Текст книги "Анастас Микоян"

Вытащить человека, попавшего под каток НКВД, было почти невозможно. Существовало специальное решение Политбюро, запрещавшее его членам вмешиваться в работу органов внутренних дел. Арестованного могли освободить только в одном случае: по личному распоряжению Сталина. Кто пытался ходатайствовать, просить вождя за своих друзей или сотрудников – уходили ни с чем. Если ходатай был высокопоставлен, принадлежал к «ближнему кругу» – как, например, Микоян – Сталин мог, в виде исключения, снизойти и потребовать, чтобы ему привезли из НКВД личное дело арестованного. Микоян приводит такой пример. После ареста его заместителя Марка Беленького Микоян пытался протестовать, и тогда Сталин показал ему протоколы допросов, чистосердечное признание самого Беленького, написанное собственноручно. Возразить на это было нечего. Как возражать, если вот она – неопровержимая официальная бумажка, уже пронумерованная и подшитая? Заявить в лицо Сталину, что признание вырвано под пытками? Но доказательств применения пыток нет, Микоян при допросах не присутствовал и не мог, даже если бы захотел. Точнее, мог бы, но только в качестве такого же подозреваемого, например, на очной ставке.

Сталин хорошо понимал, что с началом Большого террора к людям из его ближайшего окружения выстроятся огромные очереди просителей, жён, детей, друзей арестованных; десятки тысяч придут и приедут со всех концов станы, будут плакать, умолять, сидеть в приёмных, возможно, предлагать деньги. Сталин заблаговременно это всё просчитал и сделал так, чтобы репрессивная машина работала совершенно автономно и в обстановке полной секретности.

Страшный случай описан в книге «Дочки-матери» Елены Боннэр, супруги академика Андрея Сахарова. Её мать Руфь Боннэр вторым браком вышла замуж за Геворка Алиханяна, известного армянского коммуниста, одно время даже занимавшего пост Первого секретаря КП(б) Армении. Алиханян был другом детства и юности Микояна, они вместе учились в Нерсесяновской семинарии, в 1914 году вместе сбежали из семинарии и отправились воевать с турками в составе добровольческой дружины. Алиханян впоследствии перебрался в Москву и работал в руководящих органах Коминтерна. Он приходился Елене Боннэр отчимом. В 1937 году сначала взяли самого Алиханяна, а затем и его жену Руфь Боннэр. Алиханян был расстрелян в 1938 году, но ни его жена, ни падчерица ничего об этом не знали, ибо, повторим, приказ Ежова предписывал держать в тайне и факт расстрела, и дату его, и его место, и место захоронения казённого. Руфь Боннэр приговорили к 8 годам и отправили в печально известный АЛЖИР (Акмолинский лагерь жён изменников Родины). Руфь Боннэр переправила дочери письмо и вложила в него записку, адресованную народному комиссару Микояну. С этой запиской 14-летняя Елена отправилась домой к Микояну, растерянная и отчаявшаяся. Микоян не стал обнадёживать девушку и прямо ответил: он не может вытащить её мать из лагеря. Он даже не может получить информацию о судьбе её отчима. Хотя про себя, конечно, понимал, что Алиханяна нет в живых, но когда и где он расстрелян, где похоронен – всё покрыто мраком. Зато Микоян предложил помощь другого рода: оформление официального опекунства и над Еленой Боннэр, и над её 10-летним братом Егором. В противном случае они могли бы тоже попасть на конвейер: для детей изменников Родины были предусмотрены особые заведения, детские дома. Микоян предложил удочерить Елену и усыновить её младшего брата.

