Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

12 октября 1918 года Гайда вступил в командование Екатеринбургской группой войск. Эта группа называлась ранее Северо-Уральским фронтом, и ею руководил произведенный в генералы Войцеховский, который теперь был направлен спасать ситуацию на Самарское направление. Противостоявшая советская 3-я армия М. М. Лашевича уже несколько оправилась от недавних поражений под Екатеринбургом и все время порывалась перейти в наступление, что вылилось в ряд встречных боев, носивших весьма ожесточенный характер.

В состав Екатеринбургской группы входили как чешские, так и русские части. Последние образовались прямо на фронте, в ходе боев, из местных добровольческих и повстанческих отрядов, они были пока малочисленны и не слишком хорошо вооружены, но отличались твердым духом и прекрасными боевыми качествами. Этого уже нельзя было сказать о чехах: все их столь прославленные ранее полки к октябрю явно упали духом (как тогда говорили – «потеряли сердце»). Ведь против них были уже не прежние разнузданные красногвардейские отряды – Троцкий вводил в Красной Армии дисциплину, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами. Время легких побед кончилось, теперь за любой успех приходилось платить, порой значительную цену. Чехи были к этому не готовы. К тому же, пока они двигались во Владивосток, они знали, что пробивают себе дорогу домой; теперь же они, выполнив свою задачу, мечтали о заслуженном отдыхе – а их вдруг поворачивают обратно на Урал! Сказались и поражения на Волге, где 8 октября была оставлена Самара. В результате по всем частям «Чехокорпуса» слышалось одно и то же требование – скорейшего отвода в тыл.

Что же касается самого Гайды, то он, в отличие от своих соотечественников, был настроен на решительную и непримиримую борьбу с красными до конца. Дело было не только в том, что, овеянный громкой славой «Освободителя Сибири», генерал рвался подтвердить свою репутацию новыми победами. Гайда вообще все больше ощущал свою общность с Россией, верил, что ему суждено будет сыграть важнейшую роль в ее освобождении от красного ига. Его амбиции в этом смысле были очень велики, ему явно была уже слишком тесна роль одного из чешских генералов, он все более мыслил и действовал как русский Белый военачальник.

Поэтому неудивительно, что значительную роль довелось сыграть Гайде в заговоре, 18 ноября 1918 года приведшем к Верховной власти адмирала Колчака. В начале ноября к Гайде в Екатеринбург из Омска приехал Генерального Штаба полковник Д. А. Лебедев и в откровенной беседе задал вопрос, как отнесся бы тот к установлению единоличной твердой власти. При этом в качестве возможных кандидатов были названы фамилии генералов Болдырева, Иванова-Ринова, Дутова, Дитерихса, а также Атамана Семенова и адмирала Колчака. По словам Гайды, он сразу назвал фамилию Колчака как наиболее приемлемого из всех. Одновременно он изложил свое политическое кредо, что «только диктатура может спасти страну, но диктатура временная, пока неприятель не будет окончательно разбит». Диктатор же должен быть человеком популярным, широких, достаточно либеральных взглядов, чтобы он мог сплотить вокруг себя нацию и железной рукой проводить среднюю, демократическую линию, не давая перевеса реставраторским кругам. Именно эти идеи и были выдвинуты затем во время переворота 18 ноября. Генерал Гайда, наверное, в мечтах представлял на посту верховного диктатора и спасителя России именно себя, но был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понимать – его кандидатура не пройдет; в Колчаке же он видел своего единомышленника и надеялся на самое плодотворное сотрудничество с ним.

Через несколько дней в штаб Гайды с инспекционной поездкой прибыл и сам Колчак, тогда военный министр Всероссийского Правительства. По словам Гайды, они проговорили тогда целую ночь, и Гайда убеждал его принять пост Верховного Правителя, в случае, если тот ему будет предложен. Похоже, именно этот разговор окончательно убедил Колчака принять предлагаемую ему власть как свой великий Крест, как предназначение его жизни.

Со своей стороны Гайда заявил, что он не будет принимать непосредственного участия в перевороте, а впоследствии в воспоминаниях так излагал свою тогдашнюю позицию: «Я чехословацкий генерал, – сказал я. – И потому я не имею права вмешиваться во внутренние дела страны, но что касается подчиненных мне русских войск, то обещаю вам, что вся моя армия останется нейтральной… Я в ее пределах не допущу вести агитацию ни за диктатуру, ни против. Моя поддержка будет заключаться в том, что я не буду препятствовать офицерам и солдатам признать вас диктатором…»

Именно такая позиция доброжелательного нейтралитета на фронте была необходима для свершения переворота. В этом отношении обещание Гайды стоило очень дорого, и Колчак, придя к власти, сполна расплатился за это.

