Текст книги "Анастас Микоян"

Лето того же 1956 года было отмечено визитом маршала Иосипа Броз Тито в Москву 1–26 июня (Микоян отвечал за сопровождение гостя), затем поездкой Микояна в Венгрию и оттуда в Югославию – снова к Тито.

В результате Анастас Микоян стал для Тито наиболее близким человеком из руководства СССР: за два года они встречались четырежды и в общей сложности провели вместе чуть ли не два месяца. Больше времени Микоян провёл только с Фиделем Кастро, но это будет позже.

Вплоть до октября 1956 года сохранялась надежда – впрочем, робкая, – что вслед за внутриполитическим сдвигом, связанным с критикой Сталина, последуют и другие: во-первых, пересмотр отношений со «странами народной демократии» Восточной Европы, упразднение унизительного вассального положения Польши и Венгрии; во-вторых, экономические реформы, своего рода «новый НЭП», перестройка экономики по югославскому образцу. Однако либерализация не входила в планы Хрущёва. Низвергнув Сталина, он оставался его верным учеником. В оправдание Хрущёва можно сказать, что он и хотел бы стать реформатором, но для начала должен был избавиться от мешавшей ему «старой гвардии». Пока в Президиуме ЦК КПСС сидели Молотов, Каганович и Ворошилов, ни о каких реформах не могло быть и речи. Маленков тоже мог бы стать реформатором (и де-факто был им), но Хрущёв не рассматривал его как союзника. Наконец, Хрущёва раздражал министр обороны СССР харизматичный маршал Жуков, занимавший твёрдую позицию в вопросе советского военного присутствия в Восточной Европе: чем больше танков – тем лучше.

Весной 1956 года Микоян менее чем за три недели объехал весь азиатский тыл Советского Союза и отовсюду привёз уверения либо в твёрдой поддержке, либо в нейтралитете. Теперь Кремль был спокоен за восточные рубежи, а значит, ресурсы, деньги, лучших специалистов можно было бросить на решение проблем западных рубежей.

Характерна в этой связи судьба генерала Василия Маргелова, который в 1953 году командовал дивизией в дальневосточном Приморье, а к 1956 году уже создал ультрасовременные воздушно-десантные войска, готовые в течение считаных часов захватить любую европейскую страну.

Итак, Микоян весь июнь 1956 года возил Тито по передовым колхозам Ставрополья и Кубани, в июле полетел в Венгрию и добился отставки «венгерского Сталина» – 1-го секретаря ЦК Венгерской партии трудящихся Матьяша Ракоши – и на время снял напряжение.

Затем из Пекина ему прислали приглашение на очередной, VIII съезд КПК.

Съезды китайских коммунистов имели мало общего с советскими партийными съездами. В КПК официальные собрания сочетались с неофициальными, могли проводиться в течение нескольких месяцев. Такую практику в КПК считали наиболее рациональной. Иной коммунист, избранный делегатом в отдалённой провинции, просто не имел ни средств, ни времени для поездки в Пекин, но отнюдь не тяготился этим обстоятельством. Мероприятия в рамках VIII съезда начались в конце августа, тогда как официальное начало съезда, в том числе с участием иностранных гостей, назначили на 15 сентября.

От КПСС гостем съезда был Микоян. Это был его четвёртый визит в Китай, и, вероятно, наиболее важный, не считая первого, в Сибайпо, зимой 1949-го. 16 сентября 1956 года Мао Цзэдун фактически попросил Микояна об услуге, и Микоян эту услугу оказал и потом не удостоился от Мао никакой благодарности. Эпизод мы опишем на основании исследований историка Игоря Селиванова, тщательно изучившего тему.

В тот денья, едва прилетев, Микоян переговорил с Мао, и возник вопрос об отношениях китайских коммунистов с товарищем Ким Ир Сеном, амбициозным и строптивым лидером Северной Кореи. Он, как и маршал Тито, решил проводить самостоятельный курс, не вступая в вассальные отношения ни с Москвой, ни с Пекином. 17 сентября Микоян зачитал на заседании съезда КПК официальный доклад (выступал более часа), а на следующий день продолжалось обсуждение корейского вопроса, и Мао предложил Микояну отправиться в Пхеньян и попробовать повлиять на Ким Ир Сена.