Взять в семью приёмных детей погибших товарищей – тогда это было широко распространено в руководстве ВКП(б). Приёмные дети были у Сталина, у Ворошилова и у многих других. Но Елена не оценила предложения Микояна, наговорила ему резкостей и ушла. К счастью, ей удалось избежать детского дома. В те времена существовал способ скрыться от преследования хотя бы на время: достаточно было просто сменить место жительства, переехать, и чем дальше – тем лучше. Этим способом воспользовался и Варлам Шаламов, и мой дед Константин Рубанов, и ещё, наверное, сотня тысяч других людей, а может и миллионы. Система не успевала отслеживать перемещения граждан, притом что сама их инициировала. Елена Боннэр перебралась в Ленинград. Для неё и её брата всё обошлось благополучно. Руфь Боннэр отсидела полный срок и вернулась в январе 1946 года. Между тем Микоян ничего не забыл и весной 1954 года, после смерти Сталина, вызвал к себе Елену правительственной телеграммой, расспросил о судьбе матери. Отсидевшая срок Руфь Боннэр не имела права жить в Ленинграде – Микоян добился её полной реабилитации. А реабилитация предусматривала отмену поражения в правах, отмену запрета проживания в столицах, а также – что немаловажно – возвращения отобранной жилплощади.

Другой – не менее важный случай – связан с судьбой армянского коммуниста Наполеона Андреасяна. Тут одновременно и трагикомедия, и Большая История, и ошибки в её изложении, допущенные, между прочим, самим Никитой Хрущёвым.

Наполеон Андреасян тоже, как и упомянутый ранее Алиханян, учился вместе с Микояном в Нерсесяновской семинарии. Так же, как и Алиханян, Андреасян переехал в Москву и в 1937 году занимал должность 1-го секретаря Октябрьского райкома партии. Его арестовали и обвинили в том, что он работает на французскую разведку. А как иначе, если человека зовут «Наполеон»? Из тюрьмы Андреасян смог передать Микояну записку. Ситуация выглядела фарсом, бредом. Микоян рассказал Сталину: армянина арестовали за то, что его зовут Наполеон. Сталин рассмеялся и в виде исключения разрешил Микояну позвонить в НКВД и распорядиться освободить Андреасяна. Между тем Андреасян в 1934 году был делегатом XVII съезда ВКП(б), известного как «съезд победителей», а также как «съезд расстрелянных». Более того, он входил в счётную комиссию съезда.

Когда Микоян и Хрущёв затеяли масштабную десталинизацию, Андреасян, к тому времени 59-летний, давал показания для комиссии Поспелова в 1955 году. Он подтвердил, что против кандидатуры Сталина на съезде было подано не менее 160 голосов, тогда как официально было объявлено только о шести голосах.

Хрущёв в своей знаменитой книге «Время, люди, власть», в главе «Убийство Кирова», пишет: «Андреасяна я хорошо знал, он работал секретарем райкома партии в Октябрьском районе Москвы в то время, когда я был секретарем на Красной Пресне. Андреасян был близок к Микояну: они в былые времена вместе учились в духовной семинарии. Андреасян тоже “отбыл срок”, просидев не то 15, не то 16 лет».

Однако есть подтверждения, подкреплённые архивными ссылками, что на самом деле Наполеон Андреасян просидел три с половиной года, арестован был зимой 1937-го, а в декабре 1941-го призван на военную службу, прошёл всю войну, имел боевые награды, в том числе орден Красной Звезды. После войны работал в системе пищевой промышленности и дошёл до должности заместителя министра. 15 лет, как пишет Хрущёв, он никак не мог отсидеть. Скорее всего, Хрущёв перепутал Андреасяна с другими свидетелями, которых ему привёл Микоян в 1955 году. Об этом ещё будет рассказ в Главе 9.

Пока вернёмся в русло повествования: человека едва не расстреляли как французского шпиона, только потому что его звали Наполеон. Его спасли, он потом прожил долгую жизнь и сделал много хорошего.

Эта книга, как уже было сказано, содержит отсылки не только на текстовые документы, но и на видео, на документальные фильмы. Некоторые из них выложены в сеть, и доступны к просмотру. Другие пока не выложены, и будут ли вообще обнародованы, я не знаю; я видел их, но не имею на них никаких прав.