Дело в том, что положение самого Гайды в этот момент было весьма шатким. Его наступательный агрессивный настрой шел совершенно вразрез с тенденциями командного и рядового состава чешского корпуса. В это же время политическое руководство из Отделения ЧСНС в России вновь прибирало к рукам власть в корпусе, активно используя распространявшиеся среди легионеров упадочнические настроения. И мятежный Гайда в этом отношении был для политиков из «Отбочки», как кость в горле.

Особенно же активизировались все интриги в конце ноября, когда пришли известия о том, что мировая война закончилась и Чехословакия получила долгожданную независимость. В Сибирь прибыл военный министр новой Чехо-Словацкой Республики генерал М. Штефанек. 5 декабря он приехал в Челябинск, и среди многих организационных вопросов, немедленно вставших перед министром, был и вопрос о Гайде. Стало ясно, что конфликт зашел уже слишком далеко и места для Гайды среди командования корпуса больше нет. И Штефанек, под давлением политического руководства корпуса, решил убрать Гайду из Сибири, предложив ему «почетную командировку» в Париж, – а это Гайду совершенно не устраивало.

Вот тут и вмешался адмирал Колчак. Ему удалось уговорить Штефанека разрешить Гайде перейти временно в Русскую Армию тем же чином, оставляя его в прежней должности. Впрочем, у Колчака была веская причина, чтобы добиваться сохранения Гайды в роли одного из ведущих своих полководцев: в эти дни войска Екатеринбургской группы одержали блистательную победу – освободили город Пермь.

Идея Пермской операции зародилась у Гайды после получения известий о скором прибытии существенных подкреплений – 1-го Средне-Сибирского корпуса генерала Пепеляева. Части корпуса, первые из которых прибыли на фронт к 28 октября, представляли собой внушительную силу и обладали прекрасными боевыми качествами, так что, естественно, Гайда решил сосредоточить их все на одном направлении и использовать для мощного наступления с решающими целями. Операция началась 27 ноября. В тяжелых боях, передвигаясь на лыжах или по колено в снегу, войска генералов Пепеляева, Вержбицкого, Голицына при содействии 2-й Чешcко-Словацкой дивизии (от которой, благодаря усиленной агитации, было получено торжественное обещание участвовать в общем наступлении вплоть до Кунгура, после чего она немедленно выводилась в тыл) не только выполнили первоначальную задачу по освобождению Кунгура и Кушвы, но, развивая успех, на Рождество 1918 года взяли Пермь. Защитники города были деморализованы выступлениями нескольких офицерских организаций, сдававших белым целые войсковые части с артиллерией и окончательно разрушивших красный фронт.

Добыча, попавшая в руки победителей, была огромна. Только в одной Перми были взяты: 21 000 пленных, 5 000 вагонов, 60 орудий, 100 пулеметов, несколько бронепоездов, вмерзшие в лед у пристани корабли красной военной флотилии и масса другого военного снаряжения. Главные герои наступления – корпус генерала Пепеляева – потеряли при этом убитыми, ранеными и обмороженными 494 офицера и до 5 000 солдат. Но результаты операции окупали эти потери сторицей: советская 3-я армия была полностью разгромлена, и для ее восстановления собирались резервы со всей Советской Республики. Одновременно в Штаб армии срочно прибыла комиссия ЦК РКП (б) во главе со Сталиным и Дзержинским, чтобы вскрыть причины падения Перми и, как водится, жестоко покарать виновных или тех, кто будет сочтен ими. А тем временем части Гайды, не задерживаясь, выдвинулись вперед на 50 верст от города и закрепились на достигнутых позициях. И только тут красное командование, несколько опомнившись, предприняло отчаянные попытки перейти в наступление и вернуть Пермь обратно. Кровопролитные бои с превосходящим противником длились весь январь и февраль и завершились лишь тем, что красные положили зазря все свои резервы, не добившись серьезного успеха.

24 декабря 1918 года Екатеринбургская группа в ходе общей реорганизации вооруженных сил была переименована в Сибирскую Армию (второго состава), и Гайда возглавил ее, уже как генерал русской службы. За победу под Пермью Гайда и Пепеляев были произведены в генерал-лейтенанты.