Претензии Ким Ир Сена на роль независимого лидера основывались на традиционной самобытности корейской цивилизации, недоверии «корейских корейцев» к «китайским корейцам» и «советским корейцам», а также, разумеется, на самолюбии и амбициях. В некоторой степени товарищ Ким шёл по пути товарища Мао. Точно так же как Мао, он понимал, что своим становлением обязан помощи союзников. Северная Корея, отстоявшая себя в ходе войны Севера и Юга, во многом была обязана помощи китайских солдат и советников, и советских лётчиков, но теперь товарищ Ким желал забыть о помощи китайцев и русских, и сосредоточить все силы на укреплении единоличной власти по классической сталинской модели.

Сталину ведь никто не помогал. У Сталина не было союзников, кураторов, спонсоров и советчиков. Сталин всё делал сам. И Мао хотел, чтоб о нём думали так же. И Ким Ир Сен хотел.

Меж тем в распоряжении лидера Северной Кореи находился немалый человеческий ресурс, 10 миллионов граждан, трудолюбивых, терпеливых, упорных крестьян и рыбаков. В Южной Корее, для сравнения, проживало вдвое больше, свыше 21 миллиона, на 1955 год. При этом, конечно, из всех стран региона Северная Корея была наименее велика по численности: даже в Северном Вьетнаме, вотчине Хо Ши Мина, население составляло до 15 миллионов. Компартия Северной Кореи не прислала делегатов на ХХ съезд, так же как и компартия Югославии. В 1955 году Ким Ир Сен впервые провозгласил так называемые «идеи чучхе», концепции опоры исключительно на собственные силы, и эта парадигма нашла в сердцах северных корейцев живой отклик, подогревала самолюбие сильного и исключительно живучего народа. Корейцы, в отличие от сопредельных народов, схожих по формальным расовым признакам – китайцев, вьетнамцев и японцев, – никогда не боялись расселяться на север. Широко известно, что в Приморском крае в 1937 году проживало свыше ста тысяч корейцев: почти все они были в том году депортированы в Казахстан по приказу Сталина.

В своих дальнейших расчётах Сталин в основном отдавал предпочтение взаимодействию с огромным Китаем, а интересами соседних сильных азиатских этносов, корейского и вьетнамского, откровенно пренебрегал; для него 30-миллионный корейский народ значил много меньше, чем сопоставимый по численности польский, живущий в центре Европы. В итоге товарищ Ким Ир Сен, человек большого ума и крепкого характера, понял, что Сталин намерен превратить Корею в разменную монету для геополитического торга с Мао.

Хрущёв и Микоян хотели быть более гибкими и благоразумными. Задуманная Сталиным великая коммунистическая империя от Берлина до Ханоя трещала по швам, на её содержание требовались невообразимые средства, добываемые исключительно за счёт граждан Советского Союза. Дальше так продолжаться не могло. Хрущёв полагал, что бывшие вассалы сталинской империи должны были, с одной стороны, остаться в орбите влияния Москвы, с другой стороны, перейти хотя бы на частичную самоокупаемость. Но вассальные элиты – от Будапешта и Варшавы до Ханоя и Пхеньяна – восприняли это иначе. Если вы нас не содержите, тогда вы нам и не приказываете. Сталинское лоскутное одеяло расползлось. Отовсюду в Кремль пришли сигналы, что правила игры изменились. Вассалы поднялись против сюзерена, каждый расчертил свой путь, в Польше, Венгрии, Китае, Северной Корее. В Кремле к такому были не готовы. Раньше из Москвы высылали только суровые инструкции, а теперь надо было успокаивать, уговаривать, маневрировать. Вся сталинская дипломатическая школа основывалась на диктате, на отрицании любого компромисса, что, собственно, привело к вырождению сталинской дипломатии как переговорного искусства. Теперь следовало создавать дипломатию заново, и Микоян пошёл ледоколом в этом процессе.

Забегая чуть вперёд, скажем, что ничего у них тогда не получилось. Постепенно Хрущёв вошёл во вкус зарубежных поездок, ему нравились почёт, эскорты, торжественные приёмы, коктейли, сияние фотовспышек. Показное, фальшивое уважение он принимал за настоящее. Он месяцами ездил из страны в страну, повсюду выпивая и закусывая, он решил, что заменит собой весь советский МИД. Когда его смещали, ему поставили в упрёк прежде всего бесконечные зарубежные турне.