Надо понимать, что видеоматериалы, размещённые в Сети, главным образом в YouTube, – лишь малая часть от общего количества материалов, находящихся в частных архивах. Например, в моём личном архиве есть несколько часов видеозаписей (в том числе съёмки, сделанные в Чечне в 2000 году) – эти записи можно оцифровать, отредактировать и обнародовать, но руки не доходят. Такая же ситуация с архивом моей жены Аглаи Набатниковой: есть уникальные интервью лохматых годов, есть замечательные любительские съёмки 8-миллиметровыми камерами, свидетельства о жизни писателя Владимира Курносенко, отца моей жены. Но некогда оцифровывать многие часы этих записей, некогда их выкладывать.

А сколько миллионов часов таких записей лежат в других семейных архивах? Будут ли они обнародованы, опубликованы?

Широко известна, выложена в сеть документальная съёмка выступления Микояна в Большом театре на собрании сотрудников НКВД, посвящённом 20-летнему юбилею ВЧК-ОГПУ-НКВД. В поисковых сервисах достаточно набрать: «Речь А. Микояна 20.12.1937». В кадре – 42-летний Анастас Микоян. Он одет в военный френч, застёгнутый под горло; подворотничок подшит белой тканью. Тем, кто не служил в Советской армии, нужно объяснить, что на воротник кителя либо френча изнутри пришивалась полоска белой ткани, обнимающая шею, подворотничок, или «подшива». Чистота белого подворотничка свидетельствовала о том, что военнослужащий соблюдает гигиену. Подворотничок каждые два-три дня отпарывался и удалялся, на его место пришивался новый, из чистой хлопчатой ткани. Конечно, народный комиссар Микоян сам не менял «подшиву»: одежду его готовили ординарцы, помощники. Но общий внешний вид оратора весьма внушителен. Да, он похож на Сталина, такой же френч, такие же усы, такая же прямая спина, такой же сильный акцент: у Сталина – грузинский, а у Микояна – армянский, но кто их отличает?

Он терпеливо пережидает бурные аплодисменты. Пока они гремят, Микоян сверяется с текстом речи. Любое упоминание Сталина тут же вызывает новый шквал аплодисментов. Из зала слышны выкрики: славословия в адрес вождя. Микоян пьёт воду, присоединяется к аплодисментам. Но заметно, что речь подготовлена: Микоян читает «по бумажке». Более того, заметно, что эту «бумажку» Микоян впервые видит. Он получил готовый текст незадолго до выхода на трибуну. Кто писал речь, кто были эти референты?

Есть историки, задавшие вопрос: а почему на этом собрании не появился сам Сталин? Оказалось, его ждали. До последнего момента не было ясно, приедет он или нет. Начало мероприятия отложили на полчаса, потом ещё на полчаса. Речь была готова и согласована. По идее, Сталин должен был появиться обязательно. Ведь именно Сталин создал конвейер Большого террора. Вся логика внутриполитической жизни СССР взывала к тому, чтобы Сталин лично благословил созданную им систему. Но он не приехал, и речь зачитал Микоян. Почему именно он – неизвестно.

Есть версия, что к декабрю 1937 года Сталин уже принял решение убрать Ежова и не хотел, чтобы его имя звучало слишком часто в связке с именем «железного наркома». Многие подробности изложены в публикации журналиста Евгения Жирнова[6]6
  Коммерсантъ Власть. 2012. № 50. 17 декабря.


[Закрыть]. Он, между прочим, раздобыл многие уникальные свидетельства, касающиеся биографии Микояна; о них мы ещё упомянем.

В любом случае зачитанные по бумажке восхваления в адрес НКВД вряд ли стоит принимать всерьёз: то была политическая игра.

В эту игру играл и Михаил Булгаков, автор пьесы «Батум», и Алексей Толстой, автор лозунга «За Родину, за Сталина!» – но нам и в голову не приходит считать великих писателей идеологами диктатуры. На самом деле, знаем мы, Булгаков тайно писал антисталинский роман «Мастер и Маргарита», а пьесу про вождя сочинил, скажем так, по сумме сложных житейских обстоятельств.