* * *

Победа под Пермью создала благоприятные предпосылки для перехода в общее наступление всех армий адмирала Колчака. И это наступление тщательно подготавливалось в организационном плане. Части, не прекращая ежедневных текущих боев, активно пополнялись, переформировывались и перегруппировывались.

Наступление Сибирской Армии началось 4 марта, и первый удар пришелся по уже изрядно потрепанной 3-й армии. Первую неделю наступление развивалось успешно, но дальнейшее продвижение на всех направлениях было приостановлено до конца марта яростными контратаками красных резервов. Впрочем, 24 марта специальный отряд, шедший на крайнем правом фланге Сибирской Армии, соединился в верховьях реки Печоры с левофланговым отрядом войск генерала Е. К. Миллера, действовавших со стороны Архангельска, но последнее обстоятельство имело чисто символическое значение: в условиях тундры и полного бездорожья наладить настоящую регулярную связь и взаимодействие с северянами так и не удалось.

Тогда 30 марта перешел в наступление уже левый фланг: группа генерала Вержбицкого нанесла удар по частям 2-й армии противника. И 7 апреля (25 марта по Православному календарю), в день Благовещения, победа осенила знамена Сибирской Армии: были освобождены Рождественский и Воткинский заводы. Для противника этот прорыв был настолько неожиданным, что в руки белых в Воткинске попала часть Штаба советской 21-й стрелковой дивизии, 2 000 пленных, 7 орудий, много пулеметов, подвижной состав и огромные склады военного снаряжения. Два дня спустя Иркутская дивизия генерала Гривина ударом с юга освободила город Сарапул, также взяв в нем несметные трофеи. Еще южнее развивалось наступление на Елабугу. И, наконец, 13 апреля был освобожден Ижевский завод. Рабочие заводов встречали своих освободителей как родных, в буквальном смысле слова со слезами на глазах. Еще летом 1918 года Ижевск и Воткинск восстали против большевиков, но после четырех месяцев неравной борьбы Народные Армии Прикамья вынуждены были оставить заводы и уйти за Каму. И теперь, возвращаясь домой, бывшие повстанцы узнавали черные вести о том, что сотни, если не тысячи, их близких расстреляны карателями и ЧК.

2-я армия красных была разгромлена и безостановочно отступала, но вскоре ее преследование пришлось прервать – началась весенняя распутица и таяние снегов. Мартовское наступление адмирала Колчака и получилось таким стремительным именно из-за того, что земля еще лежала под снегом, а все реки были скованы льдом. Соответственно, некоторые части были поставлены на лыжи, все обозы и бо́льшая часть пехоты передвигались на санях, а под пушки приладили полозья. Поэтому дивизии могли делать огромные переходы, совершать стремительные маневры, проходить практически по любой местности. Теперь с половодьем этому раздолью пришел конец. Войска застряли в грязи, подвоз был затруднен до крайности.

Успешно действовала и Западная Армия генерала М. В. Ханжина, но в то же время все яснее выявлялась порочность разделения войск на отдельные армии. Гайда и Ханжин разрабатывали каждый свои собственные планы. Колчак же, будучи моряком, плохо разбирался в сухопутных операциях, он считал, что может доверять своим ближайшим помощникам, и именно таковыми он и почитал обоих командующих Армиями. Начальником же Штаба Верховного Главнокомандующего был Д. А. Лебедев, произведенный из полковников в генералы и назначенный на столь высокий пост лишь после переворота 18 ноября, одним из видных организаторов которого он являлся. Он не обладал ни достаточным опытом, ни достаточным авторитетом, чтобы твердой рукой наладить взаимодействие Армий.

В результате Ханжин имел своей целью выход на линию Волги, а Гайда, намечая основной удар на Казань, в то же время не желал отказаться и от вспомогательного направления – на Вятку, надеясь соединиться там с войсками Миллера и получать дальше помощь от англичан прямиком из Архангельска. Вопреки расхожему мнению, «северное направление» вовсе не было направлением главного удара всего весеннего наступления армий Колчака в 1919 году, но все равно, отвлечение туда сил и средств не могло не сказаться на выполнении главной задачи.