Но это будет потом, а пока 19 сентября 1956 года Микоян вылетел из Пекина в Пхеньян. Обсуждая с Микояном миссию в Пхельяне, Мао сказал про Ким Ир Сена: «Я не хочу его свергнуть, я хочу ему помочь». Далее сообщил, что очень недоволен тем, что Ким исключил из партии и изгнал из своей страны многих советников, этнических корейцев, работавших в КПК и направленных для помощи ближайшим соседям. Министра иностранных дел Пак Хон Ёна и вовсе казнил, хотя тот был прямо рекомендован самим Мао.

Пожелания «великого кормчего» были таковы: вернуть всех изгнанных, восстановить их в Трудовой Партии Кореи, провести внеочередной Пленум, публично признать ошибки и перегибы, и обязательно опубликовать подробную информацию в прессе. Несколько корейских коммунистов, эмигрировавших в Китай, должны были прилететь в Ханой вместе с советско-китайской делегацией и обязательно присутствовать на всех переговорах.

Из Пекина вылетели двумя бортами, на одном – советские, на другом китайцы, их делегацию возглавлял министр обороны маршал Пэн Дэхуай.

В Пхеньяне визитёры повели себя решительно. Товарищ Ким Ир Сен формально пошёл навстречу, немедленно собрал внеочередной Пленум ЦК Трудовой партии Кореи, на котором гости выступили с речами. Микоян решил обойтись без любезностей, был суров и резок, корейским товарищам это не понравилось. Впрочем, ни он, ни Пэн Дэхуай не критиковали лично Ким Ир Сена, лишь общую «ошибочную линию». Один раз Микоян упомянул, что в некоторых странах, таких как Венгрия или Польша, партийные лидеры, допустившие перегибы, были смещены со своих постов. Кима такой намёк разозлил. Кроме того, Микоян лично продиктовал несколько резолюций, для их принятия на Пленуме. Дошло до того, что в узком кругу Ким высказывался о Микояне оскорбительно.

Вообще, есть множество свидетельств, что на азиатском направлении, в Китае, Вьетнаме и Корее, Микоян вёл себя твёрдо, принципиально пренебрегал восточным церемониальным этикетом. Упоминания о сверхжёсткой позиции кремлёвского посланника находим во многих источниках. Он не хамил, конечно, но и не братался ни с Хо Ши Мином, ни тем более с Ким Ир Сеном. Понимая ум и опыт Микояна, мы сейчас видим, что он сознательно избрал стратегию подавления авторитетом. Он придерживался этой стратегии и в январе 1949 года, когда приехал к Мао в деревню Сибайпо, и продолжал придерживаться спустя 15 лет, в Пхеньяне 1956 года. Безусловно, жёсткая позиция Микояна – это его сознательный выбор, не личный, но ситуативный, продиктованный политическими задачами.

В Пхеньяне он своего не добился. Функционеры корейской компартии все были либо ставленниками Кима, либо зависели от него. Они здраво рассудили, что посланник из далёкой северной Москвы сегодня приехал, а завтра уедет, а товарищ Ким останется. Формально на Пленуме ЦК ТПК корейские коммунисты приняли некие резолюции, но ни одна из этих резолюций не была доведена до практического результата. Товарищ Ким Ир Сен обманул советского товарища Микояна, а также китайского товарища маршала Пэн Дехуая. Тогда, в 1956 году, у Ким Ир Сена уже было в распоряжении достаточно власти и ресурсов, чтобы провести фиктивный и показной пленум, хорошо укладывающийся в азиатскую традицию фальшивого представления, не имеющего ничего общего с реальным положением вещей.

Так азиатские системы готовы предоставить доказательства социалистических симпатий, если ведут переговоры с социалистами, или симпатий свободы и частной инициативы, если ведут переговоры с западными инвесторами. В обоих случаях речь всегда идёт лишь о риторике, приспособленной под внешние запросы. Глубинные причины развития азиатских систем неведомы Западу, и до сих пор лишь неуверенно прощупываются. Однако товарищ Анастас Микоян раскупорил и расшифровал этот восточный ребус, по крайней мере в его первом и грубом приближении.