Выбирая себе героев, мы стараемся не замечать неудобных фактов. Если у нас есть герой – мы всё ему прощаем. Мы – великодушны. Мы ценим гений. Дух дышит, где хочет. Мы давно и насовсем простили ненависть к большевикам и Владимиру Набокову, и Ивану Бунину, и Гайто Газданову. Мы простили эмиграцию и Фёдору Шаляпину, и Андрею Тарковскому. Но если в искусстве или науке критерии гениальности более или менее очевидны, и мы легко называем гениями и шахматиста Александра Алёхина, и режиссёра Сергея Эйзенштейна, и инженера Владимира Шухова, и генетика Николая Вавилова, и физика Льва Ландау, то в области государственного управления, администрирования, хозяйства, экономики критерии так называемой гениальности почему-то не работают.

Никто никогда не называл гением выдающегося экономиста Николая Вознесенского, члена Политбюро, расстрелянного в 1950 году. Никто никогда не называл гением генерала армии Василия Маргелова, главкома ВДВ, создавшего единственную в своём роде армию, способную буквально упасть на голову противника в считаные часы. Редко, и только в профессиональной среде, гением называют Николая Бурденко, военного хирурга, продолжателя идей Николая Пирогова. И уж, конечно, никто и никогда не называл гением Анастаса Микояна, создавшего советскую пищевую промышленность, а затем советскую тайную дипломатию.

Мы великодушны – да, но мы и разборчивы. У нас, конечно, всегда есть своё мнение. Мы назначаем фаворитами одних, а других наоборот, презренными ничтожествами.

Наш выбор происходит в раннем возрасте, примерно лет в десять. Это выбор никогда не свободен, он навязан, вся информация поступает к ребёнку от взрослых. Именно взрослые определяют, кого будут любить их дети: Григория Котовского, Василия Чапаева, Спайдермена или Гарри Поттера. Потом, в 15 лет, когда происходит всё самое главное: молодой человек выбирает себе героя из нескольких сотен основных фигур мировой истории, от Аристотеля до Фридриха Ницше, от Курта Кобейна до Фёдора Достоевского.

Но герой становится самим собой только в схватке со злодеем, и чем сильней злодей, тем важнее подвиг героя. Поэтому, выбирая для себя героя, мы выбираем и злодея. Даже музыкант, герой рок-н-ролла, сражается на своей войне: против творческой несвободы. А на всякой войне можно погибнуть.

Политические лидеры становятся героями не всегда. Фидель Кастро или Джон Кеннеди стали культовыми фигурами. А вот Никита Хрущёв, например, не стал.

И уж, конечно, экономисты, администраторы, дипломаты героями вообще не бывают. Это несправедливо, но такова жизнь.

Анастас Иванович Микоян однажды сумел предотвратить военное вторжение советских войск на территорию Польши, а потом сыграл важнейшую роль в урегулировании Карибского кризиса. Но кто называет его героем? Возможно, я буду первым, кто это сделает.

В книге Микояна подробно описана история металлурга Ивана Тевосяна. В этой истории есть некоторые несоответствия. Микоян пишет, что события произошли в 1939 году, хотя Ежов был снят с поста наркома в ноябре 1938 года. Так или иначе, однажды Сталин сказал Микояну, что металлург Тевосян, скорее всего, враг. На него поступили сигналы, материалы. Микоян резко возразил Сталину. Тевосян работал под началом Серго Орджоникидзе, который к тому времени уже ушёл из жизни; после его смерти многие его выдвиженцы, в том числе Тевосян, попали «на карандаш» НКВД. Нашлись доносчики, и не анонимные: два инженера готовы были дать показания против Тевосяна. И тогда Сталин сказал Микояну: раз ты готов за него поручиться, тогда будешь участвовать в очной ставке. А для достижения объективного результата с тобой будет ещё и Молотов. Это был единственный случай в биографии Микояна, когда он участвовал в следственных действиях, проводимых НКВД.