Поскольку перед войсками Гайды ясно выявились теперь два основных стратегических направления, 14 апреля Сибирская Армия была разделена на две группы: Северную (генерала Пепеляева, цель наступления – Вятка) и Южную (генерала Вержбицкого, цель наступления – Казань).

Увы, соперничество Ханжина и Гайды привело к тому, что ни тот, ни другой не желали оказывать помощь соседу, а потому на стык своих Армий старались выделить минимум средств. Но если Гайда, по крайней мере, вел энергичное наступление по правому берегу реки Камы, то у Ханжина огромный разрыв между Камой и Волго-Бугульминской железной дорогой вообще прикрывал (а скорее – лишь «наблюдал») всего один 32-й Прикамский полк! Этот опасный разрыв не мог не сыграть роковой роли в случае перехода красных в контрнаступление.

Оно не заставило себя ждать. За время половодья красные успели сосредоточить против левого фланга Западной Армии свою ударную группу под руководством М. В. Фрунзе, и 28 апреля она перешла в наступление, которое Ханжину парировать оказалось уже нечем. В результате Западная Армия быстро покатилась назад. Логично было бы ожидать, чтобы помощь соседям оказала победоносная Сибирская Армия, причем как можно скорее. Но Гайда и не думал об этом.

Он, к сожалению, в этот момент откровенно радовался неудачам соперника и, не обращая внимания на угрозу с юга, спокойно продолжал свое собственное наступление. К 10 мая войска Сибирской Армии вышли на линию рек Вятка, Вала и Чепца и подступы к городу Глазову.

Гайда в это время находился на вершине своего могущества. А поскольку его гипертрофированное честолюбие искало, в том числе и чисто внешнего, выхода (Гайде всегда была свойственна изрядная доля позерства), то порой складывались довольно комичные ситуации, зафиксированные очевидцами. Так, уже упоминавшийся барон Будберг и генерал Сахаров, прибывшие в свите Колчака в Екатеринбург 8 мая, вспоминали о встретившем их почетном карауле из «Бессмертного батальона имени генерала Гайды», с вензелями «ББИГГ» на погонах, и личного конвоя генерала «в фантастической форме, что-то среднее между черкеской и кафтаном полковых певчих». О последних генерал К. В. Сахаров, по его словам, имел с Гайдой следующий примечательный диалог:

«– “Что это за часть, генерал?” – спросил я, показывая на всадников в коричневых кафтанах, расшитых галунами.

– “То мой конвой”.

– “Что за оригинальная форма на них. Сами придумали?”

– “Нет, та форма, генерал, исторична”.

– ?!

– “Ибо всегда в Руссии все великие люди, ваш Император и Николай Николаевич[117]117
  Гайда, очевидно, имеет в виду Великого Князя Николая Николаевича, Верховного Главнокомандующего в 1914–1915 годах, а затем Наместника Кавказа. – А. П.


[Закрыть], все имели коуказский конвой. Я думаю, что если войти в Москву, то надо иметь тоже такой конвой”.

– “Что же, они у вас с Кавказа набраны, коуказские люди?”

– “Нет, мы берем здесь, только тип чтобы близко подходил к коуказскому”».

А Будберг вспоминал еще и «Гайдовские гербы с тремя поверженными императорскими и королевскими орлами». Все это свидетельствовало уже о поистине «царских» амбициях, которые мирно уживались в душе Гайды с «демократическими взглядами». Колчак, по-видимому, относился достаточно спокойно к этим выходкам, которые так шокировали других. Вспоминали также, что Гайда раздачей продуктов, материалов и пособий снискал себе немалую популярность среди жителей Екатеринбурга, а также о том, что он в это время был уже довольно близок с эсерами. К сожалению, последнее тоже было правдой.

Гайда показал Колчаку на параде части Ударного корпуса, только что сформированные и совершенно сырые. Они, по мнению Будберга, были способны пройти церемониальным маршем перед Верховным Правителем, но не встретить удар превосходящих сил красных, а ведь это был последний резерв Сибирской Армии. Но, несмотря на это, Гайде удалось на следующий день на совещании уговорить Колчака разрешить ему предпринять наступление на Глазов. Затевать его, когда за Камой быстро собирались красные резервы, было непростительной ошибкой, и вина за нее целиком ложится на Гайду. Он, несомненно, надеялся, что своей новой победой и взятием Вятки отвлечет на себя все резервы большевиков. Но направление на Вятку уводило лучшие войска далеко к северу, одновременно подставляя их тыл удару со стороны Камы.