Ким Ир Сен – очевидно, демонстративно – не выполнил ни одной из рекомендаций, не восстановил в партии тех, кто был исключён, северокорейские газеты не напечатали ни строчки. Ким пошёл ещё дальше, немедленно отстранил посла в Москве Ли Сан Чона и приказал ему возвращаться. Дипломат понял, что на родине его ждёт арест, и попросил политического убежища в СССР (и получил его).

Микоян и Пэн Дэхуай вернулись в Пекин около 23 сентября. Мао был очень недоволен провалом и устроил показательную порку: встретился одновременно с Микояном и Пэн Дэхуаем и резко отчитал маршала, так, что Микоян понял – упрёки адресованы и ему тоже.

Между тем в следующем, 1957 году Мао, уже повернувшийся спиной к Москве, решил наладить отношения с Ким Ир Сеном, и принёс ему официальные извинения за «сентябрьский инцидент».

Микоян же укрепил свой политический авторитет. Теперь это был не только хозяйственник, «советский купец № 1». Теперь Хрущёв рассматривал его как переговорщика, способного выполнять самые деликатные миссии, как «кризисного менеджера советской дипломатии».

Лидер Польской объединённой рабочей партии (ПОРП) Болеслав Берут присутствовал на ХХ съезде, слушал доклад Хрущёва и 12 марта в Москве неожиданно скончался, официально – от воспаления лёгких, неофициально – от глубокого потрясения (есть и версия самоубийства). Новым 1-м секретарем ЦК ПОРП стал Эдвард Охаб.

Замена одного прокремлёвского лидера на другого, точно такого же, полякам не понравилась. В среде польских интеллигентов многие отлично знали русский язык, читали советские газеты и журналы и были прекрасно осведомлены о ситуации в СССР. Польская интеллигенция, настроенная отчётливо враждебно по отношению к могущественному восточному соседу, подняла волну дискуссий, декларируя особый польский путь к социализму, апеллируя к опыту югославов и к своим националистам.

Уже в июне 1956 года в Познани разгорелись масштабные беспорядки, фактически рабочий бунт. В соответствии с методами Сталина, в город ввели войска, открыли огонь, число только погибших – более 50 человек. Эта акция привела к падению авторитета и реального влияния Охаба и возвышению его конкурента Вячеслава Гомулки.

Нужно понимать, что и покойный Берут, и Охаб, и Гомулка годами жили в СССР, воевали в Красной армии против немецких фашистов. Это были талантливые люди, герои войны, убеждённые последовательные большевики-коммунисты, патриоты своего народа и своей культуры. Отстаивать особый «польский путь» для них было совершенно естественно, учитывая всю сумму сложных исторических обстоятельств. Так, поляки были совершенно неудовлетворены послевоенным перекраиванием границ своего государства, когда Сталин отрезал «всходние кресы» (восточные земли Западной Украины и Белоруссии), одновременно прирезав на западе земли, ранее принадлежавшие Германии.

Взгляды польских лидеров представляли собой сложную смесь большевизма, сталинизма, национализма, антисемитизма, специфического империализма, а также антирусского, антигерманского и антиукраинского реваншизма. Национальные обиды были велики. В довершение ко всему министром обороны Польши был назначен советский маршал Константин Рокоссовский, этнический поляк, но советский человек до мозга костей. Также он вошёл и в Политбюро ЦК ПОРП.

Эти обстоятельства привели к политическому кризису в Польше летом 1956 года. Поляки требовали убрать Рокоссовского, вывести из Польши советские войска, отозвать из польской армии советских советников. Дополнительную уверенность полякам придавали, во-первых, успехи югославов, добившихся независимости от Москвы, а во-вторых, активность ближайшего соседа – Венгрии, где бурлили те же процессы: больше свободы, меньше зависимости от кремлёвских хозяев.

В тот год в военно-политическом отношении Хрущёв ещё сильно зависел от маршала Жукова, а тот выдвинул военную доктрину, согласно которой в будущей войне, ежели таковая состоится, главный театр военных действий будет находиться в Европе. Соответственно, передним краем столкновения становился Западный Берлин и Восточная Германия. Польша же рассматривалась как важнейшая транзитная территория, через которую в Германию хлынут советские танковые армии. Примерно такая же роль отводилась Венгрии, меньшей по территории, но столь же важной стратегически. Также учитывалась роль Австрии: формально капиталистическая, западноевропейская страна, наследница сгинувшей, но блестящей империи, Австрия находилась в окружении социалистических стран и была вынуждена занимать просоветскую позицию, заигрывать и дружить с Москвой.