На Лубянку вызвали и Тевосяна, и обоих инженеров, предоставивших материалы. Собрался серьёзный синклит: нарком Ежов, его заместитель Берия, члены Политбюро Молотов и Микоян.

Первый инженер свидетельствовал, что жил вместе с Тевосяном в общежитии и слышал, как тот ругал советскую власть, потому что ему не хватило кипятка. Это обвинение даже не стали обсуждать. Второй свидетель выступил гораздо весомее. Сталь – это сплав железа с углеродом. Выплавлять сталь можно было двумя способами: либо на древесном угле, то есть сжигая дрова, либо посредством нагрева электрической дугой. Иван Тевосян стажировался в Германии на заводах Круппа и был активным сторонником второго способа, более современного. Бдительный инженер – фамилию его история не сохранила (к счастью для него) – заявил, что шведские металлурги плавят сталь на древесном угле и получают отличный результат, а на заводах Круппа используют электрический нагрев, при котором качество продукции ухудшается. Из этого был сделан вывод, что Тевосян – немецкий шпион.

Все четверо высокопоставленных дознавателей, собравшихся в тот день в одном кабинете – Ежов, Берия, Молотов и Микоян, – мало смыслили в металлургии, но были вынуждены разобраться в сути дела. Тевосян – бледный, но сохранивший самообладание – аргументированно ответил на обвинение. Да, шведы плавят на древесном угле. Да, сталь получается замечательная, но только если речь идёт о небольших объёмах. Советскому Союзу требуется в сотни раз больше стали, чем маленькой Швеции. Если в СССР для выплавки стали будет использоваться древесина придётся в считаные годы свести на нет все леса за Уралом. Будущее – за электрической дугой, заявил Тевосян.

Насколько можно понять из записей Микояна, ни сам Тевосян, ни два инженера не были арестованы. Но дознаватели – все четверо – немедленно после очной ставки сели в одну машину и отправились с Лубянки в Кремль, к Сталину. Тот выслушал и предложил Микояну ещё раз побеседовать с Тевосяном от имени ЦК. Предложения Сталина были таковы: Тевосян должен признаться, что в Германии его завербовали; покаяться в этом; далее его простят и разрешат работать дальше.

Микоян не стал оспаривать прямой приказ вождя, и на следующий день снова вызвал к себе Тевосяна и в точности передал предложение. К чести Ивана Тевосяна, тот отказался признаваться в шпионаже и каяться; потребовал расследования, заявил, что его правоту докажет любая экспертиза. Микоян доложил Сталину, и на этом история закончилась. Тевосян никак не пострадал. С горечью Микоян пишет, что дело Тевосяна не имело прямого отношения к металлургии: для Сталина была важнее аппаратная игра внутри НКВД. Берия, ставший заместителем Ежова, готовился занять его место и неустанно собирал компромат на своего шефа. Если бы Тевосян был уничтожен – факт был бы добавлен к длинному перечню прочих ошибок Ежова. Крупнейший металлург страны мог быть расстрелян, спасся буквально чудом, а Микоян – участник этого чуда.

К сожалению, история мира состоит главным образом не из чудес, а из трагедий. История есть наука о трагедиях. Даже Евангелие – это сначала история трагедии, предательства и мучительной гибели, и только потом история чуда, воскрешения. Это объяснимо. Изучая трагедии прошлого, мы пытаемся избежать повторения трагедий в настоящем. Правда, пока безуспешно. Войны, геноцид и массовые убийства детально изучаются, но при этом продолжаются, воспроизводятся. Какой тогда толк в истории, спросит читатель, горько усмехнувшись. Вроде бы мы должны извлекать уроки из трагедий прошлого, но почему-то не извлекаем. Почему – ответа нет. То есть ответ существует: человек разумный есть существо конфликтное, агрессивное. Но такой ответ многие принять отказываются.

В 1940 году на территории СССР, в Катынском лесу и в других местах неподалеку, было уничтожено большое количество пленных поляков, военнослужащих и офицеров. Об этом инциденте так или иначе информированы все образованные и неравнодушные люди и в России, и в Польше.