Именно так и поступил командующий советской 2-й армией В. И. Шорин, 25 мая перешедший в контрнаступление. 2 июня пал Сарапул, 7-го был оставлен Ижевск, а 11-го – Воткинск. Южная группа Вержбицкого была вновь отброшена за Каму. С нею вместе уходили десятки тысяч беженцев, пополнивших вскоре ряды Ижевской бригады и Воткинской дивизии. В резерве же у Гайды оставались лишь недоформированные части Ударного корпуса. В конце мая они были выдвинуты на фронт, чтобы прикрыть разрыв с Западной армией, но, как это и можно было ожидать, в первых же боях потерпели поражение и в беспорядке отошли за реку Белая. На Вятском направлении продолжались ожесточенные бои; 2 июня был освобожден город Глазов, но это не могло уже оказать никакого влияния на общее развитие обстановки. 13 июня город был опять оставлен. Общее отступление захлестнуло Сибирскую Армию.

На его фоне развернулся конфликт между Гайдой и начальником Штаба Верховного Главнокомандующего генералом Лебедевым. 26 мая Гайда направил в Омск ультиматум с требованием снять Лебедева, обвиняя того в глупых и вредных распоряжениях, мешающих управлять войсками. Требование это было справедливо по существу: действительно, Лебедев, вследствие своего малого опыта, нередко через голову Гайды отдавал приказы его подчиненным, что только мешало делу. Но заявление было сделано Гайдой в самой недопустимой форме, на грани открытого бунта. В ночь на 30 мая вразумлять Гайду отправился сам адмирал Колчак.

Прибыв в Пермь, адмирал вызвал к себе Гайду и твердо объявил ему, что отрешает его от командования Армией за неповиновение приказам. Гайда не ожидал такого поворота, он побледнел и, заметно волнуясь, начал горячо оправдываться, заявляя, в частности, что если его убрать, то вся Армия немедленно побежит. Колчак был непреклонен. Гайде пришлось идти на попятную, он дал слово, что выполнит любой приказ. В свою очередь Колчак склонился к компромиссу: для рассмотрения дела была назначена специальная комиссия под председательством генерала М. К. Дитерихса; на время следствия генерал Лебедев был отстранен от исполнения должности. 4 июня Колчак вместе с Гайдой вернулся в Омск.

Инцидент с Гайдой натолкнул Колчака на мысль о необходимости назначения командующего фронтом, который объединил бы действия всех армий, имея всю полноту власти и полноту ответственности. 11 июня он даже попробовал подчинить Гайде Западную Армию в оперативном отношении, но Гайда, желая «подтянуть» своих новых подчиненных, отдал приказ, в котором пригрозил дисциплинарными взысканиями в случае грабежей и рукоприкладства, чем грубо оскорбил офицеров. Это вызвало всеобщее возмущение, и приказ о подчинении Западной Армии Гайде был отменен.

Теперь оскорбился уже Гайда. К сожалению, он, закусив удила, ударился в политику и представил Колчаку меморандум, озаглавленный «Резюме о военном наступлении». Меморандум этот на самом деле был написан начальником информационного отделения Сибирской Армии штабс-капитаном Калашниковым, эсером, впоследствии поднявшим в декабре 1919 года мятеж в Иркутске. Меморандум требовал как можно скорее собрать Сибирский парламент; объявить о немедленной национализации земли и передаче ее крестьянам; призвать на военную службу всю интеллигенцию, отменив существующие для них льготы, а для всех, не состоящих в рядах армии, ввести рабочую повинность и взимать с них особый налог на военные нужды. Были и чисто военные требования – ввести должность командующего фронтом, строго расследовать причины неудач и наказать виновных, а также увеличить жалованье военнослужащим и пенсии их семьям.

Как видим, большинство требований были вполне разумными, но эсеры, как водится, настаивали на немедленном проведении их в жизнь, не учитывая всех сложностей, могущих возникнуть при исполнении требований, иные из которых носили откровенно популистский характер. И вот рупором этих политических кругов теперь оказался генерал Гайда, что не могло не возмутить Колчака.

Решительное объяснение между ними произошло 19 июня 1919 года, во время очередного приезда генерала в Омск. По словам Гайды, он не в силах был терпеть далее такое отношение к себе и сам подал прошение об отставке, а Колчак долго не хотел ее принимать, но это маловероятно. Известно, что в результате Колчак дал Гайде годичный отпуск с правом отъезда за границу, чтобы, как он выразился, Гайда мог там «вылечиться от эсеровщины».