Послом в Венгрии тогда работал перспективный специалист Юрий Андропов, будущий генеральный секретарь ЦК КПСС.

Доклады послов и разведчиков обеспокоили Хрущёва: Югославия проводила отчётливо независимый курс, в Польше и Венгрии назревали тектонические сдвиги. Например, выход Польши из военного блока – Варшавского договора – грозил его развалом. Нужно было срочно что-то предпринимать. В обеих странах элита была настроена решительно против сталинского жёсткого дисциплинарного социализма. Более того, элиты выдвинули новых смелых лидеров, готовых к конфронтации с Кремлём. Тот же Владислав Гомулка, например, в 1951 году был арестован и отсидел три года, но это только добавило ему популярности (и уверенности).

Дополнительным фактором стала религиозность поляков, истовых католиков, исторически противопоставлявших себя русскому православию; эта тема тогда не педалировалась, но подразумевалась, поскольку экспансия католицизма, униатства и папства на восток на протяжении многих сотен лет, ещё со времён Александра Невского, велась именно с территории Польши. Формально приняв коммунистический атеизм и интернационал, поляки на деле остались верны своей вере, отказываться от неё не собирались, католическая вера стала частью их идентичности, мощно укрепляла их самосознание.

Тогда Никита Сергеевич Хрущёв решил поехать в Варшаву и лично разъяснить польским товарищам новый курс. Формальный повод – участие в VIII Пленуме ЦК ПОРП, назначенном на 19 октября 1956 года. Однако из Варшавы пришёл ответ: участие советской делегации в Пленуме считаем нецелесообразным. То есть: спасибо, но мы сами без вас разберёмся. Хрущёв пришёл в ярость. Приказал готовить делегацию и свой самолёт. Хрущёв был так взбешён, что сам это понял, и решил взять с собой Микояна, и заранее договорился с ним: говорить с поляками будет Микоян, а Хрущёв промолчит, иначе сам понимает, что сорвётся. В делегацию вошли также Молотов, Каганович, маршалы Жуков и Конев.

План дал осечку уже на аэродроме в Варшаве. Хрущёв сильно себя накрутил. Сойдя с трапа, он увидел, что встречающие его Владислав Гомулка и премьер Юзеф Циранкевич стоят отдельно, а министр обороны Константин Рокоссовский – отдельно. Хрущёв не выдержал, накричал на Гомулку и Циранкевича, чем, разумеется, восстановил их против себя. Далее советская делегация отбыла в предоставленную им резиденцию, там Хрущёв немного остыл. Вдвоём с Микояном приняли решение не соваться на Пленум ЦК ПОРП, а провести встречи вне его официальной повестки. Это было разумно. Все переговоры советской делегации были обставлены как консультации, не имеющие отношения к Пленуму.

Гомулка и Циранкевич в решительных выражениях заявили о полной политической самостоятельности Польши, неприятии вассального положения по отношению к Москве. Пока спорили, Гомулке принесли записку, он прочитал и изменился в лице. Сказал, что к Варшаве движутся колонны советских танков, выдвинутые из гарнизонов, расположенных в западных областях Польши. Гомулка обратился к Хрущёву и попросил остановить движение колонн. Хрущёв согласился, повернулся к маршалу Ивану Коневу, главнокомандующему Объединенными вооруженными силами государств – участников Варшавского пакта, и отдал соответствующее распоряжение. Танковые колонны вернулись в свои парки. По версии некоторых историков, войска выдвигались из гарнизонов дважды, и оба раза были возвращены.

Разумеется, польское правительство не имело ни малейшего понятия, сколько советских войск, включая танки, пехоту, артиллерию и прочее, находятся на их территории. Микоян спросил Гомулку: вы требуете убрать наши войска, но знаете ли вы, какова их численность? Гомулка неуверенно назвал цифру. Микоян ответил, что на самом деле – в разы меньше. Гомулка был удивлён и примолк.