На документе, с которого всё началось, есть подпись Анастаса Микояна.

Точно известно, когда и при каких обстоятельствах Микоян поставил свою подпись: это случилось 5 декабря 1940 года. Согласно записям в журнале посещений Сталина, Микоян зашёл к нему и пробыл в кабинете пять минут.

Микоян в Польше не был, и в тонкостях советско-польских отношений не разбирался. Почему Сталин истребовал его подпись? Какое отношение имел Микоян – нарком торговли, снабжения и продовольствия – к судьбам военнопленных поляков? Единственная, очень косвенная, связь заключается в том, что Микоян разрабатывал нормы продовольственных пайков для военнопленных. Других связей нет.

Катынский расстрел всегда стоял особняком от прочих злодеяний Сталина, потому что в ходе акции были уничтожены не граждане СССР, а граждане другого, соседнего государства. Его история – это история прежде всего инфернальная. Есть десятки опубликованных документов, и множество теорий, главным образом конспирологических. Есть заявления, статьи, книги, интервью. Эта книга – о Микояне, а Микоян вроде бы поставил свою подпись под расстрельным документом. Логика обязывает нас исследовать эту тему хотя бы кратко. Для этого будет использован когда-то широко известный и уважаемый жанр «дайджеста», или обзора прессы. Ниже будут приведены, с минимальными пояснительными, путеводительными комментариями, выдержки из наиболее известных и резонансных публикаций, касающихся катынского расстрела.

Цитаты из документов приводятся не в порядке их появления (это спорный вопрос) а в порядке их публичного обнародования.

Первый документ дайджеста – материал газеты «Правда» от 26 января 1944 года. Это – выдержки из доклада Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров под председательством главного хирурга РККА генерал-полковника Николая Бурденко. В докладе сказано, что под городом Смоленском обнаружено массовое захоронение офицеров и рядового состава польской армии. Было эксгумировано более 1,8 тысячи тел. Бурденко и другие члены комиссии установили дату гибели людей: сентябрь–декабрь 1941 год – на тот момент Смоленск был занят частями вермахта. Установлено, что погибшие расстреляны из немецкого оружия. На телах найдены документы и личные письма, свидетельствующие, что в 1941 году погибшие были ещё живы. Помимо исследования останков, комиссия опросила более сотни местных жителей, подтвердивших их выводы. На этом официальная советская историография катынского расстрела закончилась – перезагрузка произошла в 1990 году. Тогда, 13 апреля, президент СССР Михаил Горбачёв передал президенту Польской Народной Республики генералу армии Войцеху Ярузельскому копии материалов бывшего Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР.

Это был так называемый «Пакет номер один». Он содержал, в частности, копию записки председателя КГБ СССР Александра Шелепина на имя Хрущёва от 3 марта 1959 года. Написанная от руки записка сообщает, что в архиве КГБ хранятся учётные дела на расстрелянных польских граждан, названо их точное число – 21 857 человек. Шелепин предложил Хрущёву эти дела уничтожить. Но ответа не получил. Записка написана чернилами одного цвета, подпись Шелепина – другого цвета.

Обнародование документов из «Пакета номер один», их передача польской стороне должны были, по идее, закрыть вопрос о Катыни. То есть советская сторона признавала, что доклад комиссии Бурденко – фальшивка.

Документы «Пакета номер один» готовил второй человек в стране, идеолог перестройки, секретарь ЦК КПСС Александр Яковлев. По его собственным свидетельствам, торжественная передача документов из «Пакета номер один» была подготовлена и согласована с послом Польши в Москве Станиславом Чосеком. Этот дипломат якобы заверил Яковлева (а через него – Горбачёва), что польская сторона не собирается «копаться в могилах» и что обнародование документов о катынском расстреле поможет Ярузельскому удержаться у власти. Будущее показало, что это было не так. В декабре того же года Ярузельский проиграл выборы и передал власть антисоветчику и русофобу Леху Валенсе. Что касается «копания в могилах», оно продолжилось. Обнародование документов из «Пакета номер один» не только не укрепило отношения России и Польши, но и ухудшило их. То есть вместо положительного результата был получен прямо противоположный, отрицательный. Изучив эти материалы польские эксперты пришли к выводу, что массовые казни имели место не в 1941-м, а в 1940 году. Официальной датой трагедии в Польше был назван апрель 1940 года.

