на Дон с севера красногвардейских эшелонов. Против ростовских большевиков и наступавших с севера красногвардейцев выступили первые отряды будущей Добровольческой Армии, донские добровольцы-«партизаны» и окрыленная идеей спасения России донская молодежь. Первая кровь «второй Русской Смуты» пролилась на Юге России.

Во 2-м Донском округе по инициативе Мамантова началось формирование партизанского отряда, имевшего в своем составе большое количество казаков-фронтовиков, однополчан Мамантова по 6-й дивизии. В то же время Нижне-Чирский окружной круг, опасаясь большевицких репрессий, категорически настаивал на выдворении мамантовского отряда за пределы округа. Изгнанные мамантовцы (около 100 бойцов) выступили к Новочеркасску в конце января 1918 года. Вместе с командиром ехала его семья. Жена, проделавшая с ним весь страдный путь Степного похода, как и ее муж, была награждена впоследствии знаком «За Степной поход».

Отряд подошел к казачьей столице слишком поздно. Большинство казачества не собиралось оборонять родной Дон от Красной Гвардии. Войсковой Круг, следуя тактике компромиссов, попытался заключить соглашение с представителями «иногородних», так называемое «паритетное соглашение» (в соответствии с ним портфели в Донском Правительстве распределялись пропорционально между представителями казаков и иногородних).

Согласно приказу нового Атамана генерала А. М. Назарова, который сменил застрелившегося Каледина, Мамантов со своим отрядом, не задерживаясь в Новочеркасске, должен был выдвинуться в район станций Персиановка – Казачьи Лагеря. 11 февраля он стал командующим войсками Северного фронта, сменив на этом посту генерала Абрамова. Однако выступить навстречу красной группе Ю. В. Саблина Мамантову не пришлось. Днем 12 февраля объединенные партизанские отряды под командованием Походного Атамана генерала П. Х. Попова покинули Новочеркасск и выступили в станицу Старочеркасскую – древнюю столицу казачества.

Начался легендарный Степной поход, сравнимый с Ледяным (Первым Кубанским) походом Добровольческой Армии. Полторы тысячи донских казаков, юнкеров, кадет, гимназистов и студентов стали основой, на которой спустя несколько месяцев выросла мощь новой Донской Армии. Как говорилось в выступлениях на Большом Войсковом Круге в феврале 1919 года, «партизаны стали “допингом” для казачьего повстанческого движения, и существование партизанских отрядов стало лучшим моральным стимулом для колеблющихся».

Началу Степного похода предшествовали разногласия между командованием Добровольческой Армии и казаками. Спорили о том, надо ли идти зимовать в Сальские степи, в Задонье, не пытаясь оказывать сопротивление большевикам, и ждать вероятного общеказачьего восстания весной (позиция генерала Попова), или идти на Кубань на соединение с кубанскими казаками в расчете на их поддержку. Во втором случае очевидной становилась перспектива подчинения Добровольческому командованию. В результате казачьи лидеры выбрали вариант самостоятельного похода в донские зимовники.

Сам же Мамантов, напротив, фактически в одиночестве заявлял о необходимости поворота на Кубань и совместных действий с Добровольцами. Он никогда не принадлежал к «донским сепаратистам». Зная об этом, председатель Союза Донских дворян А. П. Леонов предложил ему взять командование партизанами на себя и сместить генерала Попова. Не давая втянуть себя в интриги, Мамантов категорически отказался принять данное предложение, доложив обо всем Походному Атаману. В этом эпизоде проявилась еще одна черта характера Мамантова – прямота души и честность, неприязнь к интригам.

Бывший Гвардеец и в походе не изменял привычкам. Всегда гладко выбритый, одетый в чистый и исправный мундир, он выделялся среди остальных станичников.

На хуторе Арпачине партизанские отряды были сведены в «Отряд Вольных Донских Казаков». Из шестнадцати отрядов образовали шесть, две дружины, инженерную сотню и две артиллерийские батареи. Отряд Мамантова состоял из двух пеших сотен при четырех пулеметах (205 человек). Помощником Мамантова стал полковник Шабанов, командовавший отрядом в тех случаях, когда Мамантов принимал на себя руководство группой отрядов. Все отряды различались по особым значкам. Мамантовский отряд имел белый с золотой оторочкой флажок, с одной стороны которого был вышит золотой шестиконечный крест, а с другой – золотые буквы «О. М.» («Отряд Мамантова»). Многие считали, что теперь отряд несет на себе особое Господне Благословение. Этот же значок сопровождал мамантовцев и во всех будущих походах.

Вскоре начались и первые боевые испытания. Совершенно неправомерно мнение о том, что партизаны-«степняки» во время похода не имели серьезных столкновений с красными отрядами и только ждали, как медведи в берлоге, прихода весны, чтобы вернуться к своим станицам. Бои шли постоянно, и хотя по своему напряжению они уступали боям Ледяного похода, их значение было не меньшим. Значительные трудности выпали и отряду Мамантова. Теперь полковнику приходилось командовать не только собственным отрядом, но и объединенными силами партизан. В суровых степных боях укреплялось боевое содружество казаков, рос авторитет их командиров. Для Донской Армии знак «За Степной поход», учрежденный год спустя, имел не меньшее значение, чем знак «За Ледяной поход» в Армии Добровольческой. А награжденные становились своего рода боевой «элитой» Донского казачества.