20 июня адмирал подчинил Сибирскую и Западную Армии генералу М. К. Дитерихсу. Некоторое время Гайда еще руководил войсками, но 7 июля Колчак вместе с Дитерихсом прибыли в Екатеринбург с тем, чтобы Гайда сдал командование. Тогда же состоялся и последний разговор Гайды с адмиралом Колчаком. Сам Гайда описывал его потом так:

«Я предупредил его, что по моему мнению в силу последнего оперативного приказа Ставки большевики приблизительно через неделю возьмут Екатеринбург. Адмирал прямо-таки дрожал от ярости и объяснял мне о каком-то изменении методов войны, на что я ему ответил: “Могу Вас заверить, что вы не только не удержите большевиков в Екатеринбурге, но потеряете Челябинск, Тюмень, Омск и всю Сибирь, если в корне не измените правительственной системы и политики, которой вы губите, вернее, уже погубили все то, что было достигнуто с большими жертвами. Армия у Вас распадается, а в тылу господствует произвол и анархия…” Колчак не дал мне договорить: “Я сам хорошо знаю, как мне поступать. Предоставьте мне позаботиться о том, как мне справиться с большевиками и всеми теми, кто против меня. В конце концов, от Вас этого нельзя и требовать, ведь Вы сами знаете, что у Вас нет высшего военного образования для того, чтобы быть Командующим Армией”. Все это было сказано в ироническом тоне.

“На это я должен Вам сказать, Ваше Превосходительство, – ответил я, – что если у меня нет высшего военного образования, то зато я практически прошел ступень за ступенью все должности от солдата и командира взвода до Командующего Армией. Я удивляюсь, что, зная об этом и раньше, Вы все-таки так упорно настаивали перед генералом Штефанеком на том, чтобы мне было разрешено взять на себя командование Вашей армией. По такому же праву я мог бы сказать, что Ваше образование исключительно морское, а не сухопутное. Следовательно, у Вас тоже нет теоретического образования для командования Армиями и для управления целым Государством, так как между командованием несколькими кораблями и управлением целым государством и армиями – большая разница”.

Адмирал был в исступлении, угрожая мне расстрелом. Я сказал ему, что это не так просто сделать, и что если он меня хочет в чем-либо обвинить, то чтобы он сделал это немедленно, а не тогда, когда я уеду. Он ответил мне: “Можете спокойно уезжать. Я ничего против Вас не имею и ни в чем Вас не обвиняю”».

Трудно ручаться за достоверность этого рассказа, но при взрывном характере обоих вполне возможно, что нечто подобное действительно было сказано. Понятно, что после такого разговора они больше никогда не встречались.

Вечером 9 июля Гайда сдал командование и выехал из Екатеринбурга. На собственном поезде с чешской частью своего конвоя и с личным штабом он через всю Сибирь отправился во Владивосток, чтобы оттуда морем уехать в Чехословакию.

* * *

Опальный генерал прибыл во Владивосток 12 августа 1919 года. Вначале он действительно хотел немедленно ехать дальше, но, немного осмотревшись, решил задержаться. Он не желал признавать себя побежденным и обдумывал варианты мести. Это и толкнуло его в конце концов на авантюру – возглавить заговор с целью свержения адмирала Колчака. При безграничном честолюбии Гайды вполне можно допустить, что в глубине души он сам метил на пост диктатора России и считал себя вполне подходящим для этой роли. В качестве союзников генерал избрал местных эсеров, которые и сами сразу же проявили к нему интерес. Уже через три дня после приезда Гайды во Владивосток эсеры начали зондировать почву о возможности участия генерала в антиколчаковском заговоре.

К 20 августа уже был сформирован тайный эсеровский «Комитет по созыву Земского Собора» под председательством И. Якушева. Его члены предложили Гайде возглавить свои вооруженные силы, и тот согласился. При этом заговор с самого начала рассматривался не как только местный приморский – он должен был охватить собою все крупнейшие города Сибири и воинские части на фронте и в тылу. 5 сентября Якушевым была составлена «Грамота» о созыве Земского Собора во Владивостоке. Ее немедленно вручили представителям союзников (воспринявшим опус благосклонно) и разослали по другим городам Сибири для направления действий сибирской «общественности».