К 70-летнему юбилею трагедии, в апреле 2010 года, польская сторона тщательно подготовилась, и 10 апреля в Смоленск из Варшавы вылетел президентский борт, самолёт ТУ-154, при заходе на посадку он разбился. Погибли 96 человек, в том числе Президент Польши Лех Качинський, его супруга, польские генералы, общественные деятели.

В связи с этой трагедией появилось заявлении Государственной думы РФ «О Катынской трагедии и её жертвах» от 26 ноября 2010 года. Формулировка там очень обтекаемая, но всё же не оставляющая сомнений: «Было признано, что массовое уничтожение польских граждан на территории СССР во время Второй мировой войны стало актом произвола тоталитарного государства, подвергшего репрессиям также сотни тысяч советских людей за политические и религиозные убеждения, по социальным и иным признакам». То есть, российская сторона дважды, с разницей в 20 лет – в 1990 году и в 2010 году – официально признала свою прямую вину.

Однако это не всем понравилось. Через считаные дни после публикации заявления Думы, а именно 7 декабря 2010 года, депутат от КПРФ Виктор Илюхин опубликовал открытое письмо Президенту РФ Дмитрию Медведеву. Его содержание противоречило официальной позиции государства, поэтому никакой широкой дискуссии не последовало. История с письмом продолжения не имела, и уж, конечно, сам президент на письмо Илюхина никак не отреагировал. А между тем Илюхин – профессиональный юрист, специалист в области расследования военных преступлений – не привык разбрасываться словами и вряд ли стал бы беспокоить президента, если бы не имел твёрдых оснований.

Вот что пишет Илюхин:

«Длительное изучение обстоятельств Катынской трагедии и определенное знание исторических и правовых материалов позволяют мне заявить, что многие документы, находящиеся в уголовном деле № 159 Главной военной прокуратуры о гибели поляков от рук НКВД, являются необъективными или сфальсифицированными.

Мои коллеги, крупные ученые, специалисты многократно приводили аргументы, говорящие о подложности документов “Особой папки”, в том числе со ссылкой на экспертные исследования. ‹…›

Из Вашего внимания ускользнуло то, что выписка из решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. не имеет подписи и на ней стоит печать ЦК КПСС. Вам не подсказали, что название КПСС появилось позже 1940 года на двенадцать лет, и оттиск печати ЦК КПСС на документе в момент его принятия не мог стоять. По нашим данным, выписка была сфальсифицирована в начале 90-х годов прошлого столетия ельцинским окружением или, как Вы изволите выражаться, приспешниками. ‹…›

Вы не заметили, что в выписке (даже фальшивой) указано: “Предложить НКВД рассмотреть дела на военнопленных поляков…”, однако в материалах уголовного дела, в иных источниках нет никаких сведений об их рассмотрении, о реальной судьбе тех самых 27 тысяч поляков, упомянутых в выписке. Есть все, в том числе о перемещении пленных, о конвое, о питании, о другом, кроме как сведений об исполнении решений, приговоров. Такого в работе НКВД СССР быть не могло, ведь в этой организации фиксировалось все до мелочей. А тут расстрел стольких людей, но в документах о нем ни слова. Над этим стоит задуматься. ‹…›

Вы обвиняете Сталина и его приспешников в убийстве нескольких десятков тысяч поляков, но следовало бы знать, что после 14-летнего расследования дела Главная военная прокуратура не признала их виновными в уничтожении военнопленных под Катынью и никакого решения на этот счет не приняла.