Хрущёву предъявили и некоторые материальные претензии, например, Польша поставляла в СССР бурый уголь по заниженным ценам, хотя могла бы продавать его на запад за валюту. Угольный вопрос поднимался и ранее и находился целиком в ведении Микояна, поскольку тот руководил СЭВ и налаживал всю взаимную торговлю между социалистическими странами. Микоян в ответ напомнил, что освобождение Польши от нацистов и помощь польской армии обошлись Советскому Союзу в 34 миллиарда рублей, и компенсировать эти расходы никто не требовал.

Хрущёв же нашёл в себе силы молчать, лишь напомнил, что Польша – это дорога на Берлин, и вся советская военная инфраструктура существует в Польше вовсе не для устрашения поляков, а исключительно для обеспечения возможного транзита войск в сторону Западной Европы.

Говорил в основном Микоян: мы приехали не диктовать вам свои условия, это добрососедский визит, мы не знаем, что у вас происходит, но обеспокоены. Разворот Польши в сторону Запада подорвёт всю нашу систему обороны, мы такого допустить никак не можем. Наконец Микоян имел при себе секретное оружие: компрометирующий документ, письмо Гомулки Сталину, отправленное 14 декабря 1948 года. В то время Гомулка переживал политический провал, был смещён с поста главы Польской рабочей партии, а после её реорганизации в ПОРП и вовсе исключён из рядов. Гомулка был возмущён тем, что на руководящих постах в партии всё чаще выдвигаются евреи, отодвинувшие от власти этнических поляков, в том числе и его самого. Письмо Сталину Гомулка отправил неофициально, на польском языке. «Я считаю необходимым, – писал Гомулка, – не только прекратить дальнейший процентный рост евреев как в государственном, так и в партийном аппарате, но постепенно уменьшить этот процент, особенно в высших звеньях этого аппарата». Письмо сохранилось в архиве, было там найдено, Микоян привёз его в Варшаву и был готов обнародовать.

В ПОРП боролись за власть две группировки: «натолинцы» и «пулавяне»[13]13
  Название «натолинцы» (польск. Natolińczycy) происходит от дворцово-паркового комплекса Natolin в Варшаве, где они обычно собирались; название «пулавяне» (польск. Puławianie) – от Пулавской улицы в Варшаве, где проживали принадлежавшие к этой группе функционеры ПНР.


[Закрыть]. Первые – этнические поляки – занимали консервативные просталинские позиции, вторые – в основном евреи – выступали за либеральные реформы. Хрущёв парадоксально вынужден был поддерживать сталинистов – «натолинцев».

Неизвестно, показал ли Микоян Гомулке злополучное письмо или нет. В любом случае в Варшаве никто не узнал о письме. Гомулка сохранял свой пост до 1970 года, последовательно отстаивая идеологию «польского пути к социализму», предполагающему сохранение элементов частной собственности и неприкосновенность католической церкви как важного общественного института.

История с письмом Гомулки, как и сам его текст, приведены в книге Игоря Селиванова «Эпоха ХХ съезда» и опирается на найденную в архиве (ГАРФ) черновую запись Микояна, сделанную, очевидно, в самолёте, по пути в Варшаву.

На следующий день, 20 октября, глубоко оскорблённый, недовольный Хрущёв отдал распоряжение о возвращении в Москву. Идея военного вторжения в Польшу возникла у Хрущёва ещё до полёта в Варшаву. На обратном пути он передумал и даже разрешил маршалу Коневу уехать в отпуск в Сочи.

Вторжение можно было осуществить в три этапа. На первом этапе в города могли въехать танки, бронетранспортёры и мотопехота из расположенных непосредственно в Польше советских гарнизонов. На втором этапе можно было высадить на советских военных аэродромах авиационный десант. К тому времени ВДВ могли обеспечить не менее 30 тысяч солдат, владеющих лучшими образцами оружия. На третьем этапе в Польшу входили войска из Украины и Белоруссии. Вдобавок польская армия контролировалась советскими советниками. Достаточно было десяти дней, чтобы наводнить всю Польшу советскими автоматчиками и советскими бронемашинами.

Едва Микоян с аэродрома вернулся домой и успел поспать несколько часов, ему позвонил Серов и попросил прийти к Хрущёву: там собиралось экстренное заседание «актива» Президиума ЦК.