Основная идея заговора была проста и незатейлива: подождать, пока положение колчаковских армий ухудшится, а затем в удобный момент нанести удар в спину истекающей кровью Русской Армии, свергнуть власть Колчака, а наступавшей Красной Армии предложить мир на основе взаимных уступок с сохранением власти эсеров на оставшейся части Сибири, причем в случае несогласия красных предполагалось остановить их наступление теми же самыми Белыми войсками. Почему-то считалось, что последние, забыв о присяге, с радостью перейдут на сторону восставших и при этом не развалятся и не разбегутся по домам.

Забегая вперед, скажем, что этот план сработал позднее в виде восстаний в Ново-Николаевске, Томске, Иркутске и, наконец, в Красноярске. Эти удары действительно помогли погубить три четверти отступающей Русской Армии, только вот остановить Красную Армию эсеры не смогли (да, по большом счету, и не пытались). Оставив несчастное мирное население на расправу красным, главари, как это всегда бывает, вовремя удрали.

Но что же произошло во Владивостоке?

Переворот, по мысли эсеров, должен был стать «чисто русским делом», поэтому Гайда и чины его штаба не принимали непосредственного участия в подготовке к восстанию. Они лишь держали постоянную связь с членами Комитета, а членам Военной организации эсеров было предоставлено убежище в личном поезде генерала, стоявшем на запасных путях у Владивостокского вокзала и, по словам современников, «пользовавшемся волшебной неприкосновенностью». Там совершенно открыто готовился заговор против адмирала Колчака, а Главнокомандующий русскими войсками в Приморьи генерал С. Н. Розанов был бессилен что-либо предпринять. Единственным ответом на сложившееся положение вещей стал приказ Верховного Правителя о лишении Гайды чина генерал-лейтенанта Русской Армии и всех наград, но этот шаг лишь еще больше озлобил его и утвердил в уже принятом решении.

Главным «переворотчиком» от эсеров, членом их Военной организации, являлся капитан Калашников, который вскоре уехал в Иркутск, где позже и поднял мятеж, а вместо него общее руководство организацией принял подполковник Краковецкий; видную роль играл также подполковник Солодовников, занявший в ходе переворота должность начальника штаба Гайды.

Все они, хотя и носили офицерские погоны (Краковецкий и Солодовников были произведены в 1917 году из подпоручиков сразу в подполковники Керенским, из уважения к их революционным заслугам), на деле были совершенно чужды и даже враждебны духу русского офицерства. Находясь некоторое время в рядах белых, они были на деле «политическими офицерами»: не слишком стремились занять место на передовой, предпочитая борьбу «за демократию и за права народа» из штабов, и не считали себя при этом связанными присягой. Между ними и Гайдой, действительно дравшимся против большевиков на фронте, внутренне всегда осознававшим необходимость этой борьбы и по праву гордившимся своими заслугами в ней, – пролегала глубокая пропасть.

Солодовников впоследствии с иронией описывал Гайду, каким увидел его впервые: «в золотых погонах и красных лампасах, с целым иконостасом орденов на груди, из которых некоторые были за участие в Гражданской войне». Но генералу и на самом деле было чем гордиться: свой чин и ордена он получил не даром. Гайда не осознавал, что все, остававшееся для него дорогим, было ненужным и даже позорным в глазах его случайных «попутчиков». Решившись на эту авантюру, он вряд ли ясно представлял себе их подлинный облик – по крайней мере, почти до самого конца не догадывался, что «помощники» ведут у него за спиной двойную игру и далеко не обо всем, что делают, докладывают ему.

Главным козырем Гайды были его широкие связи среди руководства интервентов, являвшихся, по существу, истинными хозяевами Владивостока. Русская власть в лице генерала Розанова должна была постоянно учитывать их желания и интересы. Чешским гарнизоном во Владивостоке руководил старый друг Гайды генерал Чечек, который использовал все свои возможности, чтобы поддерживать Гайду и связанных с ним заговорщиков. В данном случае поведение Чечека, бывшего командующего Поволжским фронтом, героя Пензы и Самары, в отношении своих бывших товарищей по оружию представляется гораздо худшим поступком, чем заговор самого Гайды: предательство Чечека было холодным и расчетливым, к тому же в случае неудачи он, в отличие от Гайды, ничем не рисковал. На одном из совещаний с заговорщиками Чечек прямо обещал оказывать повстанцам полное содействие.