Вам не доложили, что списки большинства погибших под Катынью представила следователям Польша, и они оставлены без тщательной проверки. Поэтому и стали появляться после войны 1941–1945 гг. живые люди из числа объявленных мертвыми. ‹…›

Не доложили и о том, что следователи злоупотребляли служебным положением, выезжали на отдых в Польшу, для них устраивались застолья, они получали подарки, а, в конечном счете, все были награждены польскими государственными наградами. Только поэтому, основываясь на международном праве и практике, постановление следователей по гибели польских пленных должно быть объявлено несостоятельным, не порождающим никаких правовых последствий.

Советский Союз обвиняют в расстреле десятков тысяч поляков, но предварительным расследованием проведена эксгумация лишь 1803 трупов поляков, а обстоятельства их гибели, как и других, так до конца и не установлены. Если нет трупов, то не может быть и обвинения в убийстве. ‹…›

Вам видимо не доложили, что все польские офицеры под Катынью были убиты немецкими пулями из немецкого оружия. ‹…›

Заслуженный юрист РФ, доктор наук, профессор В.И. Илюхин

7 декабря 2010 г.»

Это не просто публичное заявление, не статья в журнале, не интервью, рассчитанное на скандал или на получение неких выгод, преференций. Это сообщение главе государства от ведущего военного юриста и политического деятеля. То есть если Илюхин утверждал, что документы катынского дела сфабрикованы – значит, он имел действительно веские основания.

Кроме утверждения о фальсификации документов в письме Илюхина есть другой важный момент. Действительно с точки зрения норм права, закона, чтобы удостоверить факт смерти человека, необходимо разыскать его тело или останки и провести полноценную судебно-медицинскую экспертизу. Никакого другого пути нет. Если эксгумированы и обследованы 1,8 тысячи тел, то все прочие цифры, включая и широко тиражированную – более 21 тысячи, – не доказаны.

Читатель, обладающий моральными и нравственными ориентирами, здесь получает право возмутиться. Что это такое за напёрстки, скажет он, что это за циничное жонглирование числом мертвецов? С нравственной точки зрения нет разницы, сколько было расстреляно: 1800 или 21 000. И в том и в другом случае речь идёт о массовом убийстве. Виновники гибели троих человек – такие же убийцы, как и виновники гибели 20 тысяч. Разве не так?

Не так. Размер имеет значение. Массовое сознание реагирует на цифры со многими нулями. Тысяча убитых – это страшное злодеяние, но 20 тысяч – уже геноцид. В чём разница – обыватель не скажет. Пострадавшая сторона всегда преувеличивает количество жертв, виновная сторона преуменьшает, это происходит подсознательно.

Далее в нашей истории появляется другой профессионал, секретарь ЦК КПСС Валентин Фалин. Оказывается, этот специалист также имеет компетенции в катынском деле. Более того, он тоже направлял письмо главе КПСС, только непубличное, и не Медведеву, а Горбачёву.

Фалин провёл несколько семинаров в Институте динамического консерватизма (есть, оказывается, и такой), и на одном из таких семинаров, 5 декабря 2011 года, сделал следующее признание:

«В октябре 1982 г. Ю.В. Андропов пригласил меня, чтобы посоветоваться по неотложным проблемам. ‹…› В 1983 г. исполняется 40 лет с момента обнажения трагедии в Катыни. Доклад Бурденко недостоверен. Надо бы выяснить, какие документы смоленского и прочих управлений НКВД попали к немцам, что о судьбе польских офицеров говорил Сталин на встрече с Сикорским в ноябре 1941 г., что тогда же ляпнул Берия. ‹…› Свяжись с Ф.Д. Бобковым (КГБ), Н.В. Огарковым (начальник Генштаба) и с кем надо из МИДа для подготовки предложений. В КГБ Катынью занимался Пирожков. Он пришел с текстом доклада Бурденко. Я вынужден был напомнить ему: есть поручение генерального секретаря (Андропов к этому времени стал генсеком) серьезно разобраться с существом проблемы, а не перелистывать бумаги, которые и нам обоим вдоль и поперек знакомы».