Вечером 20 октября усталые, раздражённые, собрались в квартире Хрущёва, и тот сообщил, что намерен ввести в Польшу войска. Молотов выступил «за». Но отвечавшие за военную тему Жуков и Булганин принципиально воздержались. Микоян резко протестовал. Наверное, он тогда уже понимал, что военными средствами, устрашением уже нельзя добиваться результатов. Он предложил отложить принятие решения и назавтра созвать официальное заседание Президиума ЦК в полном его составе.

На заседании 21 октября в Кремле Хрущёв заявил, что передумал: вторжение отменяется. Приняли решение частично уступить полякам: отозвать советников из армии и органов госбезопасности, а также вернуть в Москву Рокоссовского. 22 октября письмо с согласием отправили в Варшаву.

Что касается самого главного разговора, вечером 20 октября, в квартире Хрущёва – биограф Хрущёва Таубман пишет: «Микояну удалось уговорить Хрущёва отложить принятие решения до официального заседания Президиума на следующее утро – а назавтра Хрущёв вновь передумал».

Почему он передумал? Можно предположить, что Микоян, живший в соседнем особняке, поздним вечером или ночью имел ещё один разговор с Хрущёвым, уже после того, как прочие разъехались.

О твёрдости позиции Микояна и его решимости известно: спустя несколько дней, после ввода советских войск в Венгрию, он подаст в отставку. Возможно, Микоян заговорил о своём уходе именно вечером 20 октября. Возможно, высказал многие другие аргументы. В течение нескольких предыдущих месяцев Микоян имел встречи со всеми лидерами стран социалистической ориентации, со всеми крупнейшими тузами: с Мао, Хо Ши Мином, Ким Ир Сеном, Тито, Гомулкой, Ракоши, Надем. Все лидеры, за исключением Хо Ши Мина и Ракоши, хотели проводить самостоятельную политику, без оглядки на Кремль. Ввести войска в Польшу значило показать всем, что Кремль не желает представлять союзникам никакого права на самостоятельность. Союзничество превратится в фикцию: сильные повернутся спиной, слабые уступят силе, но ослабнут внутренне.

После ввода войск в Венгрию так и вышло: югославы, китайцы и северные корейцы не испугались советских танков и пошли своим путём; в Польше, Венгрии, Чехословакии, ГДР прокремлёвские партии ослабли, возникли широкие диссидентские движения.

Есть основания полагать, что 20 октября Микоян не просто предложил Хрущёву «подумать до утра»; Микоян прямо уговорил Хрущёва отказаться от военного вторжения в Польшу. Логика событий подталкивает именно к такому выводу. Перед вылетом в Варшаву Хрущёв предложил именно Микояну вести переговоры с лидерами ПОРП. Именно Микоян – единственный – резко возражал против ввода танков в Польшу на совещании 20 октября. Позже Хрущёв предложил именно Микояну лететь в Будапешт и там договариваться с восставшими венграми. То есть в попытке разрешить кризисы в Польше и Венгрии Хрущёв опирался в первую очередь на Микояна; а тот имел твёрдую позицию: никакого оружия, только переговоры. В такой ситуации Микоян не просто мог, а был прямо обязан надавить на Хрущёва и повлиять на его окончательное решение. В своей книге Микоян об этих событиях ничего не пишет. То есть, если и был такой разговор, он остался в тайне. Тем более Хрущёв никогда бы не стал подтверждать факт такого разговора (и не подтвердил). И всё же вывод сделать можно: Микоян уговорил Хрущёва, танки не въехали на улицы Варшавы, люди не погибли. Президиум ЦК выполнил все требования польской стороны.

Отношения с ПОРП были нормализованы. Это дало политические выгоды, а также и военные: теперь тыл советской военной группировки в Германии был надёжно защищён. Это позволило Кремлю проводить активную и даже агрессивную политику в отношении Западного Берлина; это, с одной стороны, привело к кризисам, с другой стороны – вынудило США и НАТО тратить большие усилия и ресурсы на создание военного паритета в Европе.

В самой Польше, после разрешения кризиса 1956 года, произошла либерализация общества, постепенно расцвёл польский кинематограф, польская литература, начался активный культурный обмен с СССР. Русская и польская цивилизации заметно сблизились, прошлые обиды и разногласия были вроде как забыты.